Текст книги "Радогощь"

– Испугалась что ли? – усмехается она, – Да не бойся, не вздрагивай, это на комбинате руду привезли, выгружают. Скоро привыкнешь к этому.

Удивлено хлопаю глазами. Не рабочий ведь комбинат, заброшенный.

– Ну всё, я пошла, – говорит мне Серафима Трофимовна. – Удачи тебе в первый рабочий день.

– Угу, спасибо, – бурчу я.

Вздыхаю, тащу нагруженную сумку. И тут мне приходит мысль – а как они получают почту, если, по их словам, до них не добраться? Останавливаюсь возле первого дома, сгружаю сумку на лавочку, достаю первый конверт, смотрю на обратный адрес – Небыдовка. Вытаскиваю ещё несколько – тоже на всех письмах отправители из Небыдовки. Непонимающие смотрю на конверты, разглядываю штемпеля. Они что ли всем поселком друг с дружкой переписываются? Вынимаю журналы и судорожно сглатываю – они все из 90-ых годов, есть ещё даже с конца 80-ых: «Приусадебное хозяйство», «Крестьянка», «Работница», «Лиза» и подобные. Даже не знаю, что обо всем этом думать, убираю письма и журналы обратно в сумку, взваливаю на плечо и тащу по адресам.

Хожу от ворот до ворот, вкладываю конверты и печатную продукцию в почтовые ящики, осматриваю избушки. Все дома похожи на давно забытые и никому не нужные заброшки. Не верится, что в них кто-то до сих пор живет. Дома покосившиеся, кое-где сквозь дырявую крышу проглядывает небо, заборы выцветшие, неприглядные, местами сгнившие и с выпавшим штакетником. Окна серые, пыльные, смотришь через них и кажется, что дома внутри все пустые. Железные ящики на воротах проржавевшие, того и гляди сорвутся с ветхой калитки, но я всё равно просовываю в них почту. Около одного дома мне вообще кажется, что от избы остался один фасад, а там дальше даже стен нет.

Разношу всю почту, продираюсь к каждым воротам через сугробы, есть письма для Серафимы Трофимовны и для Русланы. Подхожу к дому Русланы, вглядываюсь в темные пустые окна, но ничего не видно через них. Хочу отдать ей лично письма, поговорить с ней, рассказать, что случилось с Игорем. Поднимаюсь на крылечко и стучусь. Тишина, никто не открывает. Сначала думаю, что она, может быть, ушла на работу, потом усмехаюсь сама себе – какая тут работа возьмется в этом захолустье, потом всё же слышу её шаги. Открывает.

– Чего тебе? – довольно грубо спрашивает она.

Сегодня она в коротком блестящем платье, как будто на дискотеку в ночной клуб собралась, но снова босиком на голом полу. Яркие глаза так и сверкают, аж слепят, только от них идет какой-то холод, что пробирает до мурашек.

– Вот, почту принесла, – протягиваю ей конверты.

Она не впускает меня в дом, держит на пороге, через распахнутую дверь врывается пронзительный ветер, но ей похоже не холодно стоять так с голыми ногами на морозе.

– Ты что ли почтальонкой у нас устроилась? – смеясь спрашивает Руслана, забирая у меня письма. – Не нужно самой в двери стучаться, вон у меня почтовый ящик есть, – кивает она на ворота.

– Знаю, – бурчу я, – я поговорить хотела.

– О чем мне с тобой говорить? – удивляется она.

– Об Игоре. Ты знаешь, что с ним случилось? – спрашиваю её.

– Слышала, – хмыкает она. – А мне-то что?

Чуть не подавляюсь её ответом.

– Как – что? Ты видела, как это произошло? Он же с тобой оставался.

– Ну и что? Мы развлеклись, и он ушел, – она пожимает плечами. – А дальше мне и дела нет до него.

Мой взгляд скользит вглубь её коридора, и я вижу корзину с яблоками.

– Это же те яблочки – молодильные? Из огорода Серафимы Трофимовны? Ты ему велела их набрать? – гневно произношу я.

– Да хоть и я, что с того? – смеется она.

– Ты предложила Игорю попробовать этих яблок, даже не предупредив его о последствиях? – я чуть ли не кричу уже, меня ужасно бесит эта наглая девка.

– Ага, – скалится она, выпуская слюну, – очень уж хотелось посмотреть, как это подействует на простого смертного.

