Текст книги "Удача – это женщина"

Разливая чай в большие синие чашки китайского фарфора, Энни как-то сказала:

– Твоя мама очень волнуется по твоему поводу, знаешь? Лизандра с удивлением взглянула на тетушку:

– Мама волнуется? С чего бы? Что я такого сделала?

– Это из-за того, что ты не сделала. Ты ведь так и не рассказала ей о лагере и о своих приключениях там.

– Мне не хочется вспоминать об этом, – воскликнула девочка, не отрывая глаз от шоколадного эклера, лежавшего перед ней на тарелке. Теперь пирожное уже не казалось ей столь аппетитным, как минуту назад.

– Знаешь, дорогуша, – мягко сказала Энни, – иногда для того, чтобы избавиться от дурных воспоминаний, необходимо рассказать о них, не побояться вновь воскресить то, что стараешься забыть. Только после этого можно сказать: ну вот, теперь я все припомнила и больше вспоминать о дурном не буду.

Лизандра всегда внимательно прислушивалась к словам Энни. Она была ее крестной матерью, но, кроме того, еще и преданным другом. Энни учила Лизандру говорить то, что думаешь, и не скрывать правды, какой бы она ни была. Энни умела войти в положение другого человека и никогда не пыталась судить людей, зато могла, как никто иной, рассмотреть любую проблему со всех сторон и указать собеседнику на те ее стороны, которых он раньше не замечал. Она не предлагала готовых решений, но всегда была готова подсказать, как найти правильный ответ. Вот и сейчас Лизандра поняла, что тетушка Энни говорит сущую правду.

Она посмотрела на Энни испуганными голубыми глазами.

– Мне просто не хотелось еще больше огорчать маму и Бака. Они и так достаточно натерпелись из-за меня, – взволнованно сказала девочка. – Я ведь знаю, они продолжают корить себя за то, что позволили мне поехать в Гонконг. А потом, сама не желая того, я поставила под угрозу жизнь многих людей – Чена и его родных, да и самого Бака.

– И свою собственную, – мягко напомнила Энни. Нагнувшись, она взяла в свои прохладные ладони горячие, напряженные руки девочки и успокаивающе погладила их. И неожиданно для самой себя Лизандра начала говорить. Она рассказала, насколько была испугана в тот день, когда ей пришлось подписать документы о передаче имущества корпорации японцам, какой ужас она пережила, когда Айрини и Роберт исчезли из дома, чтобы не угодить в руки тайной полиции, и она даже не знала, свидится ли с ними еще. Лизандра поведала Энни и о чувстве глубочайшей изоляции, которое настигло ее в японском лагере, о горестных размышлениях по поводу дальнейшей судьбы дядюшки Филиппа Чена. А когда за ней пришли китайские патриоты, она приняла их за японцев, явившихся, чтобы предать ее мучительной казни.

– Все думают, что я ужас какая храбрая, – говорила она, – захлебываясь слезами, – но это неправда, Энни. Я самая настоящая трусиха и тряслась, как заяц.

– Разумеется, тебе было страшно, милая, – успокаивающе проговорила Энни. – Только глупец не испугался бы в подобных обстоятельствах.

Энни сама немало пережила в жизни, но ее сердце было тронуто испытаниями, выпавшими на долю этого несчастного ребенка.

– И все это время я не переставала думать о мамочке, – продолжала Лизандра. – Я догадывалась, какие страдания ей пришлось пережить. Каждую ночь я вспоминала о ней, о Баке, о тебе, Энни, и засыпала в слезах. Иногда я пыталась представить себе, что нахожусь на ранчо Де Сото и под моей кроватью возятся мои любимые собачки. Вой ветра за стеной барака напоминал мне о другом, теплом и приятном, ветерке, который овевал наш домик и приносил с собой запахи полей и виноградников. Часто мне чудилось ржание моего пони в стойле. В такие моменты я хотя бы на время забывала о своем тяжелом положении и засыпала под утро, переносясь в мечтах в родные места.

