Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

«Лошадиная символика»

Н. И. Шубникова-Гусева увидела в орнаментальной подписи художника Г. Якулова слово «ХЛЕВ»,[1873]1873
  Шубникова-Гусева Н. И. Поэмы Есенина. С. 575.


[Закрыть] рифмующееся неточной рифмой с начертанным выше «склеп» и созвучное с «хлебом». В церковнославянском языке «хл±вина» обозначало «дом», причем ученые-этимологи «предполагают заимствование из гот<ского> hlaiw “могила, пещера”».[1874]1874
  Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. М., 1987. Т. 4. С. 243.


[Закрыть] «Хлев» обозначает «стойло домашних животных» и в контексте рисунка ассоциативно отсылает к надписи почерком В. Г. Шершеневича «Лошадь как лошадь» (хотя этим животным больше бы подошла конюшня).

Поэтический сборник «Лошадь как лошадь» В. Г. Шершеневича издан в 1920 г. и стал знаковой книгой. Тому послужили две основные причины: 1) заглавие сборника отражало ведущую «конскую символику» в творчестве всех имажинистов; 2) послепечатная история книги была курьезной и вызвала смех всех посвященных в нее лиц. Об этом сообщили автор в «Великолепном очевидце»[1875]1875
  См.: Шершеневич В. Г. Великолепный очевидец. С. 447–449.


[Закрыть] (1934–1936) и Рюрик Ивнев в «Мемуарах» (1942). Последний так описывает дальнейшую историю сборника «Лошадь как лошадь»:

…чиновники из «Центропечати», рассортировывая закупленный материал, не раскрыв даже книгу и не поинтересовавшись ее содержанием, руководствуясь лишь заглавием, распределили весь тираж этой книги по учреждениям, связанным с рубрикой «Зоотехника». Малкин <директор «Центропечати»> потом рассказывал, что когда об этом случае узнал Ленин, он безудержно хохотал.[1876]1876
  ГЛМ. Ф. 372. Оп. 1. Ед. хр. 257. Л. 8. – Ивнев Рюрик. Мемуары. Т. VII («Москва. 20–21 гг.»). <…> Первоначальный вариант. [1940-е] 1942 г. Автограф. 65 л. См. также: ГЛМ. Ф. 372. Оп. 1. Ед. хр. 258. Л. 8. – Ивнев Рюрик. Мемуары. Т. VII («Москва. 20–21 гг.»). <…> [1940-е]. Машинопись с авторской правкой. 41 л.


[Закрыть]

«Лошадиная символика» проникла в сочинения всех имажинистов и являлась ведущей. В. Г. Шершеневич указывал в «2×2=5. Листы имажинизма» (1920): «Мы были убеждены, что лошадь четырехнога, но стоило кубистам изобразить шестиногую лошадь, и каждому не слепому стало ясно, что по Тверской бегают именно шестиногие лошади».[1877]1877
  Шершеневич В. Г. 2х2=5. С. 8.


[Закрыть] Множество поэтических строк В. Г. Шершеневича посвящено этому грациозному домашнему животному: «А у подъезда стоял рысак: // Лошадь как лошадь. Две белых подпалины»; «И плетется судьба измочаленной сивкой»; «Битюг ругательств. Пони брани»[1878]1878
  Шершеневич В. Г. Лошадь как лошадь. Третья книга лирики / Рисунок имажиниста Бориса Эрдмана. М., 1920. Без стр. – «Принцип басни», «Принцип кубизма», «Аграмматическая статика».


[Закрыть] и др.

Г. Б. Якулов создал множество картин с изображением лошадей. Уже сами их названия посвящены конской тематике: это «Скачки» (1905 и 1911), «Этюд с лошадью и повозкой» (1910), «Городской пейзаж с лошадью и повозкой» (1910), «Бой амазонок» (мотив фриза, 1910 и 1912), «Дрожки» (декоративное панно для кафе «Стойло Пегаса», 1919), «Нападение льва на лошадь» (декоративное панно, 1919)[1879]1879
  См.: Костина Е. М. Георгий Якулов. С. 95 – 125.


[Закрыть] и др. Но особенно интересен «Гений имажинизма» (1920) – аллегорическое изображение своеобразного кентавра или Полкана-богатыря – человека с копьем, рапирой, серпом, молотом, веслом и вилами, с туловищем лошади, с хвоста которой свисает надпись «имажинисты».[1880]1880
  См.: Там же. С. 135.


