Текст книги "Удача – это женщина"

– А как ты собираешься начать подобное нешуточное дело, Ки Лаи Цин? – произнес он тихим скрипучим голосом.

Лаи Цин развязал свой сверток.

– С помощью вот этих двенадцати тысяч долларов, достопочтенный дедушка. А если удача будет мне сопутствовать, то с помощью Кредитного товарищества и вашей, если вы, разумеется, согласитесь выступить в роли достопочтенного банкира.

Выражение лица почтенного старца не изменилось, хотя он внимательно осмотрел толстую пачку денег. Зато когда он снова поднял глаза на своего посетителя, в них появилась неожиданная твердость.

– Позволь поинтересоваться, откуда у бедного куля вдруг появилась такая значительная сумма? – спросил он.

Лаи Цин выпрямился и гордо ответил:

– Не далее как вчера, достопочтенный старейшина, человек, стоящий перед вами, был игроком. Вчера он выиграл эти тысячи долларов и доказал, что он человек обстоятельный. А сегодня крестьянин Лаи Цин полон желания добиться высокого положения торговца и заслужить уважение серьезных людей.

Старик кивнул, удовлетворенный, по-видимому, уже тем, что его гость, по крайней мере, не вор.

– Расскажи мне о своих планах, связанных с новым для тебя делом, – приказал он, велев жестом старухе принести им чай.

– Достопочтенный дедушка, прежде всего я спрошу обитателей китайского квартала, в чем они более всего нуждаются, – начал Лаи Цин. – Или я могу просто гулять по улицам, высматривая, кому из жителей чего не хватает. У меня пока нет средств, чтобы вновь построить дома и конторы, но, получив щедрую помощь достопочтенного старейшины, я был бы в состоянии снабжать людей товарами, необходимыми для семьи и дома: пищей и специями, имбирем и женьшенем, мисками и чайниками, матрасами и стегаными одеялами, светильниками, стульями, плотной рисовой бумагой, заменяющей в окнах стекла, одеждой и обувью. Я готов сейчас же выяснить, какие торговые суда находятся на пути с востока в Америку, и готов с помощью телеграфа заключить сделки на покупку и переадресовку их груза целиком, в какой бы порт на побережье Штатов они ни шли, будь то Нью-Йорк, Лос-Анджелес или Сан-Франциско. Я скуплю все товары, необходимые для наших людей, со всех торговых судов, которые еще только готовятся покинуть порты и двинуться в наше полушарие. Я арендую склады для этих грузов и наполню их товарами. Я открою магазин в самом оживленном месте квартала, лучше всего на перекрестке, где всегда много людей, а значит, и покупателей. Я всегда буду относиться к покупателям с уважением и назначать умеренные цены; таким образом, когда другие торговцы опомнятся и включатся в дело, покупатели уже будут знать Лаи Цина и всегда будут возвращаться именно в его магазин.

Вот что я смогу сделать, если достопочтенный дедушка не откажет мне в помощи и если, разумеется, на то будет воля богов.

Старик внимательно слушал его, теребя жидкую бородку.

– А почему ты полагаешь, что боги окажут тебе поддержку и дадут свое благословение тебе и твоему предприятию? – поинтересовался он.

Лаи Цин тщательно обдумал вопрос и понял, что не сможет солгать.

– Судьба стала благоприятна ко мне с тех пор, как я познакомился с белой женщиной, – честно ответил он. – Такому невежественному крестьянину, как я, есть чему у нее поучиться. Эта женщина сказала, что мне пора бросить игру. Она подала мне идею, с которой я и пришел к тебе, достопочтенный дедушка.

– Белая* женщина, Лаи Цин? – с внезапной резкостью переспросил старейшина. – Не одно ли это и то же, что белая дьяволица?

– Достопочтенный дедушка, – скороговоркой запротестовал Лаи Цин, – во время землетрясения она осталась сиротой. У нее доброе сердце, но жилось ей нелегко. Мы, чем могли, помогали друг другу. И даже если она дочь белых дьяволов, то, тем не менее, она была добра к ничтожному китайскому крестьянину.

