Текст книги "Нежные листья, ядовитые корни"

– Нет, Свет, не хочу, – она покачала головой, не оборачиваясь. – Всего хорошего.

Взгляд ее задержался на медном черпаке с длинной деревянной ручкой, забытом на скамье.

– Елина, ну пойдем! – умоляющим шепотом позвала Мотя, топчущаяся с той стороны двери.

– Жалко, – вздохнула Рогозина. – Нам всем было бы интересно послушать, что там у тебя вышло с Гудасовым. Ты, как-никак, жизнь мужчине искалечила! Может, поделишься, что у вас с физруком на самом деле произошло? Раз уж все равно ворошим былое…

«Жизнь искалечила?!»

Все заклинания разом перестали иметь смысл. Ярость, по капле сочившаяся со дна души с того самого дня, как Маша получила приглашение, наконец прорвала плотину и хлынула полноводной неудержимой черной рекой.

Пальцы сами сомкнулись вокруг теплой деревянной ручки.

Ковш оказался тяжелым, гораздо тяжелее, чем она ожидала. Но это было хорошо. Стремительно разворачиваясь к Рогозиной, в два шага преодолевая разделяющее их пространство, вскидывая правую руку, Маша до самого конца не переставала ощущать правильную тяжесть ковша.

Глава 7

1

От переживаний Мотя пропустила обед – кажется, впервые за последний год. Позвонить бы Валере, чтобы успокоиться, да ведь он сразу по ее голосу поймет: что-то случилось. И приедет, чего доброго, чтобы увезти ее отсюда силком. С него станется!

Обычно Мотя улыбалась при мыслях о муже, но сейчас губы ее были плотно сжаты.

«Это я во всем виновата. Я все испортила».

Мотя чуть не заплакала от отчаяния. Маша никогда не простит ее, если узнает правду.

Плохо, ой как все плохо!

Невыносимо захотелось хоть что-нибудь пожевать. В столовую Мотя не могла спуститься: ей казалось, у нее на лбу горят слова: «это сделала я». Стоит кому-нибудь взглянуть на ее лицо, и сразу все станет ясно. Шверник примется хохотать, как гиена, и тыкать пальцем: так вот кто виноват! Гоните ее отсюда! Господи, если бы Маша не схватилась за проклятый ковш, все бы обошлось. Но теперь… И кто его только там бросил?!

Внезапно Мотя вспомнила, что ковш на скамейке оставил не кто иной, как она сама.

– Дурацкий ты бегемот!

Она чуть не заплакала.

В мини-баре нашлись три пакетика с фисташками, и Мотя мигом сточила один. Ей как никогда хотелось курить, а возня с орешками немного успокаивала. «Может, все-таки стрельнуть у кого-нибудь сигаретку? Нет, ребенок же…»

Ребенок! Она ведь еще не решила, что делать с беременностью. После случившегося ей даже представить было страшно, что можно дать жизнь еще одному человеку. Мир так жесток, так враждебен! «Никаких детей, никаких детей, никаких детей!» В состоянии, близком к панике, Матильда пробежалась по комнате, зачерпнула еще горсть орешков и бросила – по ошибке схватила скорлупки.

Мысли пихались и толкались в голове. Несчастная Мотя не знала, на чем сосредоточиться.

Когда ее заставляли думать быстро, она всегда впадала в ступор. Губанова умела споро делать две вещи: готовить еду и есть. В критические моменты вторая способность вырывалась далеко вперед, и Мотя сжирала приготовленное раньше, чем оно доходило до полной кондиции.

Ребенок, дети, Рогозина, физрук, Маша… Мотя схватилась за голову. Она должна сосредоточиться на чем-то одном!

«Господи, какое у нее было лицо, когда она подняла ковш!»

Маша. Вот о ком нужно подумать в первую очередь.

Мотя ничего не понимала в уголовном праве. Она слышала, как Белка кричит, что Елину за такое надо поместить в психушку! Анна так озверела, услышав это, что Белла попросту удрала, подпрыгивая как заяц. «Что-то от Шизы в ней все-таки осталось, если ее до сих пор боятся. А с виду такая солидная тетенька, прямо кандидат наук!»

Может быть, обратиться к ней? Вместе они смогут убедить Светку не заявлять в полицию!

Нет, она же поссорилась с Рогозиной! – вспомнила Мотя.