[Закрыть]

Памятуя об имажинистском кафе «Стойло Пегаса», расписанном художником Г. Б. Якуловым, и образе самого крылатого коня в творчестве имажинистов, Сергей Григорьев в трактате «Пророки и предтечи последнего завета. Имажинисты Есенин, Кусиков, Мариенгоф» (1921) указывал:

Пегас – не конь поэтов: его пора свести на конебойню. Стойло Пегаса можно отдать поэту Маяковскому, пусть там стоит, бьет о землю некованным копытом и ржет стоялым жеребцом… <…> Конь нынешних поэтов не Пегас, а само время, закованный в латы Аль-Бар-рак, конь Магомета, на котором он совершил свое Вознесенье…[1881]1881
  Григорьев С. Пророки и предтечи последнего завета. Имажинисты Есенин, Кусиков, Мариенгоф. М., 1921. С. 5–6.


[Закрыть]

Художник Дид-Ладо, который расписывал с имажинистами Страстной монастырь, переименовывал улицы Москвы в честь имажинистов и вешал на шею Пушкину-памятнику плакат «Я с имажинистами», «карандашом доказывал сходство всех имажинистов с лошадьми: Есенин – Вятка, Шершеневич – орловский, я – гунтер»,[1882]1882
  Мариенгоф А. Б. Роман без вранья. С. 322–323.


[Закрыть] и есенинская кличка прижилась в домашнем быту. Спустя много лет, в 1972 г., А. Б. Никритина (жена А. Б. Мариенгофа) сообщала Ларисе Сторожаковой в письме: «Есенина звали “Вяточка”. Это лошадка».[1883]1883
  Сторожакова Л. Мой роман с друзьями Есенина. Симферополь, 1998. С. 63.


[Закрыть]

У А. Б. Кусикова «конские образы» не только часто встречались в тексте, но и давали заглавия стихотворениям: «Я треножу коней, моих дум табун» («Кони золотистые», 1919); «Так мчись же, конь, мой конь незримый, – // Не поредела грива дней…» («Аль-Баррак», 1920); «В дáли кони безногие плыли» («Кони безногие», 1920); «Но ведь конь мой не снимет дыбы, // И арканом его не унять» («Аль-Кадр», 1921); «Как конь топырит уши, // Снимая радость с повода» («Джульфикар», 1921); «Мчитесь, мчитесь, ветвистые кони» («Кони ветвистые», 1922).[1884]1884
  Подробнее об образе коня у имажинистов: Самоделова Е. А. Московский имажинизм в «зеркале» одного документа // Русский имажинизм. М., 2003 (переизд.: М., 2005).


[Закрыть]

А. Б. Мариенгоф в теоретическом трактате «Буян-остров. Имажинизм» (1920) аллегорически указывал: «Художник сковывает копыта скачущей лошади…».[1885]1885
  Мариенгоф А. Б. Буян-остров. Имажинизм. М., 1920. С. 7.


[Закрыть] В поэзии идут «конские» сопоставления и символы: «Кто оборвет, кто – скифских коней галоп?» («Октябрь», 1918); «В небо ударил копытами грозно // Разнузданный конь русский» («Толпы, толпы, как неуемные рощи…», 1919); «Конь революций буйно вскачь» («Марш революций», 1920); «Как табуны пройдут покорно строфы // По золотым следам Мариенгофа // И там, где, оседлав, как жеребенка месяц, // Со свистом проскакал Есенин» («На каторгу пусть приведет нас дружба…», 1920); «Быстрее, разум-конь, быстрей!» («Сентябрь», 1920); «Привезут розовые кони // Зари // Другое небо» («Друзья», 1921); «“Что слава?” – // Арабской крови жеребец: // В копытах ветер» и «Приводит на аркане // В конюшню // Ветрокопытого коня» («Разочарование», 1921);[1886]1886
  Поэты-имажинисты. С. 198, 203, 204, 207, 208, 211, 212, 221, 224, 230, 231, 232, 234, 238, 255.


[Закрыть] «Тебя, наездник дикого Пегаса»[1887]1887
  Мариенгоф А. Б. Заговор дураков. Трагедия. М., 1922. С. 17.


