Текст книги "На реках Вавилонских"

6

Из соображений секретности погружались у причала в Керченской крепости. Отряд особого назначения под командованием генерала Черепова, состоящий из офицерского взвода керченского гарнизона, нескольких десятков спешенных черкесов и четырех рот Корниловского училища – всего 500 человек – был посажен на две десантные баржи на буксире у ледокола «Всадник» и вооруженный артиллерией пароход «Гайдамак» в сопровождении подводной лодки.

Керченский пролив тих, почти не качает. Жарко, все разделись, сидят на палубе, не расходятся. Раскинув крылья, кружит над баржей печальная, торжественная песня:

 
Пусть свищут пули, льется кровь,
Пусть смерть несут гранаты,
Мы смело двинемся вперед,
Мы – русские солдаты…
 

Марш Алексеевского полка

На рассвете отряд высадился южнее мыса Утриш, между Анапой и Абрау-Дюрсо, у крутых отрогов хребта Семисам, сплошь покрытых лесом и кустарником. Выгрузив снаряжение и продовольствие, батальон разбил лагерь в ущелье. Под нажимом десантников и под обстрелом с моря красные поспешно оставляли станицу за станицей.

Ночью колонна красных из Абрау-Дюрсо выходит к морю в тыл отряду. Юнкера теряют и снова отбивают лагерь и пленных. Пять дней идут бои. Против десанта сосредоточены четыре полка, на соединение с ними двигается конница, – а это значит, что большие силы отвлечены от частей, которые атакуют десант Улагая на Таманском полуострове. Генерал Протозанов приказывает отряду отойти к морю, к базовому лагерю и организовать круговую оборону. Красное командование отдает своим частям распоряжение идти в наступление и уничтожить десант.

Цепляясь за кусты, скатывается со склона юнкер Николаев, посыльный из группы заслона:

– Господин генерал! Красные крупными силами наступают вдоль отмели. В заслоне осталось шесть человек и один пулеметный расчет!

– Полковник Магдебург! Бегом с ротой на берег и держать оборону!

Перебежками – через ущелье, через лагерь, спотыкаясь о ящики с оружием, фельдшер и два наспех перевязанных черкеса перетаскивают убитых, сестра милосердия руками рвет пакеты с бинтами, на мокрых от крови шинелях лежат раненые. Все пространство до отмели простреливается, юнкера пробираются вперед, прижимаясь к склонам горы, камешки катятся из-под ног.

– Рота! – кричит полковник, – развернуться на девяносто градусов, занять позицию поперек береговой линии фронтом к противнику и встать заслоном перед лагерем.

Песок буквально кипит под пулями.

– Передай по цепочке, – объясняет полковник идущему за его спиной Николаеву, – нужно добежать до берега и окопаться в песке.

Никто не решается. Лица напряженные, как на выпускном экзамене.

– Кто хочет серебряный или деревянный крест получить?

Охотников нет.

– Рота, делай, как я!

Григорий перекрестился и, пригибаясь, побежал по песку. Пыль подымалась вокруг него от падающих пуль. Все замерли, как завороженные, ожидая, что он упадет мертвый. Но нет – добежал до берега, упал и начал руками нагребать перед собой кучу песку. Немного зарывшись, он обернулся и согнутым пальцем, словно к доске, поманил юнкеров. Двое сразу побежали к нему. Один рухнул, раненый. Еще один вскочил, и вдруг вся рота кинулась к берегу. несколько человек упали и так и остались лежать, не шевелясь.

Юнкера отбивают атаку за атакой винтовочным и пулеметным огнем. Первый заслон – Костя Котиев и Володя Троянов – закрывают отряд. Железо свистит над головой, мимо ушей, впивается в песок прямо у лица. Около ствола столько гильз, что не видно и самого пулемета. Красные идут так густо, что прицел не нужен, и хорошо, потому что грязь и пот заливают Косте глаза, треск стучит в ушные перепонки, в затылок, в виски, и он не слышит слова, которые кричит Троянов, беззвучно раскрывая рот, и только видит, как тот медленно перекатывается на спину, и под стриженной головой вырастает черное мокрое пятно.

– Ты можешь ползти? – напрягается Котиев, чтобы перекричать стук, свист, разрывы, но не слышит ответа, и не шум заглушает его, а страшная тишина.

– Дышать больно, – бормочет он и утыкается лицом в горячий серый песок.

– Альбов, – кричит полковник Магдебург, – пулеметный расчет у первого заслона замолчал! Прикрывай брешь!