Старейшина обдумывал услышанное довольно долго, потягивая чай и наблюдая за Лаи Цином. Потом он кивнул.

– Я верю тебе и твоему рассказу. Но я также вижу, что осуществление твоих планов зависит от скорости, с какой они будут осуществляться. Я в состоянии предоставить тебе заем на ту сумму, которой ты располагаешь, но какие гарантии ты можешь мне предоставить?

Лаи Цин вздохнул.

– У меня нет никаких гарантий, достопочтенный. Только уверенность, что все получится.

Старейшина вновь кивнул с одобрением.

– Многие приходят ко мне просить денег, но не все столь честны, как ты, Лаи Цин, – сказал он. – И в награду за честность я дам тебе деньги без гарантий с твоей стороны. Но взамен за риск, который я беру на себя, ты должен будешь не только вернуть деньги, но и одолжить товариществу такую же сумму, чтобы и другие могли получить кое-что от нашей сделки. Кроме того, ты выплатишь нашей ассоциации пять процентов от общей суммы прибыли, если такая окажется, но подобная выплата не должна будет превышать двадцати четырех тысяч долларов.

Лаи Цин снова вежливо поклонился.

– Достопочтенный дедушка, – торжественно сказал он, – день, когда я выплачу пять процентов от моей прибыли нашей ассоциации, станет счастливейшим днем в моей жизни.

Энни сняла крошечную комнатенку и пригласила Фрэнси жить вместе с ней, но та предпочла свою новую жизнь почти что на улице. Сынок играл на улице с друзьями, и Фрэнси подолгу оставалась одна. Она прибирала хижину, подметала пол и ходила за водой. Затем она ложилась отдохнуть, так как в последнее время стала быстро уставать. В ее теле происходили какие-то изменения, однако Фрэнси упорно не хотела это осознавать и заставляла себя жить так, как будто ничего не случилось.

Время от времени она с любопытством поглядывала на соломенную корзину, обычно лежавшую в углу. Она знала, что там хранится все добро Лаи Цина, и однажды не смогла удержаться от искушения, взяла корзину и выложила на стол ее содержимое. Сокровищ у Лаи Цина было немного: пара палочек из слоновой кости для еды, знакомый ей документ об аренде участка земли в Гонконге, длинный деревянный ящичек и дагерротип с изображением хорошенькой девушки в национальном китайском костюме. Девушка восседала на стуле, зажав в руке сложенный бумажный веер. Фрэнси долго вглядывалась в дагерротип. У девушки на портрете были такие же темные миндалевидные глаза и овальное лицо, как у Лаи Цина, поэтому Фрэнси решила, что девушка – его сестра. Затем она взялась за деревянный ящичек. В длину он был дюймов восемнадцать. Фрэнси заколебалась, она понимала, что ей не следует залезать в ящичек, но любопытство пересилило. Она подняла резную крышку и заглянула внутрь. На дне лежала шелковистая прядь черных волос, перевязанная алой ниткой.

– Это волосы моей сестры, – как гром среди ясного неба прозвучал голос Лаи Цина, и Фрэнси виновато вскочила с ящика. Покраснев, она пробормотала:

– Я не хотела этого делать, но меня что-то толкнуло изнутри.

Лаи Цин снисходительно пожал плечами:

– Иногда любопытство сильнее разума и воспитания. Этот ящичек называется «шкатулкой для сокровищ». Мы, бедные китайцы, в таких шкатулках храним деньги и ценности. По ночам мы кладем их под голову, иногда вместо подушки, чтобы никто не украл. – Он помолчал и печально добавил: – Я храню волосы на память. Она была молоденькой, хорошенькой и полной жизни. Моя мать часто ругала се, приговаривая, что такая непоседливая девушка обязательно навлечет на себя немилость богов. И она оказалась права, поскольку довольно скоро после этого разговора боги решили забрать мою сестру к себе на небо.

Он аккуратно убрал свою шкатулку в соломенную корзину, и тут Фрэнси заметила, что у него с собой больше нет красного свертка.

