Текст книги "Вывихнутый век. Кто его вправит? Хаос, конфронтация, интеграция"

Балканы – это геополитическое зеркало, только нужно уметь смотреть в него[8]8
  Интервью порталу VIA EVRASIA (Болгария). Беседовала главный редактор Дарина Григорова.


[Закрыть]

– Вы рассматриваете понятие «балканизация» как геополитическое поведение на Балканах в XX веке. Как Вы определяете это понятие в XXI веке на примере бывшей Югославии и не только? Каково присутствие современной России на Балканах?

– Понятие «балканизация» появляется в научном дискурсе в конце XIX в. как характеристика процессов государственного строительства (суверенизации) на этнически и культурно неоднородном пространстве юго-восточной Европы, части которого находились в течение многих веков под внешнем управлением Австро-Венгрии, Османской Турции и Италии. А вот с конца XX в. балканизацию следует рассматривать не только как процесс, возникающий и развивающийся на определенном типе территорий, но и как метод управления политическим пространством. Характеризуется она следующими чертами:

• в пределах четко локализованного региона, имеющего стабильную внешнюю границу, может возникать неопределенное количество (квази)государств. Самый яркий пример – постюгославское пространство;

• формирование новых государственных или политических союзов зависит от хода очередного этнополитического конфликта, а также интересов и силы внешних игроков, а в условиях глобализации т. н. геополитических гигантов. Под последним термином я понимаю не только конкретные страны – Китай, Россию, США, но и наднациональные структуры – ЕС, НАТО, ну и, конечно, транснациональные компании (ТНК), бюджет и возможности которых в целом ряде случаев превосходят бюджет и возможности целого ряда государств;

• государственные союзы могут иметь многоуровневую квазифедеративную модель. Первый уровень состоит из крупных территориально-административных единиц. Например, Хорватия, Сербия, Босния и Герцеговина. Примером второго уровня федерализации может служить Хорватия, которая включает такие особые социокультурные районы как Истрия, Далмация, Сербская Краина, Восточная Славония. Третий уровень – автономные края. В этом случае ярким примером служит Сербия. Возможен и четвертый уровень: города-государства. Такими могут стать Брчко (по Дейтонским соглашениям), Дубровник, Сараево, Сплит. Отмеченные уровни не имеют абсолютного и законченного выражения, могут иметь большую или меньшую степень завершенности;

• неопределенность и спорность многих внутренних государственных границ. Четко определена только внешняя граница региона. Внутренние границы могут флуктуировать в самом широком диапазоне. Ярким примером здесь служит Бывшая югославская республика Македония (БЮРМ), ее северная и южная границы. Это, как известно, порождает сложность в международном признании суверенитета той или иной единицы;

• потенциальная внутренняя готовность к конфликту, который приобретает развитые формы только при наличии соответствующих внешних стимулов. Аналогично, при изменении тех же внешних стимулов, конфликт прекращается и переходит в латентную фазу;

• любой внутрирегиональный конфликт вовлекает большое количество сторон. Их заинтересованность в определенном решении конфликта может быть различной. В ходе борьбы интересов на Балканах определяются региональные и глобальные лидеры;

• регион балканизации не представляет собой сплошную зону конфликта в его активной фазе. Открытый конфликт – «плавающая точка» на территории региона. Например, «плавающая точка» перемещается по пространству бывшей Югославии – Сербская Краина (Хорватия), Республика Сербская (Босния и Герцеговина), Косово и Метохия (Сербия), Македония, опять КиМ. Затухание активной формы конфликта в одной части района ведет к его немедленной активизации в другой части. Время протекания активной фазы общего регионального конфликта может быть достаточно велико – до десяти лет и более. Иными словами, весь регион становится кризисной зоной с «плавающей точкой» открытого конфликта;

• вмешательство третьих сил в процесс балканизации лишь обостряет деструкцию политического пространства и приводит к перевесу сил одной из конфликтующих сторон. Любое внешнее вмешательство не способно что-либо изменить в позитивном смысле в самом регионе. Конфликт удается лишь приостановить, но не урегулировать окончательно (БиГ, КиМ, БЮРМ). Кроме того, победы в балканских конфликтах носят временный и ненадежный характер. Стороны дожидаются нового конфликта, чтобы пересмотреть итоги и результаты предыдущего.

