Текст книги "Городищенский дневник. Записки деревенского обывателя"

Всяк живой смерти боится.

Та беспомощность и суетливость, с которой мы все в нашей стране носимся в поисках общей идеи, вполне закономерны, на мой взгляд. Вот уж воистину, «трудно искать черную кошку в темной комнате, особенно когда ее там нет». Думаю, что все трудности взаимопонимания по этому поводу связаны с тем, что мы как-то боимся дать себе честные ответы всего на пару вопросов, которые четко и ясно формулируются в голове у каждого мало-мальски здравомыслящего человека в российском обществе. Вместо этого мы пытаемся объединиться то вокруг борьбы с коррупцией, то с официальной властью – как-то уж очень ее демонизируя и приписывая ей какие-то особые тайные, далеко идущие замыслы, которых у нее не может быть в наших условиях по определению. Все это не может продвинуть вперед построение гражданского общества (не очень жалую это словосочетание, но другого просто не придумано), а это единственное условие выживание России как целостного государства.

А вопросы эти очень просты. Строим ли мы государство, где признается единая нация – российский народ, и любые наши этнические, культурные, религиозные особенности должны постепенно нивелироваться, то есть, строго говоря, продолжать линию большевиков, но с частной собственностью, многоукладной экономикой, стиранием границ между русскими и чеченцами, городом и деревней и т. д. Или признаемся себе и друг другу, что принадлежим к разным народностям, объединенным когда-то в единую империю под руководством царской династии Рюриковичей, где каждый народ включался в состав империи не всенародным голосованием, а в результате договора царя и правителя каждого из тех многочисленных племен и княжеств, потомки которых и живут в современной России. Причем все тонкости: мирным путем или в результате военных действий – не имеют абсолютно никакого значения. И все наши базовые различия мы хотим сохранить, культивировать, но не распадаться на 180 государств на этом бескрайнем Евразийском пространстве, а выработать общее, единое для всех граждан законодательство, строго его придерживаться и строить новое государство уже на абсолютно новых принципах, без всякой ностальгии по монархическому прошлому. Иначе, все это напоминает сумасшедший дом, и примеры этого безумия в политике и головах власть предержащих можно приводить до бесконечности. Хочется обратить внимание на один из них.

Это очень активное внедрение в массовое сознание идеи реставрации монархии. Попутно заметим, что, при всех соболезнованиях семье покойного Б. А. Березовского, есть некоторый плюс, что финансирование этого «тренда» закончено. Ярко живописуя пасторальные картины идиллических отношений добрых монархов прошлого и счастливо покорных народов Российской империи, авторы «заказухи» как-то невзначай вычеркнули из школьной программы рассказы И. С. Тургенева «Му-му» и Л. Н. Толстого «После бала», повести А. С. Пушкина «Дубровский» и «Капитанская дочка». Да, они забыли сообщить современным обитателям нашей страны, что таких понятий как социологические опросы, свободная пресса и всенародное голосование в те времена не существовало, а жизнь любого жителя России (от князя до батрака) не стоила ничего – о судьбах Андрея Курбского, княгини Урусовой и боярыни Морозовой, знаменитых декабристов знают практически все. В государстве была только одна семья, которая охранялась как зеница ока – это семья правящей династии. Скаковая лошадь, породистая борзая, античная ваза стоили больше и ценились выше, чем любые «насельники» этого бескрайнего евразийского пространства. Если народ вдруг, чудесным образом, проголосует за этот вариант, то из страны сразу уедут люди, для которых рабство неприемлемо, а всем остальным придется смириться с тем фактом, что они и их дети больше не будут получать образование, лечиться, читать книги и ходить в театры и музеи, так как все профессионалы в данных сферах жизнедеятельности просто исчезнут – они эмигрируют. Некому будет проектировать и строить дома, «генерировать» новые научные идеи. В стране останутся только работники Управления делами Президента РФ, платные осведомители и обитатели «богаделен», в широком смысле этого слова. Это единственный вариант развития после реставрации монархии в современной России. Но так как последствия такого шага будут очевидны, то все уехавшие через какое-то время вернутся, но это будет уже совсем другая страна и совсем другая история.