От возмущения теряю дар речи, мне хочется наброситься на неё с кулаками и выдергать на ней все волосы. Но из-за чертовой интеллигентности или из-за того, что я не привыкла драться, я тупо стою на пороге и смотрю на неё волком. От этого она ещё громче хохочет.

– Ты просто больная на голову, – наконец произношу я, пытаясь вложить в эти слова как можно больше яду.

– Ну, извини, жизнь полна разочарований, – не переставая хохотать, говорит она.

– Ты самая последняя мерзкая дрянь, – поливаю её грязью.

– Выкатывайся-ка ты из моего дома, по добру, по здорову, пока и с тобой что-нибудь не случилось похлеще, – начинает она мне угрожать, злобно сверкая глазами.

Выталкивает меня за порог и захлопывает перед моим носом дверь. Со злости пинаю покосившиеся перила. Хочется разнести её избушку по бревнышку, облить бензином и поджечь. Но я, конечно, не буду этого делать, да и бензин мне взять неоткуда.

Спускаюсь с крыльца, выхожу за ворота и громко хлопаю дверью. Возвращаюсь обратно на почту, кладу пустую сумку на прилавок Пелагеюшке.

– Можешь идти домой, – разрешает мне она, – завтра придешь снова.

– Хорошо, – вздыхаю я.

И улучив момент, когда она отворачивается, чтобы убрать сумку, подтаскиваю чистый конверт. Интересно, если я напишу домой, то получат ли мое письмо родители?

Возвращаюсь к Серафиме Трофимовне. У неё уже обед готов. Уха.

– Мой руки и садись, работница, – улыбается мне Серафима Трофимовна.

С радостью принимаю приглашение, намерзлась и проголодалась. Серафима Трофимовна наливает мне полную тарелку супа.

– Как трудовой день прошел? – интересуется она.

– Хорошо, – отвечаю я, пробуя суп. – Ну и уха у вас, Серафима Трофимовна, объедение, – хвалю кушанье. Очень вкусно приготовлено.

– Ну так, сама рыбку выловила, сама сварила, – улыбается она. – До проруби тут недалеко идти.

Смеюсь, поднимаю на неё глаза, но она похоже не шутит.

– Можем как-нибудь вместе на рыбалку сходить, – предлагает она.

– Хорошо, – только и отвечаю я.

Кушаем и потом я помогаю ей прибираться в доме.

– Серафима Трофимовна, а скоро обоз придет? – спрашиваю её, когда мы хлопаем половики во дворе.

– Какой обоз? – не понимает она. – Ах, обоз… нет, не скоро ещё. Потерпи ещё немного.

Что-то не нравится мне её вот это замешательство. Возвращаемся домой, продолжаем уборку, и я всё думаю, как бы мне написать письмо домой, но тайно от неё. Почему-то мне хочется это от неё скрыть. Но сегодня не получается, она постоянно около меня, загружает меня всё новой и новой работой. А отказаться неудобно. От усталости я засыпаю быстро, сквозь сон слышу будто кто-то гоняет по дороге на снегоходах, но не в силах подняться и выглянуть в окно. С утра пораньше Серафима Трофимовна снова выгоняет меня на почту.

Так день за днем проходят мои трудовые будни. Таскаю эту тяжелую сумку, разношу почту. Какие оказывается жители этого поселка любители писать письма, строчат и строчат каждый день. И ещё я обратила внимание, что одни и те же журналы я доставляю от адресата к адресату. Они словно пересылают их друг другу. Свое письмо я всё же написала и незаметно сунула в ящик для отправки. Авось всё же дойдет до родителей?

За пару дней я запоминаю все улицы и переулки в этом поселке, могу с закрытыми глазами письма в почтовые ящики засовывать. Улицы всего три и все короткие в несколько домов и два переулка – Глухой, где находится почта, и Последний, который самый последний, то есть самый крайний к лесу, и в нем всего два дома. Один совсем развалившийся, туда я даже почту не ношу, а второй странный, стоит впритык к лесу, собран из цельных бревен без окон. Как там вообще живут?

