Текст книги "Butch: дневник артиста"

Самым активным был толстый мальчик. Доносилось: «Ну почему я, не, я не пойду». Пришел учитель и наорал на них, что, мол, дети тянут, когда все уже собрались.

– Щас, Пал Иваныч, еще чуть-чуть.

Понятно, что они тянут. Толстый мальчик подошел, наконец, под общее перешептывание. И спросил:

– Извините, вы не Бучч?

– Нет, никакой не Бучч, – говорю.

– Нет, – сказал он уверенно, – вы Бучч. – И улыбнулся широкой улыбкой во все свое лицо. – Дайте автограф. – И сунул мне проездной.

Потом подошли дети с оставшегося столика, и все сунули проездные. Потом мы пофотографировались еще, и они ушли. И тут мы поняли, что сейчас будет.

Поочередно подошел весь класс, который вернулся с проездными…

Охрана на концерте была с убойными лицами, но в принципе очень вежливая. Нетрезвая девушка перегнулась через охранника и пыталась дотянуться до меня с чем-то хрустальным в руке. Э, думаю, что-то подарить хочет. При ближайшем рассмотрении это оказалась большая полупустая пивная кружка. А тянулась девушка вовсе не за этим. Тянулась правой рукой с кружкой, телом лежа на руке охранника, которая, как шлагбаум, ее сдерживала, чтобы левой рукой передать бумажку. Бумажку она вбросила в итоге на сцену. Я пошла поднимать со словами «надеюсь, это деньги». Это была записка. Обычная такая записка, что я «фореве». Записка была написана на справке из поликлиники о том, что пациент прошел флюорографию и что патологии органов дыхания не обнаружено. Мы дружно порадовались за девушку. В том смысле, что патологии у нее нет.

Окончание работы над вторым альбомом. Уход барабанщика Пафы.

Еще мы вели переговоры с компанией «Юниверсал» и «Гала рекордз». «Гала рекордз», кстати, были готовы заплатить деньги за альбом.

Сначала мы надеялись на «Юниверсал». Но потом нам рассказали, что туда надо приходить со своим бюджетом. К тому моменту в альбом было вложено десять тысяч своих денег. «CD Land Records», с которым мы уже определись как со своей новой звукозаписывающей компанией, сказал: «Все отлично. Песни прекрасные, только нужен хит». И тогда мы написали еще четыре песни.

В сентябре 2004 года от нас ушел Пафа. Мы были на фестивале газеты «МК» в Уфе. На банкете после концерта Пафа сказал: «Мне надо с вами поговорить». Поклонники подарили нам две бутылки ликера местного производства – такой уфимский «Бейлис». Пафа купил еще бутылку коньяка. Мы должны были улетать в пять утра. Пафа сказал: «Такая фигня – я сваливаю». – «Ну понятно, – сказали мы, – а куда?» Он сказал: «К Чичериной». – «А что там тебе предложили?» – «Сто пятьдесят долларов концерт и десять концертов в месяц».

Пафа сказал, что на те деньги, которые мы получаем, нельзя жить. Это была правда. Сказал, что у нас все круто, что он в нас верит, но не может. Он снимает квартиру, он мужик и должен обеспечивать семью. Потом стал рассказывать, что у Чичериной два техника, и он даже не будет носить барабаны. И утром за ним придет автобус, ему купят бутылку пива и под белы рученьки заведут в автобус, а там – тур и все такое прочее.

На самом деле Пафу можно было понять. Он хлебнул этого воздуха – быть барабанщиком в первой группе страны и хотел чего-то в этом роде. «Чичерина» была одной из групп первого эшелона. Всем было хреново. Потому что Пафа – реальный лидер группы, и его мнение среди музыкантов главенствовало, потому что мы его любили, он всегда хорошо шутил и был для нас воплощением мужественности. Но тут случилось странное. На первый план вышел Шура, который сказал, что у него есть на примете два барабанщика и что, собственно говоря, ничего не случилось. А тут еще Вова заявил той же ночью, что у него реальные проблемы с поездками, что его больше не отпускают с работы на гастроли, и все в очередной раз зашаталось.

