Текст книги "Крестовый поход на Русь"

В ход военных действий вмешалась чума. Мор охватил области латгалов, ливов и эстов. Обессиленные кровопролитной войной, голодом и эпидемией латгалы и ливы заключили с эстами мир, не пригласив немцев для участия в переговорах. После заключения мира эстонские области Уганди, Сакала и Зонтагана были опустошены. По меньшей мере, шесть эстонских замков были захвачены и сожжены. Сильно пострадала от войны и Латгалия, особенно окрестности Беверина. Пострадали также земли ливов. Решающих успехов в войне не добилась ни одна из сторон. Но положение латгалов, хотя ни один их замков не был захвачен эстами, стало более опасным. Теперь против них могли встать эсты не только из Уганди, но эсты из всех земель, да еще вместе с эзельцами. Поэтому, когда речь пошла о возобновлении мирных переговоров, латгалам нужна была поддержка ордена меченосцев, епископа и Риги:

И обрадовались эсты и послали с ними своих людей в Торейду; приглашен был епископ с братьями-рыцарями и старейшинами Риги, и сошлись они с послами эстов рассудить о справедливости и о причине стольких войн.

Как неисправимого грешника судьба приводит Руссина, единственного из латгальских князей, в стан восставших против ордена ливов. В 1212 году князь восставших ливов Дабрел был осажден крестоносцами в замке. В рядах защитников ливского замка мы находим и Руссина, некогда бывшего верным другом меченосца Бертольда. Хронист, описывая гибель латгальского князя, даже вставляет в текст латышское слово draugs – друг. Руссин обращается к венденскому магистру Бертольду (Bertoldum magistrum de Wenden, draugum suum). Это-то приветствие и стоило жизни храброму латгалу:

Между тем Руссин, выйдя на замковый вал, заговорил с венденским магистром Бертольдом, своим драугом, то есть товарищем; сняв шлем с головы, он кланялся с вала и напоминал о прежнем мире и дружбе, но вдруг упал, раненный стрелой в голову, и вскоре умер.

Так судьбой было суждено Руссину погибнуть свободным латгальским князем.

Новгород и Псков в войне крестоносцев за Эстонию

К моменту начала деятельности Бертольда Венденского в Латгалии и первых походов в Эстонию взаимоотношения прибалтийских земель с Новгородом и Псковом были различными. Несомненно, прочной оставалась власть Пскова над латгалами Талавы, князья которых оказались вовлечены Бертольдом в конфликт с эстами. Как свидетельствует Генрих Латвийский, в Талаве не было собственного княжения. К талавскому князю Талибальду (Таливалдису) хронист ни разу не применяет титул «rex», а называет его «senior provincie», что ближе всего по значению к изначальному значению русского слова посадник – наместник, глава подчиненной территории. Вероятно, верховным сеньором Талавы считался князь Пскова, чьими данниками талавские латгалы были, по-видимому, еще с XII века. В том же положении псковских данников находилась и самая северо-восточная окраина Латгале – область Атзеле, которую иногда считают составной частью Талавы, иногда отдельной землей. В русских летописях эта земля и ее население именуется Очелой или Чудью Очелой (имя чудь обычно применялось русскими по отношению к эстонцам и другим финноязычным народам, но могло означать и «чужой» вообще).

О том, что к началу XIII века власть псковичей в северо-восточной Латгалии была крепкой, можно судить по свидетельству Генриха Латвийского о том, что жители этого края (видимо, прежде всего, знать) были крещены в православие. Это вряд ли было бы возможным, будь присутствие русских в этом крае номинальным или непостоянным. По-иному обстояло дело у Новгорода и эстов. Данническая зависимость восточных эстонских областей от Новгорода сводилась к нерегулярному «полюдью» новгородских князей с дружинами в эстонские земли (Унгавию и Саккалу), больше напоминавшему стихийные походы Игоря Старого за данью к древлянам в середине X века. Ни опорных пунктов, ни наместников у Новгорода в Эстонии не было. Даже традиционно новгородская крепость Юрьев (Тарту) в указанное время была свободной от какого-то ни было русского присутствия.