– Но теперь ты дома, дорогая, на самом деле, а не только в мечтах. Некоторые воспоминания, от которых ты хочешь избавиться, в сущности, могут оказаться полезными для тебя в будущем. По крайней мере, одно можно сказать с уверенностью – и ты и твои близкие достаточно настрадались за последнее время, но худшее теперь позади, и тебе следует собраться и вернуться к привычной жизни. Твоей маме не раз приходилось так поступать. И позволь мне сказать тебе одну вещь: если ты испытываешь страх – это еще не значит, что ты трусиха. Даже самые лучшие солдаты боятся, поднимаясь в атаку или участвуя в сражении. Так что ты проявила не меньше храбрости, чем самые испытанные воины.

– Вы и в самом деле так думаете, крестная? – спросила Лизандра дрожащим голосом.

– Именно так я и думаю, черт возьми! – твердо ответила Энни, и на ее губах появилась улыбка, не менее очаровательная, чем в юности. – А теперь не будем больше говорить о грустном… Давай лучше пить чай и болтать о чем-нибудь забавном, хорошо?

Эта беседа принесла свои добрые плоды, и к Лизандре вновь вернулась ее прежняя уверенность в себе. Когда в Гонконг приезжал новичок в деловом мире, его со смехом предупреждали: «Берегитесь Лизандры Лаи Цин – помимо империи, она унаследовала в полном объеме и мужественность своего деда». После чего вновь прибывшему рассказывали с преувеличениями и шутками о том, как Лизандра, будучи школьницей, дала отпор генералу японской армии и заставила его «потерять лицо».

Энни сама немало пережила в жизни, но ее сердце было тронуто испытаниями, выпавшими на долю этого несчастного ребенка.

– И все это время я не переставала думать о мамочке, – продолжала Лизандра. – Я догадывалась, какие страдания ей пришлось пережить. Каждую ночь я вспоминала о ней, о Баке, о тебе, Энни, и засыпала в слезах. Иногда я пыталась представить себе, что нахожусь на ранчо Де Сото и под моей кроватью возятся мои любимые собачки. Вой ветра за стеной барака напоминал мне о другом, теплом и приятном, ветерке, который овевал наш домик и приносил с собой запахи полей и виноградников. Часто мне чудилось ржание моего пони в стойле. В такие моменты я хотя бы на время забывала о своем тяжелом положении и засыпала под утро, переносясь в мечтах в родные места.

– Но теперь ты дома, дорогая, на самом деле, а не только в мечтах. Некоторые воспоминания, от которых ты хочешь избавиться, в сущности, могут оказаться полезными для тебя в будущем. По крайней мере, одно можно сказать с уверенностью – и ты и твои близкие достаточно настрадались за последнее время, но худшее теперь позади, и тебе следует собраться и вернуться к привычной жизни. Твоей маме не раз приходилось так поступать. И позволь мне сказать тебе одну вещь: если ты испытываешь страх – это еще не значит, что ты трусиха. Даже самые лучшие солдаты боятся, поднимаясь в атаку или участвуя в сражении. Так что ты проявила не меньше храбрости, чем самые испытанные воины.

– Вы и в самом деле так думаете, крестная? – спросила Лизандра дрожащим голосом.

– Именно так я и думаю, черт возьми! – твердо ответила Энни, и на ее губах появилась улыбка, не менее очаровательная, чем в юности. – А теперь не будем больше говорить о грустном… Давай лучше пить чай и болтать о чем-нибудь забавном, хорошо?

Эта беседа принесла свои добрые плоды, и к Лизандре вновь вернулась ее прежняя уверенность в себе. Когда в Гонконг приезжал новичок в деловом мире, его со смехом предупреждали: «Берегитесь Лизандры Лаи Цин – помимо империи, она унаследовала в полном объеме и мужественность своего деда». После чего вновь прибывшему рассказывали с преувеличениями и шутками о том, как Лизандра, будучи школьницей, дала отпор генералу японской армии и заставила его «потерять лицо».

