Текст книги "Садовник и плотник"

Глава 2
Эволюция детства

Зная, как возникло то или иное явление, всегда легче его понять. Наша эволюционная история должна помочь нам разобраться, как работает наш мозг и сознание, – точно так же, как она объясняет работу наших внутренних органов и костей скелета. Если мы хотим глубже разобраться в отношениях между родителями и детьми, то один из способов – понять, как эти отношения развивались в ходе эволюции.

Что мы знаем о том, как эволюционировали человеческие дети и их родители? И может ли эволюция помочь нам понять поведение и мышление современных детей и родителей? В этой главе я нарисую масштабную картину эволюции и постараюсь рассказать о звеньях, которые связывают детство, любовь и обучение. В следующей главе мы более детально поговорим о том, каким образом эти связи создали ту особую разновидность любви, которую мы сегодня питаем к нашим детям. Модель отношений детей и родителей, которую мы увидим в результате, будет очень отличаться от модели родительства.

Две картины

Сцена, знакомая нам по сотням фильмов, типичная иллюстрация из учебника, сюжет диорамы в музее естественной истории: несколько заросших бородами мужчин, укутанных в звериные шкуры, – выступающие вперед нижние челюсти, мощные надбровные дуги, свирепые лица – крадутся по следам гигантского шерстистого мамонта. Внезапно огромное косматое животное с его ужасающими трехметровыми бивнями бросается прямо на охотников – таких крошечных и беззащитных по сравнению с ним. Но люди – пусть они и не так уж велики ростом – очень умны и отлично умеют работать в команде. Вожак взмахом руки приказывает нескольким загонщикам зайти чудовищу в тыл и осыпать его градом камней, чтобы подогнать мамонта к лучшему из охотников, который сейчас отважно потрясает копьем, а затем сокрушительным и точным ударом нанесет зверю смертельный удар. Удачливые охотники отрезают от туши гигантские стейки и самые соблазнительные куски будущего жаркого на косточке – и волокут все это домой, на радость соплеменникам.

Противопоставим эту картину первобытной охоты, где словно сама природа неистовствует во всей своей неумолимой жестокости, и тихую, нежную – если не сказать изнеженную – картину мирного вторника (именно по этим дням мы с моим годовалым внуком Огастесом обычно ездили на фермерский рынок).

У Оджи тогда были вьющиеся золотые локоны, большие голубые глаза и пухлые румяные щечки – но привлекательнее всего была его застенчивая улыбка, которую он с точным расчетом использовал, насмерть сражая всех встречных. Если верить его дядьям, Оджи уже в этом возрасте разбил немало сердец.

На рынке пожилые дамы с корзинками непременно останавливаются около его коляски и в умилении восклицают: “Какой хорошенький!” Прелестная маленькая девочка опускается у коляски на колени, чтобы поболтать с Оджи: “Ой, смотрите, какой малы-ы-ыш!” – тянет она тонким голоском, но с совершенно материнской интонацией. Однако Оджи очаровывает не только женщин: парень из киоска с пастой улыбается ему и угощает сухариком с орехами и сушеными вишнями.

Я, гордая бабушка, подсаживаю Оджи себе на бедро и показываю ему подсолнухи: “Смотри, какой славный цветочек, Оджи!” Оджи немедленно хватает цветок, тянет в рот и от души откусывает кусок, так что я кричу: “Нет, Оджи, нет, бяка!” – и взамен даю ему попробовать персик и помидор. С таким же пылом Оджи показывает на все, что ему интересно: “Там!”, “Шарик!” и “Собачка!” (Гретцки, нашего пса, назвали в честь великого хоккеиста Уэйна Гретцки – в знак уважения к нашему канадскому наследию; этот пес – одна из важнейших фигур в жизни Оджи).