Отплевываясь от песка, Саша ползет к пулемету. Бережно снимает теплые Костины руки с наводки и припадает к прицелу. Рядом стонет Троянов.

– Терпи, Володька, – яростно орет Альбов, – терпи, даже перевязать не могу! Смотри, их сколько прет! Если эта сволочь прорвется, они всю роту перережут!

Пуля прошивает руку. Закусив губу, чтобы не потерять сознание, портупей-юнкер Альбов продолжает расстреливать наступающие цепи.

– Корабли! Корабли! – вопит дозорный, и, выскочив из-за валуна, трясет над головой винтовкой.

…Блестящие на солнце орудия «Гайдамака» развернулись и открыли огонь. Первый снаряд упал в воду, поднимая столб воды и песка.

Григорий поднялся, стряхивая прилипший к мокрой гимнастерке песок, и махнул фуражкой:

– Рота, к бою!

С парохода присылают приказ генерала Черепова: «Погрузиться на суда». На судно грузят раненых и черкесов, юнкеров – на баржу. С ревом «Гайдамак» дает ход, буксирный трос натягивается и рвется. В тишине слышна команда начальника училища:

– Вперед, на старые позиции!

Юнкера, теснясь, сбегают по сходням. Визжит снаряд, брызги водяной короной взлетают прямо у трапа.

– Господа! Кто умеет плавать, прыгай в воду!

Усмехнувшись, Геннадий Москаленко кладет руку на эфес: – Офицер должен быть впереди с шашкой! – и, поджав ноги, жухает в воду. Юнкера прыгают за ним. Москаленко плывет, загребая левой рукой и высоко держа над головой шашку. Пули не слышно, только видно, как он скрывается под водой, и красное пятно еще несколько секунд обозначает место его смерти…

В ночь на 11 августа «Гайдамак» возвращается за ними и привозит приказ: отряду высадиться на полуострове Тамань и идти на поддержку частей Приморско-Ахтарского десанта.

Азовское море

Генерал Улагай, без особых препятствий высадившись на Таманском полуострове, занимает станицу Тимашевскую, и перед ним открывается путь на Екатеринодар. Увлекшись мобилизацией местного населения, он дает возможность красным использовать эту передышку для концентрации новых сил. Переломным днем можно считать 22 августа, когда красные войска вновь захватывают станицу Тимашевскую, а Азовская флотилия заставляет эвакуироваться штаб белых из Приморско-Ахтарской. Все дальнейшие действия Улагая, несмотря на упорные бои конницы, героизм пехоты, самопожертвование гренадерского полка, несут печать обреченности. Население боится всех, прячется в камышах и топит в озерах повозки. Эвакуируются на судах в Керчь, потеряв половину личного состава, увозя с собою повстанческую армию генерала Фостикова и больше двадцати тысяч беженцев и казаков.

Раскаленная степь. Пыль, сухой бурьян, солнце в глаза, зрелые сочные бахчи – наше спасение, – радуются юнкера и от души лопают душистые арбузы с хлебом. Вдоль песчаных отмелей чернеют пятна – человеческие тела, прибитые к берегу течением. Кто белый, кто красный – не разобрать: братская могила. Валятся с ног от жары и усталости. Сначала у идущего заплетаются ноги, он падает на землю, его поят водой, поднимают, и он идет дальше. Кругом следы боев – убитые лошади, разбитые снарядные ящики, разутые, изрубленные трупы. К концу дня добираются до горы Камышеватой, до пологих ее склонов, покрытых зарослями камыша. Батальон останавливается, пройдя хутор, спать укладывается в поле, благо тепло и от зарева светло, как днем.

…Хаты, амбары, скирды хлеба объяты пламенем. Ружейная пальба, треск горящего дерева, вой баб, рев коров и телят – все смешалось. Полковник не ложится, фуражка надвинута низко на лоб, ищет в бинокль советскую батарею, спокойный, хмурый. Сестра милосердия, пригнувшись, бежит по цепи, останавливается, достает из зеленой сумки бинты, вокруг валяются трупы красных.

…Ксения перевязывает Мише Дитмару простреленную руку. Лицо посеревшее, закусил нижнюю губу, – не бойся, кость не задета! Гранатный фонтан в двух шагах от них, валит дым, оседает. Девушка лежит, привалившись лбом к медицинской сумке, красные брызги на батистовой белой блузке.

…Трясет по рытвинам санитарную повозку, кровь сочится сквозь щели. – «Ксения, Ксения», – бредит юнкер Троянов: – шершавая рука, морковный чай, золотые колечки на лбу.

