Текст книги "Радогощь"

Глава 11
Остров мертвых

Возвращаюсь одна к Серафиме Трофимовне. Только захожу за порог, как она уже меня встречает в коридоре с большой корзиной пряжи.

– А где Игорь? – интересуется Серафима Трофимовна.

– Так… задержался… попозже придет, – неопределенно бурчу я. Не хочу рассказывать, что он остался в доме у Русланы.

– Это хорошо, что ты вернулась, не раздевайся, поможешь мне, – говорит она.

Я уже успела расстегнуть верхнюю пуговку ветровки и замираю от неожиданного предложения.

– Мне нужно навестить Акулину Моревну и отнести ей пряжу, давно обещала, да всё никак руки не дойдут. Одной мне не справится, не утащить тяжелую корзину, вот ты мне и поможешь, – объясняет она.

– Хорошо, – соглашаюсь я.

Серафима Трофимовна одевается, кутается в полушубок, берем с двух сторон за ушки огромную корзину и тащим на улицу. Идем сначала также как мы шли с Игорем вперед, но не доходя примерно домов трех до Русланиного дома, сворачиваем по переулку на другую улицу. Корзина тяжелая, громоздкая, но Серафима Трофимовна довольно бодро шагает, как будто ей не трудно, я еле-еле поспеваю, чтобы идти с ней вровень.

– Серафима Трофимовна, а почему у вас дома в поселке все такие запущенные, дряхлые, никто не ухаживает за ними? – спрашиваю её.

– Почему запущенные? нормальные дома, – сердито произносит она. – А ты как будто во дворце живешь?

Немного опешиваю от такого ответа. Неужели она не видит разруху повсюду? Даже вот этот дом, возле калитки которого мы остановились. Забор и сам дом когда-то были выкрашены в зеленый цвет, но краска со временем облупилась, облетела, посерела и выцвела. На ржавой табличке едва читается название улицы «Болотная». И улица вполне соответствует своему названию – сразу за забором землю уже развезло и в ямках поблескивает вода, затянутая ряской.

Заходим во двор, втаскиваем громоздкую корзину на крыльцо.

– Кики, матушка моя, открывай, – стучится Серафима Трофимовна. – Где ты там ходишь?

Смотрю в огород через низкую изгородь, а там сплошь всё тиной затянуто, камыши торчат и даже белые кувшинки видно. Что же там может расти в таком запущенном огороде?

– Кики? – продолжает долбится Серафима Трофимовна.

Вдруг сама по себе брякает калитка между огородом и двором и на крыльце появляются мокрые босые следы. По спине пробегает противный холодок, и я судорожно сглатываю. Дверь распахивается, и я вижу темный коридор, уходящий вглубь дома и больше никого.

– Ну, наконец-то! Кикимушка ты моя болотная, – вскрикивает Серафима Трофимовна и входит в дом. – Не достучишься до тебя. Опять на болоте пропадала?

Я слышу, как Серафима Трофимовна с кем-то обнимается и громко целуется.

– Ох, Серафимушка, долго же я ждала тебя, ты ж ещё летом обещала прийти ко мне, – раздается старческий голос. – А ты не одна что ли?

– Не одна, – отвечает Серафима Трофимовна. – Студенты ночью в лесу заблудились, к моему дому вышли, я и приютила. А куда деваться, не на улице же их бросать?

– Нельзя на улице, – соглашается невидимый голос. – Так и волки загрызут.

От этих слов у меня мурашки бегут по спине.

– Вот и я говорю, – кивает Серафима Трофимовна. – Вот Дарину взяла с собой подсобить.

– Так пусть заходит тогда.

Серафима Трофимовна оборачивается ко мне и машет рукой.

– Дарина, входи, – зовет она. – И корзину не забудь.

Подхватываю корзину за обе ушки и с трудом втаскиваю в дом. Пока разуваюсь и вешаю ветровку на крючок, за корзиной уже приходит Серафима Трофимовна, зовет меня в гостиную. Прохожу в большую комнату и наконец-то вижу саму хозяйку.

Она сидит в кресле-качалке, длинные густые темные волосы с редкими седыми прядками спускаются по её плечам, наверное, если она встанет, то они достанут ей до самых пяток. Сбоку над ухом воткнута заколка – белая кувшинка на зеленом листе. С минуту разглядываю её, напрочь забывая о приличиях, как-то мне не приходилось видеть старушек с распущенными длинными волосами.