Прошло четыре года, и корабли корпорации Лаи Цина снова принялись бороздить моря и океаны, а могущественная компания вернула себе богатство и влияние в деловом мире. Эти четыре года Лизандра провела в закрытой аристократической школе в Вассаре, хотя сама мечтала только о возвращении в Гонконг. Она знала, что ее судьба отличается от судеб других девочек из богатых калифорнийских семей. Разумеется, она одевалась и вела себя так же, как прочие, но все эти богатенькие малышки мечтали только об одном – встретить красивого и обеспеченного джентльмена и выйти за него замуж, обзавестись детьми и собственным домом. Она же родилась Лизандрой Лаи Цин, тайпаном одной из крупнейших компаний в мире, и с нетерпением ожидала того момента, когда она сможет приступить к своим обязанностям, став полноправной владелицей основного капитала корпорации. «В тебе есть что-то от мистера Рокфеллера», – пошутила одна из подруг Лизандры, когда та наконец уезжала из Вассара в Гонконг.

Фрэнси и Бак отправились вместе с ней, а в аэропорту Каи Так их встречал Филипп Чен со всем своим семейством.

– Ты совершенно не изменился, Филипп, – сказала Фрэнси, обнимая «братца Чена». – Такой же серьезный очкастый молодой человек, каким был, когда помогал делать домашние задания моему Олли.

– Жаль, что боги не сохранили жизнь Олли и его нет с нами, – мягко проговорил Филипп, – но зато ты, Фрэнси, такая же красавица, как была.

Фрэнси улыбнулась ему, но в ее улыбке сквозила печаль.

– Даже я не в силах не замечать проступающую седину, Филипп.

– Мудрость приходит, с сединой и украшает человека.

– Ловко, – рассмеялся Бак. – Боюсь, что с Филиппом по части комплиментов мне конкурировать не под силу.

– Но это правда! – вмешалась Лизандра, с восхищением глядя на мать. Фрэнси оставалась такой же стройной и привлекательной, как и двадцать лет назад. Шелковая кремовая блузка и элегантный пиджак темно-синего цвета подчеркивали ее тонкую талию, а соломенная шляпа с широкими полями и шелковой искусственной гарденией, приколотой к тулье, придавала ей задорный, почти девичий вид. – Мама с годами только хорошеет.

– Так же, как и Айрини, – заявила, в свою очередь, Фрэнси, ласково кивнув головой в сторону жены Филиппа Чена – красивой и изящной женщины, одетой в алое шелковое платье с новомодной пышной юбкой. – И никаких седых волос! – добавила Фрэнси с восхищением, заключив в объятия прекрасную китаянку.

Роберт, сын Филиппа и Айрини, скромно стоял позади родителей, предоставив старшему поколению сколько угодно целоваться и обмениваться комплиментами. Лизандра обратила внимание, что он стал совсем взрослым.

– Роберт, – проговорила она, решительно протискиваясь к нему и с чувством пожимая ему руку, – ты прекрасно выглядишь…

Тут она замолчала, подыскивая нужные слова и внимательно разглядывая Роберта, который улыбался, глядя на Лизандру сверху вниз. Он был высок ростом и широкоплеч, как всегда, носил очки с толстыми стеклами в роговой оправе, скрывавшие его небольшие синие глаза. Густые черные волосы Роберта были тщательно причесаны и разделены на пробор. Но самое главное – в нем чувствовались достоинство и уверенность в себе. Казалось, что он прекрасно знает, как распорядиться своей жизнью. Впрочем, помнится, он этого никогда и не скрывал.

– Ты выглядишь очень достойно, – сообщила она наконец свое мнение и улыбнулась. – Как… как выдающийся нейрохирург!

Роберт засмеялся.

– А ты все такая же, только стала совсем тощая.

– Неправда! – с негодованием воскликнула Лизандра. – Я не худая, а по-модному стройная. – Теперь уже они смеялись вдвоем. – Черт, ты отлично знаешь, как меня поддеть. – Она чуточку неуклюже, но оттого не менее трогательно обняла Роберта. – Надеюсь, мы все еще друзья?

– Несомненно, – ответил тот. – Ты всегда можешь на меня положиться.

