Текст книги "Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий"

Однако случайность (или хитрость Сталина) привела к отсрочке решения. Кремль объявил, что маршал Тухачевский возглавит советскую делегацию в Лондоне на церемонии коронации короля Георга VI 12 мая 1937 г. Это должно было успокоить Тухачевского. И он действительно успокоился. Он отложил переворот на три недели. Это было его роковой ошибкой. Он не отправился в Лондон, и переворот не состоялся».

Другое свидетельство принадлежит человеку, в общем-то, не слишком надежному, хотя и достаточно информированному. Это бывший советский разведчик, невозвращенец Александр Орлов (Фельдбин). Вообще-то фантазия у него буйная – так что отнесемся к его словам со здоровым скептицизмом, но сбрасывать их со счетов тоже не стоит. Итак, в октябре 1937 года, когда Орлов был в Испании, его навестил один из высоких чинов НКВД, Сергей Шпигельглас, и рассказал о том, что творилось в Москве в дни перед арестом Тухачевского.

«На самой верхушке царила паника. Все пропуска в Кремль были внезапно объявлены недействительными. Наши войска НКВД находились в состоянии боевой готовности. Это должен быть целый заговор».

Ни в опубликованной части «дела Тухачевского», ни в других делах никаких намеков на планировавшийся в мае переворот нет (однако это не означает, что их нет в неопубликованной части). Об этом не пишут и в газетах, хотя в те времена «Правда» была довольно откровенна. И ничего не говорит об этом Сталин на Военном совете.

Впрочем, это можно понять. Конечно, если бы в Политбюро имели возможность узнать, что произойдет через три месяца, в какую кровавую купель окунутся и армия, и партия, может, они бы и решили сказать правду – но сами понимаете… Нет, ее скажут – через девять месяцев, когда соображения весны тридцать седьмого года станут уже мелкими и смешными. А пока что правительство на это не пошло – решено было все дело свести к шпионажу и вредительству отдельных военачальников.

Это была позиция властей весной 1937-го, сформулированная Ворошиловым. Все, что хотите, лишь бы не было даже мысли о том, что армия ненадежна! И дело не только в том, что подумают на Западе, – обходились мы и без Запада столько лет, ничего! Самое страшное было не в этом.

В СССР того времени существовали два культа: культ Сталина и культ армии. Представляете, что началось бы, если бы стало известно, что эти два кумира пошли друг на друга войной? Это было бы равносильно крушению советского мира, в котором жили миллионы людей.

А ведь «завтра война»…

Так они должны были думать в том роковом мае. Поэтому «Правда» июня 1937 года наполнена сообщениями из армии – самыми разными. Да, идут аресты, и газета печатает фотографии с партсобраний – исполненные стыда и гнева лица командиров. И тут же просто заметки об армейских буднях, потому что враги – врагами, а армия – армией, она по-прежнему своя, надежная и любимая… Кстати, тогдашняя «Правда» – очень хорошая газета и потрясающий документ эпохи…

…И, само собой, эту информацию нельзя было доверять рядовым следователям. Кто мог знать в общих чертах о происходящем? Члены Политбюро, да и то, возможно, не все. Кто владел всей информацией? Сталин, Молотов, Ворошилов, Ежов. Эти – точно. Остальные – неизвестно.

Это – политика. А сталинские планы «чисток» в армии, проводимые по принципу «надежен» – «ненадежен», «верен» – «неверен», «предан» – «не предан» – это, простите, не политика, это литература…

Кстати, и Молотов, которого Чуев уже в 70-е – 80-е годы все время доставал с этой темой, долго рассуждал о надежности Тухачевского, о том, что он мог быть с «правыми», но потом не выдержал, заявив: «Мы и без Бенеша знали о заговоре. Нам даже была известна дата переворота».

Это очень важно – то, что они знали дату. Это один из ключевых моментов во всем процессе репрессий. Именно поэтому «усиленно» допрашивали комбрига Медведева, со всеми вытекающими из этого последствиями…

…Итак, кольцо вокруг заговорщиков сжимается. Непосредственно их группа пока что затронута мало, есть еще надежда, что удастся проскочить, если арестованные будут сводить все к троцкизму и молчать о тех, кто никогда не был замешан ни в каких оппозициях. Действительно, у самых стойких линия поведения именно такова.