Хозяйка дома без умолку болтает, не переставая вязать, с её коленей спадает вниз и тянется по полу длинное шерстяное полотно травянистого цвета. Вязальный крючок так и играет, строчка за строчкой выползает из-под её умелых рук.

Оглядываю комнату – тут всё застелено вязанными вещами изготовленными самой хозяйкой – коврики на полу, сидушки на стульях и табуретках, плед и подушки на диванах. Догадываюсь, что все вязанные половички в доме у Серафимы Трофимовны и у Русланы – это всё подарки Акулины Моревны. Ярко-салатовые салфетки укрывают все горизонтальные поверхности – подоконники, полки, комоды и даже скатерть на столе тоже вязанная. Похоже и ковер над диваном во всю стену, на котором белеют большие кувшинки на темно-зеленом фоне, тоже связан хозяйкой. Ощущение, что я попала в музей или на выставку рукоделия. И всё было бы вполне уютно, если бы не странный запах напоминающий вонь от болотной тины тянущийся с задней половины дома.

Заметив новую пряжу, хозяйка быстренько откладывает свое вязание.

– Доставайте, быстрее же! Давайте сматывать в клубки, – распоряжается она.

Оказывается, с доставкой корзины моя миссия не заканчивается. Меня усаживают на пол, на большую вязанную подушку, и накидывают мне пряжу на вытянутые руки. Серафима Трофимовна сматывает клубки. Так сидеть неудобно, мышцы вскоре устают и руки начинают болеть, ещё и пряжа из чистой шерсти, колет кожу, но отказаться неудобно, нас всё же приютили, накормили. Хотя так нечестно: я отрабатываю, а Игорь там развлекается. От души надеюсь, что он всё же вызнает, как нам выбраться в более-менее нормальную деревню, где хотя бы ходят автобусы.

Когда, наконец, шерстяная пытка заканчивается, поднимаюсь, складываю клубки в корзины. Вдруг один из них выскакивает у меня из рук и как мячик скачет в коридор. Ссыпаю смирные клубки в корзину и устремляюсь вслед за беглецом. Он катится по темному коридору, оставляя за собой длинную нитку. Чем дальше я иду за ним, тем сильнее чувствуется запах болотной гнили. Сердце начинает бешено стучать, и я сама не понимаю из-за чего.

Клубок скачет по половицам и вдруг юркает в щелку приоткрытой двери. Подхожу ближе, распахиваю пошире дверь, чтобы войти, но замираю на пороге. Тут темно, помещение напоминает кладовую или чулан, очень уж тесно и нагромождено всякого. И почему-то страшно сделать шаг.

Ругаю себя, что я как маленькая, испугалась какого-то темного чуланчика. Ругать-то ругаю, а войти по-прежнему боюсь, аж до мурашек. В конце концов, набираю полные легкие воздуха и прохожу внутрь. Клубок укатился в самый дальний и темный угол, если бы ни нитка, не так просто было бы его отыскать без света. Дохожу до угла, нагибаюсь и подбираю клубок, сматываю нитку. Мое внимание привлекает что-то большое, какой-то древний станок или приспособление. Очень похоже на старинную прялку, поблескивает в сумраке длинное и заостренное кверху веретено, так и манит подойти ближе и дотронуться до него.

Неудобно, что я как та Варвара, любопытная старушка, сую свой нос куда не следует. Сама себя корю, но не выхожу из чулана. Заворожено тяну руку к прялке, глажу теплое дерево, оно словно живое, пульсирует под моей ладонью. Поднимаю руку к веретену и надавливаю на острый кончик подушечкой пальца. Чувствую, как лопается моя кожа подобно надутому шарику, вздрагиваю и отвожу руку, смотрю на палец. Кровь почему-то не сочится из ранки, хотя укол получился довольно глубокий. Что-то щелкает в темном углу, поворачиваю голову – приоткрывается ещё одна дверь, которую я раньше не заметила. В чулан заползает тусклый зеленоватый туман.