Мы стали искать барабанщика. Прослушали трех отличных ребят. Среди них был красавчик Олег, очень стильный, совершенно вписывавшийся в концепцию группы. Но он не захотел уходить из коллектива, в котором на тот момент играл, его вполне устроило бы играть в двух сразу, а нас нет. Был Виталик – совершенно спокойная и даже неприметная личность. И мы пока еще его не выбрали, но уже отправились с ним в поездку. И вдруг Виталик преобразился. Он стал играть просто суперски. Он не только отлично и крепко играл, он импровизировал и устраивал барабанные шоу – прыгал на барабаны и играл стоя. И тогда мы поняли, что это наш барабанщик. Мы думали, что будем долго сожалеть о том, что Пафы с нами нет. А оказалось, что к приходу Виталика группа стала сплоченной, и каждый мог проявляться – Пафин авторитет не давил.

24 ноября 2004 года

Примерно 2,5 года назад, когда группе «Butch» номинально исполнилось полгода и в ней не было даже постоянного басиста, когда мы только-только сделали сайт www.butch.ru и на нем была пара нарисованных от руки картинок и чат, когда мы не сыграли еще ни одного сольного концерта, но уже выступили на «Нашествии» и готовились к «Максидрому», на мой почтовый ящик пришло письмо: «Трата-та бла-бла-бла… Я президент вашего фан-клуба». Из письма мне стало известно, что у меня есть фан-клуб, а у него есть президент. Президента звали Катя Жукова. Поскольку на то время у меня как у артиста опыта не было никакого, то фан-клуб естественным образом оказался у меня дома. Мне было любопытно, что такое фан-клуб вообще. А им было любопытно, что такое я. В фан-клубе было человек шесть. Или восемь.

Потом Катя как-то раз пригласила меня к себе на ужин. И у нее оказались милейшие родители и сестра Таня, которая потом будет тянуть на медаль и на одном из наших концертов будет скакать и повредит ногу, которую потом прооперируют, и она опять будет скакать. На ужин давали массу вкусной еды, и родители Кати пристально смотрели на меня – с целью оценить, что там такое мутит их ребенок.

Потом ее родители подарили мне отличную кепку – просто так. Я ее ношу весной козырьком назад.

С Катей и еще с кучей народа мы клеили афиши по городу. Был мороз минус двадцать, но мы пили глинтвейн из термоса и, разбиваясь на пары, расклеили по городу полтысячи афиш. Хотя артисты свои афиши клеить не должны, мы отлично повеселились.

Катерина закончила школу. Несмотря на то что внешне старалась выглядеть как трудный подросток, она совсем неплохо отучилась и поступила в один престижный вуз. В котором по сию пору и пребывает.

И вот год назад на день рождения мне неуверенно протянули нереального игрушечного медведя, которого сделала Марина Жукова, Катина мама.

То есть никто и не думал, что она его сама сделала, – до того он произведение искусства. При этом у него хитрая морда, и на белой майке написано «Butch». Он уютный, и у него есть горбик, поскольку горбик положено делать всем медведям. Иначе они и не медведи вовсе.

Марина, мама, отучилась на специальных курсах и стала художником-теддистом. То есть художником, который делает мишек.

Потом Марина сделала мне еще одного медведя, с красными волосами и в юбке. Мохеровый и очень теплый – когда его берешь на руки, он греет. Сделала она его по фотографии. Имеет портретное сходство, говорят.

Потом появился еще один. Маленький и с крыльями сзади. Волосья черные. В белой рубашечке. Марина сказала, что он – муза.

Все, кто видел этих мишек, равнодушно мимо пройти не могут. Они редкие.

Пишу к тому, что мы ходили вчера на выставку мишек в галерею «Арт-Трофи» на Сретенке. Там их множество в маленькой комнате. Волшебные мишки: мишка в сарафане с длинными волосами – Аленушка, мишки вишневого цвета на палочке – Мишенки, мишка с длинной шеей в подштанниках – Антуан, мишки с мольбертом и кистями – Пабло и Сальвадор (Сальвадор длинноносый), мишка в кудрях – Сью, мишки на скамейках и мишуки на шахматном поле.