Походы в 1208 – 1210 гг. меченосцев Бертольда и их латгальских союзников в земли своих эстонских данников новгородцы расценивали, как банальные грабительские набеги, так как венденские братья и латгалы поначалу действовали даже вопреки официальному главе государства епископу Альберту. О первой реакции из Новгорода и Пскова Хроника Генриха сообщает под 1210 годом:

«В то же время великий король Новгорода а также король Пскова со всеми своими русскими пришли большим войском в Унгавнию, осадили замок Оденпэ и бились там восемь дней. Так как в замке не хватало воды и съестных припасов, осажденные просили мира у русских. Те согласились на мир, крестили некоторых из них своим крещением, получили четыреста марок ногат, отступили оттуда и возвратились в свою землю».

Тот же самый поход описывает и Новгородская Первая Летопись, но под 1212 годом (разница в датах возникла из-за использования источниками разных хронологических стилей): «на зиму, иде князь Мьстиславъ с новгородци на чюдьскыи город, рекомыи Медвежию голову (Отепя), села их потрати, и приидоша под город, и поклонишася Чюдь князю, и дань на них взя, и приидоша вси здрави».

Этот поход вряд ли можно рассматривать как вступление новгородского князя Мстислава Удатного в войну против Риги. И один, и другой источник говорят, скорее, о привычном рейде новгородцев за данью в Эстонию, мало чем отличающийся от тех, которые они совершали на протяжении XII века. Получив дань, войско Мстислава немедленно покидает пределы Эстонии. Немцы его совершенно не интересуют.

Уже совсем по-иному выглядят действия того же Мстислава Удатного спустя два года после похода под Отепя: «Когда великий король Новгорода Мстислав услышал о тевтонском войске в Эстонии, поднялся и он с пятнадцатью тысячами воинов и пошел в Вайгу, а из Вайги в Гервен; не найдя тут тевтонов, двинулся дальше в Гариэн, осадил замок Варболэ и бился с ними несколько дней. Осажденные обещали дать ему семьсот марок ногат, если он отступит, и он возвратился в свой землю».

Тот же поход очень близко к немецкой хронике описывает и Новгородский летописец: «Того же дня (1 февраля) иде Мьстиславъ с новгородци на Чюдь на Ереву (Гервен), сквозе землю Чюдьскую к морю, села их потрати и осекы ихъ возмя; и ста с новгородци под городом Воробиномъ (Варболэ), и да новгородци две части дани, а третьюю часть двораномъ; бяше же ту Плесковскии князь Всеволод Борисовиць со плесковици, и Торопечьскыи князь Давыдъ, Володимерь брат; и приидоша вси здраве со множествомъ полона».

Конечно, количество войска, приведенного князем Мстиславом, хронистом преувеличено. Но вызывает интерес расхождение источников по поводу причин похода. Новгородский летописец, ничего не говоря о немцах, опять рисует очередной удачный рейд своего князя за «чудской» данью, Генрих Латвийский прямо указывает, что причиной вторжения русского войска был поход в Эстонию немцев, и что русские не просто грабили эстонские области Вайгу и Гервен, а искали там сражения с ними. Кто же прав? Вероятнее всего, источники дополняют друг друга.