Так что выбор у всех нас не велик – как я уже заметила, есть всего два пути. Но в любом случае мы должны быть очень внимательны к особо нагнетаемой истерии последнего времени, связанной с межнациональными конфликтами. Это чистейшей воды провокация, попытка развязать в России гражданскую и межнациональную войны.

Я думаю, нам надо честно сказать, что все мы, живущие в России, очень разные: семейный уклад, религия, культура, табу и этические нормы, и т. д. Пытаться оценивать друг друга в понятиях «что такое хорошо, что такое плохо» – это заведомое самоубийство для всего общества. Мы должны хорошо понимать: если наши многочисленные народности существуют на протяжении длительного времени и сформировали свое особое, узнаваемое среди других лицо, значит в каждом из наших народов есть своя элита, свои лучшие (и, увы, худшие) представители, свой потенциал для дальнейшего развития. Как, на каких условиях мы будем договариваться о совместном проживании – это, на мой взгляд, и есть самый сложный и самый актуальный вопрос современности в нашей стране. Все остальное будет только приложением…

Добро не лихо, бродит по миру тихо.

Последние дни в сети появились статьи на две разные темы: это рассуждения о своей «русскости» и сплошные восторги по этому поводу и многочисленные жизнеописания автобиографического характера. Спешу поддержать «тренд» и соединяю эти два направления.