Не знаю почему, но мне вдруг ужасно хочется заглянуть за эту дверь и посмотреть, что там. Медленно отворяю и вхожу, словно завороженная или как будто во сне, попадают в огород. Пока мы в доме занимались шерстью, на улице заметно стемнело, но почему? Ведь только что было утро, слишком уж как-то быстро угас день, и сгустились сумерки. Может так кажется из-за низких туч или тумана? Всё тонет в зеленоватой дымке.

Я шагаю по огороду даже не думая, зачем я туда иду, да и огородом это место сложно назвать – одни кочки да тина, никаких грядок. Но я всё равно упрямо туда топаю и проваливаюсь на мягкой земле. Выходя через эту потайную дверь, я же не надела кроссовки и ветровку, и теперь ступаю по грязи в одних белых носочках, кутаюсь в худи от пронзительного холода.

Вдруг слышу над головой громкое карканье, поднимаю вверх голову – огромные черные вороны кружатся надо мной. Я в страхе оглядываюсь, хочу вернуться, но дома из которого я вышла больше нет, кругом одно лишь сплошное топкое болото.

Внезапно впереди меня рассеивается туман, и я различаю черные очертания чего-то большого. Подхожу ближе, вижу котел и рядом с ним того самого отшельника, что тогда был в лесном домике. Он стоит ко мне спиной, не замечает меня. Возле его ног снова лежит мешок, в котором белеют человеческие черепушки. Рядом на валунах толпятся ещё вороны.

Мне страшно, сердце бешено колотится, я судорожно сглатываю, но всё же произвожу какой-то звук, похожий на икание. Отшельник оборачивается, хмуро оглядывает меня с головы до ног и опять возвращается к своему котлу. От варева поднимается сероватый дымок и закручивается, создавая замкнутый круг, как тогда… успеть бы в этот раз…

– Чего тебе? – глухо произносит отшельник.

– Верните меня домой, пожалуйста, – выдавливаю из себя писклявым голоском. Ведь всё просто – я сейчас войду в этот круг и вернусь домой. Пускай без кроссовок и ветровки, и без рюкзака, зато домой. И ещё без Игоря… Укол совести больно раздирает сердце.

Отшельник снова смотрит на меня и вдруг начинает громко хохотать, показывая беззубый рот с парочкой длинных изогнутых клыков. От его дикого безумного смеха у меня холодок пробегает между лопатками.

– Вы же можете, – едва слышно произношу я, – я видела, вы через этот круг выходили в город. В мой город. Я тоже туда хочу. Там мой дом, там живут мои родители.

– Это невозможно, – отмахивается он, отворачивается от меня и подкидывает в котел ещё черепов из своего мешка.

– Почему?

Он молчит.

– Почему вам можно, а мне нет? – вскрикиваю я и мой голос срывается на визг.

Он скашивает глаза в мою сторону и хмыкает.

– Посмотри на свою руку, – говорит он.

Смотрю и ничего не понимаю, рука как рука.

– На свой уколотый палец, – подсказывает мне он.

Гляжу на ранку, аккуратненькая ровненькая дырочка, немного припухло, но крови нет. Скорее всего я укололась не так глубоко, как мне сначала казалось. Непонимающе перевожу взгляд со своей руки на него.

– Ты ушла из того мира, и пути обратно уже нет, – хрипло отвечает он на мой немой вопрос.

– Что? Из какого – того мира? И где я тогда по-вашему?

– Была в Небыдовке, а сейчас и вовсе провалилась в небытие, – отвечает он, чуть усмехнувшись. – А не нужно было палец колоть, не случайно же прялку в кладовку спрятали.

Хмуро смотрю на него – откуда он знает обо всем этом? И что-то как-то плохо прятали, раз любой может войти и уколоться.

– Я нечаянно, – мямлю я как пятилетний ребенок.

Он усмехается и оборачивается ко мне.

– Переправите меня? – опять жалобно прошу.

– Я же сказал, что это невозможно, – кричит он, сурово сдвинув брови. – И лучше тебе уйти, пока ещё чего худого не вышло.

С этими словами оставшиеся черепки в его мешке вдруг зашевелились и оттуда стали выползать черные змеи. В страхе пячусь.

– Тебя уже ждут, – кивает отшельник на кого-то позади меня.

Поворачиваюсь и вижу Акулину Моревну. Она в зеленой лодке, приплыла по воде. Почему-то позади меня разлилось уже целое озеро, хотя когда я сюда шла, была только мокрая земля.