В 1212 году набеги на Эстонию Бертольда Венденского уже давно переросли в крупномасштабную войну. И, хотя Альберт еще не делает прямых попыток закрепиться в Эстонии, как в Ливонии и Кокнесе, вряд ли новгородский князь питал иллюзии относительно дальнейших планов агрессивного соседа. Скорее всего, на этот раз обычный поход за данью в Эстонию преследовал другую, более важную цель – сразиться с крестоносцами в генеральной битве. О том, что Мстислав стремится к встрече с немецким войском свидетельствует и то, что в поход вместе с ним идут помимо псковской еще и торопецкая дружина. Фактически в его войске представлены все верные ему на тот час вассалы из числа близких родственников. А фраза немецкого хрониста о том, что Мстислав начал поход, «услышав о тевтонском войске» вполне понятна, если новгородский князь имел желание сразиться с немцами, ему проще было сделать это на территории пограничной с ним Эстонии, а не совершать опасный рейд в глубь ливонских земель, на что он в результате так и не решился. Не найдя немецкого войска, уже покинувшего Эстонию, он переходит к обычной тактике «похода на Чудь», берет выкуп с осажденного Варболэ и отступает назад. Можно ли обвинять новгородского князя в непоследовательности или неумелом проведении операции? Конечно же, нет. Он не выступает в этом походе союзником эстов, прежде всего, потому, что ни за какой военной помощью эсты к нему не обращаются. Нет среди мотивов его похода и вступления борьбу за господство в Эстонии, что наглядно демонстрирует ход военного предприятия. Но у этого политического шага все же была вполне реальная причина, не касающаяся напрямую эстонской войны. А именно – политическая измена в его собственных рядах, произошедшая вскоре после похода на Отепя.

Политическая судьба Владимира Мстиславича

Вотчиной Владимира Мстиславича, младшего брата Мстислава Удатного, был Торопец, входивший в так называемый «домен Мстислава Великого», выделенный этим князем еще в начале XII в. из смоленских владений, чтобы он и его потомки, занимая новгородский стол, могли иметь собственные вотчины (по законам новгородской боярской «вольницы» князь не мог иметь домен в самой Новгородской земле). Скорее всего, он еще занимал торопецкий стол, в момент своего первого упоминания в летописях, когда в 1208 году совместно с новгородским посадником Твердиславом разбил на р. Ловати литовское войско. Псковское княжение он получил, вероятно, вскоре после прихода к власти в Новгороде его старшего брата Мстислава Удатного, в 1209 году[68]68
  Назарова Е. Л. Место Ливонии в отношениях между Новгородом и Псковом. 1-я четверть XIII в. С. 352


[Закрыть].

Летом того же года летопись сообщает о получении им от брата Мстислава в управление и города Великие Луки, который был ключевым пунктом на новгородско-полоцкой границе, откуда совершались литовские походы. Начало княжения Владимира в Пскове совпало с началом активной деятельности Бертольда Венденского, вовлекшего князей подчиненной Пскову Талавы в войну с эстами. Возможно, что именно это и определило позицию Владимира в последовавших вскоре за этим событиях.

Еще в 1210 г. он принимает участие в походе Мстислава Удатного на Отепя. Но в том же году Хроника Генриха говорит о Владимире уже как о союзнике крестоносцев против эстов. Описывая подготовку к походу-реваншу после поражения немцев при Имере, хронист отмечает: «Известие дошло и во Псков, бывший тогда в мире с нами, и оттуда явился очень большой отряд русских на помощь нашим». Причем, как свидетельствует источник, мир был подкреплен династическим браком – женитьбой брата епископа Альберта Теодориха на дочери князя Владимира. В средневековой международной договорной практике такие союзы считались наиболее прочными и заключались на долговременную перспективу, в отличие от обычных договоров, действовавших в течение нескольких лет. Почему так изменилась позиция Владимира, и что побудило его пойти на такой союз немцами? Несомненно, что главным условием было сохранение за Псковом прав на талавскую дань. Историк Е. Л. Назарова предположила также, что Владимиру были обещаны в данничество и какие-то восточно-эстонские земли, что, впрочем, не лишено основания, хотя и ничем не подтверждается. Был в этом договоре и мотив совместной борьбы с литовцами (напомним, время его заключение совпадает со временем возникновения «первой коалиции»). В том же 1210 году мы можем предположить и заключение мирного договора между Владимиром Псковским и Владимиром Полоцким (подписавшим тогда же мир с Ригой и вышедшим из коалиции против нее).