Улицы тоже странные. Лесная, где дом Серафимы Трофимовны, Корнея Иваныча и сестры его Варвары, и этой противной Русланы ещё ничего, более-менее нормальная, если так можно сказать про улицу с заброшенными с виду домами. Болотная, на которой живет Акулина Моревна, похожа действительно на болото, даже через сугробы угадывается, что там топь. А вот Нечистая улица так вовсе чудная. Даже солнце туда не заглядывает, всегда там тень в любой день. По остальным улицам прохожусь – солнце в спину греет, а как на Нечистую выворачиваю, так озноб по коже. Сумрачно, холодно и даже страшновато как-то. Дома черные, скукоженные, будто там ветра со всех сторон на них задувают и сдвигают их по бревнышку, закручивая в спираль. И люди – не люди там, а тени какие-то.

Со временем я всё же замечаю, что не пустуют дома. Из ящиков исправно забирают почту, порой на снегу вижу чьи-то следы, иногда в окнах мелькает тень – лица не разглядеть, только черный контур появляется и через мгновение исчезает, снова пустое пыльное окно. И с каждым днем все эти следы присутствия людей становятся всё четче и четче.

Подхожу к некоторым воротам и уже слышу, как кто-то спускается с крылечка. Пытаюсь заговорить через высокий глухой забор, но мне не отвечают. Кладу письма в ящик и ухожу. Как-то раз услышав позади себя лязг тяжелого засова, я резко обернулась и увидела чья-ту руку, высовывающуюся из-за калитки, длинные белые пальцы выдернули конверты из ящика и мигом исчезли.

Вскоре на крылечке одного из домов я стала замечать тень, сначала бесформенное темное пятно, которое с каждым днем всё больше и больше приобретало форму человека в длинной мантии. И вот оно уже стоит на крылечке, отвернувшись от меня, не то призрак, не то какое-то иное существо, не оборачивается, не шелохнется. Тороплюсь, опускаю письмо в ящик и скорее бегу от этого дома.

Сколько времени я уже таскаю эту тяжелую сумку? Пытаюсь подсчитать, но не могу, всё путается в голове. То мне кажется, что дней пять уже прошло, то думается, что целую вечность уже брожу я по этим заснеженным улицам.

Конечно, я пыталась поискать сама какой-нибудь выход из этого поселка, но тщетно. Обошла кругом – никакой дороги нет, даже след от ночных снегоходов нелюдей исчезает на границе поселка. Как улица заканчивается, так и колея обрывается, дальше сугробы, да ещё выше, чем на улицах. Если я рискну и пойду сама через лес, то утону в снегу, заплутаю или меня съедят волки. А они тут есть, иногда я слышу их по ночам, и, кажется, даже вижу, когда после полуночи мне не спится и я отгибаю край шторы, чтобы выглянуть на улицу, и там сверкают парные красные огонечки. Бррр… аж до мурашек.

Ещё с комбинатом этим непонятно, вроде же заброшен, я своими глазами видела разрушенные цеха, но частенько слышен оттуда грохот сыплющихся камней, равномерный стук молотилок, а иногда и черная пыль поднимается вверх с той стороны. Я даже хотела до него добраться, но не смогла, увязла по пояс в снегу и пришлось возвращаться ни с чем.

Возвращаюсь всегда к обеду, а у Серафимы Трофимовны каждый раз новое блюдо, да всё вкуснее прежнего. То жаркое из кролика (которого, по её словам, она сама в лесу изловила), то тушенный рябчик (которого, она сама подстрелила), то суп с фрикадельками из кабанчика (которого, конечно же, Серафима Трофимовна сама голыми руками добыла).

Всё спрашиваю у неё, когда же обоз придет, но ответ только один – скоро, жди, как зима наступит.

Глава 13
Одноглазый

Однажды просыпаюсь, выглядываю в окно и ничего не вижу – всё бело, будто кто белую ткань накинул.

– Уф, замело по самую крышу, – говорит Серафима Трофимовна, входя в комнату со свечкой в руке.

– И как теперь? – судорожно сглатываю я.

– Будем ждать, когда снег растает, – отвечает мне Серафима Трофимовна.

И спокойно так говорит, будто это у них обычное такое дело, когда сугробы выше дома.

– Да не бойся ты, всё равно время такое, что выходить нельзя, – загадочно произносит она, хитро прищуривая глаз.

– Какое – такое?

– Про это тебе знать не положено, – говорит она и щелкает меня по носу. – можешь ещё поспать, пока есть такая возможность. Я-то вот с радостью прилягу, – добавляет она.