Но 11 марта арестован комкор Гарькавый, командующий Уральским военным округом. Сын Якира вспоминал, что отец, узнав по телефону от наркома об аресте Гарькавого, «опустился в кресло и схватился за голову руками». Гарькавый был братом жены Якира, да, и это очень неприятно, когда родственник оказывается за решеткой – но все же это недостаточная причина для такого жеста, жеста ужаса и отчаяния. Дальше сын вспоминает, что отец тут же уехал в Москву – зачем?

По свидетельству Якова Зюзь-Яковенко (того самого военного атташе в Германии, который рассказывал о «военной партии»), «Гамарник и Левичев ругали Гарькавого за то, что он всех выдает». Осведомители в НКВД у них, надо полагать, еще оставались. Трудно сказать, сколько знал «расколовшийся» комкор, но разоблачение заговора теперь становилось вопросом очень недолгого времени.

Есть не слишком достоверное свидетельство того, что когда начались аресты высшего комсостава, комкор Фельдман бросился к Тухачевскому, и между ними состоялся следующий разговор:

«– Разве ты не видишь, куда идет дело? Он (Сталин. – Авт.) всех нас передушит, как цыплят.

– То, что ты предлагаешь – это государственный переворот, – ответил маршал. – Я на него не пойду».

Тогда Фельдман поехал к Якиру, командующему Киевским военным округом, и вновь получил отказ.

Достоверность этого диалога – на уровне слухов. Но на Военном совете в начале июня упоминалась какая-то мартовская поездка «генералов» в Сочи, где тогда находился Тухачевский, причем по контексту можно понять, что речь шла о совещании. И это совещание могло состояться только по одному поводу: что делать?

Как вы думаете, могли ли они, загнанные в угол, отказаться от активных действий, сидеть и ждать, когда всех переловят поодиночке?

17 марта важная информация пришла из-за границы. Советский полпред в Париже Потемкин имел беседу с премьер-министром Франции Даладье. Содержание беседы было настолько важным, что посол сообщил о нем в Москву шифротелеграммой. Вот что там говорилось:

«Даладье, пригласивший меня к себе, сообщил следующее: 1) Из якобы серьезного французского источника он недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить в СССР государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной Армии. После смены режима в СССР Германия заключит с Россией военный союз против Франции. Об этих планах знает будто бы и Муссолини, сочувственно относящийся к такому замыслу, сулящему поражение Франции и возможность расширения владений итальянской империи за счет бывших французских земель. Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством из русских эмигрантских кругов, в которых имеются по данному вопросу две позиции. Непримиримые белогвардейцы готовы поддержать германский план, оборонцы же резко высказываются против. Даладье пояснил, что более конкретными сведениями он пока не располагает, но что он считает «долгом дружбы» передать нам свою информацию, которая, быть может, для нас небесполезна».

28 марта, в страшной спешке, был арестован бывший нарком внутренних дел Ягода. Впрочем, он тоже молчал о военных. Ягода легко признал связь с уже арестованными троцкистами Горбачевым и Путной, с Енукидзе. Что же касается Тухачевского, бывший шеф НКВД определенных показаний не дал, сказав только, что в конце 1933 года Енукидзе ему говорил, что Тухачевский еще не завербован, но «вся военная группа ориентируется на Тухачевского как на будущего руководителя в армии, а может быть, и выше». Эти показания не значили ничего – мало ли кто на кого «ориентируется»?

Тут любопытно другое: слова «а может быть, и выше». Стало быть, они уже тогда знали, что военные не намерены отдавать власть Троцкому! Да ведь и врет Ягода: Тухачевский к тому времени был уже давно завербован. Мог ли шеф НКВД не знать об этом? Едва ли: должны же ему сообщить, кого персонально следует прикрывать… Но о Тухачевском и других надо было молчать все по той же причине – последняя надежда была на то, что, оставаясь на свободе, они успеют с переворотом…

В конце марта Тухачевский приезжает в Москву. Вскоре после его возвращения на квартире наркома внешней торговли Аркадия Розенгольца состоялось совещание, в котором, кроме хозяина квартиры, приняли участие Тухачевский и первый заместитель наркома иностранных дел Николай Крестинский. Судя по тому, что одним из предметов разговора была предстоящая поездка Тухачевского в Лондон, встреча эта могла состояться не раньше 7 апреля. Разговор шел все о том же: что делать?