Мы останавливаемся возле лотка с мороженым-сорбетом (разумеется, веганским и органическим), и Оджи с большим энтузиазмом, хотя и не очень умело, начинает ковырять в стаканчике деревянной ложечкой, подражая своему деду. На углу играет юный уличный музыкант-виолончелист, и Оджи слушает и смотрит как зачарованный, провожая глазами каждый взмах смычка. Какая-то женщина начинает танцевать под музыку, и Оджи ловит ритм, размахивает босыми ножонками точно в такт ее танцу – буги стареющей дамы из поколения бэби-бумеров.

Пока дедушка отвлекает Оджи музыкой, я заканчиваю с покупками всякой снеди. Затем появляются отец и дядя Оджи и начинают подбрасывать его в воздух и перекидывать друг другу, к невероятному восторгу малыша. Наконец мы все едем домой, обожаемая мама кормит его, и уставший от обилия впечатлений Оджи засыпает.

Примечательно, что, согласно самым последним исследованиям в области антропологии, эта вторая картина на самом деле описывает наше эволюционное прошлое лучше, чем знакомая картинка охоты на мамонта. Я вовсе не утверждаю, что охота не была важна или не играла роли в развитии уникального человеческого разума. Но наиболее значимые перемены в нашей эволюции, скорее всего, были в большей степени связаны с отношениями между бабушками и детьми, чем между людьми и мамонтами.

Рынок – это место, куда я отправляюсь, чтобы набрать фруктов, корнеплодов и орехов, – почти так же, как мои первобытные предки (хотя, конечно, изобретение автомобиля и денег значительно упростило этот процесс). Многие из наших древних когнитивных преимуществ зависели от навыков собирательства[26]26
  См. Parker and Gibson 1977; Yamakoshi 2001.


[Закрыть]. Первобытные люди придумывали изобретательные способы преодолеть природную защиту потенциальных источников пищи – от скорлупы орехов до горьких токсинов, содержащихся в маниоке. Столь же ловко они научились отличать потенциально съедобное от безнадежно ядовитого. Недавние исследования утверждают, что эти навыки собирательства, возможно, сыграли в успешности человека как вида не меньшую роль, чем охота, – хотя в эпоху плейстоцена умение выковыривать из-под древесной коры восхитительных “органических” съедобных термитов считалось, вероятно, более важным навыком, чем умение есть деревянной ложечкой восхитительный органический сорбет (разумеется, из стаканчика, изготовленного из переработанной древесины). Не менее важно было и то, что этой пищей делились с беспомощным молодняком, а также обучение этого молодняка: как самостоятельно собирать пищу и как отличить съедобное от ядовитого.

Орехово-вишневый сухарик также может служить иллюстрацией того, как наше умение готовить пищу, колоть орехи, растирать зерно и сохранять запасы помогало обеспечить калории, необходимые для прокорма какого-нибудь румяного младенца, похожего на Оджи. Недавние исследования показывают, что уже ранние сапиенсы и, возможно, даже неандертальцы умели растирать в муку крахмалосодержащие части растений и готовить из этой муки пищу[27]27
  Revedin et al. 2010.


[Закрыть]. Принести домой немного зерен для будущего сухарика или, на худой конец, съедобный корень рогоза было не менее важно, чем притащить добрый кусок мамонтятины.

Но самым важным навыком было умение вырастить ребенка. Повседневная сценка на фермерском рынке иллюстрирует множество характерных аспектов того, как люди выращивают детей. Мы принимаем все это как само собой разумеющееся – да и как иначе можно относиться к ребенку? – но эти детали играли решающую роль в истории нашей эволюции. Небольшая группа, состоящая из родителей, дедушек и бабушек, старших детей, случайных прохожих и даже домашних собак, – и все они обратили внимание на маленького ребенка и так или иначе пообщались с ним! Это чисто человеческий феномен. Не менее характерно и то, что заботу о ребенке участники группы разделили между собой: подобное совместное предприятие может быть не менее сложным, чем загонная охота на мамонта[28]28
  Hrdy 2009.


[Закрыть].