Значит, придется действовать одной.

Как ни плохо Мотя представляла работу правоохранительной системы, она кое-что слышала о делах частного обвинения. Тот, кого обидели, может помириться с обидчиком – так помнилось ей, – и в этом случае никакого дела не будет.

«Уговорю Светку, – решила Мотя. – Я ей все объясню! Попрошу!»

А если она откажется?

«Тогда я ее своими руками убью! – вспыхнула она. – Нет, руками не смогу, а вот сесть сверху и раздавить – пожалуй!»

Придя в боевое настроение, Мотя выбежала из своего номера и помчалась к рогозинскому. Трижды постучав в дверь и не получив ответа, она растерялась. Что делать, если Рогозиной не окажется в номере, Мотя не подумала.

«Буду ждать!»

Мотя привалилась к двери.

Незапертая дверь распахнулась, и она влетела спиной в комнату.

Пять минут спустя Матильда Губанова вышла, покачиваясь, и зачем-то побрела в сторону, противоположную той, откуда пришла. Но ей сейчас было не до поиска верных направлений. Потрясенная увиденным, она забыла о Машиной участи, забыла даже о ребенке, которого носила, – впервые за все это время. Ее терзал один вопрос: «Зачем она это делает? Зачем?!»

Мотя завернула за угол и нос к носу столкнулась с Кувалдой и Савушкиной, выходящими из лифта.

– Тетя-Мотя! Пожрать топаешь? А чо у нас с лицом?

Любка тоже нахмурилась, разглядывая Матильду.

– Тебя словно молнией ударило! Мотя, что случилось?

– Н-н-ничего… – пробормотала Губанова и сделала попытку улизнуть от обеих.

Ее перехватили с двух сторон.

– Выкладывай! – потребовала Кувалда.

– Не трогайте меня, – прошептала Мотя.

– Откуда ты такая бредешь, Матильда? – озадачилась Любка, не сводя с нее глаз. – Тебя изнасиловали на сеновале? Нет, тогда была бы радость. Что у нас тут поблизости имеется?

– Библиотека, массажист, – начала Коваль.

– …рогозинский номер…

Ирка с Савушкиной переглянулись. Мотя предприняла еще одну попытку вырваться из лап Кувалды.

– Это… это личное!

– Врешь. Ты виделась со Светкой!

– Нет! – отчаянно замотала головой Мотя.

Снова быстрые взгляды. Эти двое, кажется, понимали друг друга без слов.

– Что-то интересненькое здесь произошло, – детским своим голоском, отчего-то наводившим на Мотю куда больший страх, чем сипение Кувалды, констатировала Сова. – Матильда, давай-ка ты сядешь и обо всем нам расскажешь. Как бывшим подругам!

Мотю отвели к окну, где напротив неработающего телевизора стоял маленький потертый диванчик, и она покорно опустилась на него.

Воспоминание о том, что она заметила в номере Рогозиной, лишало ее воли к сопротивлению. В глубине души она даже испытывала облегчение от появления Совы с Кувалдой. Сама бы она никогда не стала им ничего рассказывать. А теперь выходило, что ее вынудили. В этом нет ее вины!

– Давай, Теть-Моть, облегчи душу!

– Тише, Ира. Правда, Мотя, расскажи. – Сова присела перед ней на корточки и положила крошечную ручку на толстое Мотино колено. – Ты же расстроена, я вижу. Может быть, в наших силах помочь?

Если бы таким увещевающим тоном Робин Гуд обращался к богатеям, те сами отдавали бы ему все, включая нижнее белье и лошадиные подковы. И счастливы были бы, что легко отделались.

– Я шла к Свете, – хрипло сказала Мотя. – Хотела поговорить.

– О чем?

– О Елиной.

– Великодушный ты человек! – одобрила Сова. Мотя, прекрасно понимавшая, что эта откровенная лесть – лишь средство расслабить ее и добиться ответа, почувствовала гордость. Глупую, противную, но гордость. Ее похвалили!

– Постучалась… Никто не ответил…

– Ты вошла – а там труп! – сострила Кувалда.

Сова укоризненно глянула на нее из-под длинных ресниц – и Ирка тут же сделалась серьезной:

– Извини, Матильдочка. Больше не буду.