– Не волнуйся, – успокоил ее Лаи Цин, прочитав немой вопрос в глазах девушки. – Я ходил к самому почтенному из всех старейшин в китайском квартале. Я показал ему мои двенадцать тысяч долларов и сказал, что я хочу стать купцом и ввозить товары из Китая. Он понял, что мой план не так уж плох, и согласился одолжить мне двенадцать тысяч долларов со счетов кредитного товарищества. Номера складываются в удачную комбинацию – две пары двойных шестерок. В общей сложности двадцать четыре тысячи долларов. – Фрэнси явно была заинтригована, и Лаи Цин добавил: – Я не очень-то богат, поскольку деньги взяты взаймы. Нельзя также пока сказать, что мне сопутствует успех в делах, – эти деньги не заработаны, а выиграны. Но благодаря твоей мудрости, Фрэнси, сегодня я стал уважаемым человеком.

Его миндалевидные глаза потеплели, когда он посмотрел на нее и сказал:

– Когда я познакомился с тобой, то сразу узнал. Ты показалась мне такой же потерянной душой, человеком, каким и я сам был когда-то. Ну а сейчас мы постараемся повернуть судьбу лицом к себе. Начиная с сегодняшнего дня я более не крестьянин Лаи Цин и не игрок. Теперь я, Лаи Цин, – купец и предприниматель.

И Лаи Цин взялся за работу. Прежде всего он узнал, какие корабли идут в Соединенные Штаты с Востока, и телеграфом отослал заказы на товары в Сиэтл, Нью-Йорк и Лос-Анджелес. Он арендовал небольшой склад с видом на гавань, который перенес землетрясение почти без повреждений. Там он решил складировать свои товары, когда они прибудут, а над дверью повесил зеркало, чтобы отпугивать злых духов и, таким образом, защитить доброго фунг-шуи, хорошего духа, охраняющего дом, что-то вроде домового. Также он арендовал крохотный участок земли в китайском квартале – в сущности, просто угол на пересечении двух дорог, – но он знал, что перекресток будет на руку его бизнесу, поскольку именно тут скапливалось самое большое количество народа. Через пару недель на арендованном участке уже красовался слепленный на скорую руку из деревянных обломков и фанеры небольшой магазинчик. На вывеске черными китайскими иероглифами было выведено: «Торговая компания «Удача с вами».

Длинные лозунги, также на китайском языке, свисавшие изо всех окон, ободряли прохожих, поскольку гласили: «Долгой жизни всем», «Успеха вам», «Желаем счастья», а основной лозунг, взывавший к милости богов – «Пять благословений» – был вывешен прямо над дверью в знак обещания как владельцам магазина, так и посетителям долгой жизни, богатства, светлого ума, здоровья и благосклонности фортуны.

За прилавком появился молодой человек, весьма внимательный к покупателям, и население квартала буквально хлынуло в магазинчик, чтобы купить у Лаи Цина специи и сушеные грибы, консервированных уток, имбирь и соевое масло. Люди также покупали уголь для железных печурок, кастрюли и горшки, чтобы было что ставить в печь, большие блюда и тарелочки поменьше, чтобы раскладывать на них кушанья. Через несколько недель магазинчик пришлось расширить, поскольку жизнь постепенно входила в нормальное русло, и покупатели стали требовать новые матрасы, экраны из рисовой бумаги для окон, чайники, одеяла и туфли на деревянной подошве.

Спустя два месяца Лаи Цин открыл второй магазин и арендовал новый склад, где хранились товары покрупнее: столы и шкафчики, швейные машины и стулья, а также ящики с шелковыми вышитыми халатами и с черными брюками и куртками из хлопка – любимой одеждой кули. Одним словом, абсолютно все можно было купить у торговой компании «Удача с вами», которой владел Лаи Цин.