Особенно древними могут показаться бабушки (и они в самом деле частенько чувствуют себя неимоверно древними, подтверждаю), но с эволюционной точки зрения бабушка – изобретение сравнительно недавнее[29]29
  Hawkes and Coxworth 2013.


[Закрыть]. Люди – единственные приматы, которые продолжают жить, процветать и заботиться о детях еще долгое время спустя после того, как сами вышли из детородного возраста.

По сравнению с детенышами других приматов человеческие дети развиваются особенно медленно и особенно беспомощны. В том возрасте, когда детеныш шимпанзе уже прекрасно способен самостоятельно передвигаться, Оджи все еще приходилось носить на руках. Однако человеческие дети как будто нарочно созданы так, чтобы умело пользоваться своим неподражаемым обаянием: очаровывая взрослых, они заставляют их заботиться о ребенке и обучать его всему необходимому. Хотя Оджи еще совсем младенец, он уже способен отчасти представить себе, что творится в голове других людей, что они видят и чего хотят. Он обращает мое внимание на то, что видит сам, и интересуется тем, что вижу я. Он понимает, что я считаю персики отличной штукой, а идею грызть подсолнух совершенно не одобряю.

Кроме того, человеческие дети отлично умеют усваивать социальные навыки. Они гораздо более внимательно, чем любое животное, наблюдают, как взрослые люди используют самые разные орудия, – и тут же пытаются повторить это; глазевший на уличного виолончелиста Оджи был совершенно уверен, что, стоит ему дотянуться до смычка – и он управится с Бахом так же ловко, как управляется с деревянной ложечкой для сорбета.

Умение пользоваться ложечкой, чтобы добыть сорбет со дна стаканчика, – это очевидный практический навык. Но у нас, людей, есть также и общие ритуалы: мы совершаем действия, которые не преследуют очевидного практического результата, – иногда у них вообще нет никакого результата, – но, несмотря на это, они важны для нашей самоидентификации и упрочения солидарности. Хороший пример таких действий – танцы. Когда вы танцуете с кем-то, вы этим подтверждаете, что ваш партнер – такой же, как вы, а вы – такой же, как он, и для нас, человеческих существ, эта неуловимая близость гораздо важнее любой практической пользы. Хотя Оджи тогда было всего год от роду, он уже хорошо понимал жесты и ритуалы, например такие как танец, а также понимал другие действия и применение орудий.

Человеческие дети определенно приспособлены эволюцией для обучения[30]30
  Этот тезис вместе с обширным доказательным материалом можно найти в работе The Evolved Apprentice (Sterelny 2012). В дальнейшем своем рассуждении я во многом следую за ее автором.


[Закрыть], и особенно для того, чтобы учиться у других, а взрослые явно адаптированы к тому, чтобы одновременно и заботиться о детях, и обучать их. Многие биологи считают, что эти факты сыграли важнейшую роль в нашем эволюционном успехе.

Что кроется за “просто сказками”

Однако прежде чем двинуться дальше, нужно задаться самым главным вопросом из всех, касающихся эволюции человеческого разума: если наше происхождение теряется в тумане доисторического прошлого, как нам вообще узнать, откуда мы произошли и как эволюционировали?

У биологов есть методы, позволяющие делать точные и проверяемые утверждения об истории эволюции. Они могут, например, сравнить много близкородственных видов и посмотреть, как те или иные черты помогают этим видам адаптироваться и повысить собственную выживаемость и распространенность. Биологи могут показать, как черные бабочки-пяденицы с промышленного севера Англии, где стволы деревьев и другие поверхности часто покрыты слоем копоти, вытеснили своих соплеменниц более светлой окраски. Они могут пересчитать кости разных видов мышей в желудке у совы, чтобы установить, у каких видов выше вероятность оказаться съеденными, а какие с большей вероятностью выживут. Они могут изучить, спариваются ли самцы колюшки, украшенные ярко-красными пятнами, чаще, чем самцы с более бледными пятнами. Они могут встроить в организм мыши новый ген и проследить, как животное будет развиваться и выживать.