– Еле-еле тебя отыскала, забирайся скорее, – строго велит мне.

Не смею перечить, осторожно перелажу в лодку, сажусь на перекладину. Акулина Моревна одним взмахом весла отшвартовывается от кочки, и лодка мчится вперед.

– И угораздило же тебя забраться в кладовку и уколоть палец об иглу, – выговаривает мне Акулина Моревна. – Серафимушка перепугалась за тебя, да я пошла на мертвое болото искать тебя, насилу нашла, пока ничего худого с тобой не случилось.

– Угу, – бурчу я.

И она тоже про худое. Куда уж хуже, чем есть теперь. Грустно смотрю вниз. Вода прозрачная, чуть зеленоватая, видно песчаное дно, маленькие черные головастики или это пиявки, или ещё может какая-то другая болотная нечисть бросаются от нашей лодки в разные стороны.

– Я не специально, – наконец произношу я. – У меня клубок туда укатился, я пошла за ним и вот нечаянно укололось.

– Нужно быть аккуратнее, – ворчит Акулина Моревна, – не лезь куда ни попадя, в следующий раз может и пострашнее что-то под руку попасться, чем острая игла.

Не понимаю, чего они все переполошились из-за какой-то иголки, ну укололась и укололась, заживет.

Смотрю вперед и всё жду, что скоро появится дом, из которого я вышла, но его всё нет и нет. Оглядываюсь – исчез и отшельник со своим котлом, растворился в сероватой дымке. Мы просто плывем по какому-то бескрайнему зеленоватому морю, лавируя меж кочками. Тут неглубоко, если встать в воду то, наверное, даже колени не скроет, но лодка не скребется об дно, легко и быстро скользит по поверхности.

Через некоторое время я вижу впереди землю. Остров – не остров, гуща высокой зелени на клочке грунта. Широкие листья спускаются вниз в воду, а вверх поднимаются странные деревья, очень похожие на пальмы. Лодка причаливает к острову и плавно утыкается в мягкую землю.

– Идем, – говорит мне Акулина Моревна. – Раз ты забралась сюда без спроса, вот за одним и поможешь мне.

Легко выпрыгивает из лодки и шагает по воде. И только сейчас я замечаю, что на её ногах не то ласты, не то гусиные лапки. Это странно, но почему-то не пугает меня. На всякий случай я оглядываю себя – нет, с моими ногами всё в порядке, никаких ласт или лапок не появилось, просто белые носочки, и при этом чистые, хотя я только что извозилась в болотной грязи.

Шагаю за ней. Она ведет меня глубже в заросли этого маленького острова и вскоре мы выходим к массивной железной двери, закрывающей пещеру. На двери висит огромный амбарный замок. Акулина Моревна вынимает большой ключ с ажурной резьбой, вставляет его в замочную скважину, поворачивает, толстая душка с щелчком отскакивает и дверь вдруг со скрежетом распахивается. На нас веет прохладным воздухом подземелья.

Спускаемся вниз. Зеленоватые лучи проникают внутрь через бесчисленные узкие щели, подсвечивая прозрачную воду, со сводчатого потолка свешивается красивая бахрома сталактитов, кристальные вкрапления сверкают во мгле. Уходим вглубь, шлепая всё также по воде, пока не попадаем в большой зал, тут уже темно, но можно разглядеть два огромных котла. Не успеваем к ним подойти, как тут же под ними вспыхивает ярко-красное пламя, отбрасывая на стены алые блики.

– Ну-ка подсоби, открой крышку, – велит мне Акулина Моревна.

Дотрагиваюсь до котла и с криком отдергиваю руку, очень уж горячо.

– Полотенце возьми, неуклюжая, – ворчит она, качая головой и кидает мне тряпку. – Только смотри аккуратнее поднимай, не обожгись паром.

Кладу полотенце на крышку и двумя руками приподнимаю. Оттуда валит густой горячий пар, прикрываюсь от него крышкой, как щитом.