Энни и Фрэнси переселились в небольшую, спешно отремонтированную квартирку на Керни-стрит, а Лаи Цин занял комнату по соседству. Фрэнси принялась учить сынка английскому языку и, кроме того, помогала лучше усвоить английский Лаи Цину. Она похудела и побледнела и по-прежнему быстро утомлялась. Лаи Цин догадывался, что она в отчаянии, тем не менее, он не мог ей позволить «потерять лицо» и заговорить о ее проблемах первым.

Прошел слух, что сгорели городские архивы, и тысячи китайцев бросились к муниципальным властям, утверждая, что они американцы по рождению. Лаи Цин отправился вместе с прочими, чтобы разжиться документами. Удача и здесь улыбнулась ему, и, таким образом, благодаря землетрясению он стал полноправным гражданином Соединенных Штатов.

Время шло, и Энни потребовалось найти себе хоть какое-нибудь занятие. Она привыкла работать, и безделье угнетало ее. Кроме того, у нее еще оставались деньги, которыми снабдил ее отец. В один прекрасный день она решилась и сказала Фрэнси:

– Послушай, все, что я умею делать – это готовить и заботиться о людях. Попробую я, пожалуй, открыть маленькую гостиницу. На улицах все еще полно бездомных, и люди будут рады, если им предоставится возможность получить на время чистенькую комнатку, а по вечерам – приличный ужин. Деньги у меня есть, остается только попросить Лаи Цина подыскать соответствующее помещение.

Спустя несколько дней к ней зашел Лаи Цин и сообщил, что, по слухам, можно на выгодных условиях арендовать приличный участок земли неподалеку от площади Юнион. Кстати, на этом участке сохранились развалины дома. Фундамент здания находился в приличном состоянии, и Лаи Цин обещал помочь деньгами и необходимыми материалами. К тому же он обещал нанять рабочих, чтобы заново отстроить дом, хотя бы на скорую руку.

Фрэнси равнодушно наблюдала за деловыми успехами своих друзей. Казалось, что удача наконец улыбнулась всем, кроме нее. Она же была вынуждена нести в себе тайну, и это угнетало Фрэнси неимоверно.

Глава 18

Джош. Его имя заставляло ее трепетать, когда она дотрагивалась ладонями до растущего живота. Фрэнси подошла к большому зеркалу, которое Энни установила в их общей спальне. Она повернулась к зеркалу сначала одним боком, затем другим – никаких сомнений быть не могло – ее талия заметно увеличилась, раздалась, но выпуклость на животе была еще не слишком велика, и пока ее удавалось скрывать под длинным китайским халатом. Пока.

Она уныло взглянула на свое отражение. Ее светлые волосы были стянуты на затылке в пучок, а личико выглядело бледным и незначительным. Вокруг рта и глаз пролегли горькие линии, грозящие со временем перерасти в морщины. Она вспомнила девочку в белом кружевном бальном платье и в сверкающей диадеме, какой она была всего несколько месяцев назад, и стала еще пристальнее вглядываться в собственное лицо. Ей по-прежнему было восемнадцать лет, но сейчас на нее смотрела блеклая, неинтересная женщина неопределенного возраста, одетая в китайскую хлопчатобумажную куртку со стоячим воротником и черные брюки кули. Теперь она принадлежала к другому миру.

Фрэнси усталой походкой направилась к окну, за которым кипела жизнь, не останавливаясь даже ночью. Старый китайский квартал представлял собой грязное, запущенное гетто для выходцев с Востока. Это была зараженная крысами и преступниками всех мастей зловонная дыра на карте города. Извилистые темные улочки предлагали желающим на выбор широкий спектр услуг – от несовершеннолетних проституток, игорных домов и бань сомнительного свойства до курилен опия. На улицах царило неприкрытое насилие – владельцам притонов и всевозможных вертепов было выгодно держать жителей в постоянном страхе. Отцы города хотели возвести новый китайский квартал в другом, более здоровом районе, но китайское население Сан-Франциско не обратило внимания на пожелание властей и стало отстраиваться вновь на том же месте, где раньше. Только на этот раз дома строились в старокитайском стиле: с резными стропилами и расшитыми экранами для окон – алого, зеленого и золотистого цветов. Дома покрывали крышами из зеленых изразцов с длинными загнутыми концами, у входа ставили львов-привратников, а двери лакировали красным лаком. Улицы благоухали запахами восточных специй и благовоний, а вокруг раздавались звуки пилы и стоял звон от ударов молотков. Новые здания поднимались из развалин буквально за ночь – люди работали круглые сутки, чтобы быстрее возобновить нормальную жизнь.