События конца XX в. – начала XXI в. убедительно доказали, что балканизация регионов мира не случайность. С одной стороны, этот процесс есть результат накопления внутренних противоречий в результате чересполосного (сложного, исторически обусловленного) проживания разных народов на той или иной территории.

С другой стороны, балканизация невозможна без влияния факторов внешних. Дело в том, что зоны «стыка» территорий проживания разных этносов, представителей разный социокультурных систем в случае изменения мировой ситуации можно довольно легко активировать, что и было сделано при распаде Югославии и СССР. Использование националистических установок, создание разного рода народных фронтов, «освободительных» армий и т. п. довольно быстро приводят такую зону в состояние хаоса. Иными словами, при всех имеющихся внутренних предпосылках балканизация имеет кураторов и управленцев вовне и является одним из механизмов большой политики. Балканский полуостров – это зона продолжающего конфликта мировых центров силы, зона столкновения интересов ведущих игроков современности, среди которых сегодня повторяю еще раз – не только и даже не столько государства, сколько наднациональные структуры.

Любому думающему человеку необходимо знать, что балканизация является одной из принципиальных характеристик современного мира. Это один из способов управления в условиях глобализации и одновременно модель реализации тех или иных интересов – недаром балканизация коррелирует с концепцией «управляемого хаоса». Здесь следует напомнить, что с легкой руки известного русофоба Бжезинского в научный дискурс и политическую практику вошло понятие «Евразийские Балканы» (об этом он писал в, пожалуй, самой известной своей работе «Великая шахматная доска: господство Америки и его геостратегические императивы»), унаследовавшее от южноевропейского региона и балканизацию. И действительно, то, что происходит последнюю четверть века в Евразии, иначе как балканизацией не назовешь. Причем, «плавающая точка» постоянно перемещается; конфликты то затухают, то входят в активную фазу. Нестабильны и крайне взрывоопасны целые регионы: Северный и Южный Кавказ, Центральная Азия, Синьцзян-Уйгурский автономный район Китая, Афганистан. Я уже не говорю о ситуации в Сирии – стране, созданной в 1930-е годы из разных враждовавших между собой государств, и представляющей в этнорелигиозном плане гремучую смесь, о курдах, разбросанных по ряду государств ближневосточного региона и т. д.

Однако вернемся к вопросу Балкан. Дело в том, что и здесь процессы балканизации в любой момент могут активизироваться. Все разговоры о едином и мирном европейском доме – это, как пел советский бард Александр Галич, «рыжий все на публику». В зависимости от мировой конъюнктуры, от развития мирового кризиса и внутренних проблем геополитических гигантов балканизацию на Балканах можно запустить на «раз-два». Очень тонко это подметил известный сербский писатель М. Павич. В романе «Ящик для письменных принадлежностей» есть такая фраза: «Всякий раз, когда Европа заболевает, она прописывает лекарство Балканам». Иными словами, свои проблемы Европа, а сегодня это США и ТНК, пытаются решить за счет Балкан, на которые сбрасывается бремя кризиса как экономического, так и политического.

Что же касается политики России на Балканах, то наша страна более всего заинтересована в стабильности как региона в целом, так и отдельных стран полуострова. Стабильность политических режимов, стабильность социальной и экономической систем региональных стран России нужна как никогда. Во многом спровоцированная западными структурами дестабилизация центральных стран региона вызывает серьезную озабоченность в российских политических кругах и бизнес-структурах. В данном случае я говорю о политическом и социально-экономическом кризисе в Болгарии, о политической дестабилизации, связанной с политикой правительства Вучича, в Сербии, об активизации политики ЕС в отношении признания т. н. Республики Косово и естественной в связи с этим радикализацией настроений в Северном Косово и в самой Сербии.