Психологи, изучающие людей, ничего подобного проделать не могут. Homo sapiens – единственный сохранившийся вид рода Homo, поэтому сравнить нас с какими-то совсем близкими родственниками невозможно. Мы не можем сравнить кости сапиенса и неандертальца из желудка саблезубого тигра или внедрить новый ген в ДНК младенца и посмотреть, что получится.

Есть и другая проблема. Мы, люди, в гораздо большей степени, чем другие животные, действуем целенаправленно. Мы ставим цели и идем к ним в одиночку и коллективно, в течение собственной жизни и на протяжении многих поколений. Мы учимся, реализуем наши планы и стараемся, чтобы мир изменился к лучшему.

Это означает, что когда бы мы ни задумались об эволюционном смысле той или иной человеческой черты (допустим, женщин привлекают мужчины несколько старше, чем они сами, потому что такие мужчины смогут обеспечить больше ресурсов для их общих детей) – то на каждое эволюционное, биологическое объяснение найдется альтернативное объяснение через опыт и культуру. Возможно, женщины просто усвоили, что мужчины постарше лучше умеют добывать ресурсы, и поэтому знают, что лучше держаться поближе к таким мужчинам. Или они, возможно, научились этой житейской мудрости (или как это называется?) у женщин предшествующих поколений, которые когда-то давно это заметили. Культурная эволюция влияет на поступки человека больше, чем на поступки любого другого животного, и это добавляет целый слой взаимосвязей, повышая сложность объяснения.

Все это вызвало в адрес “эволюционной психологии” – особенно ее популярного извода – отчасти справедливую критику: мол, вся эта ваша психология – просто сказки. Невозможно объяснить то или иное поведение человека, просто заявив, что подобное поведение, возможно, когда-то очень давно, в эпоху плейстоцена, помогало нам выжить.

Однако и в области эволюции, и в области психологии можно выдвинуть гораздо более взвешенные и научно обоснованные гипотезы. У нас есть некоторые реальные доказательства, подтверждающие факт эволюции психологии человека, и эти доказательства вполне могут служить объяснением многих особенностей нашего способа растить детей.

Хотя в современном животном мире нет видов, близкородственных человеку, мы можем сформулировать некие общие принципы, изучив широкий диапазон видов и сред обитания. Например, можно обратиться к некоторым общим для разных видов корреляциям – скажем, между длиной детства и размером мозга – или к другой: чем более беспомощен детеныш, тем более склонны к моногамии родители.

С большой осторожностью мы можем также воспользоваться палеонтологической летописью наших непосредственных предков – человека умелого (Homo habilis), эректуса (Homo erectus), неандертальца (Homo neanderthalensis) и других. Ископаемые челюсти демонстрируют нам, что у неандертальских детей молочные зубы сменялись на коренные раньше, чем это произойдет у Оджи. Наконец, в нашем распоряжении имеются фрагменты материальной культуры наших предков – например, обломок каменного топора или комочек охры. Утверждение, что первобытные люди умели растирать зерно в муку, основано на следах злаковых растений, обнаруженных на неолитических каменных жерновах.

Можно также сравнить поведение человека и наших ближайших родственников-приматов – человекообразных обезьян (хотя всегда следует помнить, что с тех пор, как у нас с ними был общий предок, протекли миллионы лет эволюции). И хотя детеныши шимпанзе тоже учатся у взрослых животных, но неспособны на такое отточенное подражание, как Оджи.

Мы можем также изучать современные народности, чей жизненный уклад похож на образ жизни наших первобытных предков, – таковы, например, африканский народ!кунг[31]31
  Одно из местных названий северных бушменов (койсанов), обитателей региона Калахари. Значком! обозначается щелкающий звук, характерный для языка этого народа.