У Марины Жуковой там есть несколько работ.

29 ноября 2004 года

Наверное, у меня какой-то кризис. Потому что я точно знаю, чего не хочу, и довольно расплывчато – чего хочу. Четко понимаю, что мне нужен движняк, шумиха, люди, работа с людьми, а не с компьютером. Затворничество, чтобы выдавать, как писатели, по главке в день, в данном случае песенку на-гора, – хрена лысого, это точно не для меня. Буду себе сооружать движение.

Некоторые люди раздражают так, что хочется мило улыбнуться, но не видеть больше ни разу.

Что еще. Иногда я говорю, что вовсе не выбираю каждый день, которым живу. Надо менять.

30 ноября 2004 года

Сижу, перечитываю дневник и понимаю, что много всего за год сделано, а мне бы даже в голову не пришло. Еще в дневнике встречаются отличные предложения, типа «не успеешь что-нибудь начать, как оно уже тебя обязывает».

У меня двойственные ощущения: с одной стороны, есть чувство, что я хожу по кругу, а с другой стороны, что хватит предаваться унынию. Наверное, их в такой последовательности и надо расставить.

Мы близки к подписанию нового контракта с новым лейблом. Мы его выбрали из многих и верим в него, как в того, кто сможет. Они уже отдали нам половину денег за альбом, а я все ною и хочу, чтобы все началось и понеслось прямо сейчас и здесь. Какое же я нетерпеливое человеческое существо.

1 декабря 2004 года

За окном милейший снег.

Вчера мы договорились с салоном русской дизайнерской одежды, что будем там снимать. Он еще не открылся, поэтому можно развести там дым коромыслом. Я получаюсь Велюров, постоянно переодеваюсь. Русская дизайнерская одежда на человеке выглядит гораздо прикольнее, чем на вешалке. На вешалке все это не может спрятать свои секонд-хендовские корни. Непонятно, сколько времени должно пройти, чтобы туфли на шпильках перестали восприниматься ходулями. Непонятно, как люди это носят, – оно хоть и моего размера, а жмет страшно.

«А ты как хочешь, – сказали мне, – некоторые так всю жизнь. Отчего, ты думаешь, у них мозоли трудовые на ногах? От таких вот туфель».

Осталось несколько дней до съемок клипа. Необходимо купить белье и еще несколько деталей.

Сюжет клипа родился в голове у режиссера в тот момент, когда мы уже договорились обо всех подробностях другого сценария. Он нам изложил его вкратце, и все закричали: «Да, да! Давайте будем снимать про это».

Похоже, у меня в голове завершился цикл размышлений о том, что я бедная жертва обстоятельств, и стало понятно, что нужно добавить, а что убрать. А вот так поперечитываешь свой дневник и поймешь, что жизнь-то, оказывается, бурлит, а мне все кажется, что я стою на месте.

5 декабря 2004 года

Начался ремонт. Стук отдираемой плитки, стук разбираемой кровати, плеск воды в переносимом аквариуме, пыль, грязь и непонятно, куда себя преклонить. Понятно, что я больше всего хочу от этого откосить. Понятно, что я терпеть не могу неудобства. А что делать? Красота стоит жертв. Покрыли х…ми прошлых строителей раз тысячу.

Вчера на улице один чувак разговаривал с теткой, проходя мимо. Сказал ей: «…Там в горах скорость другая, никто никуда не спешит, живет себе». Как можно «жить себе» и никуда не спешить? Вот я чего не понимаю – не хотеть, не рваться, не добиваться, а «жить себе»…

Фотосессия в доме на Ленинградке. Они конечно же выволокли свадебное платье из соседней комнаты. И дали мне бейсбольную черную биту с красной полосочкой. И на шею надели ошейник с шипами. Ошейники и ремни в заклепках остались в наследство от Димы Сида. Фотограф сказал:

– Не смотри в телик. Бей битой в объектив. Агрессивнее. Еще. А ты орать можешь?

– Могу.

– Ну, ори.

– А-А-А-А-А-А!