Тайпан корпорации Лаи Цина прибыла в Гонконг, чтобы вступить в законное владение дедовским наследством, в связи с чем в холле главного здания корпорации должен был состояться грандиозный прием. После длинного официального обеда Лизандра поднялась со стула, чтобы обратиться к собравшимся с речью. Фрэнси с гордостью наблюдала за дочерью. В парадных темно-синих одеждах, шитых золотом и шелком, она выглядела совсем ребенком, но говорила на безупречном «мандарине», а в своей речи обещала, что будет руководить компанией так же уверенно и твердо, как делал это в свое время ее дедушка Мандарин. Кроме того, она заявила, что будет молить Бога о ниспослании ей мудрости, которой обладал ее дед, а пока она очень рассчитывает на помощь сотрудников, дабы хонг Лаи Цина продолжал, как и раньше, славиться безупречно поставленным делом и абсолютной честностью в проведении сделок.

– Слушай, Бак, – прошептала Фрэнси на ухо мужу, с силой сжимая его ладонь своими тонкими пальцами. – Надеюсь, Мандарин не ошибся, назначив Лизандру своей преемницей. Она все-таки еще слишком молода – может быть, ей больше пристало ходить на свидания, на танцы, в общем, веселиться, как делают девушки в ее возрасте?

– Она отличается от девушек ее возраста, – также шепотом ответил Бак. – Мандарин начал ее создавать, когда она была еще совсем ребенком. Кроме того, ей достались от тебя собранность и целеустремленность – необходимые качества для руководителя. Поверь мне, если она решит, что ей надоели ее высокая должность, да и сама корпорация, она точно так же целеустремлённо пошлет все к черту.

– Надеюсь, что ты прав, – задумчиво проговорила Фрэнси. Через неделю они с Баком вернулись в Калифорнию.

– Я буду по тебе скучать, – сказала Фрэнси Лизандре перед отлетом.

– Но не так сильно, как я, – ответила дочь, прижимаясь к ней всем телом. На глазах Лизандры выступили слезы, когда она наблюдала, как Фрэнси и Бак поднимаются по трапу самолета. Перед тем как войти в салон, они одновременно повернулись и помахали ей на прощание, а Лизандра с комком в горле подумала о том, насколько хорошо они выглядят вдвоем – сразу видно, что их водой не разольешь, – и про себя в который раз тихо порадовалась счастью родителей. Но как только самолет скрылся в облаках, она решила, что ее жизнь будет разительно отличаться от жизни матери. Судьба предназначила ей быть тайпаном крупнейшего хон-га, а не домохозяйкой.

Целый год она проработала бок о бок с Филиппом Ченом, впитывая как губка все знания, накопленные управляющим за долгое время. Она брала с собой домой конторские книги и ночами внимательно их изучала, раздражаясь, когда ее слишком усердно приглашали на приемы и вечеринки. Она считала, что коктейли и танцы с бесчисленными молодыми людьми, которые казались ей глуповатыми, – бессмысленная трата времени. За очаровательным обликом юной блондинки скрывалась серьезная молодая женщина с твердыми правилами и убеждениями, готовая на все, чтобы соответствовать своему высокому предназначению. Но вот, когда ей исполнилось двадцать два года, она познакомилась с Пьером Д'Аранкортом.

Ему было сорок, и выглядел он чрезвычайно значительно – черные волосы с серебряной сединой, дерзко выдающийся вперед нос и чувственные губы. Он был высок и строен и совершенно не походил на всех тех мужчин, которых Лизандра знала. Впервые она увидела его на ипподроме «Хэппи Вэли», на скачках, в которых он принимал непосредственное участие.

– Кто это? – спросила Лизандра, с любопытством глядя на интересного жокея. Она только что поставила на него пятьдесят долларов.

– Принц Пьер, – ответил кто-то из присутствующих. – Время от времени он появляется в Гонконге, когда ему надоедают Париж, Нью-Йорк или Буэнос-Айрес. По национальности он француз и происходит из очень древней фамилии, но воспитывался большей частью в Аргентине – полагаю, именно поэтому он так хорошо ездит верхом.