[Закрыть] или амазонские индейцы аче. Эти группы совсем не похожи одна на другую, но образ жизни ведут отчасти сходный: он в большей степени основан на добывании пищи в дикой природе, чем на ее выращивании. Раньше антропологи называли такие народности “племенами охотников и собирателей”, но позже стали именовать их “собирающими культурами” (foraging cultures), поскольку собирательство пищи – такой как орехи и съедобные клубни – для этих людей важнее, чем охота. В воспитании детей у!кунг и аче очень важную роль играют бабушки, а это позволяет предположить, что бабушки, возможно, сыграли существенную роль и в нашей эволюции.

Помимо этого, можно построить математические модели эволюционных изменений с различными ограничениями. Скажем, проследить, как альтруистические действия – например, забота о чужом ребенке – могут биологическим путем возникнуть в популяции близкородственных организмов, которые в выживании зависят друг от друга. Можно построить аналогичную модель и для культурной эволюции и посмотреть, как определенный набор жестов, например приветственный взмах рукой, сохранялся или менялся, передаваясь из поколения в поколение.

Наконец, можно обратиться к развитию самих человеческих детей и изучать его. Это позволит нам проследить, какой вклад образование и культура вносят в развитие ребенка, и разобраться, как они взаимодействуют с врожденным эволюционным наследием. То, что годовалый Оджи уже так хорошо понимает других людей и так хорошо умеет подражать им, подсказывает, что это, вероятно, базовые человеческие способности.

У каждого из перечисленных нами способов разобраться в нашем эволюционном наследии есть множество трудностей и оговорок. А потому неудивительно, что гипотезы о нашем эволюционном происхождении так часто напоминают известные тесты Роршаха. Трудно удержаться от улыбки, когда на конференции психологов-эволюционистов какой-нибудь матерый альфа-профессор начинает со всей свирепостью утверждать, что самые важные человеческие черты берут начало в первобытных межплеменных войнах. И наверняка не просто совпадение, что именно с приходом в науку все большего числа женщин мы узнали, что собирательство играло по меньшей мере такую же важную роль, как и охота, а тонкости и нюансы совместного воспитания детей так же интересны, как стратегии соперничества и обмана.

Правда заключается в том, что в эволюции человека взаимодействует слишком много факторов и поэтому невозможно указать на какую-то одну, ключевую адаптацию, которая и привела к появлению Homo sapiens. И все же все больше исследователей сходятся в одном: изменения в том, что биологи называют нашим циклом развития (life history), то есть в самом способе, которым мы развивались, имели особенно важное значение.

Парадокс незрелости

Почему у нас вообще рождаются дети? Хорошо-хорошо, непосредственная причина нам всем известна, но откуда берутся дети в эволюционном смысле? Детство – это этап жизни, на котором детеныши зависят от взрослых, особенно от родителей, в самых своих базовых потребностях. При этом дети, похоже, совершенно бесполезны – и даже хуже того, потому что взрослым приходится тратить огромное количество времени и энергии, чтобы просто поддерживать в них жизнь.

Очевидное объяснение этого родительского альтруизма в том, что дети передают дальше гены родителей. Но ключа к разгадке это не дает. Если какой-то организм в принципе способен стать компетентным и эффективным, почему бы не перейти к этой стадии непосредственно? В самом деле, у многих организмов, например у большинства рыб, детство очень короткое: они рождаются почти полностью сформировавшимися, и потребности в родительской заботе у них почти нет. Почему не у всех животных это устроено так же? И почему, воскликнет иной раз даже самый любящий родитель, почему у людей это совершенно не так?!

Это очень важный и сложный вопрос, потому что один из бесспорных эволюционных фактов состоит в том, что в ходе эволюции детство человека разумного стало существенно длиннее. У млекопитающих и так детство более долгое, чем, скажем, у беспозвоночных или рыб, а у приматов оно длиннее, чем у большинства млекопитающих[32]32
  Hublin, Neubauer, and Gunz 2015.


[Закрыть]. Но даже у шимпанзе и бонобо, наших ближайших сородичей, детство значительно короче, чем у нас[33]33
  См. Kappeler and Pereira 2003. Chimpanzees are mobile: Kaplan et al. 2000.