– Я случайно заглянула… – пробормотала Мотя. – Там никого не было.

Любка прищурилась, но решила не заострять внимание на случайном проникновении в чужой номер. А Мотя выдохнула с облегчением – ей было стыдно признаваться, что под ее весом распахнулась дверь. В глубине души ее терзало страшное подозрение, что дверь была заперта, просто ее замок оказался слабоват против Мотиного напора.

Створки лифта в холле разъехались. Кувалда недовольно обернулась, но Сова была слишком поглощена Мотиным рассказом и дернула подругу за руку: не отвлекайся!

– И что же ты такое страшное увидела в рогозинском номере? – почти небрежно поинтересовалась она. – Я просто теряюсь в догадках!

– Там… на столе…

Из лифта никто не вышел, и Кувалда снова переключилась на Мотин рассказ.

– Что на столе?

И тогда Мотя сказала что. Избегая смотреть на Коваль и Савушкину.

В наступившей тишине снова громыхнул лифт, уже закрываясь. Кувалда вздрогнула и схватилась за Любку.

– Матильда, если ты врешь… – очень тихо проговорила Сова. – Скажи, что ты это выдумала.

Мотя молчала. Всем троим было ясно, что сочинить такое ей не под силу.

– Мы должны их забрать! – Любка выпрямилась. – Быстро! Сейчас же.

Она дернула за собой Мотю.

– Я туда не пойду!

– Пойдешь! – отрезала Любка. – Покажешь, где лежали папки! Коваль! Живо!

Вдвоем с Кувалдой они извлекли Мотю из кресла и потащили ее к номеру Рогозиной.

– Не пойду! Не буду!

Любка даже не ответила. Она целеустремленно влекла за собой Матильду, словно маленькая лодчонка тяжеленную баржу. За ними мчалась бледная Коваль, подталкивая Мотю в спину.

Возле номера все трое остановились. Узкая полоска света выбивалась из-под неплотно закрытой двери.

– Она уже там! – пролепетала Мотя. – Вернулась!

Сова обожгла ее взглядом. И, подняв руку, очень осторожно постучала.

Тишина.

Если бы в этот момент кто-то крикнул у Моти над ухом, она бы рухнула без сознания.

Любка постучала громче.

– Там никого нет, – после паузы шепнула Ирка.

Сова толкнула дверь и вошла. Коваль без колебаний последовала за ней, а Мотя осталась стоять снаружи.

– Ты на стреме! – распорядилась напоследок Кувалда.

«На стреме!» Мотя горестно рассмеялась: да она делает карьеру! Из наводчика – в этого, как его… стременного!

Но в действительности ей было не смешно, а страшно. Что делать, если появится Рогозина? А она, нутром чувствовала Губанова, непременно появится, и очень скоро! Взвешивая, чей гнев страшнее – рогозинский или совино-кувалдинский, Мотя даже слегка успокоилась. Дверь распахнулась, едва не ударив ее по лицу, и шипящая сквозь зубы Любка втащила ее внутрь.

– Мамочки! – пискнула перепуганная Матильда.

– Ты издеваешься, или как? – оборвала ее Савушкина яростным шепотом.

– Что? Что??

– Где эти твои бумаги? Где фотографии?

Только теперь Матильда обвела взглядом комнату.

Стол был совершенно чист. Папки, которые она видела собственными глазами, которые трогала, перелистывала страницы, ужасаясь наскоро прочитанному, – папки пропали бесследно.

2

Пока мне все удается! Первая и вторая части отыграны с блеском, осталась заключительная.

Три дня! Я сразу сказала себе: милая, у тебя всего три дня.

К концу первого они должны меня любить. Ставим галочку «сделано».

К середине второго – ненавидеть. Опять галочка. Девочки бесятся при одном только взгляде на меня. «Рогозина, Рогозина!» – звенит у них в ушах. Мне жаль, но это совершенно необходимая часть спектакля. Память человеческая – удивительная штука: насколько крепко она держит ненужное, настолько легко выбрасывает то, что забывать ни в коем случае нельзя.

Сегодня вечером вы еще поваритесь в своем гневе, рыбки мои. Пусть этот соус хорошенько загустеет! Вы все оказались до смешного управляемы – кроме одной, которая второй раз преподнесла мне сюрприз. От нее я этого совершенно не ожидала.