Кстати, о поездке. 7 апреля, как уже упоминалось, было принято решение о включении Тухачевского в делегацию, отправлявшуюся в Лондон, на коронацию Георга VI. Карель считает, что это было сделано, чтобы заставить военных отложить переворот. Но верится в это не очень. С какой стати ради этого они будут его откладывать? Скорее наоборот, ведь военным невыгодна эта поездка: а вдруг у «главного заговорщика» сдадут нервы, и он останется за границей? Что они будут делать тогда?

Все же, наверное, следует считать, что 7 апреля Тухачевскому еще доверяли.

Когда в Кремле начали понимать, что это другая организация?

Пожалуй, где-то в промежутке между 10 и 15 апреля. Потому что 15 апреля состоялось первое перемещение.

Впоследствии перемещение на другую должность перед арестом стало своеобразной традицией. Но тогда такой традиции еще не существовало. Все арестовывались на своих рабочих местах – кроме Ягоды. Однако Ягоду убрали из наркомата не по причине близкого ареста, его сняли потому, что он, как тогда думали, не справился со своими обязанностями. А того же Гарькавого арестовали, никуда не переводя. Значит, 11 марта они все еще думали, что имеют дело с троцкистским подпольем.

Почему 15 апреля можно считать своего рода «моментом истины»?

Дело в том, что остатки разгромленного подполья можно арестовывать совершенно спокойно – в тех масштабах, в каких эти остатки оценивались, они были не опасны.

Но ликвидировать таким путем живую группу, отдельный и самостоятельный «заговор генералов» не просто рискованно, а смертельно опасно. Потому что все эти люди вооружены, решительны и, прижатые к стенке, становятся непредсказуемыми. Если командующий округом поймет, что терять ему больше нечего, с него станется поднять войска и пойти на Москву или, например, начать войну, двинуть в Польшу через границу. А если это его округ, в котором у него наверняка есть сотоварищи по заговору, то войска ему подчинятся. Другое дело на новом месте службы, где он еще не успел обрасти связями. Поэтому сначала их надо было переместить, а уж потом арестовывать.

Итак, 15 апреля. Комкор Фельдман, начальник Управления по начальствующему составу РККА, смещен со своего поста и назначен помощником командующего МВО.

21 апреля. Ежов направляет Сталину, Молотову и Ворошилову спецсообщение: «Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки тов. Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки террористического акта создана группа из 4 чел. (3 немцев и 1 поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международное осложнение. Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану тов. Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку тов. Тухачевского в Лондон отменить».

Сталин на сообщении написал: «Членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением т. Ежова. Нужно предложить т. Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин».

Это явная «отмазка», означающая только одно – маршала решили не отправлять за границу. Значит, как минимум, 20 апреля они уже знали.

22 апреля. Решение Политбюро об отмене поездки Тухачевского в Лондон.

22 апреля. Арестованных чекистов начали допрашивать об участии Тухачевского в заговоре.

22–25 апреля. Арестованы высокопоставленные работники НКВД: бывший начальник Особого отдела НКВД Марк Гай и бывший заместитель наркома внутренних дел Георгий Прокофьев. Они дали показания на Тухачевского, Уборевича, Корка, Шапошникова, Эйдемана и других военачальников и сообщили об их связях с Генрихом Ягодой. Ягода эти связи отрицал.

27 апреля. Арестованный чекист Волович назвал Тухачевского в числе участников заговора.

27 апреля. В Киеве арестован Петерсон. Уже во время обыска он написал заявление на имя Ежова, где признал себя виновным в заговоре и назвал имена Енукидзе, Корка, Тухачевского, Путны.

…Похоже, что, вынеся решение об отмене поездки Тухачевского в Лондон, Политбюро не спешило ознакомить его с этим решением. По крайней мере, внешне он выглядел достаточно спокойным, хотя лицедей из него был не очень-то…

28 апреля состоялся прием в посольстве США. Американский посол Дэвис, вспоминая об этом дне, пишет, что Тухачевский приехал на прием вместе с Ворошиловым, Егоровым и другими. «Особых признаков напряженности между этими людьми не было. Тухачевский… казался слишком самоуверенным и был похож на человека, упивающегося собственным благополучием»…

…Через несколько дней Ворошилова, с которым они на приеме звенят бокалом о бокал, по настоянию Тухачевского должны уничтожить – даже раньше, чем остальных членов Политбюро. Этот теракт будет предшествовать перевороту.