[Закрыть].

В три-четыре месяца детеныш шимпанзе уже полностью мобилен, к восьми-девяти годам он достигает полового созревания, а первое потомство молодое животное производит в десять-одиннадцать лет. Люди, особенно представители собирающих культур, обычно не заводят детей, пока не достигнут восемнадцати лет или около того. В целом человеческий ребенок остается полностью зависимым примерно в полтора раза дольше, чем детеныш шимпанзе (мы говорим о культурах собирателей! давайте не будем обсуждать ситуацию, когда вы все еще выплачиваете ипотеку за жилье вашего взрослого ребенка). Уже примерно с семилетнего возраста молодой шимпанзе добывает столько же пищи, сколько съедает. Человеческие дети в обществах собирателей начинают полностью обеспечивать себя пропитанием только примерно годам к пятнадцати (обсуждать стоимость обучения в медицинском колледже мы здесь тоже не будем).

С другой стороны, мы и в целом живем дольше, чем остальные приматы. Даже в условиях отличного врачебного ухода шимпанзе живут не дольше пятидесяти лет или около того, а люди в обществе собирателей нередко доживают до восьмидесяти и даже больше. В отличие от самок других приматов, женщины, как правило, продолжают жить еще долго после окончания детородного периода: менопауза определенно характерна именно для человека[34]34
  См. Hawkes et al. 1998.


[Закрыть]. Складывается впечатление, что вся программа развития человека как бы растянулась.

Но в этой стройной картине обнаруживается одно любопытное исключение. Как правило, человеческие матери отнимают детей от груди раньше, чем это делают самки шимпанзе. Даже в собирающих культурах детей перестают кормить грудью в два-три года – а не в четыре-пять, как маленьких шимпанзе. Отчасти поэтому дети у нас рождаются чаще, чем у других приматов, – в среднем каждые три года, а не каждые шесть лет. Несмотря на это, отлученный от груди ребенок все равно продолжает зависеть от взрослых и не может добыть себе пищу сам – вспомните ореховый сухарик. Получается, что детей у нас в результате больше, чем у наших родичей-приматов, – но и нуждаются эти дети в большем.

Возможно, вам попадалось утверждение, что в ходе эволюции наше детство стало более длинным, потому что, когда мы начали ходить на двух ногах, наш таз (в том числе, конечно, и у женщин) уменьшился – и в то же время череп у младенцев увеличился, чтобы вместить наш огромный мозг. Чтобы более крупная голова могла пройти через сузившийся родовой проход, детям пришлось появляться на свет раньше. Возможно, все эти обстоятельства и сыграли свою роль, но вряд ли ключевую. Ведь наше длинное детство – это не только продление младенчества: период среднего детского возраста и подростковый период тоже стали длиннее.

Кроме того, детство продолжало удлиняться и в дальнейшем, по мере того как люди эволюционировали. Наши первобытные предки, такие как Homo erectus, тоже были прямоходящими, но при этом у них не было длинного детства, характерного для современных людей. Недавние исследования схем прорезывания зубов по ископаемым остаткам показали, что неандертальские дети созревали несколько быстрее, чем дети Homo sapiens[35]35
  См. Smith et al. 2010.


[Закрыть].

Почему это было так? Биологические виды, цикл развития которых включает долгий период незрелости, имеют и другие общие черты – например, больший размер тела и в целом большую продолжительность жизни[36]36
  Биологи зачастую говорят об этом в категориях r/K-отбора; это различение изначально было выдвинуто в работе: The Theory of Island Biogeography (MacArthur and Wilson 1967).


[Закрыть]. Кроме того, длительная незрелость, что вполне логично, коррелирует с большей родительской заботой и большим вкладом. Когда малыш беспомощен, родителям приходится тратить на заботу о нем больше ресурсов.