Такое положение осложняет продвижение многих российских проектов. Однако, несмотря на это, Россия крайне заинтересована в долгосрочном и взаимовыгодном сотрудничестве с балканскими странами и, повторюсь, в стабилизации региона. Наши народы всегда связывали особые дружеские отношения, и мы не просто надеемся, но и работаем для того, чтобы они оставались таковыми. Вне зависимости от интересов и желаний западных визави, российская сторона будет активно развивать не только экономические, но и гуманитарные связи, общаться на уровне общественных организаций и т. д.

– Вы часто пишете о проблеме исламизации на Балканах, но в самой России в Ставропольском крае – особенно с тех пор как он стал частью Северо-Кавказского Федерального округа, русское население бежит в глубь страны, а Ставрополье называют «русским Косово»; такие же проблемы и в Татарстане – точечные удары по умеренными исламскими проповедниками. Картинка Москвы на празднике ураза-байрам в Москве 8 августа 2013 года с перекрытыми улицами и показной молитвы сотни тысяч мусульман – создало жуткое впечатление от этого события как скорее политического, чем религиозного, тем более что происходило оно не в храме, а на светском пространстве столицы. Каково Ваше отношение к этой не только балканской, и не только русской, но и европейской проблеме?

– Ответ на этот вопрос требует не одного часа, не одной лекции. Однако я попробую объяснить ситуацию.

Проблемы в России, связанные с процессами исламизации, с появлением радикальных исламских организаций, действительно, есть. Однако их ни в коей мере нельзя идентифицировать с тем, что происходит в Европе, особенно в тех странах, где практика т. н. мультикультурализма привела к полному изменению социального и культурного климата.

Ни в одном городе России нет того, что имеет место, например, в Марселе и целом ряде европейских городов. К слову, Марсель разделен на две части: французскую и арабскую. Так вот, в арабскую часть французская полиция даже не входит. Аналогичная ситуация имеет место уже и в южных районах Сербии, населенных албанцами. Однако такого в России нет, но это не означает, что у нас нет многих схожих проблем. Для того чтобы Вы лучше понимали этнорелигиозную картину в России, необходимы некоторые пояснения.

Современная Россия – страна с высокой степенью этнокультурной однородности. В России есть абсолютно доминирующие этнос и религия. По переписи 2010 г. самым многочисленным этносом являются русские – почти 80 %. Далее с огромным отрывом следуют татары (3,9 %), украинцы (1,4 %), башкиры (1,1 %), чуваши (1 %), чеченцы (0,9 %), армяне (0,8 %). Доля всех остальных этносов (более 160) не превышает 10 %. Однако доминирующая этническая группа, к сожалению, не означает в нашей стране соответствующего пропорционального представительства русских в политических и бизнес-структурах, в органах государственной власти, но эта тема отдельного разговора.

Аналогичная ситуация в России и с религиозной принадлежностью. В то же время в нашей стране представлены все мировые религии, а также различные религиозные направления. Исторически закрепившиеся в стране конфессии (направления внутри религии) считаются традиционными и получают поддержку со стороны государства при сохранении его светского характера и соблюдении принципов равноудаленности и равноправия всех конфессий. Необходимо отметить, что при серьезном влиянии, которое сегодня оказывает религия на общественно-политические процессы в стране, значительная часть россиян – почти 13 % – придерживается атеистической позиции. Еще один важный момент – в России не существует официальной статистики членства в религиозных организациях: в стране законодательно запрещено требовать от граждан информации об их религиозной принадлежности. Поэтому источниками количественных показателей по этому вопросу выступают социологические опросы населения, результаты которых довольно часто противоречивы. Более того, данные, собираемые и предоставляемые соответствующими религиозными организациями, обычно несколько завышены.

Согласно, социологическим данным, основная масса верующих россиян относит себя к православному христианству – распространено в стране повсеместно. Другие христианские конфессии представлены в государстве: католиками, протестантами, лютеранами и др. Буддизм распространен в Бурятии, Калмыкии и Туве, а также Забайкальском крае, Иркутской области и Республике Алтай. Основные ареалы распространения ислама в России: Волго-Уральский регион и Северный Кавказ.