– Я тоже так думаю, – прошептала Лизандра, поднимая к глазам бинокль, чтобы полюбоваться наездником-аристократом, который в этот момент уверенно мчался стрелой к финишу.

В следующий раз она встретила его на балу, который губернатор давал в своем дворце. Заметив, что он наблюдает за ней, Лизандра застенчиво отвела глаза. Ни разу за свои двадцать два года она не была влюблена. Она, разумеется, неоднократно ходила на свидания, но, как говорится, сердце ее оставалось спокойным. Фрэнси очень волновалась по этому поводу, но Энни считала, что просто время Лизандры еще не пришло. Ей приходилось чрезмерно много работать и совсем некогда было заглянуть в свою душу. В сущности, несмотря на сдержанность и хладнокровие, Лизандра оставалась совсем еще юной, неопытной девушкой, совершенно несведущей в любви.

Когда Пьер пригласил ее на танец, она растерялась. Он показался ей красивее самого Бака, и она, словно зачарованная, слушала его рассказы о сногсшибательной вилле в Аргентине, роскошной квартире на авеню Фош в Париже и фамильном замке на берегу Луары. По сравнению с ее полузатворническим существованием жизнь Пьера казалась нескончаемым праздником, ярким калейдоскопом занимательных событий, связанных с известнейшими именами из мира кино, театра и французской аристократии.

– А чем же вы занимаетесь в таком удаленном от цивилизации месте, как Гонконг? – спросил ее, в свою очередь, Пьер. Когда же она поведала ему, что стремится досконально изучить все нюансы финансовых и торговых операций, чтобы возглавить впоследствии корпорацию, которая досталась ей по наследству от дедушки, он искренне рассмеялся.

– Не пора ли, дорогая мисс, что-нибудь предпринять, чтобы изменить все это? Вы слишком красивы, чтобы похоронить молодость среди пыльных конторских книг.

Никто еще не называл ее красивой до этого человека, и Лизандра совершенно потеряла твердую почву под ногами. Она лишь улыбалась, будучи не в силах произнести что-нибудь подходящее в ответ. Ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы принудить себя оторваться наконец от этого все повидавшего и пережившего человека и вернуться за свой столик, где уже остывал ужин, но еще не один раз за вечер она ловила на себе его взгляды.

На следующее утро она обнаружила на своем столе в офисе очаровательный букет, составленный из крошечных бутонов роз желтого цвета, и записку, в которой Пьер выражал желание увидеться с нею вновь. Лизандра поставила цветы в воду и с некоторым смущением припомнила, каким проникновенным взглядом смотрел на нее во время танца Пьер. А какой приятный и глубокий у него голос – особенно когда он говорит комплименты. Целый день при воспоминании о нем у нее слегка кружилась голова и замирало в груди. Она ждала, что он позвонит, но этого не случилось, и в шесть тридцать вечера ора, затаив в душе глубокое разочарование, поехала в свою скромную квартирку в районе, где жили люди со средним достатком. Как всегда, дверь ей открыла Ао Синг, но сегодня она радовалась возвращению хозяйки больше обычного и время от времени прыскала в ладошку. Лизандра вошла в квартиру и остолбенела – комнаты были буквально завалены цветами: орхидеями и розами, жасмином, пионами и нежными кремовыми гардениями. Запах стоял одуряющий, а новая записка ясно давала понять, что принц Пьер весьма увлечен и рассчитывает на продолжение знакомства.

Зазвонил телефон, и Лизандра сразу поняла, что это месье Д'Аранкорт.