8 декабря 2004 года

Ремонт приобрел размеры стихийного бедствия. Когда сняли полы, там оказалась гигантская куча мусора, в которой были десяток пивных бутылок, старые трубы, обрывки веревок и так далее. Единственное объяснение поведения строителей – это лень. Им просто лень было все выкидывать. Философ К. сказал: «Вот так находят клады. Это потом становится культурным слоем».

Единственный остров цивилизации – кабинет. Зато здесь теперь стоит все, что было в столовой, включая кастрюльки, цветы, телевизор, ящики и разобранный стол. Груды подушек подбираются к компьютеру и клавишам. Из щели под дверью доносится звук пилы и молотка, сочится каменная пыль. А я сижу и напеваю песенку.

С сегодняшнего дня я знаю:

1) из новостей – что такое ПСЖ (футбольная команда «Пари Сен-Жермен»);

2) от ведущего утреннего шоу на ТДК – что на «Норд-Осте» было два газа и что все его не только чувствовали, но и видели. Сам он был летчиком, который бил степ;

3) что один-единственный человек, который знал номер моего мобильника, сдал его третьему лицу. Потому что мне на мобилу позвонила мама третьего лица, чем меня сильно удивила;

4) что предзащита диссертации может помешать человеку из звукозаписывающей компании заниматься делами нашей группы.

16 февраля 2005 года

Я снимаюсь в телесериале по Дарье Донцовой. Лежу и раскачиваюсь в гамаке. По сценарию мне полагается обмахиваться веером, но веер не нашли. Только вот гамак, зато хороший – везли издалека, на целый час съемки задержали. Гримерка выглядит так, как, по мнению режиссера сериала, где я снимаюсь, должна выглядеть гримерка уставшего рок-артиста. Гамак-то, уж конечно, обязателен. Приходит журналистка (Виола Тараканова):

– Кхе-кхе.

– Ты, что ль, из газеты? – Я устало приподнимаюсь с гамака. – Давай свои вопросы, только по-быстрому. Мне на сцену скоро.

Сначала надо было выучить роль. И мы сели с Ирой, которая Виола, подавать друг другу реплики. «А куда вы дели эту куртку потом?» – «Я отдала ее уборщице из нашего подъезда, Крысиной». Раздается дружный смех. Почему Крысиной? Ну ей фамилию такую придумали.

Роль мы выучили довольно быстро. Потом привезли гамак, который все ждали. И начали снимать. Уж не знаю, какой из меня актер, во всяком случае, под десятый дубль мы с текстом срослись, как с родным. По сценарию меня звали странным именем Ламэ. Поэтому художник сериала быстро переправил наши плакаты и развесил их по всей гримерке. «Ламэ, Ламэ» – смотрелось отовсюду. Актерский эпизод мы сняли на удивление быстро. Поели и уехали.

На следующий день мы весь день снимали, как рубилась группа. По переднему краю сцены юркий человек что-то засыпал в металлические колбы. Это был пиротехник. Играем мы песню, а у нас из-под ног брызжет сноп огня. Подошла массовка, и ситуация стала напоминать обычный концерт. С той только разницей, что все время некий голос говорил: «Камеры готовы? Начали». Дублей пятнадцать одной песни – и мы поняли, что совершенно ее отрепетировали. Теперь будем ждать сериала. Он выйдет, кажется, осенью. Один маленький эпизод, а сколько впечатлений.

10 марта 2005 года

Сегодня у нас вышел второй альбом. Прошло полтора года с момента выхода первого. Это большое событие и большое счастье для меня. В качестве концовки я помещу статью Капы Деловой из «Московского комсомольца» от 9 марта 2005 года, где она описывает то, что осталось за рамками дневника.

«Иногда бывает – бежишь, очень быстро бежишь и получаешь от этого кайф… И вдруг неожиданная, жестокая подножка. И самое важное – устоять на ногах, справиться с собой. Чтобы бежать дальше. Возможно, с большей скоростью. Это предназначение сильных вообще-то.

С Леной Погребижской – Бучч в один прекрасный весенний день что-то произошло. Вот именно – как гром среди ясного, безветренного неба. И вся жизнь превратилась сначала в оглушительный страх. Потом – в упорную борьбу с ним. Как сказал один бывалый персонаж: хочешь побороть свой страх – загляни ему в глаза.