Фрэнси всякий раз вспоминала об Энни, когда проходила по площади Юнион и видела, как перестраивается купленный ее подругой дом, постепенно превращаясь в симпатичную гостиницу. Своей дотошностью Энни сводила рабочих с ума. Ведь она выросла в семье, где все занимались строительством, и знала в этом деле толк. Как-то Фрэнси вместе с ней пришла на строительную площадку. Женщины застали рабочих в тот момент, когда они курили и болтали, потягивая пиво. И тут Энни строгим голосом, не терпящим возражений, напомнила лентяям об их обязанностях и перечислила все недоделки и недостатки, как заправский мастер. Она также предупредила строителей, что если они и впредь будут впустую тратить время и транжирить ее деньги, то она этого не потерпит и им придется расстаться. Конечно, рабочие для вида поворчали, да и вообще весь день смотрели на нее косо, но поняли, что Энни не проведешь и если они рассчитывают на прибавку, то придется вкалывать добросовестно.

Буквально на следующий день, когда закончили класть крышу, Энни пригласила всех своих рабочих на маленький праздник. Длинные деревянные столы были накрыты белыми крахмальными скатертями, потому что Энни хотела, чтобы даже среди пыли, цемента и строительного мусора ее прием удался на славу. Она также послала приглашения членам семей строителей, а уж еды и пива было вволю. Выпив и расчувствовавшись, рабочие один за другим стали произносить в ее честь тосты, признавая со смехом, что она хороший хозяин, хотя и женщина.

Лаи Цин трудился двадцать четыре часа в сутки, успевая им не менее заниматься с Фрэнси английским языком. Он с завидным упорством корпел над простенькими детскими рассказами и сказками, громко и членораздельно произнося каждое новое слово и тщательно водя пальцем по строке. Письменные задания он аккуратно переписывал в тетрадь, которую постоянно носил с собой. Китаец воспринимал ученую премудрость, как сухой песок впитывает воду, и временами Фрэнси было трудно поспевать за ним, поскольку занятия требовали ежедневной подготовки и от нее тоже.

Лаи Цин решил, что сынок будет воспитываться в китайской семье. «Филипп Чан должен быть похож на других китайских мальчиков и знать все, что знают они, – говорил он Фрэнси. – Когда он станет мудрее и старше, тогда пусть живет по обычаям белых, но сначала он обязан познать мудрость своего народа».

Таким образом Фрэнси осталась наедине со своими не слишком веселыми воспоминаниями о прошлом и угнездившимся в ней страхом за будущее. Она не осмеливалась рассказать Лаи Цину или Энни о ребенке, которого носила в себе.

Ее размышления внезапно прервал стук в дверь, и она бросилась открывать. На пороге стоял мальчик, который, быстро взглянув на нее, сунул ей в руку клочок бумаги и помчался вниз по лестнице.

Она с удивлением проводила его глазами и вернулась назад в комнату. Там она тщательно расправила скомканный бумажный листок и прочитала: «Если ты еще меня любишь, приходи в аллею Гай-Пао сегодня в девять часов вечера. Джош».

Кровь отхлынула от ее лица, и сердце болезненно сжалось. Она ничего не понимала. Джош умер на ее глазах, и это, скорее всего, чья-то жестокая шутка. Но кому было известно о ней и Джоше? Только Энни и Лаи Цину, а они на такое не способны. Вдруг она ощутила толчок в животе и обхватила его руками, впервые по-настоящему осознав, что в ней растет новая жизнь. А вдруг этот толчок – предзнаменование того, что Джош каким-то образом уцелел? «Если ты еще меня любишь…» – так сказано в записке.