– Нас все время сопровождает похоронное пение, каждый день кого-нибудь хороним! – плачет Дитмар. Отпевает священник в измятой жалкой рясе.

Ночь, моросит, полковник спит на возу, дождь падает на лицо.

С левой стороны речки Протоки широкая песчаная коса, на ней расположились обозы и войска в ожидании пароходов, которые увезут их в Керчь. Берег низкий песчаный, заросший тростником, каждое утро прилетают четыре советских аэроплана, сбрасывают бомбы, попадают в камыши, снизу беспорядочная стрельба.

Несколько человек заболели холерой. На Кубани предупреждали, чтобы из некоторых колодцев не пили, красные отравили. Эпидемии не было.

Воду черпали из моря, она в Азовском почти не соленая. Варили в патронной жестянке галушки. Консервы неаппетитного белого мяса, без этикеток. Нашли в заброшенном сарае дырявый невод, кое-как починили. Наловили рыбы, попался даже сом огромных размеров. Пекли в золе. Быстро опротивело, но голодать не пришлось.

Катер «Жаркий» погрузил из тростников 120 юнкеров – все, что осталось от полутысячного отряда Черепова. Керченский пролив прошли при потушенных огнях.

7

Казачество, истощенное мировой войной и уже три года длившейся гражданской, тем не менее, составляло 43 процента населения Кубани. Их поддержка могла бы по-другому решить судьбу Приморско-Ахтарского десанта. Казаки, которые, в отличие от ассоциации домработниц и иных желающих поуправлять государством, знали цену и земле, и собственности, но надеялись, тем не менее, что, отгородившись от чужих, как они полагали, проблем, смогут ужиться с большевиками. И ни с кем советская власть не расправилась так жестоко, как с ними: к 1942 году, по оценке немцев, (а эти-то умеют считать), казачество составляло всего десять процентов населения. Впрочем, сравнение «больше, чем с кем-то» довольно условно: те, кого офицеры-добровольцы в своих воспоминаниях называют «мерзавцы», имея в виду военных, которые отсиживались по тылам, рассчитывая, что все как-то обойдется, или шли на службу к красным, часто от нужды или под угрозами расправы с близкими, – из них не оставили в живых никого.

Возвращаясь, впрочем, к Приморско-Ахтарскому десанту, добавим еще одно обстоятельство, которое несомненно повлияло на его исход. Характерные свидетельства приводит И. Мельгунов в своем исследовании «Красный Террор»:

«Наибольшiй процент разстрeлов падает на август мeсяц, когда был высажен на Кубань Врангелевскiй дессант. В этот момент предсeдатель Чеки отдал приказ: «разстрeлять камеры Чеки». На возраженiе одного из чекистов Косолапова, что в заключенiи сидит много недопрошенных и из них многiе задержаны случайно, за нарушенiе обязательнаго постановленiя, воспрещающаго ходить по городу позже восьми часов вечера, – послeдовал отвeт: «Отберите этих, а остальных пустите всeх в расход».

Приказ был в точности выполнен. Жуткую картину его выполненiя рисует уцeлeвшiй от разстрeла гражданин Ракитянскiй.

«Арестованных из камер выводили десятками», – говорит Ракитянскiй. – «Когда взяли первый десяток и говорили нам, что их берут на допрос, мы были спокойны. Но уже при выходe второго десятка обнаружилось, что берут на разстрeл. Убивали так, как убивают на бойнях скот». Так как с приготовленiем эвакуацiи дeла Чеки были упакованы и разстрeлы производились без всяких формальностей, то Ракитянскому удалось спастись. «Вызываемых на убой спрашивали, в чем они обвиняются, и в виду того, что задержанных случайно за появленiе на улицах Екатеринодара послe установленных 8 часов вечера отдeляли от всeх остальных, Ракитянскiй, обвинявшiйся, как офицер, заявил себя тоже задержанным случайно, поздно на улицe и уцeлeл. Разстрeлы продолжались цeлые сутки, нагоняя ужас на жителей прилегающих к тюрьмe окрестностей. Всего разстрeлено около 2000 человeк за этот день.»

Есть и документы, подтверждающiе эти факты: чрезвычайная Екатеринодарская комиссiя уничтожила их перед ревизiей. «Приговоры, в которых ясно говорилось «разстрелять», мы находили пачками в отхожих местах», – свидетельствует тот же очевидец.

8

Озеро Сиваш

Перекопский вал пересекает Крымский перешеек глубоким рвом с отвесной каменной стеной. Во времена Крымского ханства ров наполнялся водой и служил неприступной преградой от набегов запорожцев. Этот вал теперь разделял два непримиримых русских стана.