– А мы не задохнемся под снегом? – со страхом произношу я.

– Нет, конечно, – смеется она и тушит свечу.

Следую её совету, забираюсь обратно под одеяло, радуюсь выпавшей возможности не топать сегодня по заснеженным улицам, таская тяжелую сумку, а вместо этого понежиться в постельке сколько мне вздумается. Кладу голову на подушку и сразу же засыпаю.

Просыпаюсь как-то вдруг, будто от толчка. Распахиваю глаза – светло в комнате, значит, сошел снег. Лежу, смотрю по сторонам, лень вставать, хорошо в тепле. И вдруг за окном как раздастся: «бух, бух», что даже стекла в створках зазвенели. То ли землетрясение началось, то ли опять что-то происходит на этом чертовом комбинате, который вроде заброшенный.

Мигом выскакиваю из-под теплого одеяла, отдергиваю занавеску, снег немного оттаял, уже появилась щелочка, через которую можно выглянуть на улицу. Там ходит кто-то огромный и лохматый. Гигантский белый медведь!

– Не бойся, – раздается голос Серафимы Трофимовны, да так неожиданно, что я подскакиваю, – это дух зимы пришел проведать нас.

Медведь топчется огромными лапами, принюхивается к морозному воздуху, проходит мимо нашего дома, от его шагов аж тарелки на столе подпрыгивают, и пропадает в завесе холодного тумана.

– Поспи ещё, – говорит мне Серафима Трофимовна.

Толкает меня обратно на диван, бережно накрывает одеялом, кладет свою ладонь мне на макушку, начинает припевать, убаюкивать. Глаза слипаются под её чарующим голосом, и я снова засыпаю. Сниться мне пустота и я в ней всё блуждаю и блуждаю в поисках выхода, но никак не нахожу. Словно заранее знаю, что не выбраться мне отсюда.

– Дарина, вставай, уж солнышко высоко поднялось! – слышу, как будто издалека Серафиму Трофимовну.

Иду на голос и вроде бы выхожу из тумана на свет, открываю глаза.

Я всё здесь же, на диване у Серафимы Трофимовны.

Зеваю, потягиваюсь, пытаюсь приподняться. Вроде немного поспала, а ощущение, что несколько месяцев пролежала без движения. Разгибаю одеревеневшие конечности. Серафима Трофимовна раздергивает шторы, яркий солнечный свет прорезает комнату. Прищуриваюсь, выглядываю на улицу – снег почти весь растаял, так ещё остался кое-где в тени покосившихся заборов и в ложбинках, лежит с грязными боками, а повсюду уже чернеет мокрая земля да поблескивают на солнце огромные лужи.

– Хватит бока пролеживать, пора уже почту разносить, – говорит Серафима Трофимовна и лезет снова в тот большой шкаф.

И выдает мне теперь вместо полушубка – куртку, а вместо валенок, не по размеру большие резиновые сапоги. Вздыхаю, завтракаю и снова отправляюсь на почту. Беру у Пелагеюшки большую тяжелую сумку с письмами и снова отправляюсь по адресам.

Хожу по дворам, мешу грязь, кое-где даже чуть ли не засосало мой сапог в большой луже, раскладываю письма по почтовым ящикам и внимательно присматриваюсь ко всему в поселке.

Удивительно как за такое малое время всё так изменилось. Словно была зима, а сейчас уже весна. Солнышко пригревает спину, тает последний снег, высыхают лужи, небо на глазах расчищается и в высоте опять носятся бойкие птахи. Ну, может быть, это так, осенне-зимняя репетиция была, скоро окончательно наступит зима и снова с неба насыплется снега, ещё больше прежнего.

Дохожу до ворот Русланиного дома и такое желание порвать все её письма или бросить мимо ящика в грязь, но я всё же просовываю их в щель и иду дальше.

Подхожу к следующему дому и вдруг во дворе вижу человека, нормального такого человека, не призрака, не непонятного кого, а обыкновенного парня в деревенском ватнике, в смешной меховой шапке с оттопыренным ухом и в до боли знакомых кроссовках.

– Кирилл! – радостно зову я.

Он оборачивается, хмуро на меня смотрит. Какой-то весь потрепанный, грустный, на лице недельная небритость.

– Кирилл, ты узнаешь меня? – обеспокоенно спрашиваю я, а то мало ли, может быть не узнал меня в этом смешном деревенском наряде.