Близятся первомайские праздники – очень удобное время…

Май 1937 года

Самый удобный день для совершения переворота – 1 мая. Это все понимали: и заговорщики, и правительство. О том, что в этот день все было не так просто, говорят некоторые штрихи. Например, такие: 1 мая 1937 года оперативникам НКВД приказано было особенно внимательно следить за военными. А на поясе наркома обороны Ворошилова был револьвер, чего ни раньше, ни позже за ним не водилось…

1 мая переворот, все-таки, не состоялся. Впрочем, как говорил Молотов, дата была известна. Откуда известна и как узнали – это уже другой вопрос. И тут начинается гонка. Чекисты и правительство должны успеть!

2 мая. Арест комкора Горбачева, командующего Уральским военным округом, бывшего заместителя командующего МВО Корка.

5 мая – арест комбрига Медведева, бывшего работника Генштаба, уволенного из армии за троцкизм в 1933 году. Это очень важный момент. Считается, что первым непосредственные показания на Тухачевского дал именно Медведев. Позднее установлено, и сомневаться в этом нет особых оснований, что показания эти даны под диктовку следователей, с применением «мер физического воздействия». Для чего все это делалось – несколько ниже. Медведев дал показания на Фельдмана, послужившие основанием для его ареста.

8 мая. «Активизация» допросов Примакова (не в том смысле, что его стали бить, а в том, что принялись много допрашивать).

8 мая. Арест Корка, которого чекисты в то время считали главой военного заговора (правительство не обязано было делиться с ними своей информацией).

9 мая. Ворошилов готовит приказ о смещении Тухачевского с должности заместителя наркома, а Якира – с должности командующего Киевским военным округом.

Очень важная запись в записной книжке Ежова: «Напасть на Медведева по Якиру». Надо ли говорить, кто дал это указание? Значит, о Якире раньше не знали…

10 мая. Медведев дает «показания» о том, что руководителем заговора является не Корк, а Тухачевский, он же кандидат в диктаторы. В состав центра входят Якир, Путна, Примаков, Корк и др.

А теперь о Медведеве. Его роль во всем этом деле – совсем особая.

Вспомним, что в это время Сталин активно строил правовое государство. Стало быть, необоснованные аресты, по подозрению, в то время были исключены. Для того, чтобы арестовать человека, нужна была санкция прокурора, и нужны были основания.

Материала на заговорщиков имелось полным-полно. Но все это либо данные разведки, либо показания осведомителей, которые не могли служить формальным основанием для ареста. Почему не были задействованы показания арестованных чекистов – непонятно. Возможно, они ничего не знали лично, а тоже основывались на донесениях. Поэтому в ситуации жесточайшей спешки, когда речь шла о жизни и смерти, чекисты пошли на то, чтобы создавать «легендированные», фальшивые основания. Для этого и нужен был комбриг Медведев. Неизвестно, знал ли об этом Сталин, или это была личная инициатива Ежова, но на это пошли. Потом уже чекисты поняли, что это можно использовать как метод. А тогда их осуждать трудно… или надо осудить вместе с ними капитана Жеглова, который сунул кошелек в карман Кости Кирпича. И ведь на месте Шарапова мог оказаться кто-либо другой, который отнесся бы к делу иначе и решил, что можно – как это и случилось тогда в НКВД. И закон превратился в кистень.

Но тогда надо осудить и капитана Жеглова. Как говорил английский писатель Честертон устами своего знаменитого героя отца Брауна: «Выбирайте что угодно, – ваш мятежный самосуд или нашу скучную законность, но, ради Господа Всемогущего, пусть уж будет одно для всех беззаконие или одно для всех правосудие».

Можно ли привести более яркий пример того, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями?

Ладно, хватит лирики, вернемся к хронике.

10 мая. Введение в армии института комиссаров. Правительство де-факто признало, что армия ненадежна, хотя поняли это немногие. Но кому надо – те поняли. О пакте с французами, например, с этой минуты можно было забыть. Кстати, об отмене и возврате комиссарства наша общеупотребительная история упоминает очень мало и глухо.