12 октября Советская Россия подписывает перемирие с Польшей, после чего на Южный фронт перебрасываются армейские части с севера.

28 октября Красная Армия объединяется с «Зеленой армией» Нестора Махно. Врангель поднимает всех, кто может носить оружие, – юнкеров, артиллерийскую школу, свой личный конвой и бросает на прикрытие Чонгара. Конница Барбовича разбивает конные дивизии красных, и врангелевцы сжигают за собой мосты в Крым. Однако Врангель теряет всю Северную Таврию, а Русская Армия сокращается на пятьдесят процентов за счет убитых, раненых, обмороженных.

Отойдя в Крым, войско Русской армии оказывается под защитой Перекопа. Первая оборонительная линия – Турецкий вал, вторая – у станции Юшунь. Никогда не замерзающее озеро Сиваш, которое является естественной преградой, прикрывающий Крым со стороны Азовского моря, неожиданно мелеет и покрывается льдом, что дает возможность красноармейцам перейти его по бродам, по затвердевшей грязи и оказаться в тылу защитников Турецкого вала. Находясь на Литовском полуострове, красные части едва удерживают его под огнем дроздовцев. В это время командующий Южным фронтом Михаил Фрунзе получает известие о перемене ветра, сулившей возврат воды в Сиваш. Он приказывает красноармейцам согнать население окрестных сел и возводить дамбу подручными средствами. Уклонившихся расстреливают, остальные же сдерживают воду – заборами, досками. К Фрунзе подходят новые банды батьки Махно. Пехота введена в бой с таким расчетом, что впереди и позади каждого полка находятся коммунистические отряды, зорко следящие за выполнением приказа. С потерями не считаются, горы трупов сменяют новые и новые части. На знаменах надпись: «Черное море должно стать красным морем».

Мерзлый бурьян не разжечь. Юнкера собирают какую-то ветошь, сломанную оглоблю, мертвые ветки омелы. Сидят на голой земле вокруг маленького костерка, забив в рукава солому. Дремлют, прикрыв воспаленные глаза. Мимо них, наклонив против ветра голову в черном клобуке, быстрым шагом идет митрополит Вениамин, армейский протопресвитер.

– Владыка! – окликает его Леша Голицын, – скажите, владыка, мы ведь победим? Мы же за правду, за Бога!

– Конечно, победим, – торопливо отвечает Митрополит и закоченевшей рукой чертит над их головами крест…

…Последний бой 134-ый Феодосийский полк принимает у Сивашской дамбы, возле станции Таганаш. Капитан Волынский несколько раз бросает свой полк против трех полков 30-ой стрелковой дивизии, после седьмой контратаки, потеряв большую часть личного состава и почти всех офицеров, выходит из боя. Более 250 бойцов попадают в плен. Остатки феодосийцев, как и других полков 34-ой и 13-ой дивизий, вливаются в Алексеевский пехотный полк…

Врангелевцы отступают на юшуньские позиции. Собирают кулак из пехотных дивизий Кутепова, конного корпуса Барбовича и Дроздовской дивизии, юнкерские части. Красные выводят из резерва Латышскую дивизию. 10 ноября конный корпус, тесня красных от юшуньских позиций, наталкивается на махновскую конную группу, которая тачанками косит передовые силы белых.

На рассвете 11 ноября удар обрушивается на Юшуньскую группировку красных. Однако Латышские стрелковые дивизии удерживают станцию Юшунь. Конница Барбовича еще пытается сломить наступление, но уже 12 ноября махновцы разбивают белую кавалерию. Во время штурма Крыма красные теряют 12 000 бойцов, практически 70 процентов личного состава, белые – 7 000.

 
«Красен, ох, красен кизил на горбу Перекопа».
 

Марина Цветаева,

«Буду выспрашивать воды широкого Дона…»

В тот же день большевики берут Джанкой, село Богемка и овладевают станцией Таганаш. Перекоп – последняя надежда белых – взят. В горло крымской бутылки вливается лавина красных.

…На тусклом от инея рассвете 1-ый Дроздовский полк поднимается в контратаку. В последний бой, как и в первый, идут белогвардейцы – винтовки на ремне, с погасшими папиросами в зубах, молча, во весь рост на пулеметы. Заросшая, почти борода, щетина, желтые тифозные белки, криво срезанные ножом щегольские американские усики – капитан Иван Платонович Магдебург не чувствует ледяного ветра и стужи, и сознание непоправимости наваливается, как мутная мгла. Молчит артиллерия, только гул громадного конского движения доносится до полка, и, зыблясь в морозном паре, наплывают колонны серых шинелей.