Акулина Моревна берет огромную поварешку и зачерпывает содержимое, поднимает вверх. Я с изумлением вижу там человека, то ли спящего, то мертвого. Скорее всего последнее, потому что он как-то неестественно лежит и слишком бледен. Акулина Моревна подносит мне его ближе, показывает со всех сторон. И я вдруг ясно вижу всю его жизнь начиная с самого рождения. Его детство в штате Техас в Америке, потом отрочество, как он стал бандитом, сколько убийств он совершил и в конце концов его самого зарезали и утопили в канаве. И вот он окровавленный, уже мертвый лежит теперь в этой поварешке.

– Очень плохая жизнь у него была, – говорит мне Акулина Моревна, качая головой, – не заслуживает он продолжения.

Она опрокидывает поварешку и человек падает в ручей, течение относит его в сторону. Акулина Моревна зачерпывает снова и достает другого мертвеца, красивого юношу. Он мертв и бледен, но как будто спит. Теперь я вижу его историю. Он француз, художник. Я смотрю его жизнь от начала и до конца. Вижу его ошибки и поступки, хорошие и плохие.

– А этот человек достоин прожить ещё раз, ещё можно его исправить, – кивает она. – Открой-ка мне крышку второго котла.

Кладу крышку от первого котла на землю и поднимаю у второго. Тут меньше пара, не так горячо, и запах исходит приятный. Акулина Моревна бережно перекладывает француза в другой котел. Что там происходит дальше, мне недоступно. И так ложку за ложкой, Акулина Моревна вычерпывает всех, показывая мне историю жизни каждого и сортирует: кого в ручей, а кого в другой котел. Люди оказываются из разных стран: от Австралии и до Бразилии, есть из Африки и из России, но их всех объединяет одно – свой последний выдох они сделали в воде. Когда первый котел становится пуст, Акулина Моревна велит мне закрыть крышками оба котла и тушит огонь.

Возвращаемся тем же путем, что и пришли. Акулина Моревна запирает пещеру, мы садимся в лодку и отчаливаем с этого острова в туман.

– Что это было? Зачем? – я наконец обретаю дар речи. – Почему мы тут были?

– Потому что мы холодные, – отвечает она.

Я трогаю себя за руку и с ужасом ощущаю, что она до невозможности ледяная, вскрикиваю и вдруг проваливаюсь в какую-то темную дыру.

Больше ничего не чувствую, только холод и пустоту. Вдруг кто-то касается моих губ, кто-то теплый и ласковый.

– Эх, Дарина, Дарина… – слышу чей-то голос.

И мне кажется, что это Елисей говорит, но откуда ему тут взяться? Распахиваю глаза.

Глава 12
Почта

Открываю глаза и вижу Серафиму Трофимовну.

– Ну вот, наконец-то, – всплескивает она руками. – Очнулась, красавица.

Непонимающе на неё смотрю. Голова болит и всё кружится перед глазами. Узнаю комнату в её доме, я лежу на диване под одеялом, на моем лбу мокрый холодный платок. Хочу что-то сказать, но вместо этого из моих уст вырывается стон, словно мой голос ещё не до конца проснулся. Губы горят, ощущая горячий поцелуй Елисея из сна.

– Мы уж не знали, что с тобой делать, – ворчит Серафима Трофимовна. – Кабы не… то всё бы, пропала девка… – немного сбивчиво заканчивает она.

– Если бы не что? – мгновенно подхватываю я.

– Да так, ничего, пустяки, – отмахивается она.

– Если бы не Акулина Моревна? – подсказываю я.

– Да-да, – подхватывает Серафима Трофимовна, но я чувствую, что она что-то не договаривает.

Я убираю с головы платок и пробую сесть, голова чуть кружится, но в принципе нормально, жить можно.

– Ну, нельзя же так делать, – всплескивает руками Серафима Трофимовна. И я опускаю голову, жду теперь выволочки от неё. – Что за молодежь пошла, лезут без спросу куда ни попадя! Одна об веретено укололась, другой яблок запретных накушался.

– Каких яблок? – не понимаю я и вдруг вспоминаю яблоню во дворе, где я хотела достать яблочки, – в вашем огороде?

– В моем, в моем, в чьем же ещё? Только у меня и растут, – кивает Серафима Трофимовна. – Друг твой, Игорь. Взял без спроса и нарвал яблочек, пока мы с тобой к Акулине Моревне ходили. Они же не простые у меня, а молодильные.

– И что? – не понимаю я.