Первый раз суждение о своей национальности я услышала в Польше. Пожилой господин, поинтересовавшись, откуда родом мои родители, удивленно произнес: «Какая же Вы русская?!». Я даже слегка обиделась. Это был 1992 год, мой первый выезд за границу. Но лиха беда начало. На Кипре меня принимали за француженку и (внимание!) полячку. В Англии и Дании – за немку или итальянку. Ирландцы были, как всегда, уверены в своей правоте и ни минуту не сомневались, что мои предки родом с изумрудного острова. Один дублинский таксист, выяснив, что я родилась в России (он так и спросил: «Где Вы родились?»), заметил: «Мы ирландцы, как цыгане, нас даже до России донесло». Единственной страной, в которой точно определяли мою национальность, была Швеция – по чисто «лингвистической» причине. Свое имя «Лена» я произносила безукоризненно, но не была шведкой, а в Европе есть только один народ, который может артикулировать так же, как и свеи – это русские. Но особое веселье я испытала в тот момент, когда глава нашей сельской администрации, прописывая меня в моем же, только что купленном доме в Городище, заполняя какую-то свою ведомственную анкету, поинтересовалась, русская ли я. На дворе стоял 2011 год, и вопрос был даже не о том, какой я национальности в принципе, а формулировался четко: «Вы русская?». Я не стала рассказывать ей свою родословную, так как по своему опыту знаю, что с любыми российскими чиновниками надо разговаривать предельно не сложными предложениями. Просто пояснила, что мой прадед (дед моей матери по матери) Ковалев Роман Игнатьевич со своей женой (которая была младше его на 13 лет), восемью дочерями (старшей – 23, младшей – 7), одним сыном и единственной наемной работницей, которая в тот момент числилась в бегах, – согласно переписи осени 1917 года – проживал на хуторе Хорошково, Мстиславского уезда, Могилевской губернии (что в 2-х километрах от того места, где мы с ней в тот момент сидели). В переписи он числился как белорус. В хозяйстве имелось: надельной земли – 4 десятины, товарищеской купчей земли – 7 дес.; однолемешных плугов – 2; лошадей – 2, крупного рогатого скота – 5, овец – 10; свиней – 6, курей – 4. Кратко пояснила также, что у другого моего прадеда (опять-таки деда моей матери, но уже по отцу) – Столярова Федора – было, с точностью наоборот, 8 сыновей (мой дед Григорий Федорович был старшим и умудрился родиться еще при Александре III) и одна дочь, и проживал он чуть дальше – километрах в 10-ти от того места, где мы с ней в тот момент сидели – на хуторе Малые Хутора (в деревне, к которой относился этот хутор, к слову сказать, в конце XVIII века, во время присоединения этих земель от Царства Польского к Российской империи, был даже «кармалицкой костел»). Я не стала ей пояснять, что в той самой деревне Городище (где мы с ней в тот момент сидели), в те же стародавние времена числившейся селом, согласно «Экономическим примечаниям», имелась «церковь унияцкая деревянная во имя Покрова Пресвятыя Богородицы». Так как сама глава администрации была аккурат из этих же мест, я задала ей встречный вопрос: «А Вы русская?». Так мы совместными усилиями заполнили нужную анкету, и я была прописана. Я не стала осложнять ее жизнь – и без того нелегкую после моего появления в здешних местах – рассказами о дедах моего отца. Но они так же заслуживают особого внимания. Благо они проживали совсем не далеко от Городища (ныне Смоленская область) – в соседней Брянской области. Во времена их жития-бытия наше государство называлось (кратко) Российская империя; село Крупец – родина моего отца и его дедов – располагалось в Севском уезде Орловской губернии. В адрес-календаре за 1915 год отец моей бабушки – Филин Семен Савельевич – указан как ответственный по своему селу за поставку лошадей на фронт Первой мировой войны. Человеком он был серьезным, церковным старостой сельской церкви, по рассказам бабушки, в доме часто собирались не только священники местной церкви, но и священнослужители Плащанского монастыря (располагавшегося рядом, закрытого при Советской власти, восстановленного ныне). К слову сказать, все члены семьи моего отца, согласно воспоминаниям моей тетки – главного архивариуса семьи Воронковых – были крещены именно в этом монастыре. Другой мой прадед – Максим Иванович Свешников (по отчиму – Воронков), был рожден рядом – на хуторе Холмецком, в те времена входившем в так называемые дворцовые владения. Именно ему я обязана родством с известным русским родом дьяков и подьячих Свешниковых. Его жена – Акулина Ивановна Селяфонова, не менее замечательная личность, была расстреляна на пороге своего собственного дома немецким автоматчиком во время угона населения так называемой Локотской республики, на территории которой во время войны располагалось родное село моего отца. Вся его семья, кроме старшего брата Василия, оказалась в Германии, моя прабабушка уйти отказалась…. Ей я так же многим обязана, в том числе родством со многими Селивановыми, Селяфонтовыми, Силуановыми, и другими жителями России, носящими ныне самые разнообразные фамилии. Семья моего отца так же оставила мне «в наследство» родство с Рюриковичами, которые, по мнению ряда специалистов, сохранились в Российском государстве на начало XX века только в крестьянских родах. По невероятной «игре случая», владельцы Хиславичей (к которым относится родина моей матери, ныне моя любимая деревня Городище) Салтыковы приходятся мне родственниками именно по отцу. Интересно, если бы я все это рассказала главе администрации, когда она меня прописывала, пошло ли бы это «в зачет» моей русской национальности?

Дав краткое описание той части моей родословной, которая заканчивалась перед началом XX века, то есть перед концом собственно русской цивилизации как таковой, и подтвердив тем самым свое право называться русской, хотелось бы несколько слов сказать о себе лично.

У меня отвратительный характер, так, по крайней мере, думает огромное количество людей. Я упряма, всегда добиваюсь того, что хочу – всеми возможными способами: строго говоря, моя цель оправдывает средства. Я долго запрягаю, семь раз отмериваю, не говорю «гоп» – но быстро езжу, один раз отрезаю и всегда сначала перепрыгиваю. Я не верю никому на слово и всегда проверяю людей по их делам. Меня не трогают людские слезы. Я понимаю людей без слов, и сама умею хранить молчание. Я никогда не сдаюсь и всегда ищу выход из любого положения. Меня абсолютно не интересует чужое мнение ни обо мне, ни о ком бы то ни было еще. Я не контролирую никого из своих близких, так как считаю это совершенно бессмысленным и бесполезным занятием. Меня невозможно купить или соблазнить посулами – я не верю обещаниям. У меня, таким образом, действительно отвратительный характер. Но на свете найдется с десяток людей, которые готовы терпеть меня даже такой, лишь бы я была рядом. Сама же, из всего человечества, я люблю только двух мужчин (один из них мой сын, мне с ним интересно, а второго – просто люблю) и одну женщину (она – друг). И это делает мою жизнь абсолютно счастливой. Являются ли все вышеперечисленные характеристики моей личности чертами национального русского характера, я не знаю. Но если кто-то сможет найти в России более русского человека, чем я – то пусть он в меня чем-нибудь бросит, я – не обижусь…

Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

Последние два года в информационное пространство, в котором мы (увы) вынуждены все жить, наряду с неизбежными персонажами современной пьесы (президентами, министрами, певцами, актерами, проходимцами и жуликами всех мастей), все чаще стали попадаться борцы за свободу слова и голых задниц в Интернете, или, как я их называю, продолжатели старой песни о главном «Хочу все знать». Как архивист, вынужденный в силу профессиональных обязанностей знакомиться с биографиями огромного количества людей, причем с самой худшей их стороной – так, к сожалению, устроены исторические документы – я с сочувствием отношусь ко всем тем, кто так же как я «обречен» копаться в чужом грязном белье. Помогает мне не впасть в мизантропию природный оптимизм, чувство юмора и, прошу прощения, достаточно равнодушное отношение к людям вообще (что есть, то есть). Возможно, я бы не очень обратила внимание на всех этих лондонских и шереметьевских «сидельцев», но уж очень удивил меня один из них, выступивший с обвинением людей, ни много ни мало, в трусости – что привело нашего новоявленного Прометея к общему разочарованию во всем человечестве. Как пелось в старой песне, «Я вам не скажу за всю Одессу», но несколько предложений от себя лично все же сформулирую.

Как самый обычный обыватель, я знаю о деятельности спецслужб и всевозможных разведок ровно столько, сколько знают все нормальные люди в мире – из романов Тима Себастиана, из фильмов о Джеймсе Бонде и Штирлице и из анекдотов советской поры про искусствоведов в штатском. Если бы не круглосуточная публичность Владимира Вольфовича и не гневные филиппики Валерии Ильиничны в адрес «кровавой гэбни», я вспоминала бы об их существовании от силы раз в десять лет, читая Ле Карре во время вынужденного безделья или постельного режима при эпидемии гриппа. Иными словами, мои представления об этой стороне мироздания до недавней поры соответствовали действительности так же, как сюжеты романов Толкиена описывают реальные исторические события на евразийском пространстве. Я не знаю, читал ли господин А-ж рассказ Ф. М. Достоевского «Бобок» или литературоведческий труд М. М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» (боюсь, что нет, иначе, откуда бы у него было столько свободного времени, да и обвинения, выдвинутые ему шведскими властями, так же не характеризуют его как любителя коротать время за книжкой), но сюжет небольшого рассказа великого писателя XIX века как нельзя лучше характеризует все бурную деятельность современных «правдолюбов и правдорубов» по улучшению человечества. Фраза «давайте заголимся» стала просто лозунгом дня, диагноз «вуайеризм» можно смело вычеркивать из учебников по психиатрии, просмотр порнофильмов скоро станет новой сертифицированной профессией. Мне лично интересно только одно, искренне ли эти люди считают, что знания о том, кто и как из «сильных мира сего» ковыряется в носу, что думает о своих друзьях и врагах, с кем изменяет жене и чем наполняет содержимое своего ночного горшка, так уж действительно интересны людям, подавляющее большинство из которых живет в нищете и антисанитарии. Тем более, я сомневаюсь, что эта «разоблачительная» информация впечатлит тех, кто населяет дворцы: они предпочитают изящные искусства и хороший коньяк. В чем я ни мало не сомневаюсь, так это в том, что – при современных средствах связи (спутниковая, мобильная и проч.) – наши новые Прометеи, после того, как покинут свои убежища на разных концах Европы, проживут ровно столько, сколько уйдет времени у того, кто нажмет на курок. Ничего личного. Просто у всех очень разные представления о свободе слова.