10 мая. Политбюро утверждает представленный Ворошиловым список новых назначений. Первым заместителем наркома обороны становится маршал Егоров. Начальником Генштаба РККА – бывший командующий войсками Ленинградского военного округа командарм I ранга Шапошников. Тухачевского отправляют командовать Приволжским округом, Якира переводят в Ленинградский и т. д. Каждому из них предстояло на новом месте обживаться, налаживать связи. Это давало правительству выигрыш во времени, хотя бы на несколько недель. Параллельно продолжали идти аресты.

13 мая. Тухачевский встречается со Сталиным. О чем они разговаривали, неизвестно. Однако позднее, на Военном совете, тот с нескрываемым презрением скажет: «Я бы… будучи последовательным контрреволюционером, попросил бы сначала свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя. Так контрреволюционеры поступают…» Тут даже и стрелять не надо: могучий маршал мог попросту задушить «вождя народов», как цыпленка, – все равно ведь терять нечего! Но…

Вот именно: «но»!

14 мая. Примаков дает показания о троцкистской организации в армии, с которой он был связан, называет несколько имен.

15 мая. Путна показал, что передавал Тухачевскому письма от Троцкого, и Тухачевский-де сказал, что «Троцкий может на него рассчитывать». Также назвал многих участников заговора.

15 мая. Арестован Фельдман.

16 мая. Фельдман начинает давать показания.

16 мая. Корк начинает давать показания. Он сообщил, что военная организация правых (включавшая троцкистскую группу под руководством Путны, Примакова и Туровского) была частью более крупной организации правых, в которую его вовлек Енукидзе. Основной задачей группы был военный переворот в Кремле. Во главе военной организации стоял штаб переворота, в который входили Корк, Тухачевский и Путна.

19 мая. Фельдман дает показания. Говорит, что в организацию его вовлек Тухачевский, называет имена более 40 командиров и политработников, в том числе Шапошникова, Гамарника, Дыбенко и др.

Ежов каждый день докладывает лично Сталину о ходе допросов, посылает ему протоколы. Из членов Политбюро с материалами следствия были знакомы только Сталин, Молотов, Каганович и Ворошилов. После получения показаний Корка и Фельдмана о подготовке военного переворота они дали санкцию на арест Тухачевского.

20 мая. Тухачевский прибывает к новому месту службы. Ему остались считанные дни и, судя по всему, он это понимает. Бывший начальник штаба корпуса П. А. Ермолин рассказывал, каким он увидел Тухачевского на конференции. (Несмотря на видимую невооруженным глазом странность истории с этим назначением, многие в округе обрадовались. Служить под его началом «было приятно».)

«Во время перерыва Тухачевский подошел ко мне, – вспоминает Ермолин. – Спросил, где служу, давно ли ушел из академии. Непривычно кротко улыбнулся: “Рад, что будем работать вместе. Все-таки старые знакомые”.

Чувствовалось, что Михаилу Николаевичу не по себе. Сидя неподалеку от него за столом президиума, я украдкой приглядывался к нему. Виски поседели, глаза припухли. Иногда он опускал веки, словно от режущего света. Голова опущена, пальцы непроизвольно перебирают карандаши, лежащие на столе».

21 мая. Примаков дает собственноручные показания о том, что во главе заговора стоял Тухачевский, который был связан с Троцким. Называет еще сорок видных военных работников, в том числе Сергея Каменева, Шапошникова, Гамарника, Дыбенко, Семена Урицкого.

22 мая. Арест Эйдемана.

22 мая. Арест Тухачевского.

Обстоятельства этого ареста долгое время оставались неизвестными. Лишь в конце 80-х годов сестрам расстрелянного маршала пришло письмо. Некто И. Н. Шишкин узнал о том, как это было, от человека, производившего арест, Р. К. Нельке, полномочного представителя НКВД.

«Михаил Николаевич приехал в Куйбышев своим вагоном, – говорилось в письме, – и должен был прийти в обком представиться и познакомиться с руководством обкома, которое в ожидании собралось в кабинете первого секретаря. И вот распахнулась дверь, и в проеме появился Михаил Николаевич. Он медлил, не входя, и долгим взглядом обвел всех присутствующих, а потом, махнув рукой, переступил порог.