У животных с более длинным детством также рождается меньше детенышей за один раз. Для нас естественно, что в большинстве случаев женщина за одну беременность вынашивает одного ребенка. Но большинство млекопитающих приносят потомство пометом. Продолжительное детство также коррелирует с более высоким уровнем выживаемости. Рыба производит тысячи икринок, но выживают лишь несколько мальков; приматы и люди рожают за свою жизнь лишь несколько детей, но у этих детей гораздо больше шансов дожить до взрослого возраста. Когда для каждого ребенка выше вероятность, что он выживет, вы можете позволить себе больше вкладывать в каждого из них.

Наконец – и это самое важное для человека, – долгая незрелость совершенно определенно коррелирует с более крупным мозгом, с повышенным интеллектом, гибкостью и способностью к обучению.

Эти корреляции верны даже для таких причудливых созданий, как сумчатые, – для кенгуру и валлаби, которые донашивают детенышей в сумке, а не в матке. Возьмем очаровательного зверька по имени квокка (короткохвостый кенгуру) – он размером с кошку и обитает на нескольких островах близ западного побережья Австралии. Квокку можно сравнить с сумчатым животным, которое гораздо лучше известно американцам, – виргинским опоссумом. Вес у обоих животных примерно одинаковый. Но у квокки детеныши живут в сумке гораздо дольше, и их родители тратят на заботу о малышах гораздо больше времени и сил. При этом мозг квокки гораздо крупнее, чем у опоссума[37]37
  См. Weisbecker and Goswami 2010.


[Закрыть].

Образцовым примером подобной корреляции могут служить птицы. Орнитологи давным-давно – явно совершенно не думая о людях – поделили птиц на птенцовых (altricial) и выводковых (precocial)[38]38
  В русской литературе также встречаются термины “незрелорождающиеся” и “зрелорождающиеся”.


[Закрыть][39]39
  См. Starck and Ricklefs 1998.


[Закрыть]. У последних, к которым относятся куры, гуси, индейки, птенцы созревают быстро и очень скоро становятся независимыми от родителей. При этом они не слишком сообразительны. Точнее, они очень хорошо умеют делать несколько важных вещей – например, отыскивать и клевать зерно, – однако новые навыки осваивают плохо.

В противоположность им птенцовые птицы, такие как врановые или попугаи, очень сообразительны. Вороны умеют использовать и даже изготавливать орудия, и в некоторых отношениях эти птицы даже умнее шимпанзе. Вороны и попугаи гораздо дольше выкармливают птенцов, которые гораздо позже перестают зависеть от родителей, чем цыплята, утята или индюшата.

На острове Новая Каледония к востоку от Австралии обитает одна примечательная разновидность воронов. Эти птицы настолько умны, что не только используют орудия, но изобретают и изготавливают их[40]40
  См. Hunt and Gray 2004.


[Закрыть]. (Чудесные ролики об этих поразительных птицах и их умениях легко найти на YouTube, и эти умилительные “видео с животными” в кои-то веки действительно демонстрируют то, что ученые видят в ходе контролируемых экспериментов.) Вороны Новой Каледонии обрывают ветви у местных пандановых деревьев, обдирают с них листья и заостряют кончик ветки, чтобы получить палку-копалку. Затем они засовывают это орудие под кору деревьев, где кишат насекомые, поворачивают его там, чтобы какой-нибудь термит накололся на острый конец, и выуживают готовый к употреблению аппетитный шашлык на палочке.

Воронята Новой Каледонии остаются незрелыми птенцами, неспособными самостоятельно добывать пищу и зависящими от родителей, по меньшей мере два года – для птичьей продолжительности жизни это очень долго[41]41
  См. Holzhaider, Hunt, and Gray 2010.