Приведенный псковским князем «большой отряд» принимает участие в совместном походе в эстонскую область Зонтагану. Поход был успешным: но родной Псков встретил победителя вовсе не фанфарами: вскоре после возвращения псковичи изгнали его со стола. Хроника датирует это событие февралем 1212 года. В действительности это состоялось уже в начале лета 1211-го, то есть вскоре после возвращения князя из рейда в Зонтагану[69]69
  Назарова Е. Л. Место Ливонии… С. 353.


[Закрыть]. Генрих Латвийский говорит прямо, что причиной изгнания было недовольство псковичей династическим браком дочери князя с Теодорихом, что позволило историкам увидеть в причинах его изгнания прежде всего реакцию православного духовенства[70]70
  Там же.


[Закрыть]. Однако такая причина сама по себе вряд ли имела место, учитывая, что браки между православными Рюриковичами и представителями католических стран были обыденным явлением. В Пскове, как и в Новгороде было несколько боярских партий, одна из которых и спровоцировала Владимира на союз с Ригой, добиваясь, прежде всего, большей независимости от Новгорода. Вполне возможно, что и сам князь стремился таким образом выйти из-под влияния старшего брата и сюзерена Мстислава Удатного. Но после военного участия псковского князя в войне за Эстонию, сторонники договора с немцами оказалась в явном меньшинстве. Возможно, именно военное участие Владимира в ливонских делах возмутило псковское вече.

Изгнанный Владимир бежит к своему тезке в Полоцк, а затем оказывается в Риге, где «с почетом принят зятем своим и дружиной епископа». Альберт действительно пристроил своего родственника на престижную и доходную должность. В следующем году «королю Владимиру предоставлено было судейское место зятя его Теодериха в Идумее, так как сам Теодерих отправлялся в Тевтонию». Идиллия, однако, продолжалась недолго. Уже в следующем, 1213 году русский князь стал неугоден немецкому окружению Альберта. Хронист сообщает напрямую, что «решения его не по душе были епископу рацебургскому, а также и всем прочим».

Не пришедшийся ко двору в Ливонии псковский князь-изгой был вынужден вернуться на Русь. Его судьба в короткий период пребывания на родине нам неизвестна. Возможно, он пытался вернуться на псковский стол или получить княжение в родном Торопце, где правил еще один его брат, Давыд.

Но все его надежды оказались напрасны. Все еще сидевший на новгородском столе Мстислав Удатный не смог простить брату политической измены. А само его место в Пскове было уже занято дальним родственником по смоленской династии князем Всеволодом Борисовичем (Мстиславичем).

«В следующую зиму Владимир с женой, сыновьями и всей дружиной вернулся в Ливонию, и приняли его лэты и идумеи, хоть и без большой радости, а священники Алебранд и Генрих послали ему хлеб и дары» – сообщает Генрих Латвийский. Однако давний враг Владимира епископ Рацебургский, воспользовавшись отъездом Альберта, вновь начинает интригу против него. Против князя выступил священник Идумеи Альденбрант, фактически обвинив его в мздоимстве. Князь вернул обвинение назад с угрозой: «поуменьшить богатство и изобилие» в доме обидчика, но сложившаяся вокруг идумейского судьи атмосфера крамолы и ненависти делала дальнейшее его пребывание на должности невозможным, а может, и опасным. Вскоре после описанного скандала с Альденбрантом, изгнанный всеми бывший псковский князь и бывший фогт Идумеи уже во второй и последний раз возвращается на родину.

Обстановка в Новгороде на этот раз благоприятствовала Владимиру. В конце 1215 гг. в Новгороде вспыхнула внутренняя распря. Пока князь Мстислав Удатный решал на юге судьбу киевского стола, одна из новгородских боярских партий приглашает на стол князя из суздальской династии Ярослава Всеволодовича. Вернувшийся Мстислав таким образом оказывается втянутым в усобицу суздальских князей, завершившуюся победой его коалиции в знаменитой битве при Липице 21 апреля 1216 года. Вероятно, ища союзников в этой войне, он и пошел на перемирие с вновь появившимся с повинной головой братом и простил ему прошлые грехи[71]71
  Назарова Е.Л. Место Ливонии… С.354