– Как что? Всё! – фыркает Серафима Трофимовна, – младенец он теперь.

Не верю в её слова, смеюсь.

– И где он тогда?

– Отдала. Не в мои года об младенцах заботиться, – отвечает Серафима Трофимовна.

Нервно сглатываю, оглядываюсь, у печки больше не стоит его раскладушка и рюкзака нет.

– Вы шутите?

– Какие уж тут шутки, – отмахивается Серафима Трофимовна, вскакивает со стула и идет вон из комнаты. – Чай пить будешь? – бросает мне.

– Угу, – киваю я и спускаю с постели ноги. Осознаю, что я не ела с завтрака весь день и желудок напоминает мне об этом. – А как я здесь оказалась?

– Так принесли тебя, не у Акулины Моревны же оставлять, – качает головой Серафима Трофимовна, – Кики, конечно, баба добрая, но даже и я на ночь у неё не осталась бы.

Почему-то от её слов мне становится как-то нехорошо, а я и так напугана до ужаса всем происходящим. И ещё больше хочется покинуть это странное место и вернуться поскорее домой. Рассказать родителям, и пусть они сами разбираются и ищут своих детей, а я лишь хочу попасть домой, завернуться в одеялко и забыть обо всем этом.

Серафима Трофимовна исчезает за печкой, ставит чайник, а я тянусь за своими джинсами и только сейчас замечаю, что мой палец обмотан бинтом.

– Не трогай его, – говорит Серафима Трофимовна, выглядывая из-за печки, – там травка приложена особая, развяжешь – всё распадется. Пускай заживает.

– Угу, – киваю я.

За окном темно, на столе горит тусклая керосиновая лампа, но её света хватает, чтобы разглядеть резную этажерку в углу, а на ней старинные часы с толстым выпуклым стеклом. Стрелки показывают без четверти двенадцать.

– Я так долго проспала, уже полночь? – удивляюсь я.

– Ты уж ровно целую неделю лежишь без чувств, – говорит Серафима Трофимовна, внося в комнату поднос с чайником, двумя кружками и пачкой печенья.

– Как такое может быть? – удивляюсь я.

– Ну а как же, ты же прялкой укололась, – вздыхает Серафима Трофимовна, – это так просто не проходит. Мы уже думали, что не очнешься.

Нервно сглатываю и кутаюсь в худи. Подсчитываю в уме – несколько дней на пожне, потом в лесу, неделю здесь, получается больше двух недель прошло с того дня как мы уехали. Нас, наверное, уже потеряли и повсюду ищут. Аня и Кирилл, конечно же, благополучно добрались до дома и рассказали всем, где мы остались, и меня скоро найдут. От этой мысли становится теплее на душе.

– Садись чай пить, тебе сейчас как раз нужно выпить кружечку горячего сладкого чая, чтобы силы появились, – зовет меня Серафима Трофимовна.

– Угу, – бурчу я.

Натягиваю джинсы и сажусь за стол, голова кружится, и я чувствую, что безумно проголодалась.

– Завтра на почту пойдешь, – говорит Серафима Трофимовна, разливая чай. – А то как же, работать нужно, уже Корнелий Иваныч приходил, справлялся, почему не выходите на работу, – докладывает она. – Письма разносить будешь. Не даром же я кормить тебя буду.

– А кому вы Игоря отдали?

– Так Корнелию Иванычу и отдала, он пристроит, – отвечает Серафима Трофимовна.

– А расколдовать Игоря никак нельзя? – ворчу я. Даже смешно это как-то звучит: «расколдовать».

– Нет, что я тебе колдунья какая-то, раз у меня яблонька такая в огороде растет? – смеется Серафима Трофимовна. – Всё в порядке с ним будет, не переживай. Вырастет снова.

Судорожно сглатываю. И что я потом его родителям расскажу, когда меня найдут? Мол, поел ваш сыночек молодильных яблок и снова младенцем стал, а потом его усыновили какие-то неизвестные люди?

Смотрю, как она распаковывает пачку печенья. Обычное, магазинское. Замечаю на упаковке проштампованную дату изготовления, недавнее совсем и месяца не прошло. Откуда оно взялось, если к ним продукты только раз в год по зимнику привозят? Но вслух ничего не говорю, делаю вид, будто не обратила внимание. Угощаюсь печеньем, а про себя думаю, ой, врет же мне тут Серафима Трофимовна, про всё врет и что-то в этом поселке нечисто.