От Перекопа Белая армия катится к морю. Красные ослаблены, преследовать не в силах, и врангелевцы отрываются от противника на сутки.

12 ноября Главнокомандующий Русской армией генерал Врангель подписывает приказ об эвакуации.

9

Колокольчики падали в цене с каждым часом, и надо было удивляться оптимизму спекулянтов, продававших товары уходившей в неизвестность армии.

Собрав последние купюры с колоколом, Митя Николаев и Володя Зелинский купили связку копченых скумбрий. У вокзала наткнулись на два товарных вагона с теплым хлебом, который раздавали всем отъезжающим, набрали с запасом, на всех. На интендантском складе, наполовину растащенном, раскопали коробку душистого желтого табаку и новые английские вещмешки. Сгибаясь, по очереди волокли добычу в казармы.

Ночь светла и оживленна, как день. Горят склады, гудят автомобили, грохочут сапоги, мечутся некормленые лошади, стреляют, кричат, тащат.

С утра, слава Богу, потеплело. В сизом полумраке рассвета безнадежной вереницей тянутся повозки, ломовики, обозы. Кажется, весь город едет. Как тени, всходят на трап и исчезают в трюме люди с чемоданами, тележками, детьми на руках. Грузят лазарет. Тифозные больные с почерневшими губами, раненые на костылях, со сползшими бурыми бинтами, сестры, доктор с понурым мясистым носом.

Транспорт «Россия», прибывший в Керчь из Константинополя, ждет на рейде. Воют сирены. Вдоль пристани строятся юнкера. Белые гимнастерки, за плечами винтовки. Передают друг другу слова Врангеля: «И героям есть предел».

– Куда же мы едем, господа?

– Туда, куда повезут.

– Хорошо бы в Африку.

– Чего это вам вдруг захотелось?

– Ну, все-таки интересно. Представляете себе – лагерь где-нибудь под пальмами, солнце, как в Крыму, и никаких тебе товарищей.

Володя Зелинский с желто-синими отеками под глазами. Вещей нет, сверток с грязным бельем и книжку бросил в шлюпку. У Мити Николаева дергаются губы.

На Царской пристани полковник Магдебург руководит погрузкой. Пешим порядком приходит из Феодосии Первая дивизия кубанцев. Грузятся казаки генерала Абрамова, терские части. Баржи переполнены сверх всякой меры. Наконец, снимают последние юнкерские заставы. Покидав мешки с мукой и салом в шлюпку, юнкера садятся на весла. В расстегнутом френче курит на корме генерал Протозанов. Зло бросает папиросу, и, подтянувшись рукой за перекладину, вылезает на пристань.

– Григорий, это самоубийство. Ты должен уехать со всеми. Весной армия вернется.

– В Екатеринославе сыпняк и голод. Жена пишет, у младшего ноги опухли от недоедания. Они без меня не выживут.

– Тебя не выпустят из Керчи.

– Уйду через горы, наймусь портовым рабочим, буду вагоны разгружать.

– И этого тебе не дадут.

– Значит, не дадут. Но под пальмами мне точно нечего делать.

– Не под пальмами лежать. Готовить армию к весеннему походу!

Володя Зелинский, упершись в края шлюпки худыми загорелыми руками, кричит во всю глотку:

– Господин генерал! С корабля сигналят!

– Решайся, Григорий!

– Я все решил. Прости, Тарас. И прощай. Бог весть, увидимся ли.

Со шлюпки несется с отчаянием:

– Тарас Михайлович! Уже все, кроме нас, отчалили!

– Прощай, Гриша.

Протозанов прыгает в накренившуюся шлюпку. Юнкера налегают на весла, скрипят уключины, и, не решаясь заговорить, смотрят они на удаляющийся берег, одинокую фигуру офицера с золотыми погонами на Царской пристани, дальний пожар, набережную с хоженными-перехоженными аллеями, античный портик Тезеева храма и громадину Митридата, медленно сливающуюся с дымкой.

На 126 кораблях из захваченной большевиками России было вывезено 145 693 человека, из них около 100 000 гражданских беженцев.

 
Над Черным морем, над белым Крымом
Летела слава России дымом.
Над голубыми полями клевера
Летели горе и гибель с Севера.
 
 
Летели русские пули градом,
Убили друга со мною рядом,
И ангел плакал над мертвым ангелом.
Мы уходили за море с Врангелем.
 

В. А. Смоленский