– Угу, – кивает он.

Отворачивается и продолжает рубить дрова. Открываю калитку, вхожу без спроса, смотрю на него. Он хмурится, отводит взгляд.

– Я думала, вы тогда с Аней уехали с пожни. Ну, мне так Лера сказала, – говорю ему.

– Нет, – он мотает головой.

– А куда вы тогда делись?

Он молчит, с остервенением бьет топором по поленьям. Тут до меня доходит, что раз они не добрались до дома, значит, никто так и не узнал, где мы все пропадаем. И в миг я вспоминаю свой не то сон, не то это было взаправду, в том колодце, где Елисей меня спас из лап стража родников, я видела же мертвую Аню.

– Аня утонула? – тихо спрашиваю я.

Кирилл пожимает плечами, как-то ежится, словно ему неприятно это слышать, но не удивляется, значит, он знает про Аню.

– А ты как тут оказался? – продолжаю я спрашивать.

– Даша, тебе лучше уйти, – наконец произносит он глухим голосом.

– Дарина, – поправляю я его.

Он ничего не говорит в ответ. Мрачно смотрю на него и вдруг замечаю цепь на его ноге, она опутывает его лодыжку и тянется к столбу на крыльце. Я её не сразу заметила, потому что она по цвету сливается с землей.

Хлопает дверь позади меня, я оборачиваюсь и вижу на крыльце дома странного человека: не то мужчина, не то женщина, так с ходу и не понять. Длинные растрепанные волосы касаются плеч, лицо миловидное, утонченное, под длинной челкой скрывается черная повязка на глазу, как у пирата. Человек в свободных штанах и в свитере-балахоне грубой вязки, с дырами и с заплатами другого цвета. Босиком. Почему они все тут выходят на улицу с голыми ногами? И не холодно им?

– Оу, да у тебя гости? Как зовут красавицу? – голос грубый, скорее всего это всё-таки мужчина.

– Дарина, – отвечаю ему. – А вас как?

– Кличут Лихай, а так Аликсай, – говорит он, присаживаясь на перила. – Ты не местная?

– Нет, мы заблудились в лесу и случайно попали в этот поселок, – говорю я.

– Мы? Что-то я никого кроме тебя больше не вижу, – смеется он, оглядывая меня, будто бы кто-то мог прятаться за моей спиной.

– Я и Игорь, но его сейчас нет, – отвечаю ему.

Когда я произношу имя Игоря, Кирилл вздрагивает и поднимает на меня удивленный взгляд, но снова ничего не говорит.

– Тогда, может быть, зайдешь в гости? – ласково говорит Лихай.

Он отстегивает цепь от столба и наматывает на свою руку.

– Поторапливайся, – велит он Кириллу, дергая за цепь. – Не видишь разве – у нас гости!

С этими словами он делает приглашающий жест.

Поднимаюсь по ступенькам. В любое другое время я ни за что бы не пошла в чужой дом к незнакомому мне человеку, но сейчас мне был важный каждый, кто хотя бы имел вид человека в этом чертовом поселке и с кем можно было бы поговорить и что-то вызнать.

Лихай любезно распахивает передо мной дверь, и я вхожу. Разуваюсь в таком же тесном коридорчике, как у Русланы, вешаю куртку и сумку, вхожу. Комната у него большая, все стены оклеены карандашными рисунками с изображением каких-то монстров. Тут не прибрано, повсюду валяются обломки от мебели, в углу лежат часы с торчащими наружу пружинами. Лихай входит за мной.

– Ну, как нравится? – спрашивает он.

– Да, очень, – говорю я, чтобы не обидеть хозяина.

– Присаживайся, – он кивает мне на кресло.

Сажусь в него, как вдруг у него подкашиваются ножки, и оно падает на пол, едва я успеваю с него соскочить.

– Ой, извини, – смеется он. – Я и забыл, что оно у меня сломано.

Хмуро на него смотрю, да ничего он не забыл, специально предложил мне сесть в сломанное кресло.

– Тогда на диван, – говорит он.

– Тоже сломан? – с подозрением оборачиваюсь я на него.

– Нет, с диваном всё в порядке, – он усмехается, вешает цепь на крючок у стены и задвигает кресло подальше в угол.