[Закрыть]. Повлияло на изменение позиции Мстислава и то, что нахлебавшийся вдоволь гостеприимства своей немецкой родни, Владимир вернулся из Ливонии уже ярым противником епископа Альберта и немцев. В 1215 году он, вновь при поддержке брата возвращается на стол в Псков, а в 1216 году уже принимает участие в знаменитой Липицкой битве. Генрих Латвийский пишет, что с этих пор он становится непримиримым врагом немцев, и в этом почти не ошибается. До самой своей кончины (около 1227 года) он остается противником Риги и постоянным, хоть иногда и строптивым союзником Новгорода в его начинающейся войне за Эстонию.

* * *

Итак, изначальной причиной вмешательства Новгорода в эстонскую войну в 1212 году было вовсе не борьба за сферы влияния в крае, а измена Владимира Псковского. Причем последствия этой измены крылись не только в серьезном ослаблении позиций Новгорода в Пскове, а в будущей перспективе перехода Псковской земли в вассалитет Риги.

В такой ситуации Мстиславу было явно не до Эстонии. Именно поэтому новгородский князь, на первый взгляд, безнадежно медлит с походом. Прежде чем идти на внешнего врага, ему нужно было разобраться с «пятой колонной» в лице псковского князя. Не исключено, что он сыграл не последнюю, а возможно и ключевую роль в позиции псковского веча, изгнавшего Владимира, а затем добился приглашения на псковское княжение своего союзника и ставленника. Новгородский летописец сообщает, что в походе на Варболэ в качестве псковского князя участвует уже Всеволод Борисович – двоюродный племянник новгородского князя, отца которого, Мстислава-Бориса Романовича, Мстислав Удатный всегда поддерживал в борьбе за Киев.

По поводу отношений между русскими и эстами в начальный период войны никаких сомнений быть не может. На тот момент для эстов и немцы, и русские выступают в одинаковой роли грабителей и поработителей, просто с новгородцами эстонским нобилям привычнее и проще иметь дело, так как они не покушаются на независимость эстонских земель, им нужна только дань. О том, насколько «союзны» были русские эстам можно судить по сообщению Генриха Латвийского, о событии, произошедшем во время похода Мстислава 1212 года: «Лембито (князь Саккалы) … вернулся к своему войску, и, пока русские были в Эстонии, эти пошли в Руссию, ворвались в город Псков и стали убивать народ, … русские же по возвращении нашли свой город разоренным. Из этого краткого, но емкого известия видно, что ни новгородцы не собирались выступать в войне в защиту эстов, ни эсты не считали русских своими союзниками. Отношения между ними оставались теми же, что и были до появления в крае немцев и начала войны.

Дипломатия эстов на пятом году ожесточенной войны, как свидетельствует все тот же Генрих Латвийский, сработала совершенно в ином направлении: «В это время ливам, лэттам и эстам, из-за продолжавшихся мора и голода, стали невыносимы тягости войны; они обменялись между собой гонцами и заключили мир помимо рижан»

Итак, эстонские князья договорились о мире со своими соседями ливами и латгалами вопреки желанию растравивших страшный кровавый конфликт магистра венденских братьев Бертольда и самого епископа Альберта. Иными словами, они вернули свои отношения с соседями в то состояние, в котором они находились до развязывания венденскими братьями войны. Пожалуй, это первое свидетельство существования т.н. Эстонской конфедерации, первое политическое действие, совершенное от имени всей Эстонии, а не отдельных ее земель.