[Закрыть] («Заговор дураков», 1921 – с аллюзией на кафе «Стойло Пегаса»); «У древних был // Крылатый конь Пегас» («Воспоминания», 1925)[1888]1888
  См.: Поэты-имажинисты.


[Закрыть] и др.

Образ коня в творчестве Есенина частотен и многопланов. Это обычное домашнее животное в хозяйстве крестьянина; и сложный аграрно-зооморфный образ вроде коня-избы; и боевой конь казака, кочевника; и мифологический солнечный и лунный конь; и пришедший из античности крылатый конь; и библейский конь – властитель судьбы, конь вечности; и белый конь победителя; и литературный конь-аллюзия; и аллегорический конь цивилизации. Образ коня-солнца Есенин мог «подглядеть» на пропильных наличниках со знаком пары «солнечных коней», с двух сторон устремленных к «солярной розетке» (этот орнамент распространен на Рязанщине и встречается до сих пор). Есенин включил конские образы в заглавия стихотворений или названия по первой строке: «Табун» (1915); «Эх вы, сани! А кони, кони!..» (1925).

С. Григорьев отметил изобилие конской символики в имажинистских сочинениях. Ему пришлось даже применить своеобразную «конскую кодировку» при освещении творчества имажинистов: он ввел роли коней «головного», «выносного» и «в оглоблях» при запряжке «гусем», и получилось – «Есенин раздувает ноздри. Кусиков прядет ушами. Мариенгоф беспечно помахивает хвостом»;[1889]1889
  Григорьев С. Указ. соч. С. 13, см. также с. 12.


[Закрыть] он позаимствовал у Маяковского прозвание Есенина «кобылефилом» и назвал Кусикова «табунщиком»; осознал постоянное вращение «в области лошадиной терминологии», где лошадь – «священное животное» имажинистской поэзии-«конефилизма», а критику необходимо быть «форейтером» при «ямщике»-времени или «конэсером» – то есть знатоком в лошадях при ремонтерах, закупавших скакунов для кавалерии.[1890]1890
  См.: Там же. С. 34–37.


[Закрыть] Критику вторил Борис Глубоковский: «…Есенин – потрясатель основ – коренник в разнокалиберной тройке имажинизма».[1891]1891
  Глубоковский Б. Указ. соч. С. 116.


[Закрыть]

Современный филолог И. Ч. Варга замечает: «Лошадь является воплощением природной культуры и красоты. Это животное во многих смыслах поэтический символ».[1892]1892
  Варга И. Ч. Сергей Есенин (Певец родной земли) // Slavica. XIX. Debrecen, 1983. S. 105.


[Закрыть] Однако лошадь может служить и образом тлена и разложения. Имажинисты в дни разрухи и голода в послереволюционной Москве вынуждены были видеть множество лошадиных трупов: «Лошади падали на улицах, дохли и усеивали своими мертвыми тушами мостовые. <…> Против почтамта лежали две раздувшиеся туши. Черная туша без хвоста и белая с оскаленными зубами».[1893]1893
  Мариенгоф А. Б. Роман без вранья. С. 328.


[Закрыть] Потом невольно запечатленные в памяти страшные лошадиные образы становились выразительными художественными деталями и даже двигателями сюжета. А. Б. Мариенгоф сравнивал: «Как мертвую тушу лошадиную, // Поэтов насаживаю на рога // Своего вдохновенья» («Развратничаю с вдохновеньем», 1919–1920).[1894]1894
  Поэты-имажинисты. С. 240.


[Закрыть]

«Лошажьи души» в «Заговоре дураков»

Как в рукописно-рисованном документе имажинистов повторенное слово «лошадь» расположено рядом с изображением могилы, так и в книге А. Б. Мариенгофа «Заговор дураков. Трагедия» (1922, с авторской датировкой – «Закончена 4-го августа 1921 года») образ лошади сопряжен с гробом и является первостепенным: мотивом «лошадиных похорон» открывается пьеса. Звучит аллюзия на народную бытовую сказку «Похороны кобеля (или козла)» (СУС 1842),[1895]1895
  Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка / Сост. Л. Г. Бараг, И. П. Березовский, К. П. Кабашников, Н. В. Новиков. Л., 1979.