Серьезно, я думала, она меня убьет! Вспышку бешенства можно было ожидать от Анны – той, какой она была прежде. Не скажу, что мне нравилась Шиза, но я ее уважала. В первую очередь – за самодостаточность. Ей действительно было глубоко наплевать на общее неодобрение.

Но Елина не такова. Когда я смотрю на нее, мне вспоминается название книги Франсуазы Саган: «Немного солнца в холодной воде». В Машке всегда чувствовалась уязвимость. Даже когда она стояла перед вами с непроницаемым лицом, вы видели маленькую девочку, плачущую над брошенной кошкой. Не то чтобы нытик – скорее существо, для которого шлепки этого мира отзываются слишком болезненно.

Я сама была такой же. К счастью, очень недолго.

Эти хрупкие ранимые женщины, даже вырастая, никогда не обучаются давать сдачи. Воздаяние врагу по заслугам? Они даже не поймут, о чем вы! Сто аббатов Фариа могут денно и нощно распинаться перед ними, но из них все равно не выйдет графа Монте-Кристо.

Социальные вегетарианцы. Беззубые чудики! Ни клыков, ни когтей, а в качестве компенсации за пережитое унижение – лишь утешительная мысль «зато я не опустилась до их уровня».

Люблю подобных людей: с ними можно делать все, что угодно.

Теперь вы понимаете, почему я спокойно ждала, пока Елина расплачется и уйдет? В номере она бы еще поревела, потом позвонила бы мужу, пожаловалась, опрокинула коньячку – и постепенно успокоилась бы. В общем, я не держала ее за серьезного противника.

Нельзя сказать, что именно в этом я и допустила ошибку.

Нет: я ошиблась во всем.

Если когда-то Елина и была слабой, это время давно прошло. Она изменилась не меньше, чем Аномалия, но, поскольку это не сопровождалось метаморфозами внешности, я ни о чем не догадалась.

А зря!

У меня было очень мало времени, чтобы пересмотреть свои представления об этой женщине и о том, на что она способна. Не больше трех секунд. Но поверьте, когда вам в физиономию летит медный ковш, на другом конце которого разъяренная рыжеволосая фурия, у вас есть весомый стимул уложиться в этот срок.

«Твою мать! – мысленно взвыла я, уворачиваясь от удара. – Она взбесилась!»

Жутко боюсь психованных! Я не заорала во всю глотку лишь потому, что перепугалась до потери голоса.

М-да, получилось неловко. Во-первых, я неуклюже шмякнулась с кресла. Во-вторых, вокруг поднялся такой визг, что я едва не оглохла.

В-третьих, ковш врезался в столик, на котором зеленел виноград в блюде и стояло вино. Словно в замедленной съемке глядя на разлетающиеся осколки, я поймала наконец ее прямой взгляд – до этого она все время смотрела мне в переносицу – и в этом твердом, злом, но совершенно не безумном взгляде прочитала то, что должна была понять сразу.

Она не собиралась меня бить. Она меня просто пугала.

Она издевалась надо мной, эта рыжеволосая стерва!

Нет, она была не на шутку зла за упоминание физрука и с большим удовольствием обрушила бы свое оружие мне на голову. Я так и заорала, едва мне помогли подняться: ты пыталась меня убить!

Знаете, что она сделала? Усмехнулась и ответила словами Миледи: «Если бы я стреляла в вас, мы бы сейчас с вами не разговаривали». В отличие от меня, у нее хватило хладнокровия цитировать фильмы.

Тетки заметались, как пингвины, на которых напал поморник. Толку от них было не больше, чем от опрокинутого кресла. «Я этого так не оставлю!» – крикнула я вслед Елиной дурацкую ходульную фразу, но она даже не обернулась.

Черт меня возьми! Дважды так промахнуться в оценке одного человека! Надеюсь, я больше нигде не оплошала.

Прелестные посиделки оказались скомканы. Пришлось вызывать уборщицу и объясняться по поводу сломанного стола. А когда я вернулась в номер, заметила, что поранилась осколком. Кровь не останавливалась, и пришлось идти в медкабинет за бинтом.

Здорово же Елина выбила меня из колеи, если я забыла запереть номер! Закономерный итог был таков: к моему возвращению папки пропали.

Обнаружив это, я улеглась на кровать и стала думать.