В состоянии ежедневного самопреодоления Бучч записала, между прочим, пластинку «Факел» (которая отрелизится буквально завтра). Очень приличную, напичканную свежими звучками и ощущением перспективы (саунд-продюсер – талантливый питерский электронщик Андрей Самсонов). И даже «Мегахаус» не предполагал, в каком болезненном куске жизни эта пластинка создавалась: Бучч, как человек волевой, делала незаметной свою слабость. Теперь вот, достигнув явного успеха («Факел») и относясь к себе с достойной самоиронией, решила заглянуть очень пристально страху в глаза. Вероятно, при помощи этого разговора. Хотя начался он совершенно с другого…

– Знаешь, Лен… Земфира сделала абсолютно революционную пластинку, установившую такую высокую планку для остальных прочих! И ты вот выпускаешь свой альбом через десять дней вослед за «Вендеттой». Нет страха, что твой «Факел» просто-напросто потонет в волне того ошеломляющего действия, что оказывает сейчас на людей Земфирин альбом?

– У каждого есть место под солнцем. И у каждого есть свои поклонники. И воздействие моей пластинки на кого-то должно быть тоже ошеломляющим.

– Для тебя «Факел» – тоже ведь революция. В нем совершенно другая ты: написавшая собственные песни, интересно их спродюсировавшая…

– Хочется более светлой музыки, более позитивной, более легкой, более современной. Поэтому в «Факеле» изобилие электроники. Постарались сделать так, чтобы от этой музыки жить хотелось.

– Моментов преодоления было у тебя полно. Начиная с того, что заставила себя научиться писать песни. С нуля, с ничего, выработав алгоритм. И ведь преуспела: из амбициозного, но зависимого исполнителя превратилась в создателя. И тебя явно поперло… И вдруг – подножка?

– Да. У меня случилась передозировка кокаина. Это была абсолютная случайность – поскольку я вообще-то его не употребляю. Но тогда стало неудобно отказывать предложившим. В этот день мы в Питере на студии как раз записывали вокал, а у меня почти не было голоса. И тогда на связки залили адреналин. Так делают – чтоб голос ожил. И нормально – отписали вокальную смену. А вечером был день рождения, на котором как раз и насыпали этот белый порошок. Принятая доза была совсем небольшая, но в совокупности с адреналином дала геометрическую прогрессию. И случился страшный передоз – шесть часов борьбы за жизнь.

– Кома, реанимация? Как Уме Турман в «Криминальном чтиве», делали укол в сердце?

– На грани с этим. Было ощущение, что если я потеряю, отпущу сознание – то уже не вернусь. И все силы шесть часов уходили на то, чтобы удержать сознание: сбивалось дыхание, сердце колотилось, температура повышалась… Потом меня отпустило. Ну а потом начались эти ПАНИЧЕСКИЕ АТАКИ. То есть все эти симптомы передоза стали повторяться уже без всего. Приступы ужаса, ощущение, что рушится мир. И это стало происходить каждый день. Обратились к специалисту, он сказал: известная вещь – невроз (под названием «панические атаки»).

– Сколько же времени ты так живешь? Когда этот передоз случился?

– Ровно год назад.

– Получается, альбом ты записывала в таком состоянии?

– Большую его часть – да. Но когда работаешь – панические атаки не наступают. Точнее, они отступают.

– А во время концертов с тобой такое происходит?

– Было во время записи акустики на радио. И ничего, оказывается, можно петь во время приступа.

– То есть ты себя контролируешь усилием воли?

– Просто выхода нет. Надо петь – пою. А паническая атака продолжается.

– Что конкретно ты чувствуешь? Можешь разложить это по составляющим?

– Паническая атака – общее состояние и настроение мое. Наваливающееся чувство безотчетного страха и ужаса, тоски, уныния, паники. И физически – сердцебиение и дрожь по всему телу.

– И ты живешь в ощущении беспрерывного бессмысленного страха?

– В приступах этого страха.