– Огромное вам спасибо за цветы, – замирающим от волнения голосом поблагодарила она. – Должно быть, вы опустошили все цветочные магазины в Гонконге…

Он засмеялся и предложил поужинать вместе в отеле «Полуостров». Лизандра вызвала настоящий фурор среди тамошней публики, состоявшей по преимуществу из чиновников колониальной администрации. На ней было богато украшенное вышивкой платье в национальном китайском духе, а волосы, собранные в высокую прическу, украшали драгоценные гребни из жада. «Они не знают, что у меня есть китайские корни», – с гордостью сообщила она Пьеру. Одну из подаренных принцем гардений она приколола к платью у плеча и Пьер сказал ей, что всякий раз, вдыхая аромат этого чудесного цветка, он будет вспоминать о ней. «Гардении созданы словно специально для вас», – говорил он ей, а она радостно улыбалась, чувствуя приятное возбуждение оттого, что находится рядом с самым привлекательным в Гонконге мужчиной. Проводив ее домой и поцеловав у дверей на прощание руку, Пьер вернулся к автомобилю, который ждал его на улице. Она видела, как он, отворив дверцу, обернулся и помахал рукой. Лизандра сохранила эту картину в памяти и ночью, ворочаясь без сна в постели, неоднократно возвращалась к ней.

Когда на следующий вечер она вернулась из офиса, то обнаружила, что ее дожидается маленькая посылка, запакованная в алую бумагу и перевязанная сверкающими ленточками. Лизандра прочитала на бумаге свое имя и адрес, написанные его рукой, и стала в волнении перекладывать сверток из одной руки в другую, размышляя, что бы такое могло в нем быть. Распаковав наконец сверток, она обнаружила маленький изящный веер из жада, отличавшийся такой тонкой резьбой, что можно было подумать, будто он сплетен из кружев. Но открытка, вложенная в посылку, очаровала ее еще больше. Пьер писал: «Я нашел эту вещицу на Голливуд-роуд. Я вспомнил вас и ваше платье в китайском стиле и понял, что веер должен принадлежать только вам».

Она тут же набрала его номер.

– Ваш подарок чрезвычайно экстравагантен, и я просто не в силах от него отказаться. Придется мне что-нибудь подарить вам взамен, – быстро проговорила она, стараясь скрыть свое волнение.

– Я не принимаю подарков от женщин, – ответил он неожиданно резко.

– О, я не имела в виду ничего дурного, – извиняющимся тоном пролепетала Лизандра. – Просто я… просто я хотела, чтобы вы тоже порадовались так же, как радуюсь я…

– Одного вашего признания для меня вполне достаточно, – галантно произнес он. – Впрочем, я все же кое-что попрошу у вас, и, пожалуйста, не вздумайте отказываться. Мне хочется, чтобы вы поужинали со мной сегодня вечером.

Лизандра вспомнила про обед, на который уже была приглашена, и решила, что любой ценой постарается от него отвертеться. Пьер повез ее в китайский ресторан в Каулуне. На ней было светло-голубое платье из простого льна, а в ладони она сжимала его подарок – веер. Пьер развлекал ее рассказами из истории своего рода, уходившего корнями в глубокую древность и известного задолго до начала царствования Людовика Четырнадцатого, «Короля Солнце» – единственного французского монарха, о котором у Лизандры имелись кое-какие сведения.

Она обедала с Пьером на следующий день и на следующий, а ее аккуратная небольшая квартирка теперь постоянно напоминала ботанический сад. Каждый вечер он дарил ей разные подарки: то гребни из жада, выложенные жемчугами и желтыми алмазами – «цвета ваших волос, мисс», то шелковые, вышитые золотом туфли с загнутыми кверху носами, которые в свое время принадлежали императрице Ци Си, но, по мнению Пьера, куда больше подходили ей. Последний подарок, поскольку она категорически запретила на нее тратиться, представлял собой дивной работы яйцо из перламутра, украшенное драгоценными камнями и золотой с серебром отделкой. Автором этого чуда, по слухам, был знаменитый Фаберже, и Пьер верил в это, потому что купил изделие у старого русского эмигранта.

Филипп и Айрини скоро узнали о новом воздыхателе Лизандры, однако то, что они узнали о нем, отнюдь не свидетельствовало в его пользу. «С его стороны это не более чем флирт, – обеспокоенно вздыхала Айрини. – А Лизандра такая молодая и неопытная. Надеюсь, она не позволит себе ничего лишнего». Жене Филиппа хотелось, чтобы рядом с Лизандрой был Роберт, который мог бы ей помочь дружеским советом, если возникнет необходимость. Но Роберт, к сожалению, находился в Джорджтауне, где учился в интернатуре.