Кража – это не смертельно. Файлы есть в моем компьютере, их всегда можно распечатать. Но что, если вор сбежит от страха раньше времени, испортив мне игру? Да и Машка, скорее всего, уедет!

Вот этого допустить никак нельзя, сказала я себе и взялась за телефон.

Обзвонив каждую и сказав нужные слова, я вновь повалилась на кровать. Отлично! Вечером мы все соберемся, и наступит время для третьего акта. Финал! Та-дам!

В эту минуту я лежу и обдумываю свою тронную речь. Интересно, она все-таки сбежит или придет меня послушать? Час назад я дала ей понять, что все приближается к развязке. Она сделала вид, что не поняла меня. Ей не хватило ни ума, ни дерзости вступить в открытое противостояние: она только отводит взгляд и притворяется дурочкой.

Меня клонит в сон. Бассейн, сауна, выходка Елиной… Я должна отдохнуть и набраться сил. Завтра у девочек будет, что обсудить, – им хватит разговоров на десять лет вперед! Но сегодня я должна…

Глаза смыкаются. Надо поставить будильник на телефоне, чтобы не проспать… Но так лень…

Я погружаюсь в дрему, и кажется, мне начинает сниться сон. Картинки проносятся перед глазами. Чудится щелчок ключа, проворачивающегося в замке… Дверь приоткрывается… Сквозь полусомкнутые ресницы я вижу знакомую фигуру и, не просыпаясь, думаю: зачем она здесь? почему у нее ключ от моего номера? И что она сжимает в руке?

Как вдруг осознаю, что это давно уже не сон, а реальность.

3

К шести Белла была готова. Черное платье – она признавала в одежде только алый, белый и черный, – запястья унизаны серебряными браслетами, тяжелые цепи свисают с груди. Белла взглянула в зеркало и решила, что хороша.

Любовь к серебру и черному цвету она привезла из Италии, где прожила два года. Ей хотелось стать свободной художницей, пойти по стопам великих. Когда выяснилось, что картины не продаются, Белла впала в замешательство. У нее не было плана на случай провала, потому что она не признавала ни планов, ни провалов. «Пускай судьба несет меня, как ветер крутобокую ладью!» Подразумевалось, что ветер непременно вынесет ее судно к теплым берегам, где путницу ждут кров и признание аборигенов.

Но крошечная арендованная студия на побережье быстро сожрала небогатые средства, холсты пылились у стен, а противные толстопузые хозяева туристических магазинчиков отказывались брать новые картины. Нет, синьора, говорили они и качали головами, простите, публике не нравится.

Заискивание перед просвещенной итальянской публикой боролось в Шверник с желанием кричать на главной площади с утра до вечера: «Господа! Вы – быдло, господа!»

Когда позже ее спрашивали, как она могла уехать из благословенной Италии, Белла отвечала, не покривив душой: «Когнитивный диссонанс рвал меня на части!» После этого собеседник почтительно затыкался.

Теперь Беллу снова терзал диссонанс. В четыре позвонила Рогозина, говорила намеками, напускала туману… Все как любила Белла! Но после того, как Светка обошлась с ней в Италии…

Нет, это она вспоминать не будет. Что было, то прошло. Надо идти на встречу, тем более обещано нечто удивительное.

Шверник решительно вышла из комнаты, забыв выключить ноутбук.

На мониторе некоторое время сияла заставка – фотография полей Тосканы. Белла сама сделала этот снимок, подражая Светке, которая, выйдя замуж, начала выкладывать в «Инстаграмм» один пейзаж прекраснее другого. Тоскана, Маремма, Лигурия, Ломбардия… А скалы Сардинии! А развалины Сицилии!

Но если у Рогозиной на каждый снимок набегала толпа комментаторов, то изысканную работу Беллы никто не заметил.

4

Анна вынула из шкафа юбку, добавила к ней свитер. Подумав, заменила свитер на жакет с блестящими металлическими пуговицами. Она будет слишком чопорно смотреться в этом костюме – но пусть. Спокойствие важнее.

Одежда – это броня. Если ты живешь изнанкой наружу, рано или поздно научишься защищаться. Или сдохнешь.

Часы.

Тонкая золотая цепочка.

Браслет.