Епископ Альберт, как ни странно, признал и подтвердил этот фактически сепаратный мирный договор и в течение обозначенных в нем трех лет соблюдал его. Генрих Латвийский говорит о нем как о безусловно действующем под 1214 г., когда срок его подходил к концу. Кроме того, в этот период действительно не зафиксировано ни одного серьезного военного столкновения между эстами и Ливонией. Причин этому несколько. Во-первых, латгальские князья и их дружины, а также дружина вассала Риги ливского князя Каупо, в походах на Эстонию 1208 – 1212 гг. были основной движущей силой. Их выход из войны с эстами означал, что немцы оставались против них в одиночестве, имея, по всей видимости, недостаточно средств. Во-вторых, епископ Альберт оттягивал завоевание Эстонии из-за нестабильности на «полоцком направлении», где Литва, после убийства Даугерутиса, объявила войну Ливонии, а мир с Владимиром Полоцким был крайне ненадежен.

Страна дерзких и непокорных. Эстония 1214-1217 гг. Война без Руси

Срок действия мирного договора истекал в 1214 году, и епископ Альберт готовился к новому крестовому походу. На этот раз уже не венденские братья и латгальские князья должны были стать костяком войска. На Эстонию собиралась в поход вся «королевская рать» правителя Ливонии.

«Епископ созвал всех священников, собрал капитул советовался с ними, а также с рыцарями и приглашенными старейшинами ливов и решил сделать поход в Эстонию, потому что эсты и сами не являлись и о возобновлении мира не заботились, а скорее, наоборот, неизменно желали гибели ливонской церкви. И послал епископ по замкам лэттов, ливов и всего побережья Двины и Койвы и собрал большое и сильное войско, да и в самой Риге было много пилигримов и купцов, и все они с радостью пошли в поход вместе с магистром рыцарства и его братьями; сбор войска назначен был в Койвемундэ. С ними прибыл туда и епископ», – вот так описывает Генрих Латвийский начало крестового похода. Многочисленная рать двинулась в Эстонию теперь уже не ради грабежей. Епископ Альберт официально начал покорение края. Пройдя сквозь землю уже покоренной прежде Сонтаганы, немецкое войско вступило в Роталию.

«По прибытии туда разделили войско отрядами по всем дорогам и деревням и застали по деревням мужчин, женщин и детей и всех от мала до велика, так как не слышали там ничего о предстоящем приходе войска. И в гневе своем ударили на них и умертвили всех мужчин, а ливы с лэттами, превосходящие жестокостью другие народы и не знающие, как евангельский раб, жалости к товарищу-рабу, перебили бесчисленное множество народу, даже некоторых женщин и детей, не щадя никого ни в полях, ни в деревнях. И залили кровью язычников все дороги и места и преследовали их по всем областям морского края, называемым Ротелевик и Роталия. Лэтты с прочими преследовали даже некоторых бежавших на морской лед и, догнав, тотчас убивали, а все вещи и имущество их забирали. И награбили сыновья Талибальда три ливонских таланта серебра, не считая одежды, коней и большой добычи, и все это отвезли в Беверин. Точно так же и все войско и в первый, и во второй и в третий день преследовало бегущих эстов повсюду и убивало направо и налево, пока не обессилели от усталости и люди и кони. Тогда наконец, на четвертый день собрались все в одном месте со всем награбленным, а оттуда, гоня с собой коней и массу скота,ведя женщин, детей и девушек, с большой добычей радостно возвратились в Ливонию, благословляя Господа за это возмездие, посланное на язычников».

Таково красочное описание произведенных в области грабежей и убийств Генрихом Латвийским. Такова была обычная практика походов крестоносцев в земли прибалтийских народов. Целью подобных походов было устрашение противника и принуждение его к кабальному миру. Едва передохнув, войско двинулось уже в Саккалу, где осадило замок местного князя Лембиту, который был вынужден сдаться и принять крещение. Однако, общий эффект от разорения Роталии был обратным. Статью 1216 года Хронист начинает словами: «После роталийского похода и покорения Лембита из Саккалы, вся Эстония стала враждебной Ливонии. Эсты условились явиться сразу с тремя войсками разорять Ливонию».