В цифрах картина распределения верующих россиян и атеистов (без учета Крыма и Севастополя) выглядит следующим образом (Огонек, 2012): 58,8 млн., или 41 % – православные; 9,4 млн., или 6,5 % – мусульмане (включая суннитов, шиитов, и в основном не принадлежащих к определённой мусульманской конфессии); 5,9 млн., или 4,1 % – христиане, не принадлежащие к определенной конфессии; 2,1 млн., или 1,4 % – прочие православные (включая прихожан грузинской, сербской, армянской апостольской и других церквей); 1,7 млн., или 1,1 % – последователи тенгрианства (турко-монгольских, шаманистских религий и новых религиозных течений) или неоязычества (включая родноверие, уральское и кавказское неоязычество); 700000 или 0,4 % – буддизм (в основном, тибетский); 400000, или 0,2 % – старообрядцы. Далее следуют протестанты (300 тыс.), индуисты и кришнаиты (140 тыс.), католики и иудеи (по 140 тыс. соответственно). Показательно, что 36 млн., или 25,1 % опрошенных назвали себя «духовными, но нерелигиозным». К атеистам, как уже было сказано, принадлежат 18 млн., или 12,9 % населения страны.

Анализируя данные цифры, важно отметить, что, во-первых, доминирующей религией в стране остается православие, и российское пространство по-прежнему характеризуется высокой конфессиональной однородностью. Во-вторых, следует помнить, что религиозность внутри этнических групп довольно сильно варьируется – есть истово верующие (таких меньшинство), есть те, кто отчасти соблюдает те или иные обряды.

В-третьих, доля атеистов в стране значительна, что положительно, с моей точки зрения, влияет на развитие страны, т. к. способствует смягчению возможных религиозных противоречий. В то же время нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что в последние годы растет количество приверженцев ислама. В России даже есть случаи перехода в ислам священнослужителей. Например, православный священник В. Полосин.

Однако большей проблемой мне представляется не картина в целом по стране или как у нас говорят, общая температура по больнице, а то, что имеют место существенные этнические и культурно-религиозные различия между регионами. Так, русские составляют более 90 % населения в 31 регионе, еще в 25 субъектах федерации их доля находится в промежутке 80–90 %. Из 85 субъектов федерации только в 76 русские составляют абсолютное большинство, т. е. более 50 %.

Совершенно иная этническая ситуация в восточной части Северного Кавказа, где доля русских минимальна – 1,1 % в Ингушетии, 3,7 % в Чечне и чуть более 4 % в Дагестане. Чеченская республика – единственный регион России, где более 90 % населения составляют представители титульной нации – чеченцы. Помимо названных регионов, в Кабардино-Балкарии, Калмыкии, Северной Осетии, Татарстане, Туве и Чувашии более половины населения составляют представители коренного населения. Таким образом, этносы в России распределены крайне неравномерно, что позволяет говорить о поляризации этнических групп, о появлении анклавов. Тем не менее, такое положение вещей не представляет существенной угрозы для территориальной целостности страны.

Схожие результаты дает исследование условных конфессиональных различий между регионами. Этносы, принявшие православие, составляют большинство в 76 регионах России. В то же время есть семь республик, в которых большинство относится к мусульманам. На Северном Кавказе это – Дагестан, Чечня, Ингушетия, Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия, в Волго-Уральском регионе – Татарстан и Башкирия. Кроме того, в Калмыкии и Туве абсолютно преобладают буддисты (ламаисты).

Имеющая место этнорелигиозная неоднородность ни в коей мере не является препятствием к формированию единого политического и социокультурного пространств. Единство и целостность России определены, во-первых, значением и ролью русского языка и русской культуры. В России около 119 млн. жителей считают русский язык родным и 27,1 млн. пользуются им как вторым языком общения.

Во-вторых – и это принципиально отличает Россию от Европейского Союза и США – представители всех религий, представленных на территории России, являются коренными жителями страны, а не пришлым элементом. Мусульмане и буддисты в России – это исторически и культурно естественная часть нашего народа; это не пришлые народы; не ответная волна колонизации – они жили здесь испокон веков. У русских сложились с народами, населяющими Россию, тонкие и уникальные отношения. Но самое главное, всех нас связывает одно – общая Родина. Более того, даже мигранты из стран ближнего зарубежья – это тоже либо граждане бывшего СССР – бывшей общей родины или их потомки. В этом случае современная Россия несет бремя Советского Союза как имперского образования.