После чая укладываемся спать. Несмотря на то, что я только что со сна, меня всё равно клонит. Ну, а что ещё делать в полночь? Засыпаю быстро, но просыпаюсь примерно через час и как-то вдруг, словно от стука. Слабый такой, будто бы кто-то задвигает и снова отодвигает ящик комода в комнате Серафимы Трофимовны.

Ежусь, кутаюсь поглубже в одеяло, отчего-то становится холодно, слабый, очень слабый свет льется из окон, словно от уличных электрических фонарей, но мы же с Игорем видели, что там нет проводов.

Шторы медленно колышутся над полом, дует из всех щелей. Холодный ветер гуляет по комнате. Поднимаюсь и сажусь в изголовье, осматриваюсь, вроде бы Серафима Трофимовна в своей комнате, не должна неожиданно выскочить, как в прошлый раз, и осторожно отгибаю край шторки.

Свет действительно горит на столбах; старинные, причудливой формы фонари излучают яркий, чуть голубоватый свет и в его лучах отчетливо видно, как искрятся снежинки. Снег! Вот те раз! Вот почему так холодно. И валит его и валит, будто сметают с туч невидимыми метлами. Всё замело. Да, не бывает такого, не верю я своим глазам, чтобы первый снег не таял, а плотно ложился, укутывая сразу всю землю.

Вдруг слышу рокот мотора, напрягаюсь, вижу вдалеке отсвет от фар и мое сердце радостно колотится – всё было враньем, ходит тут транспорт. Мотоцикл подъезжает ближе, подпрыгивая на только что наметенных сугробах, он большой и с коляской, попадает в круг света от первого фонаря и меня тут же с ног до головы будто обливает ледяной водой – в глаза сразу бросаются острые металлические лезвия на длинных косовищах. Вся коляска забита этими нелюдями в развевающихся плащах, в надвинутых на лоб капюшонах, что и лиц не видать, только что-то темное, будто тень, носящая одежду.

Мигом задергиваю шторку, отскакиваю от окна, падаю на диван и зарываюсь в одеяло. Очень, надеюсь, что я тут в безопасности, но сердце всё равно бешено колотится. До меня доносится шум от другого мотоцикла и ещё от одного, они словно устроили тут ралли на этой самой улице. Буксуют в снегу, двигатель ревет, свет от фар то и дело попадает на наши окна, сквозь шторы освещая комнату. Они громко вопят, улюлюкают, слышен скрежет металла, словно они схлестываются промеж собой, иногда задевают своими длинными литовками стены нашей избушки и царапают бревна.

Мне страшно, я дрожу под одеялом, кажется, что они сейчас высадят окна и ворвутся сюда, но через некоторое время мотоциклетный шум удаляется, они уезжают прочь от нашего дома. Я лежу, не двигаюсь, хоть и тихо становится на улице, сердце всё равно не может прийти в норму. Постепенно начинаю засыпать, но вновь мотоциклетный рев вплетается в мой сон, будоражит меня, заставляет дергаться, но на сей раз они быстро проносятся по улице. Сквозь сон слышу ещё пару раз, когда мотоциклы возвращаются и проезжают мимо нашего дома.

Серафима Трофимовна будит меня рано утром, кормит пшенной кашей на молоке и гонит на работу. Выглядываю в окно – снегу намело, как в январе, на сугробах остались извивающиеся гребни от сильного ветра, кое-где торчат вымерзшие зонтики сухих борщевиков. Уличного термометра у Серафимы Трофимовны нет, но и без него понятно, что там жутко холодно.

– Я же замерзну в одной ветровочке, – вздыхаю я.

– Да я дам тебе одежу, не беспокойся, – тут же откликается Серафима Трофимовна и лезет в большой шкаф, достает мне оттуда овечий полушубок и валенки.

– А… эмм… – только и мычу я.

– Надевай, давай, – сует она мне это всё.

Обуваюсь, укутываюсь в полушубок, он сильно пахнет овчиной, странно и непривычно. Она дает мне ещё шаль вместо шапки. Одно только радует, что никто из знакомых не увидит меня в таком деревенском наряде. И то в обычных деревнях так не ходят, только здесь, в этом заброшенном поселке, всё как при царе Горохе.