К нему подошел Нельке и, представившись, сказал, что получил приказ об аресте… Михаил Николаевич, не произнося ни слова, сел в кресло, но на нем была военная форма, и тут же послали за гражданской одеждой… Когда привезли одежду, Михаилу Николаевичу предложили переодеться, но он, никак не реагируя, продолжал молча сидеть в кресле. Присутствующим пришлось самим снимать с него маршальский мундир…»[61]61
  Цит по: Кантор Ю. Война и мир Михаила Тухачевского. С.370.


[Закрыть]

25 мая. Эйдеман начинает давать показания.

26 мая. Тухачевский доставлен в Москву и начинает давать показания.

28 мая. Арест Якира. Он тоже начал давать показания практически сразу.

29 мая. Арест Уборевича.

30 мая. От работы в Наркомате обороны отстранен начальник Политуправления РККА Яков Гамарник.

31 мая. Самоубийство Гамарника.

31 мая. Якир подписывает заявление: «Я хочу… помочь ускорить следствие, рассказать все о заговоре и заслужить право на то, что советское правительство поверит в мое полное разоружение».

Из заявления И. Э. Якира на имя наркома ВД СССР Н. И. Ежова. 31 мая 1937 г.

«Еще осенью 1935 года при встрече моей и Уборевича с Тухачевским у него на квартире он развил перед нами вопрос о так называемом “дворцовом перевороте”. Он указал на то, что рассчитывает на совместные действия по организации переворота как чекистов, участвующих в охране Кремля, так и военной охраны, в первую очередь – на Кремлевскую школу (позднее – Московское высшее общевойсковое командное училище). По времени переворот и захват руководящих работников партии и правительства происходит тогда, когда в основном будет закончена подготовка Гитлера к войне. Ориентировочно это должен быть 1936 год. Как на непосредственных организаторов этого дела, он указывал на Енукидзе, Егорова – начальника Кремлевской школы и чекистов, фамилии которых не помню. Кажется, речь шла о Паукере. “Дворцовый переворот” должен был быть поддержан рядом выступлений организации в других крупных городах Советского Союза. Мною в Киеве для выполнения задачи была подготовлена бригада Шмидта, которая, будучи поднята по тревоге якобы с целью защиты украинского правительства в связи с восстанием в Москве, должна была обеспечить захват партийного и советского руководства Украины…”»

Загадка быстрых признаний

Надо наконец поговорить и о показаниях на следствии и на суде. Знаете, к ним можно относиться по-разному, – но только в нашей стране победившего бреда официальные материалы следствия выносятся за рамки истории и не рассматриваются вообще. Было бы естественно, если бы их обсуждали, оспаривали – но их изначально выносят за скобки, объявляя лживыми от начала до конца.

Давайте, что ли, тогда уж распространим этот метод и объявим «выбитыми» и недостоверными, например, все показания декабристов. Никакого тайного общества не было, просто солдатики в честь коронации перепились и поперли на площадь, а гадкие власти свалили вину на офицеров, которых злобный Николай по каким-то причинам не любил. Смеетесь? А что тут смешного? Разве такого, в принципе, не могло быть?

И все же – почему они так легко давали показания, все эти генералы?

Принято думать, что признаваться им было не в чем, что они были чисты, как стеклышко, и показания подписывали только под пытками или в надежде сохранить жизнь. Ну, насчет той версии, что ради того, чтоб остаться в живых, можно пойти на что угодно – так это версия для современного человека (и то не для всякого), для которого верх риска – прогуляться ночью за сигаретами. Они все воевали, лично Тухачевский за полгода войны получил пять орденов за храбрость. Более того: для царской армии, воспитанником которой он являлся, не было ничего необычного в том, что офицеры стрелялись, бросая под ноги не только временную жизнь, но и вечную – если не видели иного способа спасти свою честь. Военные – это каста, для которой честь превыше жизни. И вы хотите сказать, что эти…

О чести разговор особый. Тот же Тухачевский не видел ничего дурного в том, чтобы устроить переворот, но как он защищался на суде от обвинений в шпионаже! Жизнь это ему спасти не могло, но быть заговорщиком – это не бесчестно, а шпионом – позорно.

Есть объяснения и более изысканные. Например, историк Николай Черушев[62]62
  Автор книги «Невиновных не бывает».