Три кольца: змея, слон, кошка. Ум, сила, коварство. Все предметы, надетые на Анну Липецкую, были ее персональными оберегами. Непробиваемыми латами. Каждый имел свое значение, свою историю. Ей достаточно было бросить взгляд на часы, чтобы выравнивалось дыхание. Потрогать цепочку, чтобы паническая атака отступала.

На это потребовалось пять лет терапии. Зато по истечении этого срока Анна с чистой душой выкинула все упаковки таблеток, занимавшие шкафчик в ванной комнате.

Теперь она умела защищаться своими силами – и никто не назвал бы ее больше Шизой.

После долгих бесед с психологом они решили, что сосредоточенность на внешней «броне» – самый подходящий способ чувствовать себя в безопасности, пусть весьма своеобразный, но зато работающий. До нынешнего утра Анна была уверена, что ее защиту практически невозможно разрушить.

И не учла только одного: что она может оказаться в ситуации, когда на ней не будет одежды.

Услышав о сауне, Анна отвернулась, чтобы никто не увидел ее лица. Если бы она не знала Рогозину так хорошо, то подумала бы, что этот удар направлен конкретно против нее.

«Но ведь на самом деле я ее совсем не знаю. Эта женщина и Светка Рогозина из нашей школы – два разных человека».

«Довольно паранойи! Даже если твоя мания величия оправдана, получить доступ к медицинской карте – выше ее возможностей».

Звучало убедительно. Пожалуй, Рогозина действительно забронировала сауну для их посиделок без всякого умысла.

Но все это не отменяло того факта, что не в силах Анны было сохранять спокойствие, оставшись голой в компании восьми человек. Купальник не в счет.

Однако, подумав, она нашла выход. Во-первых, оставила цепочку – память о бабушке, ниточка, связывающая ее с любящими людьми. Анна ощущала ее как гибкий теплый луч, прильнувший к шее.

Защита номер один.

Тонкое кольцо со змеей. Глаз у змеи – рубин. Кольцо они купили вместе с мужем во Франции в лавке антиквара. Анна примерила его просто так, из чистого любопытства. Но змейка обвила палец, подмигнула алым глазом – и Илья, посмотрев на лицо жены, без единого звука выложил круглую сумму. С тех пор Анна почти никогда не снимала кольцо. У кого-то есть охранная собака, кто-то доверяет совам… А ее тотем – гадюка.

Защита номер два.

А третий оберег оказался совсем уж смешным. Может, потому и работал. Анна ухитрилась, провозившись целый вечер и исколов пальцы иголкой, зашить в шов купальника тонкую гибкую веточку ивы, сорванную в парке.

Хлыст.

Скрючившись под тусклым торшером в двенадцатом часу ночи, Анна вдруг увидела себя со стороны – и расхохоталась. Сидит взрослая тетка, глава целого аналитического отдела, – немаленького отдела, хотелось бы заметить! – и вставляет в трусы ивовый прутик. Ну не Шиза ли ты, Липецкая, после этого?

Но она вспомнила слова своего врача и мысленно повторила главную заповедь: «Не будь сама себе врагом!»

Делай то, что считаешь нужным.

И все-таки ее защит не хватило: она ввязалась в лишний, бессмысленный спор. Это выглядело глупо, и, застегнув последнюю пуговицу под горлом, Анна поклялась себе не повторять ошибок.

Первым человеком, которого она увидела, спустившись в бар, оказалась Маша Елина.

– Ты? – Анна не смогла сдержать удивления. – Я думала, ты давно уехала!

– Светка позвонила, – просто ответила та. – Сказала, что хочет прилюдно извиниться и кое-что объяснить. Вот я решила остаться.

Анна нахмурилась.

– Что? – не поняла Маша. – Что-то не так?

– Да нет, все так… – Анна не совсем была уверена, что это правда. – Просто…

«Просто мне Рогозина сказала совсем другое».

В дверях показались Ира Коваль в джинсах и рубахе, роковая Белла с губами вампирши и Савушкина, одетая до такой степени скромно, что это выглядело бесстыдством. Маша никогда не могла понять, как у Любки так получается, но самое длинное платье на ней развязно намекало, что под ним игривое кружевное белье с секретиками.

Подошла молчаливая Мотя, избегавшая встречаться взглядом с кем-либо, включая Машу. Саша Стриж выступила из темноты, по-прежнему бледная, как утопленница. И последней в маленький, тускло освещенный зал влетела, дробно стуча каблуками, Анжела Лосина.