Какие же выводы для себя можем сделать мы все, обычные обыватели, мало интересующиеся сварами спецслужб и судьбами человечества, и больше думающие о себе и своих близких. Наверное, следующие: спокойные времена явно заканчиваются, начинается очередная «перезагрузка», колода тасуется, все тузы и шестерки перемешиваются, и игра начинается заново. Время снова учить детскую считалочку: «На золотом крыльце сидели: царь – царевич, король – королевич, сапожник – портной…». Так что вывод по существу один: держать ухо востро и не поддаваться на провокации. Ну и – учиться, учиться и учиться…

Да, я не знаю, почему аборигены съели Кука, но у меня, конечно, есть своя версия: он подсмотрел в щелочку, чем вождь племени занимался в палатке со своей женой, а потом честно поделился этой информацией с аборигенами, за это они ему и отплатили «добром». Современный житель далекого континента мог бы продумать и такой вариант развития событий – все-таки образованный человек.

Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет.

Немного найдется в России людей, прочитавших такое количество жалоб, как я. И это случилось только по одной причине: мне посчастливилось работать в архиве (-ах) и писать диссертацию по документам XVIII века. Надо заметить, что архивные документы обладают одним очень коварным свойством, и в первую очередь для историков. Им по наивности кажется, что уж если они пишут свои книги и статьи на основе архивных материалов, то это делает их исследования и выводы научно обоснованными и однозначно верными. Как архивист, хочу заметить: «Это – заблуждение», и для этого у меня есть очень веские основания. Помимо таких общеизвестных вещей, как: тенденциозность и декларативность многого из документного наследия прошлого, свойственные конкретной эпохе и соответствующей ей идеологии; массовое уничтожение «неудобных» для власти и отдельных людей бумаг; часто неверное толкование смысла тех или иных слов и выражений, связанное с псевдо-понятностью и многозначностью русского делового языка (тема моих научных исследований, поэтому могу писать много об этом); и прочая, и прочая…. Но есть еще один немаловажный фактор, если речь идет о научных исследованиях, в которых задействуются большие «объемы» архивных документов. Значительная часть заархивированного в разные эпохи материала – это жалобы, доносы, судебные расследования, переписки по поводу неудовлетворительного состояния дел в той или иной области человеческой жизнедеятельности. Люди вообще редко пишут друг о друге что-то хорошее. Например, никто не напишет участковому: «У меня такой хороший сосед: он все время трезвый и поет романсы Чайковского исключительно тихим голосом»; или известный блогер вряд ли разразится панегириком в адрес Путина – какой он после этого будет блогер. И если будущие историки, которые таки доживут до этого будущего, захотят воссоздать в своих учебниках полную картину нашего времени, боюсь, кто-то из старших школьников опять скажет эту сакраментальную фразу: «России как-то очень не везло», и здесь можно вставить любое дополнение: с царями, генеральными секретарями, президентами, патриархами… и далее по списку. И бедный учитель истории будущего снова вздохнет: «Вас послушать, так складывается ощущение, что в истории России орудовала компания двоечников» (фильм «Доживем до понедельника» – forever!).

В основе моей кандидатской диссертации лежали церковные документы XVIII века. В процессе ее написания мною было прочитано порядка 10 000 скорописных документов соответствующего архивного фонда, составлена опись на первые 574 дела, где некоторые заголовки могли занимать целый лист, так как в самом объемном фолианте насчитывалось 936 листов, и это не считая большого количества документов, просмотренных мною в других фондах и в других архивах. Уникальность моей ситуации как архивиста заключалась в том, что я работала не только с документами исторического архива (дореволюционными), но и с самыми разными делами советского периода: начиная от документов гражданской войны, заканчивая личными делами руководителей «партии и правительства» областного масштаба, отложившимися в местном, бывшем уже, «партархиве». Как правило, в архивной службе – это две разных специализации. Вследствие этого всего, исторический процесс в России для меня представляется как непрерывная цепь последовательно происходящих событий, что всегда дает совершенно особое «видение мира», отличающееся от тех искусственных «конструкций», которые принято именовать историей России.