В-третьих, это постоянная миграция из южных и восточных районов страны в западные области, что ведет к «перемешиванию» населения, при сохранении доминирующей роли русского этноса. В результате мигранты быстро воспринимают нормы и правила большинства, его культуру. В-четвертых, это довольно низкий уровень религиозности (как среди православных, так и мусульман), что существенно сглаживает межконфессиональные противоречия. В-пятых, ухудшение социально-экономического положения, которое является основой всех без исключения сепаратистских тенденций и этнорелигиозных конфликтов, в России касается в равной степени представителей всех религий. Подавляющее большинство населения страны (вне зависимости от этнической или религиозной принадлежности) живет очень скромно. В принципе, именно это положение следует рассматривать, как усугубляющее проблемы межрелигиозных отношений. Решение этнорегиозных противоречий я вижу, прежде всего, в плоскости экономической. Если заводы и фабрики будут построены в Дагестане и Ингушетии, равно, как в Узбекистане и Киргизии, то миграционное давление ослабеет.

Еще одним, может быть, даже важнейшим препятствием решения в России межэтнических и межрелигиозных противоречий является коррупция на среднем и низшем уровне бюрократии. Коррупция – страшный бич России. Я знаю массу конкретных примеров, когда русские из стран Средней Азии (причем высококлассные специалисты – инженеры, врачи, программисты) не могут годами получить российское гражданство, а этнические узбеки, казахи, киргизы делают себе документы за установленную таксу.

Не менее значимым фактором наплыва мигрантов в Россию, как и в европейские страны, в США, является сама природа капитализма и его нынешней стадии развития – глобализации. Капитализм предполагает постоянное стремление к минимизации издержек. Именно с этим связан вывод производств из некогда промышленных стран – в Азию. Именно этим обусловлено и стремление брать на работу мигрантов. Как индусу-продавцу фруктов в Лондоне можно заплатить гораздо меньше, чем чистокровному британцу, так и зарплата строителя или дворника таджика в несколько раз ниже, чем, если бы эту работу выполнял коренной москвич. Но если предприниматель стремится снизить свои издержки, то государственная власть должна заботиться о том, чтобы был социальный мир и порядок. Поэтому отработав, мигрант должен уехать домой. Более того, миграция должна быть легальная. То, как это можно организовать показывает, например, опыт Белоруссии. Кстати, очень жесткая и четкая миграционная политика в монархиях Персидского залива. Так что есть, у кого поучиться.

Возвращаясь к демографическим особенностям России, следует констатировать асимметрию этно-территориального пространства. С одной стороны, в стране есть ярко выраженное мононациональное и моноконфессиональное ядро, представители которого расселены на основной части территории. С другой, имеет место формирование этнических и конфессиональных периферий/анклавов, серьезно отличающихся от основной части страны (республики Северного Кавказа, Волго-Уральского региона и в Южной Сибири). В то же время для этих периферий характерна своя разнородность, мозаичность, которая затрудняет их консолидацию. Населяющие указанные выше ареалы народы принадлежат к разным языковым группам и конфессиям. Еще одной спецификой демографической ситуации в РФ является дисперсное проживание многих крупных российских этносов, а не только русских. Так, только 36 % российских татар проживают на территории Татарстана, чуть более 50 % чувашей проживают в Чувашии, а такие крупные этносы, как украинцы, армяне, белорусы «распылены» по всей стране.

К вышесказанному следует добавить фактор географического положения субъектов федерации. Значительная часть этнических периферий расположена внутри российской территории и окружена «русскими» регионами, представляя собой анклавы (Татарстан, Башкирия и другие республики Волго-Уральского региона). В то время как т. н. пограничные регионы – северокавказские (кроме Адыгеи) и южно-сибирские (кроме Хакасии) республики, а также Карелия, имеют внешнюю границу и отличаются высоким потенциалом сепаратистских настроений.