Осторожно присаживаюсь на диван, вроде устойчивый. Сам же хозяин залазит с ногами на шаткую двуногою табуретку и балансирует на ней, рискуя опрокинуться на пол. В комнату входит Кирилл, вносит охапку дров, присаживается на корточки перед печкой, открывает чугунную дверцу и подбрасывает в неё поленья. Пламя начинает потрескивать, принимая подношение. Кирилл ещё немного шевелит кочергой и закрывает дверцу.

– Так что же тебя привело к нам? – спрашивает Лихай.

– Я же говорю, мы заблудились в лесу и вышли на ваш поселок, – отвечаю ему.

– Угу, угу, – кивает он и загадочно добавляет, – все мы рано или поздно заблуждаемся в этом мире.

– Не подскажите, как попасть в какой-нибудь другой поселок или деревню? – спрашиваю его. – Может быть есть дорога?

– Нет тут никакой дороги, – отвечает он. – Кто сюда попадает тот навеки остается, если только кто другой не выведет.

– Что это значит? – уточняю я.

– А ничего, – смеется он.

Не нравится мне он и вообще никто здесь мне не нравится и сам поселок этот. Я уже даже жалею, что сбежала с пожни и забрела сюда.

– Тебя что-то гложет? – участливо произносит он и смотрит на меня ярко-карим глазом.

– А вы как думаете? – огрызаюсь я. – Я совсем не хочу тут навеки оставаться, я домой хочу!

И его губы вдруг растягиваются в блаженной улыбке, словно ему нравиться моя злость, он будто питается ею. И чем пристальнее он на меня смотрит, тем более явственнее я ощущаю какую-то опустошенность в себе, безнадегу, что уже ничего не поделать, что остается только смириться и оставаться жить тут у Серафимы Трофимовны, работать на почте, таскать тяжеленую сумку изо дня в день. Чувствую, как на плечи наваливается неподъемный груз, ссутуливаюсь, смотрю в пол, вижу цепь на ноге у Кирилла, поднимаю глаза… Лихай резко отдергивает от меня руки, в ладонях у него новая цепь, видимо хотел на меня накинуть. В ужасе отпрянываю от него, соскакиваю с дивана. Он недовольно цокает языком. Пячусь назад, смотрю на Кирилла, ему как будто всё равно, что происходит. Стоит, подпирая стенку.

– Куда это ты так подскочила? – ухмыляется Лихай, и вдруг его лицо становится страшным и злым, проступают глубокие морщины.

– Кирилл, – я хватаю его за руку, – что происходит?

Но он как ватный, не шелохнется, прячет глаза в пол. Вся его былая мужественность куда-то испаряется. Злюсь на него.

– Он тебе не ответит, он смирился, принял свою участь, и ты прими, красавица, – вкрадчиво произносит Лихай, спрыгивает со своей табуретки и медленно надвигается на меня.

Отступаю от него в коридор, он движется за мной следом. И я только сейчас замечаю, что у него по шесть пальцев на руках и на ногах. От этого у меня мурашки бегут по всему телу.

– Куда это ты так спешишь? – хмыкает он, приближаясь ко мне. Держит наготове цепь, вот-вот накинет петлю на меня.

– Меня Серафима Трофимовна ждет, – мямлю я, и от страха жмусь к стене.

– Бабка Ягодина что ли? – разочарованно произносит он и опускает руки. – Ты у неё что ли поселилась.

– Да, и она меня с минуты на минуту ждет, – уже смелее говорю я, – и она знает куда я пошла.

Он меряет меня презрительным взглядом и недовольно цокает языком.

– Ну так скатертью тебе дорога, – выпаливает он.

Вскакиваю в сапоги, хватаю с крючка куртку и сумку, и выбегаю из этого проклятого дома. И на крыльце запинаюсь и кубарем скатываюсь со ступенек прямо в лужу. Лихай хохочет, стоя в дверном проеме. Поднимаюсь и пулей вылетаю за калитку. Несусь к Серафиме Трофимовне.

Захожу в дом, запираю дверь на засов и только тогда перевожу дух. Серафима Трофимовна выходит мне навстречу, видит, как с меня потоками стекает грязь и качает головой.

– Ты как у Лихая в гостях побывала, – смеется она.

– Так я от него и есть, – ворчу я, скидывая сапоги.

– Ох, батюшки, – всплескивает руками Серафима Трофимовна. – Как тебя же угораздило к нему попасть?