Условленное было немедленно осуществлено. Эзельцы подошли к Дюнамюнде, роталтийцы вторглись в ливскую область Метсеполе, а дружины из Саккалы и Унгавии осадили замок Аутине. Однако, сил у эстов оказалось недостаточно. Предприятие потерпело неудачу. Атака на устье Даугавы была отбита рыцарями и рижанами, жители Метсеполе попрятались в замках, а осада Аутине была тотчас снята при известии о приближении к замку войска венденских братьев. Пожалуй, единственной «моральной» победой эстов стал захват в плен и убийство талавского князя Талибальда – активного вдохновителя всех военных кампаний против эстов, начиная с 1208 года.

Ответом стал поход сыновей погибшего князя в Унгавию, вслед за которым последовал поход в ту же область братьев-рыцарей Бертольда Венденского. Весь оставшийся год походы в эту область следовали буквально по принципу карусели: одни отряды возвращались с добычей, другие тут же трогались в путь. Разоренная и истекающая кровью земля прислала в Ригу посольство с просьбой о мире и крещении. Вскоре такое же посольство прибыло и из Саккалы. Радость епископа Альберта и «всех христиан», хронистом, правда, была сильно преувеличена. Присланные в Саккалу и Унгавию священники, крестив часть населения, вернулись в Ригу, «не решаясь еще жить там из-за дикости других эстов». Вопрос, по-видимому, был не только в недовольстве других земель Эстонской конфедерации, сколько в настроениях в самих «замиренных» землях, у жителей которых произведенное пред тем тотальное насилие вряд ли могло вызвать умиление как по отношению к христианской вере, так и по отношению к тем, кто принес в их землю ее «божественный свет».

После событий в Унгавии и Саккале для правителей Эстонской конфедерации стало ясно, что предотвратить завоевание страны собственными силами не удастся, необходимо искать союзников. Но и теперь их взоры обратились вовсе не в сторону Новгорода и Пскова, что было бы естественным, будь они давними союзниками. Вместо этого эсты в начале 1216 года посылают посольство к главе другой конфедерации – Владимиру Полоцкому. Смерть полоцкого князя, как говорилось выше, помешала сложению этого союза, и посольство вернулось ни с чем.

* * *

Единственным возможным союзником Эстонии против немцев осталась Новгородско-Псковская Русь. Но она вступает в конфликт с Ригой как будто бы вновь самостоятельно, начав его с политического ультиматума признавшей рижский сюзеренитет Унгавии:

«После того русские из Пскова разгневались на жителей Унгавнии за то, что те, пренебрегши их крещением, приняли латинское, и, угрожая войной, потребовали у них оброкаи податей. Жители Унгавнии стали просить у ливонского епископа и братьев-рыцарей совета и помощи в этом деле. Те не отказали им, обещали вместе жить и вместе умереть, подтвердивши, что Унгавния, как до крещения всегда была независима от русских, так и ныне остается независимой».

Итак, поводом к войне стало «отложение» Унгавии, хотя хронист недалек от истины, говоря, что власть русских в этом краю была номинальной. Интересно, что Генрих Латвийский приписывает как политическую инициативу этой «ноты», так и последовавший за ним военный поход Владимиру Псковскому, хотя Унгавия платила дань новгородцам, а не псковичам. В связи с этим вряд ли следует сомневаться в том, что реально за событиями стоит Мстислав Удатный и что Новгород и Псков в конфликте действуют сообща. Вероятно, Владимир взял на себя первые роли, руководствуясь еще и планами личной мести тем, кто опозорил его и изгнал из Идумеи.

Вскоре после дипломатической угрозы Владимир с псковской дружиной (быть может, в ней были и новгородцы) вторгся в Унгавию, «стал на горе Оденпэ и разослал свое войско по всем окрестным деревням и областям. И стали они жечь и грабить весь край, перебили много мужчин, а женщин и детей увели в плен».