Иными словами, проблемы есть, но они решаемы. Однако решать их нужно сейчас. Буквально, несколько лет пройдет – и будет поздно. Сработает косовский сценарий. Именно поэтому я всегда говорю, что Балканы – это геополитическое зеркало для России, только нужно уметь смотреть в него.

– Вы определяете Балканы как «рубеж психоисторической войны Запада против России». Каковы конкретные проявления этой войны после 1991 года, когда Холодная война трансформировалась в точечные удары – информационных, локальных конфликтов, «цветных»/«бархатных революций»/переворотов и т. д. И еще – на Ваш взгляд, где Россия сильнее Запада и где слабее (картинка в международных СМИ, например)?

– Сразу уточню, что психоисторическая война существует параллельно с горячей войной, переплетаясь с ней сложным образом. Психоисторическую войну иногда еще называют организационной, т. к. ее главной целью является разрушение организационных структур общества-мишени, структур управления, начиная от финансов и экономики и заканчивая сознанием, что правильнее понимать как психосферу. Проще говоря: прежде чем победить, надо сломать волю противника, внедрить в его сознание смыслы, образы, ценности противника. Отсюда и название психосторическая, а поскольку борьба ведется не одно столетие, то и вторая часть этого понятия очевидна.

Необходимо отметить, что психологическая война, являясь частью психоисторической, впервые была определена в служебных документах ЦРУ в 1949 г. как «координация и использование всех средств, включая моральные и физические (исключая военные операции регулярной армии, но используя их психологические результаты), при помощи которых уничтожается воля врага к победе, подрываются его политические и экономические возможности» (War Report of the Office of Strategic Service. W., 1949). Это определение не потускнело с годами. Изменились лишь методы достижения «уничтожения воли врага к победе», а именно усложнились несиловые технологии этой борьбы и появились новые.

На самом деле у психоисторической войны несколько измерений – проявлений – уровней. За неимением времени и места назову самые важные. Это информационный, концептуальный и метафизический (смысловой).

Информационная война в узком смысле – это действия по искажению фактов, их фальсификация. Например, оценка ситуации в Сирии. Западные СМИ вот уже более двух лет ведут информационную войну не только против этой страны, но и против России и Китая, которые придерживаются другой позиции по поводу конфликта в регионе. Концептуальное измерение психоисторической войны строится на переходе от эмпирических обобщений к теоретическим. Метафизическая война есть война смыслов.

Поскольку цель такого рода войны – разрушение организации психосферы противника, паралич его воли к борьбе, то главная битва разворачивается за историю страны-мишени. Ее начинают порочить, переписывать, смеяться над ней. Одним из примеров битвы за историю является попытки идентификации Сталина и Гитлера, перекладывание ответственности за развязывание Второй мировой войны на Советский Союз и т. д. То есть бьют по идентичности, по традиционным для русской цивилизации ценностям. Почему же эта война ведется против России?

Дело в том, что разрушение СССР, будучи коммерческим предприятием, не обеспечило, однако, полного контроля над политическим и экономическим пространством современной России. Более того, Россия имеет свои интересы и представления по всему спектру международных отношений. Поэтому окончательное подчинение страны структурам мирового управления при наименьших затратах возможно при помощи новых технологий и уже апробированных моделей контроля над СМИ, образованием и пропагандой, посредством всевозможных фондов, НПО, научных грантов, реформы образования, «Болонской унии», кибервойн и т. п. Иными словами, речь идет о продолжении психоисторической войны, о манипуляции сознанием граждан России, о феномене «сетевых войн». Главной целью подобного воздействия является превращение основной массы населения страны в примитивных, забитых, нравственно убогих, меркантильно ориентированных, а значит, легко управляемых особей – «Большому Брату» (Дж. Оруэлл) нужны именно такие.