– Там у него на цепи Кирилл, это ещё один парень, который с нами был. Я не знаю, как он к нему попал, хотела помочь…

– Не береди лихо, пока оно тихо, – вновь качает головой Серафима Трофимовна, – как бы нам беду отвести. Этот же Лихай теперь не отступиться от тебя, ну ничего, я его умаслю. И сумку на почту за одним отнесу. Все письма разнесла?

– Угу, – киваю я.

– Отмой сумку, пока я масло перелью, – велит Серафима Трофимовна и отправляется на кухню. Слышу чем-то бренчит.

Подхожу к раковине, распахиваю сумку и вдруг вижу одно-единственное письмо, которое я не успела донести и про которое совсем забыла. Забираю его из сумки и прячу в карман худи. Мою сумку от грязи.

– Ну, всё я готова, – говорит Серафима Трофимовна, выходя в коридор с горшочком полного масла. – Я постараюсь быстро вертаться, а ты пока дома посиди, запрись хорошенько и не суй носа даже во двор. И шторы задерни. Авось, пронесет.

Она одевается и выходит на улицу. От её предупреждения у меня прямо мороз по коже, после её ухода закрываюсь на все три замка. Застирываю куртку и бросаю её сушиться на веревку, поближе к печке. Мою сапоги, затем руки и прохожу в комнату. Задергиваю шторки, как велено. Сажусь на диван, вытаскиваю из кармана то письмо и пока Серафимы Трофимовны нет, решаюсь на маленькое преступление – аккуратно вскрываю конверт, уж очень мне интересно узнать, о чем же они там каждый день переписываются, эти люди, которых я никак не могу увидеть, даже встретить просто на улице, хотя хожу по поселку вдоль и поперек каждый день.

Разворачиваю письмо, бумага обычная, тетрадный лист в клетку, написано немного небрежно, маркой пастой, но прочитать можно, читаю:

«Дорогая моя, Марфушенька, спешу сообщить тебе, что помидоры по твоему рецепту удались на славу. Спасибо, что подсказала, не пропал урожай. Как у вас там дела? Как нынче зима? Морозная? Много снегу было? А у нас нападало, что и дверь не могли открыть, так и сидели в доме, пока весь снег не растаял…»

Хмыкаю, что за ерунда? Живут в одном поселке и одна спрашивает другую, какая зима была? Так зима то год назад была, сейчас осень, скоро новая зима наступит. Или это уже старческий маразм у бабушки, что она приняла один день снегопада за целую зиму? Читаю дальше.

«…Марфушенька, а к нам новая почтальонша стала ходить, опять нездешняя молодая, письма исправно приносит, только надолго ли она у нас? Беспокойная она какая-то, только бы не сгинула как предыдущие…»

Сначала я смеюсь, читая, где меня упоминают, как новую почтальоншу, будто я не хожу к этой же самой Марфушеньке и не приношу ей письма. И почему они все так ласково к друг другу обращаются? Кикимушка, Пелагеюшка, Серафимушка… Дохожу до строчки, где высказывается опасение, что я тоже могу сгинуть, как предыдущие, у меня мурашки пробегают по спине. То есть получается, до меня в этом поселке уже несколько девушек перебывало, и все почтальонками тут работали, и все сгинули? Опасная какая-та работа. Судорожно сглатываю и дальше читаю:

«…А нелюди нынче расшалилась: гоняют по ночам, свистят, только и слышен скрежет от их литовок – невозможно уснуть. Ну ничего, скоро они отправятся на Калинов мост, на реку Смородину охранять вход в большой мир и снова тишина наступит.

Ну за сим, Марфушенька, я с тобой прощаюсь до следующего письма.

Целую, твоя Ефросиния».

В большой мир? Это, случаем, не в мой нормальный? Снова судорожно сглатываю. Как мне отыскать этот Калинов мост, может быть я тогда смогу вернуться домой?

Ещё раз перечитываю письмо, чтобы всё хорошенько запомнить, убираю его в конверт иду на кухню, там на печке в котелке что-то варится у Серафимы Трофимовны. Прихваткой отодвигаю крышку и грею над паром клеевой слой, потом аккуратно запечатываю конверт. Прячу его в карман худи.