– Но это как-то можно себе объяснить?

– Можно. Это психология. От передозировки был очень сильный удар по нервной системе, именно химический удар. И вот следствия…

– Ты ходишь к психоаналитику?

– Хожу. Он копается в глубинах подсознания, но это особо не помогает. Реально помогают таблетки-антидепрессанты. Они делают эти приступы более редкими.

– Есть легенда, что в измененном состоянии сознания творчество получается гораздо более «затейливое»…

– Фиксировать в песнях такое «измененное состояние», как паника, невозможно. Поскольку это очень опустошающе, там нет никакой энергии. Даже разрушительной и темной. Это – пустота, в этом страхе ничего не содержится. И все песни «Факела» написаны в промежутках между страхом. Как раз когда хочется жить и радоваться жизни, в светлые периоды. А их пятьдесят на пятьдесят с темными. Борьба с приступами отнимает много времени жизни, но выход один – работать. Чем больше занятости – тем скорее отступает болезнь.

– А были помехи работе? Допустим, концерты ты из-за этих приступов отменяла?

– Было такое. У нас был первый маленький тур по четырем городам. А у меня несколько улучшилось состояние, и я решила перестать пить таблетки. А оказывается, эти таблетки нельзя прекращать принимать внезапно. И наступил такой страшный синдром отмены, стало гораздо хуже. Меня затрясло, как при малярии, начало сводить судорогой… И ехать никуда невозможно. Мы отменили четыре концерта.

– Заплатили неустойки?

– Да, из меня даже чего-то там вычитали.

– Вот ты мне все это сейчас рассказываешь. А у тебя нет страха показаться людям больной, ненормальной? Организаторы концертов начнут от тебя отмахиваться?

– Да не больше, чем сейчас. (В разговор вступает директор Бучч Ольга Данова. Директора рок-артистов ведут себя в основном как иезуиты, навязывая фальшь и профанацию в отношениях с поклонниками и прессой. Но здесь – случай иной. – К. Д.). Знаешь, скольких артистов на гастролях бедные организаторы с трудом откачивают из наркотически-алкоголических «заплывов»? Вся фигня-то в том, что Ленка наркотиков никогда не употребляла. И с алкоголем особо не дружила, и траву не курила. И все это произошло от ее слишком положительного образа.

Бучч:

– Это случилось из-за моей безответственности. Ведь любой дурак знает, что наркотики – это зло. И зачем их пробовать тому, кому они вообще не нужны? Мне тогда нужно было жестко сказать «нет» на все уговоры.

– Слушай, нет ни одного человека в роке, попе и попароке, который бы хоть раз не пробовал наркотики. Более того, те, кто говорит, что не имеет об этом представления, как-то подозрительны. Такое простодушие и дитячество неадекватное…

– Ну да, незнание обедняет.

Данова:

– Ну вот и она решила поэкспериментировать. А чего: все нюхают дорожки на толчке, давайте и я попробую. И влипла. Очень простая история. Видимо, это какой-то удел. Поскольку вся эта «невмененка» любого творческого человека рано или поздно настигает. Вполне возможно, это подсознательное стремление. Ведь творческие люди торгуют собой: душой, эмоциями. Отдают все то, что остальные копят, оставляют при себе. И где находится та речка, из которой нужно попить, чтобы все это опять к тебе вернулось… Может быть, в этом.

Бучч:

– Нет, я так не думаю. Я считаю, что это (измененное состояние) как грипп. Но вот у меня сейчас засел вирус – и я его вылечу. Не нужна мне никакая невмененка-измененка для того, чтобы работать. Наоборот, из-за нее работать невозможно. Слишком много сил уходит на борьбу. И ничего в этом нет творческого. И надо бы поскорее мне излечиться и продолжать жить дальше.

– Кто знает об этих твоих проблемах?

– Все, кто имеет со мной дело.

– А музыканты, которые с тобой играют?

– Они ждут, когда я слезу с таблеток и начну пить коньяк.

– А их все это не пугает? Это же нестабильность, знаки вопроса. Вот вы не поехали на гастроли – они не получили денег.

– Ну я же вылечусь.