Отличие похода 1216 года от прежних новгородско-псковских рейдов для Риги было, прежде всего, в том, что теперь русские разоряли страну, уже находившуюся под вассалитетом Риги, то есть бросали вызов самому правителю Ливонии. Стало очевидно, что завершение кровавого покорения Унгавии, не означает завершения войны за нее. Приобретенного даже таким путем вассала придется защищать от сильного противника. И теперь интересы Риги напрямую столкнулись с интересами Новгорода и война неизбежна. Готовясь к войне с Новгородской Русью, епископ Альберт и меченосцы произвели очередной раздел Эстонии. В Унгавию по просьбе местных нобилей был послан отряд рыцарей, который укрепил замок Отепя и остался в нем. Конфликт разрастался. Псковичи, пришедшие «по своему обычаю» за данью в Талаву, сожгли родовой замок Таливальда Беверину Бертольд Венденский, узнав об этом, захватил псковских мечников. Однако, после прибытия послов из Новгорода, освободил их.

В то же время, получив поддержку от немцев, унгавийцы «чтобы отомстить русским, поднялись вместе с епископскими людьми и братьями-рыцарями, пошли в Руссию к Новгороду и явились туда неожиданно, опередив все известия, к празднику крещения, когда русские обычно больше всего заняты пирами и попойками. Разослав свое войско по всем деревням и дорогам, они перебили много народа, множество женщин увели в плен, угнали массу коней и скота, захватили много добычи и, отомстив огнем и мечом за свои обиды, радостно со всей добычей вернулись в Одемпэ».

Ответом новгородцев стал поход, описанный Новгородской первой летописи: «И поидоша к Медвежьи Голове съ княземъ Володимеромъ и с посадникомъ Твердиславомъ и сташа подъ городомъ». Князь Мстислав Удатный в этом походе вновь не участвовал, так как его не было в Новгороде. В самого начала 1217 года он вновь участвует в княжеских усобицах на юге Руси. Генрих Латвийский добавляет, что, вторгнувшись на территорию Унгавии, Владимир разослал гонцов «по всей Эстонии» и к его войску присоединились не только дружины из Сааремаа и Роталии, но и из уже вторично «замиренной» Саккалы. Это первое свидетельство обращения русского князя к эстам как к союзникам и совместного выступления русских и эстов против немцев.

Когда же сложился этот союз и кто его авторы? Со стороны Руси не вызывает сомнений активная роль в его сложении Владимира Псковского. Насколько причастен к ней сам Мстислав Удатный, сказать трудно, хотя, несомненно, Новгород и Псков действуют во всей военной кампании «заедин». Союз с Эстонской конфедерацией мог быть и личной идеей Владимира, возглавившего военное предприятие при отсутствии брата. О том, кто стал инициатором союза с эстонской стороны, можно сделать лишь предположение. На инициативу псковского князя откликнулись земли конфедерации, никогда прежде не находившиеся в сфере интересов Руси. Исключение составляет лишь Саккала, вновь разорвавшая навязанный немцами договор. Логичнее предположить, что Владимир, готовясь к походу, начал с контакта именно с правителем этой земли, а уже с их помощью вышел и на остальных участников конфедерации. На это указывает и факт, что еще в его «ноте» 1216 года, положившей начало войне, упомянута лишь Унгавия, хотя Саккала признает власть немцев одновременно с ней.

Князем Саккалы был уже известный Лембиту, тот самый, что разорял Псков в 1212 году, пока псковичи воевали в Эстонии (к слову сказать, Владимир тогда был уже изгнан с псковского стола). Затем он был вынужден признать власть Риги и принять крещение после длительной и жестокой осады его замка Леоле (хорошо известное археологам городище Лыхавере). Уже тогда хронист называет его вероломным, но не сообщает, когда именно он изменяет немцам. Скорее всего, уже в начале 1216 года, когда дружины из Саккалы осаждают Аутине. Затем после покорения Унгавии Саккала вновь шлет посольство о мире, но посланные туда для крещения священники боятся оставаться в крае. Если за всеми этими политическими маневрами стоит Лембиту (а он, судя по всему, «старейший» князь своей страны), то именно тогда он начинает первые контакты с Владимиром Псковским. Не исключено, что этот князь сыграл не последнюю роль и в полоцком посольстве эстов, но здесь мы можем лишь предполагать.