Однажды Лизандра пригласила Пьера посмотреть на старый дом дедушки Мандарина на берегу залива Рипалс, который, согласно воле Лаи Цина, превратился в роскошный музей. Она также показала ему небоскреб корпорации и торговые корабли в гавани, которые принадлежали ей. Когда же Пьер заключил ее в объятия и принялся шептать слова страстных признаний, она с воодушевлением согласилась вступить с ним в брак.

– Давай пока не будем афишировать нашу помолвку, – предложил он. – Настоящий праздник мы устроим попозже, когда приедем в Париж и я познакомлю тебя со своими друзьями.

Лизандра чувствовала себя виноватой перед родителями, которые, конечно же, с огромной радостью приняли бы участие в помолвке и бракосочетании своей дочери, но Пьеру удалось рассеять все ее сомнения. Она слишком любила его, чтобы в чем-либо ему противоречить. На следующий день Пьер зафрахтовал яхту, и они отплыли в Макао, где Лизандра Лаи Цин в мгновение ока превратилась в супругу принца Пьера Д'Аранкорта после короткой и весьма скромной церемонии в очаровательной старинной португальской церквушке. Лизандра стояла у алтаря в платье из алых кружев (красный – цвет свадебных торжеств у китайцев) и держала в руках букет алых роз. Любовь абсолютно заслонила собой и бизнес, и корпорацию Лаи Цина. Единственное, чего она хотела, – это стать женой Пьера.

Сразу же после бракосочетания она послала телеграмму Фрэнси и Баку в Сан-Франциско, подписав ее «принцесса Д'Аранкорт». Те мгновенно отправили ответную телеграмму, в которой выражали недоумение по поводу столь скоропалительного решения дочери и требовали, чтобы она привезла мужа в Нью-Йорк, дабы они могли убедиться в его достоинствах. Пьер, однако, хотел сначала навестить старушку Европу и побывать в Париже. И вот, заказав лучшие каюты на французском пассажирском лайнере, они отправились в Марсель.

Нельзя сказать, что Пьер был особенно нежным и пылким любовником, но Лизандре не с кем было сравнивать, и она считала, что так и надо. Она и представить себе не могла, что муж рассматривает ее неопытность как досадную преграду для любовных утех, а ее преданность и обожание вызывали у него приступ зевоты. Любовь лишила ее наблюдательности, она видела только привлекательные стороны Пьера и с ревнивым чувством наблюдала за тем, как преображались другие женщины на корабле в его присутствии. Они так и норовили стрельнуть глазами в его сторону или начинали призывно вздыхать, когда он появлялся рядом.

Пьер не изменял Лизандре до самого Парижа. Когда же они поселились там в отеле «Король Георг», он стал часами просиживать у телефона, беседуя со знакомыми обоего пола. Роскошную квартиру мужа на авеню Фош она так и не увидела – Пьер заявил, что квартиру ремонтируют, поскольку он решил продать ее, чтобы купить новую, побольше. Затем он отослал Лизандру за покупками, сказав тоном, не терпящим возражений: «Не можешь ведь ты в Париже носить эти ужасные китайские халаты». Лизандра с обидой посмотрела на мужа – еще совсем недавно ее наряды ему нравились. Она не знала, где он бывает в дневное время, и ей стало казаться, что Пьер начал заказывать обед в номер для того, чтобы поскорее уйти из гостиницы. Предлоги для этого находились всегда: то он говорил Лизандре, что хочет навестить больную бабушку, то отправлялся играть в карты с друзьями, то ему срочно требовалось съездить в Дювиль, где он якобы вел переговоры о продаже пони, выращенных на его землях в Аргентине.