– Что изменилось в твоем образе жизни?

– Постоянно и максимально стараюсь себя чем-то занимать. Если выходной – составляю план посещения знакомых.

– Тебе к тому же нельзя оставаться одной?

– Да, но сейчас уже прогресс. Достижение последнего месяца – умею быть в одиночку. С помощью тренировок. Сначала час, потом два, теперь три. Но ночью все равно не могу быть одна. Самый ужас подступает.

– А когда твой близкий человек куда-то уезжает?

– Приезжают друзья, которые принимают вахту. Или я к кому-то уезжаю.

– А как ты изменилась в поведении?

– Я же пью таблетки. Поэтому эмоциональный мир сильно сузился. То есть я проявляюсь как гораздо более спокойный человек. Даже слегка заторможенный. Смеюсь меньше. Я теперь как бы человек серьезный, с таким постоянным выражением лица: как у Валерии. Мне тут сказали на последнем концерте: дошло, на кого же ты похожа – на певицу Валерию. Как у нее – выражение лица на всех песнях одно и то же.

– Лицо-маска, что ли?

– Типа того. Меня тут отымели за вчерашний концерт в «Б2».

Данова:

– Я Ленку знаю полтора года. И никогда не бывало, чтобы она на концертах не отдавалась полностью. А вчера именно так – вообще ноль включения. Вышел – отпел – ушел. Побочный эффект таблеток – сильнейшая утомляемость. То есть если она утром съездила куда-то, вечером перед концертом у нее просто нет сил. Одно желание – упасть и спать.

– А люди на концерте что-то заметили?

– Ничего. Публика иногда больше рада тому, что у артиста нет эмоциональных сил. Кто-то мне сказал из психотерапевтов, что энергия страдания гораздо вкуснее. И если музыкант на сцене страдает, ему нехорошо – это публике нравится гораздо больше.

– М-да… Давайте хоть чуть-чуть про пластинку поговорим. Хоть она и окрашена в этот кусок жизни… Вот вы напихали на обложку всяких голых тел. Зачем?

– Хотели обнажиться.

Данова:

– Хотели показать лицо человека. Его внутреннюю составляющую через внешнюю обнаженность.

Бучч:

– Капа, у меня тут был star-чат. И меня спрашивали: в каком возрасте мне отрезали яйца, когда мне сделали операцию по смене пола, и с какого на какой. Вот такие у людей вопросы. Потому мы показали и на обложке, и в клипе «Факел-любовь» женскую сторону мою. Но без перегибов.

– Ах да, в клипе есть одна твоя голая грудь на фотографии. Правда, не сразу поймешь: то ли твоя, то ли девушки, которая с тобой в клипе фигурирует…

– Моя, моя грудь.

– Концепт альбома, мессидж?

– Факел: горение, радость жизни, свет. У меня тут было интервью с немецкой журналисткой, которая специально приехала из Берлина в Таллин на наш концерт, чтобы сделать материал. А у меня английский такой: очень хорошо все понимаю, но очень плохо говорю. И вот она спрашивает: какой мессидж ты несешь. Я ей: be a life.

– Небось кряжистая, коротко стриженная журналистка?

– Точно, как в воду глядишь. Но не из комьюнити. Из какого-то нормального женского журнала.

– Хм, а в женских журналах знаешь сколько работает девушек из лесбо-комьюнити! Кстати про лесбийское сообщество: по-прежнему тебя одолевают, в иконы свои затаскивают?

– Одолевают, но и много юношей приходит на концерты. Наши фэны есть наши фэны. С кем бы они там ни спали. Нельзя же гнать кого-то с концертов поганой метлой, а кого-то за белы рученьки приводить. Мы любим наших слушателей такими, какие есть. А себя не позиционируем совершенно никак. Мы хотим быть для всех.

– Ну этот альбом очень широкий. Воздушный. Там есть песни, под которые хочется распахнуть руки и на цыпочках потянуться наверх. Это говорит о том, что ты тоже тянешься куда-то вверх…

– Ну да… Он как выход из какого-то заточения.

После того как споткнешься – бежишь быстрее. Факт».