[Закрыть]. Если вы посмотрите видео про воронят, то поймете, почему это так устроено: свои поразительные навыки взрослые особи выработали в ходе длинного, болезненного и комически неуклюжего курса обучения, который они прошли, будучи птенцами. В роликах можно видеть, как воронята роняют прутья, не могут правильно взять их в клюв, пытаются засунуть под кору не тем концом. Если бы их выживание зависело от умения пользоваться орудиями, птенцы бы точно умерли с голоду. Родители-вороны терпеливо ждут, пока молодняк тренируется с ветками, которые взрослые птицы уже использовали и отбросили, а тем временем подкармливают голодных птенцов насекомыми, которых добыли сами.

Поскольку многие явления жизненного цикла животных, как правило, связаны между собой, бывает не так легко определить, что тут причина, а что следствие. Например, может быть и так, что постепенное увеличение продолжительности жизни или размеров тела помогало человеку выжить как виду, а более долгий период незрелости маленьких детей был тут просто побочным фактором.

И, разумеется, силы эволюции часто действуют в обоих направлениях. Мозг – как и многие другие полезные информационные гаджеты – стоит дорого. Он требует больших затрат энергии. Зато мозг большего размера помогает обеспечить выживание большего числа представителей данного вида, а это означает, что вид в целом может себе позволить инвестировать в более длинное детство, а это в свою очередь позволяет развить еще более крупный мозг – и так далее.

По всем этим параметрам человек как биологический вид находится на самом краю спектра. По сравнению с другими видами детство у нас гораздо дольше, мозг гораздо больше и способность к обучению гораздо выше. Кроме того, взрослые представители Homo sapiens тратят на заботу о потомстве огромное количество времени и энергии.

Существует вероятность, что наша долгая незрелость просто отражает то время, которое требуется, чтобы вырастить большой мозг. Но очень непохоже, что этим все и исчерпывается. Человеческие дети уже с самого момента рождения учатся всему исключительно быстро. Мы используем это дополнительное время, чтобы программировать наш мозг, а не просто растить его.

Факты говорят, что наиболее активно и ненасытно наш мозг ведет себя в первые годы жизни[42]42
  См. Kuzawa 2014.


[Закрыть]. Даже у взрослых мозг использует очень много энергии: даже когда вы просто сидите спокойно, 20 % полученных вами калорий потребляет мозг. Годовалые младенцы тратят гораздо больше энергии, а мозг четырехлетнего ребенка забирает себе 66 % калорий – больше, чем в любой другой момент нашей жизни. По сути дела, темп физического роста ребенка в раннем детстве постоянно замедляется – именно для того, чтобы компенсировать взрывной рост активности мозга.

На самом деле наш Оджи – типичное существо из научно-фантастического сериала: огромный ненасытный мозг на крошечном худеньком тельце. К тому же это существо отлично умеет гипнотизировать других людей, чтобы они обеспечивали все его потребности.

Все эти человеческие черты: большой мозг, длинное детство, родительские огромные затраты энергии и времени, – судя по всему, развивались совместно и примерно в один и тот же период нашей эволюционной истории. И ролики с воронятами помогут понять почему. Проблема с обучением состоит в том, что на обучение требуется время, а пока ты развиваешь нужные навыки, ты уязвим. Мы все знаем, что мы учимся на ошибках, неудачах, неверных расчетах, на риске и эксперименте. Однако ошибка или неудача делают тебя беззащитным. Вряд ли вы захотите учиться искусству обращения с тиграми в тот момент, когда один из них уже бросился на вас (и, если уж на то пошло, вряд ли вы захотите учиться искусству обращения с расстроенными младенцами, когда ваш ребенок горько плачет; безутешный малыш – это куда страшнее, чем разъяренный тигр).

Гораздо лучше, если вы уже научились всему этому заранее. И уж точно будет гораздо лучше, если во время учения с вами рядом будут люди, которые еще раньше всему этому научились и которые о вас позаботятся, пока вы сами на это неспособны. Еще лучше, если такие люди научат вас самостоятельно решать ваши проблемы. А самое лучшее – это когда у вас есть возможность сочетать мощь собственного интеллекта с аккумулированными знаниями всех людей, живших до вас. Именно таков, судя по всему, подход человечества к обучению.