– Что пьете, девочки? Кто угощает?

Круглые глазки без малейшего смущения оглядели собравшихся.

Ей не ответили. Все напряженно ждали.

В половине седьмого Анна демонстративно взглянула на часы. Без двадцати семь Савушкина позвонила в номер Рогозиной, но ей никто не ответил.

– А зачем мы вообще ее ждем? – спросила Саша, ни к кому конкретно не обращаясь.

– За бизнес перетереть! – радостно сообщила Анжела.

Все уставились на нее.

– Какой еще бизнес? – хмыкнула Коваль.

– А я не знаю, мне откуда знать-то! Я вообще-то в бассейн пойти хотела, а то тут у некоторых приступы случаются… – Анжела покосилась на Машу. – Припадки лечить надо, между прочим!

– А вот глупость неизлечима, – пробормотала Савушкина.

Но Лосину это не смутило.

– Короче, я уже купальник напялила. А тут звонит Светка, говорит, бизнес решила забабахать, без меня ей никак. Ну, я и прискакала. Человека-то хорошего всегда выручить надо!

– Слушай, Лось, – страдальчески сказала Любка, потирая лоб. – Ты, конечно, индивидуум той еще альтернативной одаренности. Но даже тебе должно быть понятно, что никаких бизнесов Рогозина с тобой вести не будет.

– А это мы еще посмотрим. Завидуешь, Сова, что не пригласили в дело?

– Нет никакого дела.

– Мне Света сказала, что хочет извиниться, – подала голос Маша. – Хотя извиняться стоило бы мне. Я б уехала, честно говоря… Но она так просила…

– Непривычно как-то, – промямлила Мотя.

– В каком смысле? – обернулась к ней Саша.

– Ну, как будто в ней совесть прорезалась.

– Вот уж в самом деле непривычно, – усмехнулась Анна. – Лично меня заманили сюда обещанием удивительного сюрприза.

– Может, сюрприз в том, что она не придет?

– Мне обещали кое-что показать, – буркнула Ирка. И она, и Савушкина сидели с такими сумрачными лицами, что на их фоне Белла Шверник выглядела сияющей Белоснежкой.

– В общем, каждую из нас сюда заманили чем-то притягательным, – подытожила Маша. – Я купилась как дура.

– Все купились, – бросила Сова.

Женщины замолчали. Маша следила за минутной стрелкой огромных часов в виде головы Чеширского кота, висевших сбоку от бармена. Кот многозначительно ухмылялся.

– Короче, так! – Коваль стукнула по столу ладонью – чашки подпрыгнули и шарахнулись от нее. – Я пошла отсюда.

– Я, пожалуй, тоже.

Маша поднялась.

– Зайду к Светке на всякий случай, мало ли, может, она проспала, а телефон отключен.

– Можно я с тобой? – Мотя опасливо покосилась на Кувалду с Совой. Любка послала ей самую сладкую улыбку, от которой даже Машу передернуло.

– Пойдем, конечно!

– Давайте все пойдем, – предложила Анна. – Глупо здесь сидеть.

В конце концов в баре осталась одна лишь Анжела. Похоже, она верила, что обскачет всех, если дождется Рогозину в условленном месте.

– Двести один, – вслух отсчитывала Мотя номера на двери, – двести три, двести четыре… Двести шесть!

– Абырвалг, – зло бросила Любка. – Ты еще на заборе надписи прочитай!

Мотя немедленно спряталась за тонкую спину Саши, а Маша удивленно взглянула на Савушкину. Что это с ней? Или в этом отеле водятся духи дрязг, которые заставляют людей кидаться друг на друга на ровном месте?

Она постучала, но никто не отозвался. Еще раз – с тем же результатом.

– Возможно, Света принимает ванну! – обвиняюще заметила Белла.

– Возможно, у Светы реактивный понос, – злобно буркнула Коваль.

– Тебе, Ира, в принципе доступно понимание эвфемизмов? – поинтересовалась Шверник.

– Встречный вопрос: а тебе, Шверник, в принципе доступно, когда чужой кулак в твоем родном носу?

Белла на всякий случай отодвинулась. Как и все остальные, она не верила всерьез, что Коваль действительно может ее стукнуть, но перестраховаться не мешало.