[Закрыть] в которой по церковному обряду поп совершает отпевание и погребение нечестивого животного, что известно по «Русским заветным сказкам» А. Н. Афанасьева (Женева, 1872, № 48). Пьеса А. Б. Мариенгофа, несмотря на подзаголовок «трагедия» и введение исторических фигур в состав действующих лиц, наполнена пародийным неправдоподобием и бурлескной стихией, пронизана сарказмом и более напоминает фарс. Примечательна ремарка, предпосланная первому действию: «Дворцовая зала. Гроб. В гробу лошадь».[1896]1896
  Мариенгоф А. Б. Заговор дураков. Трагедия. М., 1922. С. 11.


[Закрыть] Первый дурак осуществляет пародийное отпевание (в народной сказке и свадебном ритуале похорон мнимого покойника осуществляемое попом – действительным или ряженым):

 
Помолимся скопом, скопом
Тому, кто лошажьи души лопает;
Помолимся зачатой без семени лошажьей мати
Об оставлении согрешений и о блаженной памяти.
Да простится усопшей всякое брыкание и фыркание
Вольное и невольное…
Да вознесется душа ее к страшному престолу,
Престолу славы,
Голопом;
Да уготовится ей на небеси покойное стойло
И сладкие травы.[1897]1897
  Там же. С. 24.


[Закрыть]
 

Если внешняя сюжетная канва ассоциируется с народно-сказочной фабулой (к жанру бытовой сказки как к первоисточнику отсылают действующие лица – с «первого дурака» по «шестого дурака»), то основное содержание сводится к пародированию масонских ритуалов, речей и атрибутики. Текст наполнен терминами – «ложа заговорщиков», «Верховного и Тайного Совета Кондиции»;[1898]1898
  Там же. С. 19, 42.


[Закрыть] комментариями обрядовой атрибутики – «Дураками, как черным пушистым ковром, пол выстлан»;[1899]1899
  Там же. С. 22.


[Закрыть] ритуальными описаниями – «Тредиаковский прикладывает печать молчания, потом берет с жертвенника молот и возносит его над головой четвертого дурака».[1900]1900
  Там же. С. 51.


[Закрыть] Себя Тредиаковский именует: «Вождь молота и плуга, вождь глобуса, вождь циркуля, // Меча, секиры и креста».[1901]1901
  Там же.


[Закрыть] Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1768) являлся реальной исторической фигурой, придворным стихотворцем, автором «Нового и краткого способа к сложению российских стихов», 1735; академиком Петербургской Академии наук в 1745–1759 гг.; творцом поэмы «Телемахида», 1766[1902]1902
  См.: Советский энциклопедический словарь. С. 1352.


[Закрыть]). По авторскому произволу Тредиаковский выставлен главным масоном, призывающим совершить обряд посвящения в тайное общество:

 
По духу братья, по мудрости – вожди.
В знак отвержения гордыни снимите верхние одежды:
Плащ мастера и пеструю хламиду,
Сложите здесь у ног моих мечи.
Чтоб хищная беда,
Предательство и зло
Не заклевали заговор,
Свершим обряд святого посвящения
И души свяжем, как гордиевым узлом.[1903]1903
  Мариенгоф А. Б. Заговор дураков. С. 51.


[Закрыть]
 

Можно с уверенностью утверждать, что в большой мере именно Мариенгоф подтолкнул Есенина к увлечению масонством. И если в есенинском творчестве обнаруживаются стилистические отголоски масонской атрибутики, то возникли они в первую очередь под влиянием «Заговора дураков» (1921) А. Б. Мариенгофа с его посвящением «Сергею Есенину», во вторую – «Дамы в черной перчатке» (1922) В. Г. Шершеневича.

Неправдоподобная, пародийная, игровая ситуация «Заговора дураков» А. Б. Мариенгофа многократно подчеркнута терминологически, с раздачей бурлескных «условных масок»: «Придворных дураков – комедиантов. <…> Ты арлекин… ты пантолоне… коломбина…».[1904]1904
  Там же. С. 59.