Возвращаюсь обратно в комнату, сажусь на диван, жду Серафиму Трофимовну. Но её всё нет и нет, нет и нет. Обещалась же скоро вернуться. Может быть, что-то случилось? Вспоминаю этого одноглазого Лихая и мороз по коже.

Чтобы отвлечься начинаю размышлять обо всем. Опять пытаюсь вспомнить сколько дней я уже тут, но не могу точно подсчитать, всё путается в голове. Вроде бы немного, а какой день недели непонятно, мне кажется, что я таскаю эти письма уже целую вечность.

От голода в животе уже крутит, а из котелочка так аппетитно тянет, что слюнки текут. Иду снова на кухню. Из-под крышки валит густой пар и брызжет кипятком. Снимаю его с горячей плиты, как бы не пригорело. Заглядываю, а там картошечка с луком. Не удерживаюсь и не дожидаясь Серафимы Трофимовны накладываю себе полную тарелку, сажусь за стол и мигом уплетаю всё. Затем мою посуду, прибираюсь на кухне, а Серафимы Трофимовны всё нет.

Подхожу к окну, немного отгибаю шторку и выглядываю наружу. Пустынно на улице, впрочем, как и всегда. Возвращаю шторку на место, сажусь на диван, жду. Мерно тикают часы на этажерке и больше ничего не нарушает тишину. Незаметно засыпаю.

Просыпаюсь от того, что мне кажется, что бросили чем-то в окно. Вздрагиваю, сердце начинает учащенно биться. В комнате уже сгустились сумерки и темно по углам, а Серафимы Трофимовны всё так и нет.

Вдруг слышу скрип калитки во дворе и чьи-то тяжелые шаги ступают на наше крыльцо. И в этот момент внезапно срывается со стены картина и падает на пол, рамка раскалывается и сам холст рвется. Подскакиваю на диване, чувствую, что это дурной знак, что это не Серафима Трофимовна вернулась.

До меня доносится звон цепи и раздается громкий стук в дверь, от которого подпрыгивают тарелки на столе и исчерчиваются тонкими линиями трещин. Вся сжимаюсь, обнимаю себя, прячу лицо в коленях и дрожу. Страшно…

– Дарина, открывай, – долбится в дверь Лихай, – я знаю, что ты здесь.

От его стука раскалываются вдребезги фарфоровые слоники на этажерке, а в старинных часах вдруг бешено крутятся стрелки в обратную сторону, выскакивает пружина и будильник начинает громко трезвонить. Зажмуриваюсь и затыкаю уши. Что-то хлопает на пол, поднимаю глаза – книжки сами собой выпадают из шкафа, переплет рвется и отлетают корочки.

– Открой, не то худо будет, – угрожает Лихай, продолжая ломиться в дверь.

И мне мерещится, что уже дом ходит ходуном под его напором, вот-вот разлетится по бревнышку. Что-то трещит снаружи, как будто трактором сносят все постройки у Серафимы Трофимовны.

– Аликсай! Что это ты разошелся? – слышу окрик.

– Да я это ничего, Корней Иваныч, просто вот в гости зашел, – хмыкает Лихай. – Проведать бабку Ягодину.

– А зачем все постройки разнес? – грозно кричит Корней Иваныч. – Не ты строил, не тебе и ломать!

– Сейчас мигом исправлю, – отвечает Лихай.

Слышится скрежет, затем раздается оглушительный грохот.

– Ах ты, чудо шестипалое! – узнаю голос Серафимы Трофимовны. – Да чтобы гореть тебе в аду! Всё, всё поломал, перепоганил, недоумок чертовый!

Немного отодвигаю занавеску у окна, выходящего во двор и выглядываю в щелочку. Двор Серафимы Трофимовны и не узнать, словно торнадо пролетело, все сарайки и конюшни по досочкам раскидало. Лихай громко смеется, выбегает за калитку, волоча за собой цепь и забор с треском валится на землю.

– Ух, юродливый, чтобы тебя наконец черти забрали, – грозит ему вслед Серафима Трофимовна.

А Лихай только хохочет, скачет по дороге, размахивая длинной цепью. И у соседних дворов то крыша у сарая съезжает, то штакетник из забора выпадает, а у кого и ворота падают. Вскоре он исчезает за поворотом.

Перевожу дух, отпираю все замки, выхожу на крылечко.

– Дарина, всё в порядке с тобой? – спрашивает меня Серафима Трофимовна, поднимаясь по ступенькам.