Так, отношения Русской православной церкви и современного ей общества – на каждом витке исторического развития государства – это не просто отдельные постановления Соборов или указы монархов, отлучения от Церкви отдельных ее членов и «фронда» детей дьячков и священников в XIX веке, современные взаимные упреки в алчности и сребролюбии, с одной стороны, и в богохульстве и разврате, с другой. Христианство в России для любого, даже самого завзятого самопровозглашенного атеиста – это неотъемлемая часть его жизни, как бы он это ни отрицал. Хотя бы потому, что Церковь все равно молится за спасение его души, и он это знает. Только осознавая эту неразрывную связь, можно и предъявлять друг другу вполне обоснованные претензии.

В церковных документах XVIII века, сохранившихся в архивных фондах Сибири и Урала, таких претензий было даже побольше, чем сейчас. Священники жаловались в духовное правление: на то, что казачьи атаманы не дают им возможности для наложения епитимий на провинившихся прихожан; крестьяне массово уходят к раскольникам и не принимают их треб, отсюда у церкви совсем нет доходов (а на что тогда жить клиру?); на непристойное поведение мирян. Последние, в свою очередь, не отставали: жалобы на священников были необычайно разнообразны и носили характер доносов. Где-то пономарь излишне выпил на Пасху, где-то священник, по мнению прихожанина, был не очень усерден при выполнении треб. Но как только по какой-то уважительной причине в селе или крепости не было церкви (многие были сожжены во время Пугачевского восстания), где-то долгое время отсутствовал священник – в духовное правление тут же шли письма («доношения») с настоятельной просьбой: построить церковь, прислать священника. Во многих случаях священник выполнял самые неожиданные функции, даже не связанные с его основой деятельностью. Самым необычным в моей архивной практике был документ, где священник выступил свидетелем при передаче денег в одной очень щекотливой ситуации: там требовалась предельная конфиденциальность, т. е. в условиях глухой уральской деревни XVIII века священнослужитель был единственным лицом, которому можно было доверять сугубо внутренние семейные тайны. Это дело опубликовано мною в журнале «Отечественные архивы» за 2007 год. Таким образом, можно было сколько угодно жаловаться на клир, но сам факт необходимости приходской церкви никогда не подвергался сомнению.

Претензии современных россиян к православной церкви нет смысла перечислять – они у всех на слуху и весьма растиражированы в СМИ. Я хочу обратить внимание хорошо образованной публики, вполне понимая ее озабоченность разными негативными фактами в деятельности отдельных иерархов Церкви: если только на секунду представить, что православная церковь исчезает из жизни России, в следующую минуту исчезнет и вся эта публика, потому что единственной преградой между тонким слоем интеллигентно-цивилизованной «общины» и языческим «морем» постсоветской страны стоит только Церковь, да и так не любимые нами всеми органы госбезопасности. Не стоит «дергать тигра за усы», как советовали китайцы. Можно сколько угодно ерничать и по поводу привоза мощей, крестов, гвоздей, обвинять священников в пьянстве и малограмотности, связях с ФСБ и прочих «смертных» грехах, но пока они хоть как-то контролируют всех этих полуспившихся теток и опустившихся мужиков неопределенного возраста, у «чистой» публики есть возможность выходить на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Для меня очень показательна судьба замечательной поэтессы и не очень счастливой женщины Марины Цветаевой. Став самостоятельной и независимой, она не смогла противостоять этой языческой стихии в провинциальной Тарусе. Ее некому было защитить в тяжелые военные годы. Все-таки, как ни оторваны мы от реальности, как ни возвышены наши устремления, какими бы оригинальными ни были наши представления о назначении христианства, желательно помнить, в какой стране мы живем…