[Закрыть] Именно в устах «дураков» и «дур» звучат пародийные сентенции, составляющие основное философское содержание пьесы. Императрица Анна Ивановна оценила великую роль юмора: «Капканы шуток расставляли дураки // И хищник гиб».[1905]1905
  Там же. С. 39 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] В пьесе сымитирована импровизационность сценического действия, которое сродни балагурству «балаганных дедов» на сельской или городской праздничной ярмарке: «Вот эти два стола заменят нам подмостки… // Кровь и сажа – прекрасный грим… // Сюда плащи… чудеснейшая декорация».[1906]1906
  Там же. С. 59 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] С народным обрядовым ряженьем со сменой пола и возраста, когда на Святки или второй день свадьбы молодые мужчины традиционно рядились горбатыми старухами в лохмотьях, а женщины – бородатыми стариками с клюкой, соотносится травестийная фигура – первоначально в пьесе это «Граф Остерман, кабинет-министр иностранных дел», а потом – «девица Остерман».[1907]1907
  Там же. С. 9, 36.


[Закрыть] Аналогично в роли ряженого выступает «Ушаков, правитель канцелярией тайных розыскных дел»,[1908]1908
  Там же. С. 9, см. также с. 70.


[Закрыть] который хватает дураков на месте преступления, переодевшись императрицей Анной Ивановной в ее спальне, но в кольчуге под одеждой. В исторической реальности Андрей Иванович Остерман (1686–1747) – уроженец Вестфалии, на русской службе с 1703 г., российский дипломат и фактический руководитель внутренней и внешней политики при императрице Анне Ивановне, Член Верховного тайного совета, граф с 1730 г., сослан Елизаветой Петровной в Берёзов в 1741 г.[1909]1909
  См.: Советский энциклопедический словарь. С. 946.


[Закрыть]

Имажинизм как «поэтическое ряженье»

Особенности имажинизма как литературной школы позволяют рассматривать его в ракурсе своеобразного «поэтического ряженья». По мнению И. Г. Эренбурга, «неправильно было бы думать, что Есенин обманывал или, если угодно, мистифицировал других; часто он разыгрывал самого себя; различные чувства, обуревавшие его, требовали формы, и тогда он уступал себе: из тоски делал программу, из душевного смятения – литературную школу».[1910]1910
  Эренбург И. Г. Указ. соч. С. 589.


[Закрыть]

Ритуализация анализируемого рисунка отвечала общей идее литературной игры и создания собственной маскарадно-шутовской биографии. Известен псевдоним В. Г. Шершеневича – Георгий Гаер [1911]1911
  См.: Мариенгоф А. Б. Роман без вранья. С. 322.


[Закрыть] (то есть шут). О его литературной манере писал критик В. Л. Львов-Рогачевский: «…где непосредственное творчество подменено фокусничеством, хитрой механикой выкрутасов и вывертов, там мы узнаем гаерское лицо…».[1912]1912
  Львов-Рогачевский В. Л. Указ. соч. С. 32.


[Закрыть] В. Г. Шершеневич намеренно надевал шутовскую маску и заявлял об этом устами лирического героя: «Жил, мол, эдакий комик святой» («Сердце частушка молитв», 1918) и «Бесшабашный шут» («Слезы кулак зажать», 1919); утверждал – «Нам, поэтам, сутенерам событий, красоты лабазникам, // Профессиональным проказникам, // Живется дни и года // Хоть куда!» («Принцип мещанской концепции», 1918); призывал – «Давайте устроимте в каждой строчке // Кооперативы веселья» («Кооперативы веселья», 1919); видел «Дурацкий колпак – небосклон» («Ангел катастроф», 1921).[1913]1913
  Поэты-имажинисты. С. 93, 106, 95, 90, 111 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] В воспоминаниях «Великолепный очевидец» (1934–1936) В. Г. Шершеневич пояснял (речь идет еще о преды-мажинистском периоде): «Мы с первых дней поняли, что слушатель не будет слушать серьезного доклада. Истину можно преподносить только в шутовском окружении. Я стал шутить и острить. От этой привычки я не могу отделаться и теперь».[1914]1914
  Шершеневич В. Г. Великолепный очевидец. С. 536 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] Говоря о новой литературной школе, В. Г. Шершеневич изъяснялся подобным шутливым образом, обряжая в клоунаду серьезные философские посылы: «Возвещая внешне правильные поэтические лозунги, имажинисты на каждом шагу оказывались в положении клоуна, который “все делает наоборот”».[1915]1915
  Там же. С. 552 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть]