Параллельно с процессами психологической манкуртизации (манкурт – идеальный раб, лишенный собственной воли, потерявший связь со своими корнями и безгранично преданный хозяину) происходит сужение пространства политического влияния России. Через серию «цветных революций» меняются режимы в целом ряде стран, с которыми у России стратегически важные отношения. Таким образом, точечные удары наносятся везде, где это возможно. Происходит изматывание противника экономическое, политическое и, конечно, психологическое. Но, как Вы видите, Россия не сдается и не сдастся. Мы будет продолжать бороться за свое будущее, отстаивать свои интересы, идеалы, ценности. Ведь без борьбы нет побед. Это, пожалуй, самая сильная русская черта – вера в Победу и готовность всем пожертвовать ради нее, даже ценой собственной жизни. Наша главная слабость, если коротко, – «пятая колонна», предательство.

– Вы согласны с И. Бродским и его понимание Третьей мировой войны как экономической. Какова экономическая политика России в отношении разных славянских государствах на Балканах? Кроме энергетики (как «твердой силы») есть ли конкретные примеры использования «мягкой силы» и где они прежде всего – в Сербии, Болгарии…?

– Иосиф Бродский действительно предугадал характер современных – экономических – войн, «где все средства хороши и где смысл победы – доминирующее положение». Доминирующими причинами всех конфликтов и войн современности являются экономические. Если ранее это были вопросы династические, религиозные, наконец, идеологические, то теперь первую скрипку играют экономические интересы. Причем интересы не государств, а наднациональных и транснациональных структур, а также отдельных групп. Именно экономические интересы стали главной причиной интервенции в Афганистан, Ирак, Ливию. Сегодня готовится агрессия против Сирии и возможно, когда это интервью будет опубликовано, сброшенные бомбы и снаряды унесут жизни не одной тысячи мирных жителей Дамаска и других городов. (После публикации интервью интервенция, действительно, случилась. Только не прямая, а завуалированная под «Исламское государство»).

Экономические интересы во всех названных случаях разного порядка. Так. Афганистан – это возможность колоссального обогащения за счет наркотрафика. В Ираке – нефть, золото (весь золотой запас этой страны был вывезен в США), финансы, произведения искусства, в Ливии – золото, нефть и вода (в этой стране огромные запасы пресной воды). А Сирия – это, прежде всего, вопрос транзита катарского газа.

Но есть еще одна важная экономическая причина агрессивной политики именно США. Дело в том, что Штаты прибегают к агрессии всякий раз, когда у них в стране либо возникают экономические проблемы, либо нужно отвлечь внимание от непопулярных экономических мер. Так, война в Корее стала реакцией на первый послевоенный экономический спад 1949 г.; вторжение в Ливан последовало за спадом 1957–1958 гг.; агрессия против Вьетнама стала реакцией на экономический спад 1967 г., а «запуск» Картером второго витка Холодной войны пришелся на экономический спад 1979 г.; спад 1981–1982 гг. вызвал к жизни не только «военное кейнсианство» Рейгана, но и американский «подход» к Никарагуа и Гренаде.

Иными словами, Обама идет проторенной дорожкой по принципу «внешняя агрессия как реакция на внутренние проблемы» и продолжает традиционную для Запада политику разбоя и грабежа. После всех военных интервенций страны, подвергавшиеся нападению, стремительно архаизировались, скатывались в каменный век, а западные компании богатели.

Россия категорически не приемлет такой способ развития. Моя страна не промышляет грабежом, не ведет захватнических войн, не наживается на страданиях миллионов людей. Россия предлагает взаимовыгодное сотрудничество. У нас есть ресурсы – мы предлагаем сотрудничество по покупке и транзиту. У нас есть технологии – мы предлагаем совместные проекты по их использованию. У вас есть сельхозпродукция, товары легкой промышленности – мы готовы покупать. Индустрия туризма сегодня одна из быстро развивающихся – давайте создавать совместные предприятия и т. д. Как видим, возможности экономического сотрудничества безграничны. Однако их инициатором – если говорить о крупных проектах – должна быть не только Россия, но и балканские страны. Что же касается мелкого и среднего бизнеса, то здесь вообще все зависит от самих людей, от их желания и сил. Россия – огромный неосвоенный рынок, так что всем хватит, было бы желание.