Серафима Трофимовна одевается почти точно так же и идет со мной, чтобы проводить до почты. Выходим во двор, ну и снегу же намело, всё скрыло, всё укутало до последней былиночки. Или за неделю так изменилась погода, или я проспала намного дольше. Смотрю на яблоню – ни одного яблочка, собрала, наверное, старушка последний урожай. Чтобы, наверное, я не отведала их и не проверила, правда, это всё или вранье.

На улице замечаю колеи в снегу от вчерашних гонок на мотоциклах, но ничего не говорю. Оглядываю дом в поисках следов от острых лезвий литовок, но вроде как нет их. Бредем по дороге, проваливаясь в рыхлый снег почти по колено.

Я не верю, что в этом поселке до сих пор ещё сохранилась почта. Давно поди развалилась, как комбинат и всё вокруг. Но почта всё же находится на задворках Глухого переулка, сама бы я ни за что не нашла. Ну стоит какая-то избушка, по виду такая же заброшенная, как и все остальные, с кривым крыльцом, занесенная снегом по самые темные пустые окна. Вывеска «ПОЧТА» блеклая, не бросается в глаза, сливается со всей этой серостью, и то я заметила буквы только тогда, когда мне Серафима Трофимовна указала уже на неё и я специально присмотрелась.

Заглядываем внутрь. Тут всё страшно запущенно. Пусто, окна заклеены пожелтевшими от старости газетами, в углу над потолком болтается на собственной паутине огромный высохший паук, в прогнившем полу зияет черная дыра.

Осторожно обходим провал, доски скрипят под нашими ногами, мне кажется, что они не выдержат нашего веса и мы в любую секунду провалимся внутрь. Приближаемся к высокому облупленному прилавку, и я заглядываю за него, чтобы посмотреть, что там. Но там тоже пусто, если не считать обшарпанного шкафа и небольшого стеллажа, где лежат запыленные конверты.

Смотрю на Серафиму Трофимовну, жду, что она скажет, по её сумасшедшему мнению всё же здесь работает. Неужели она не видит, что почта давно заброшена?

– Пелагеюшка! – кричит Серафима Трофимовна и бьет ладонью по прилавку, – солнце мое, где ты там?

В ответ только тишина, да ветер завывает на чердаке.

Хмыкаю, уже собираюсь сострить по этому поводу, как вдруг слышу в глубине избушки громкое хлопанье дверьми, а затем разносятся чьи-то шаркающие шаги. Через маленький пролом в стене появляется низенькая старушонка с большим горбом на спине, длинным крючкообразным носом и с опухшей оттянутой вниз губой. От удивления чуть рот не раскрываю. Старушка ковыляет до прилавка и ловко забирается на высокую трехногую табуретку, смотрит на нас пронзительными черными глазками-бусинками, при чем один глаз постоянно моргает, а второй огромный и застывший, будто стеклянный. Нервно сглатываю под таким напряженным взглядом.

– Пелагеюшка, вот я тебе помощницу привела, почту разносить будет, – говорит ей Серафима Трофимовна, хватает меня за рукав и подтаскивает ближе к прилавку.

– Так чего она стоит? – недоуменно произносит Пелагеюшка, – пусть берет сумку и топает. Уж заждались её.

С этими словами она с громким стуком вываливает на прилавок большую синюю почтовую сумку с письмами и газетами. Судорожно сглатываю и беру, с трудом вешаю её на плечо, тяжелая.

– А куда нести? Я не знаю, – мямлю я, рукой придерживая громоздкую сумку.

– Там всё написано по адресам, – недовольно ворчит Пелагеюшка, как будто я совсем тупая, не понимаю этого. – Начинай с Глухого переулка и иди по порядку.

Выходим с почты, и Серафима Трофимовна машет мне в сторону ближайших домов.

– Вот с них и начни, – говорит она.

Киваю, спускаюсь с перекошенных ступенек, придерживая одной рукой сумку, и вдруг резкий грохот заставляет меня подпрыгнуть на месте. Я уж думала почта развалилась да по бревнышку раскатилась, оглядываюсь, нет, на месте избушка. Вопросительно смотрю на Серафиму Трофимовну.