А. Б. Мариенгоф характеризовал друга: «Жонглирует словами Шершеневич, // И чудится, что меркнут канделябровые свечи, // Когда взвивается ракетой парадокс» («Друзья», 1921).[1916]1916
  Поэты-имажинисты. С. 252 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] По другому поводу А. Б. Мариенгоф дважды вариативно цитировал фразу из арии Канио из оперы Р. Леонкавалло «Паяцы» в поэме «Магдалина» (1919): «Смееее-й-ся, па-яяц?» – и объяснил – «Поэт, Магдалина, с паяцем // Двоюродные братья: тому и другому философия // С прочим – мятные пряники!» и «Новым молюсь глазам, шут».[1917]1917
  Там же. С. 212, 214, 219 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] Рюрик Ивнев мотивировал свой выход из группы в 1919 г., «не согласный с тогдашней практикой имажинистов, выражавшейся в их выступлениях, которые носили балаганный характер».[1918]1918
  ГЛМ. Ф. 372. Оп. 1. Ед. хр. 257. Л. 4. – Ивнев Рюрик. Мемуары. Т. VII («Москва. 20–21 гг.»). <…> Первоначальный вариант. [1940-е] 1942 г. Автограф. 65 л.


[Закрыть]

Но и эстетическую сущность имажинизма его основатели и теоретики понимали в духе «смеховой культуры». В. Г. Шершеневич в «2×2=5. Листы имажинизма» (1920) подводил «философское обоснование» новоявленной литературной школе: «Имажинизм есть крестовый поход в Иерусалим Радости, “где в гробе господнем дремлет смех”. <…> Имажинизм таит в себе зарождение… общечеловеческого идеализма арлекинадного порядка».[1919]1919
  Шершеневич В. Г. 2х2=5. С. 18.


[Закрыть] Для анализа схематичного рисунка с могилкой в суждении В. Г. Шершеневича важно наложение идеи мистерии смеха на погребальную символику.

Стремление имажинистов, и особенно Есенина, ритуализировать обыденную жизнь, придать обрядовый характер повседневным событиям подметил Рюрик Ивнев: «…он ужасно любил всякие ритуалы: ему нравились переговоры, совещанья, попросту говоря, все это его забавляло…».[1920]1920
  ГЛМ. Ф. 372. Оп. 1. Ед. хр. 257. Л. 10. – Ивнев Рюрик. Мемуары. Т. VII («Москва. 20–21 гг.»). <…> Первоначальный вариант. [1940-е] 1942 г. Автограф. 65 л.


[Закрыть] Обрядовость имажинизма отчасти заключалась и в разнообразных приемах саморекламирования, которые также были замкнуты на литературную игру. Всеволод Иванов вспоминал о Есенине: «…он тогда исповедовал ту же самую религию “рекламизма”», которая являлась для него «баловством, шуткой, производила впечатление необоримого веселья»; поэт заявлял – «Я пишу для того, чтобы людям веселее жилось, поэтому я хочу обратить на себя внимание».[1921]1921
  Иванов В. В. О Сергее Есенине // О Есенине. С. 145, 146.


[Закрыть]

И. В. Павлова указывает: «…пародийность имажинистской поэзии как одна из ведущих форм иронического осмысления действительности. Пародия обнаруживает свою двойственную натуру: обращение к традиции предшественников оборачивается развенчанием ее ценности. // Идея освобождения искусства от всевозможных канонов и догм теоретически верно связывалась имажинистами со смеховым, карнавальным началом, позволяющим воспроизводить целостность при раздробленности и смешении составляющих ее частей».[1922]1922
  Павлова И. В. Указ. соч. С. 197.


[Закрыть]

Создание группы имажинистов было обусловлено и молодостью участников, созидательным задором юности: в 1919 г. Шершеневичу было 26 лет, Кусикову – 25, Есенину – 23, Мариенгофу – 21 год. Новых сотрудников – Ивана Грузинова, Николая Эрдмана, Матвея Ройзмана – Мариенгоф называл «молодым поколением имажинистов».[1923]1923
  Со слов Рюрика Ивнева – см.: С. А. Есенин в стихах и жизни. С. 241.