[Закрыть] считает, что, когда следствие заходило в тупик, «на помощь приходила партия, точнее, партийная дисциплина, этот важнейший инструмент воздействия на арестованных… Призыв к партийной совести, к признанию своей вины во имя высших интересов партии… играли в этом деле далеко не последнюю роль. Наглядно это подтверждено материалами следствия над Зиновьевым и Каменевым…»

Ну, что тут можно сказать… очень трогательно. Возможно, Зиновьев и Каменев к тому времени уже умом и тронулись. Но какой телепатией можно вызвать на большевистское самопожертвование такого человека, как Тухачевский?

А теперь о так называемых «незаконных методах допроса». Давайте вспомним еще двоих репрессированных военачальников. Примерно в то же время были арестованы комдив Рокоссовский и комбриг Горбатов. Их тоже допрашивали следователи НКВД, надо думать, в том же режиме, что и прочих. Ни тот, ни другой ни в чем не признались. Оба были освобождены. Ничего не признал и упоминавшийся в показаниях Тухачевского И. И. Смолин, заявивший на суде, что те, кто давал показания, его оклеветали – хоть ему это и не помогло, но он держался. Подобную стойкость проявляли и другие арестованные, в том числе и женщины. После войны, например, следствие по делу Еврейского антифашистского комитета шло четыре года. Подследственными были представители интеллигенции – не самые стойкие на земле люди. И все равно: те, кто давал показания, давали их после многомесячных допросов. Некоторые так и не признали за собой никакой вины.

Повторим еще раз: НКВД весны 1937 года и НКВД осени того же года – это две разных организации. Весной «раскалывали» заговорщиков. Осенью «кололи» невинных. Мы сейчас говорим не о том, кто арестован обоснованно, а кто нет. Мы говорим о пытках.

В вышеупомянутой «Справке», кстати, описываются «незаконные методы», применявшиеся в «деле Тухачевского». Какие именно? Цитируем:

«В один из выходных дней после допроса в Лефортовской тюрьме некоторых обвиняемых… Николаев сказал: “Что еще делать, давайте набьем Гаю морду”, – поручил вызвать на допрос Гая и после вызова Гая Евгеньев, не дав ему ответить по существу заданного вопроса, ударил его…»

«…Гай начал давать показания по шпионской работе после того, когда Ежов обещал ему сохранить жизнь, заявив: “Пощажу”».

«Зам. начальника отдела Карелин и нач. отд. Авсеевич давали мне и другим работникам указания сидеть вместе с Примаковым и тогда, когда он еще не давал показаний. Делалось это для того, чтобы не давать ему спать… В это время ему разрешали в день спать только 2–3 часа в кабинете, где его должны были допрашивать и туда же ему приносили пищу… В период расследования дел Примакова и Путны было известно, что оба эти лица дали показания о участии в заговоре после избиения их в Лефортовской тюрьме…»

«Арестованные Примаков и Путна морально были сломлены… длительным содержанием в одиночных камерах, скудное тюремное питание… вместо своей одежды они были одеты в поношенное хлопчатобумажное красноармейское обмундирование, вместо сапог обуты были в лапти, длительное время их не стригли и не брили…»

Последние два фрагмента особенно ценны – они получены в 1955 году, когда социальный заказ был на разоблачение зверств режима – казалось бы, твори, выдумывай, пробуй! А всего-то и сотворили, что лапти да бороды, что для командиров, конечно же, унизительно, но… (А с другой стороны – попробуйте-ка полгода в тюрьме, да в сапогах!)

Из показаний бывших следователей, приведенных в «Справке», можно сделать вывод, что вроде бы физические меры воздействия применялись к Эйдеману и Якиру. Именно «вроде бы», потому что за доказательство эти свидетельства принять нельзя. «Якир шел в кабинет в форме, а был выведен без петлиц, без ремня, в распахнутой гимнастерке, а вид его был плачевный, очевидно, что он был избит Леплевским и его окружением». Сам следователь того, как били, не видел. (Из того, что свидетели видели сами, зафиксирован только один раз, когда Гая на допросе ударили по лицу.)

И это те чудовищные пытки, которыми за один-два дня ломали волю арестованных, заставляя их возводить на себя немыслимые поклепы – еще раз повторим: не женщин, не интеллигентов, не подростков – солдат…

А теперь о настоящих пытках и о том, как держались на допросах другие «красные генералы» (Выделено нами. – Авт.).

Из жалобы комбрига И. Е. Богослова на имя Л. П. Берии.