– Ну что, давайте расходиться… – вслух сказала Маша. – Света нас покинула.

Мотя, которая до этого времени старалась скрыться за Сашей, внезапно высунула шею, как черепаха из слишком маленького панциря:

– А если дверь открыта?

И тут же спряталась обратно.

– Открыта? – задумчиво переспросила Маша. – С чего бы это…

Она нажала на ручку двери, и та с тихим скрипом подалась.

– Ой! – Маша по инерции сделала шаг через порог. – Света! Ты тут? Извини, мы стучали!..

– Это вообще-то номер люкс! – строго сообщила всем Шверник.

– Да ладно! А мы-то думали, сортир типа «придорожный».

– Твое чувство юмора хромает, Ира.

– Щас ты сама у меня хромать будешь.

– Да замолчите вы обе!

Машу подтолкнули в спину, и вся компания, гомоня и переругиваясь, ввалилась в двести шестой номер. Несколько секунд все оглядывались…

А затем шум как будто отсекли ножом. На срезе мерзлой тишины заструился единственный звук: Стриж втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

Японский воин, про которого Маша и думать забыла, сжал ей горло железной рукой, пресекая тошноту, и жестко приказал: соберись! Она автоматически вскинула запястье с часами к глазам: шесть пятьдесят восемь.

Страха не было. Только неожиданное понимание, что сейчас она главная и должна решить, что делать.

– Всем выйти из комнаты, – одними губами проговорила Маша. – Ничего не трогать.

Кувалда внезапно рванулась к Рогозиной, лежавшей на кровати, но ее перехватили Маша и Анна.

– Я сказала, ничего не трогать! – осипшим голосом повторила Маша. – Быстро все на выход. Ира, ты ей не поможешь.

Они вытащили Коваль, которая осела в коридоре у стены, бессмысленно глядя перед собой. Матильда начала всхлипывать. Саша схватилась ледяными пальцами за Машину руку:

– Нам нужно вызвать врача!

Маша невидяще взглянула на нее. Врача? Зачем? Ах да, врача.

– Сначала звоним в полицию. И еще… Мотя, спустись вниз и скажи, что в отеле убит человек.

5

Макар Илюшин и Сергей Бабкин, два частных сыщика, ввалились в квартиру, обвешанные с ног до головы пакетами с провизией. За окном быстро темнело, закатное небо собиралось в складки: полоса густо-синяя, полоса голубая.

– А Костя где? – осмотрелся Макар.

– В лагере. У него какие-то сборы для умных.

– Все-то тебя бросили…

С этими словами Илюшин бессильно опустил пакет с мясом на пол.

– Угу. Живу беззаботной холостяцкой жизнью, – хмыкнул Сергей. – Тапочки в шкафу.

– Оно и видно по твоему осунувшемуся лицу.

– Издеваешься? Машки всего второй день нет.

– Ну и что? Ты создан для счастливой семейной жизни, как свекла для борща.

– Свекла без борща не чахнет.

– Значит, как гуппи для аквариума.

Бабкин фыркнул.

– Харч пошли сварганим, гуппи!

На кухне Макар запрыгнул на подоконник, с которого Маша ради него давным-давно убрала все цветы, и стал наблюдать, как его друг занимается ужином.

Бабкин готовил вдохновенно. Остро наточенный нож мелькал в его огромных лапах. Кусочки мяса бойко подпрыгивали на разделочной доске. На плите упревала гречка, из кружки пахло сушеными грибами, которые Сергей успел размолоть в труху.

Скорость и организованность Бабкина поражала даже Илюшина. Макар и сам делал все быстро, но за это время он успел бы в лучшем случае раскрошить сушеный гриб.

– Может, зря ты опером стал, Серега? Повар из тебя вышел бы крутой.

– Это намек на то, что оперативник из меня так себе? – Бабкин одним движением высыпал мясо на сковородку.

«Ааа, горячо!» – заорало мясо и возмущенно зашкворчало.

– Ты стремился бы к мишленовской звезде. Выигрывал бы конкурсы у Гордона Рамзи…

– Что за чувак?

Илюшин недоверчиво уставился на Бабкина.

– Ты не знаешь, кто такой Рамзи?

– Малахов, что ли? Египетского разлива?

– Почему египетского? – опешил Макар.