[Закрыть] Н. Н. Никитин вспоминал: «Двадцатые годы. Все мы были молоды. Очень молоды. И не знали писателей моложе нас».[1924]1924
  Сергей Есенин в стихах и жизни. С. 425; О Есенине. С. 219.


[Закрыть] Себя имажинисты ощущали вполне взрослыми, маститыми литераторами. А. Б. Мариенгоф вспоминал о себе 22-летнем: «Друзья знали, что я даже год тому назад бледнел от злости, когда в статьях или на диспутах меня называли “молодым поэтом”».[1925]1925
  Мариенгоф А. Б. Мой век, мои друзья и подруги. С. 98.


[Закрыть] Когда после объявления Есениным группы распущенной он, тем не менее, намеревался создать альтернативную, Рюрик Ивнев привел «возрастной» контраргумент: «Я ответил ему, что группы и школы можно образовывать только до двадцати пяти лет, а после этого возраста можно оказаться в смешном положении».[1926]1926
  С. А. Есенин в стихах и жизни. С. 243.


[Закрыть] И Есенин согласился!

К этимологии «м’ордена»

В придуманном шутливом словечке «м’орден» одновременно уместилось несколько смыслов, окказионально придуманных имажинистами и соединенных между собой лишь графически: 1) фонетически скрестились два не связанных в обычном словаре слова-понятия: морда и орден; 2) сокращение «м» от «московский» – в противовес петроградскому как более позднему по времени возникновения – октябрь 1922 г. – и вторичному; 3) со скрытой аллюзией на «масонский орден»; 4) с восхождением графики к иностранному написанию с апострофами, что особенно характерно для французского языка; 5) с косвенным указанием на семантику смерти – русское «мор», французское «morte» и т. д.

У петроградских имажинистов существовали типографские бланки с надписью на трех языках – русском, французском и английском: «ВОИНСТВУЮЩИЙ орден имажинистов / L’ordre belliqueux des poкtes imaginistes / The martial order of imaginistes poets / RUSSIE».[1927]1927
  ИМЛИ. Ф. 299. Оп. 1. Ед. хр. 9. Приложение.


[Закрыть] У московских имажинистов имелся штамп: «АССОЦИАЦИЯ ВОЛЬНОДУМЦЕВ / поэты, композиторы, художники».[1928]1928
  Там же. Ед. хр. 14. – Машинопись с автографами-подписями.


[Закрыть] Канцелярские штампы имажинистов пародировали одновременно масонские языковые клише и советские канцеляризмы, отражающие иерархическую структуру общества: «Отдел президиума / 10 августа дня 1921 г. / № 2314 / Москва, Тверская 37 / В ПРЕЗИДИУМ ВСЕРОССИЙСКОГО СОЮЗА ПОЭТОВ / И. В. Грузинову / Циркулярно / Центральный Комитет Ордена Имажинистов настоящим извещает Вас, что Сергей Спасский исключен из Ордена Имажинистов, а потому 1) ЦК никакой ответственности за Спасского на себя не принимает; 2) предлагает не анонсировать Спасского на афишах, как имажиниста. / Члены Президиума А. Мариенгоф, В. Шершеневич, А. Кусиков. / <Круглая печать> Ассоциация Вольнодумцев / Разр. нар. ком. по просвещ.».[1929]1929
  Там же. Ф. 299. Оп. 1. Ед. хр. 14. – Машинопись с автографами-подписями.


[Закрыть]

Литературовед Н. И. Шубникова-Гусева усмотрела переплетение тройной семантики: «Сокращение – М’орден – также основано на игре разных смыслов – мор – повальная смертность или м<асонский>, м<осковский> орден».[1930]1930
  Шубникова-Гусева Н. И. Поэмы Есенина. С. 577.


[Закрыть]

Грубоватая семантика слова «м’орден» влечет за собой домысливание контекстной ситуации: морда – мордобой – побоище… И. Г. Эренбург точно вскрыл внутреннюю нацеленность литературной школы на вызывающее соперничество: «Есенин любил драки; и как в гимназии “греки” дрались с “персами”, так он охотно пошел к имажинистам, чтобы драться с футуристами».[1931]1931
  С. А. Есенин в стихах и жизни. С. 214; О Есенине. С. 594.