Они прожили в «Короле Георге» уже два месяца, когда Лизандра вдруг обнаружила в кармане его пиджака любовное послание. Хотя оно было написано по-французски, она достаточно знала язык, чтобы понять, что письмо написано не случайной знакомой Пьера, а женщиной, с которой он был знаком очень давно. Неожиданно она увидела, что в письме упоминается и ее имя, и вздрогнула от унижения и стыда: «Эта богатая китайская наложница, которая помогает содержать тебя на том достойном уровне, к которому ты привык…»

Любовные шоры упали с ее глаз, и перед ней во всей своей неприглядности открылась правда. Она вспомнила о матери, которую тоже называли «наложницей Мандарина». Лизандра не забыла, что эти истории больно ее ранили – ей было ужасно обидно за мать. В ее голубых глазах вспыхнули искорки гнева, и они приобрели стальной оттенок.

Послышался робкий стук в дверь, и когда она воскликнула: «Войдите!», к ее удивлению, в номер вошел управляющий.

– Принцесса, прошу меня извинить за вторжение, – сказал он с чрезвычайно смущенной миной, – но у меня есть определенные инструкции. Думаю, что это легкое недоразумение. Так сказать, небрежность со стороны принца. Вот счет, мадам, мы несколько раз представляли его вашему мужу к оплате, и он уверял, что заплатит, но до сих пор, – управляющий пожал плечами, – счет так и не оплачен. Я специально принес его вам, мадам, в надежде, что вы лично разрешите это недоразумение, ко всеобщему удовольствию.

Некоторое время Лизандра молча смотрела на управляющего – ей все стало ясно, и от этой ясности болезненно сжалось сердце. Она подумала о том, как легко удалось Пьеру прокрасться в ее сердце, пользуясь нежными словами и подарками. Потом вспомнила слова Мандарина, которые он произнес много лет назад в Гонконге, когда ей было семь лет от роду и его сотрудники надарили ей целую кучу подарков.

«Помни, – сказал он ей тогда, – подарки тебе дарят не потому, что люди уж очень тебя любят, а потому, что ты – Лаи Цин».

Пьер женился на ней не потому, что любил ее. В сущности, он и женился-то вовсе не на ней. Он женился на состоянии Лаи Цина.

Она выписала чек, и управляющий, низко кланяясь, удалился, вежливо закрыв за собой дверь. Через пять минут в номер была доставлена бутылка лучшего шампанского с извинениями по поводу вынужденно причиненного беспокойства.

Лизандра не стала терять времени – она вызвала горничную и приказала ей упаковать вещи, затем взяла ножницы и, открыв шкаф Пьера, принялась резать на полосы очень дорогие и прекрасно сшитые костюмы и пиджаки. Когда шкаф опустел, а на полу образовалась гора обрезков, она надела новое синее платье от Диора, откупорила бутылку шампанского и произнесла тост в честь Мандарина, своего любимого дедушки, чьи мудрые слова отныне должны были стать путеводными звездами в ее жизни. Отныне и во веки веков! Оставшимся в бутылке шампанским она облила шелковые галстуки Пьера и вышла в коридор, велев отнести багаж в холл. Затем она направилась на такси в аэропорт и купила билет на ближайший рейс «Париж – Нью-Йорк», а из Нью-Йорка уже вылетела в Сан-Франциско, чтобы выплакаться на материнском плече.

Великосветские сплетни не заставили себя долго ждать, и по Парижу распространились душераздирающие слухи о том, как принц Пьер, вернувшись в номер, обнаружил, что вся его одежда порезана на куски и валяется на полу. Говорили, что Лизандра скрылась в неизвестном направлении, оставив принца без гроша в кармане. Эта новость достигла Гонконга раньше, чем туда добралась виновница скандала. Слухи и сплетни немало способствовали созданию романтического ореола вокруг имени Лизандры Лаи Цин, которая окончательно сформировалась к тому времени, когда познакомилась с Мэттом Джерардом, то есть тринадцать лет спустя.

Солнце завершило свой путь по небосклону и медленно опустилось в воды Южно-Китайского моря. Лизандра со вздохом отошла от широкого окна офиса – Пьер был теперь не более чем неприятным воспоминанием. Она очень быстро развелась с ним, а ее адвокаты сокрушили все его попытки отсудить себе часть состояния жены. Все дело закончилось девятидневной истерикой в газетах, но оставило, тем не менее, в душе Лизандры болезненный след.