[Закрыть] Ему вторил В. А. Рождественский: «Здесь он нашел себе место в яростно закипавшей жизни московских литературных кругов и в эпоху нэпа стал во главе московских имажинистов, разделяя скандальную известность завсегдатаев кабачка “Стойло Пегаса”. <…> Но в этот период свойственный Есенину полемический задор и соблазнительная возможность лишний раз скрестить меч с противниками бросали его в самую гущу литературных схваток; он же именовал приемы состязаний имажинистов с противниками “литературным ушкуйничеством”.[1932]1932
  Рождественский В. А. Указ. соч. С. 292.


[Закрыть] Действительно, А. Б. Мариенгоф призывал: «Ушкуйничать поплывем на низовья // И Волги и к гребням Урала» («Я пришел к тебе, древнее вече…», 1919).[1933]1933
  Поэты-имажинисты. С. 202.


[Закрыть]

По наблюдению В. Г. Шершеневича, «личные и принципиальные счеты кончались легким поэтическим мордобоем. Поэты дерутся часто, но легко, и через неделю забывают о пощечине».[1934]1934
  Шершеневич В. Г. Великолепный очевидец. С. 612 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] В. А. Рождественский передавал слова Есенина: «…была Москва, шумные, пестрые, сумасбродные годы литературного нэпа. Молоды мы были, озорничали в свое удовольствие. “Стойло Пегаса”… дым коромыслом… Многое у нас шло от злости на поднимающее голову мещанство. Надо было бить его в морду хлестким стихом, непривычным ошарашивающим образом, скандалом, если хочешь, – пусть чувствует, что поэты – люди беспокойные, неуживчивые, враги всякого болотного благополучия».[1935]1935
  Рождественский В. А. Указ. соч. С. 302 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть]

Лексема «морда» и ее дериваты были в ходу у имажинистов. В. Г. Шершеневич беззлобно называл: «кривомордый Давид Бурлюк».[1936]1936
  Шершеневич В. Г. Великолепный очевидец. С. 516.


[Закрыть] А. Б. Мариенгоф вспоминал: «Двух других девушек мы ласково называли “мордоворотиками”».[1937]1937
  Мариенгоф А. Б. Мой век, мои друзья и подруги. С. 245. См. также: С. 326.


[Закрыть] Среди имажинистов высоко ценились лозунги типа чеховского эпиграфа к сборнику «Покупайте книгу, а не то в морду!»[1938]1938
  Там же. С. 120.


[Закрыть] (об этом упоминает А. Б. Мариенгоф). Про художника Дид-Ладо писал А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья»: «В СОПО читал доклады по мордографии…».[1939]1939
  Мариенгоф А. Б. Роман без вранья. С. 322.


[Закрыть]

Однако есть еще один, завуалированный, но более важный смысл – сущностный смысл поэтики имажинизма: морда – физиономия – лицо – лик (когда морда оказывается воплощенным результатом при стремлении к недосягаемому идеалу-Лику). Сохранилось «Заявление» о выходе А. Мариенгофа 15 мая 1921 г. из Всероссийского союза поэтов на основании – «Неприемлемость для меня лично той внутренней физиономии, какую имеет союз».[1940]1940
  ИМЛИ. Ф. 299. Оп. 1. Ед. хр. 13. – Автограф (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] В трактовке Г. В. Адамовича, в отношении Есенина: «единый образ поэзии – Лик, как сказали бы символисты, к нему ближе. Каждая строчка стихотворения мучает его своим несовершенством, своим убожеством».[1941]1941
  С. А. Есенин в стихах и жизни. С. 139.


[Закрыть]

Лексема «морда» (и даже ее производные) типична для творчества Есенина: «Мордой месяца сено жевать» (I, 148 – «Закружилась листва золотая…», 1918); «Лошадиную морду месяца» (II, 73 – «Пантократор», 1919); «Что ты смотришь так синими брызгами, // Иль в морду хошь?» (I, 171 – «Сыпь, гармоника! Скука… Скука…», 1923); «Скуломордая татарва» (III, 34 – «Пугачев», 1921).

У А. Б. Мариенгофа эта лексема встречается в адресованном Есенину стихотворении: «По морде сапогом»[1942]1942
  Поэты-имажинисты. С. 280 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] («Не раз судьбу пытали мы вопросом…», 30 декабря 1925).