В панике она принялась снова и снова разглядывать записку, моля Бога, чтобы с ней рядом оказался кто-нибудь из близких, но Лаи Цин, как обычно, пропадал на работе, а Энни отправилась на встречу с архитектором, и ждать ее скоро тоже не приходилось.

Фрэнси заметалась по комнате, убеждая себя, что идти не следует, но потом вспомнила Джоша, лежавшего среди руин, и ей подумалось, что ведь могло случиться и чудо. Тогда она поняла, что пойдет.

Она оставила Энни записку, где написала, куда и зачем она отправилась, и вышла из дома. Она долго плутала в плохо освещенных боковых улочках в поисках аллеи Гай-Пао, а когда нашла ее, аллея оказалась всего-навсего темным пустынным тупичком. В тупичке было абсолютно темно, и только где-то в самом его конце неровно брезжил слабый свет – не то от свечи, не то от газового рожка. Фрэнси заколебалась и остановилась. Ей захотелось повернуться и убежать, но записка, подобно наживке на крючке, неумолимо толкала ее вперед, и Фрэнси, собрав все свои силы, нетвердыми шагами побрела по аллее, спотыкаясь о трещины в мостовой, в страхе шарахаясь от черных силуэтов возникающих на ее пути развалин и нервно оглядываясь по сторонам. Когда она подошла достаточно близко, то увидела, что блеклый свет струится сквозь занавешенный шторой дверной проем. Фрэнси вновь заколебалась и подумала, что самым умным в ее положении было бы вернуться, но она не могла. «Если еще меня любишь», было начертано в записке, и любовь пересилила ее колебания, заставила отодвинуть штору и войти.

Убогая комната освещалась зыбким пламенем керосиновой лампы. Фрэнси оглушил шум от вылетавших с треском из стаканчиков игральных костей и возбужденных криков игроков, и она едва не потеряла сознание от запаха табачного дыма, расплавленного парафина, опиума и пота. Китайцы, сидевшие за игорными столами, заметив, что в притон зашла белая женщина, сердито что-то забормотали на своем языке. Фрэнси робко притулилась возле стены. За прилавком слева от входа мужчина разливал рисовую водку в особой формы фарфоровые стаканчики. Он наклонился к ней и прошептал:

– Пойдем со мной, мисси. И побыстрее. Вот сюда. Пожалуйста.

Она последовала за ним через другую дверь, также завешанную материей, спотыкаясь по пути о всевозможные обломки и выбоины. Они долго шли по бесконечному лабиринту разрушенных коридоров, пока не оказались в небольшом помещении квадратной формы. Стены комнаты были наполовину разрушены, крыша отсутствовала, и сквозь пустой проем заглядывала наполовину скрытая ночными облаками луна, слабо освещая черный прямоугольник двери и пустые глазницы окон. Фрэнси поняла, что провожатый покинул ее, Я она осталась совершенно одна. Смертельный страх пронизывал все ее существо, пока она не привыкла к темноте и не стала различать предметы. В самой середине комнаты угадывался силуэт стула, и на нем кто-то сидел. Кровь зашумела у нее в ушах, а сердце затрепыхалось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит наружу.

– Джош? – прошептала она еле слышно.

– Я знал, что ты не сможешь отказаться от встречи и придешь, – прозвучал знакомый голос.

И вдруг прямо в лицо Фрэнси ударил яркий свет лампы. Она отшатнулась и зажмурилась, а когда открыла глаза, то уже знала, кого сейчас увидит. Это был не Джош. С ней говорил Сэмми Моррис.

– Узнала? Это я, – подтвердил Сэмми и поднял лампу повыше, чтобы у Фрэнси не осталось сомнений. Фрэнси в ужасе смотрела на него – она по собственной воле угодила в расставленную для нее ловушку.

– Так это вы написали записку? – наконец проговорила она.

– А кто же еще? Джошу больше не придется писать никогда в жизни. Вот я и решил передать вам, что он по-прежнему вас любит.

Глаза Сэмми загорелись мрачным огнем, и, победоносно ухмыльнувшись, он поднял лампу так, чтобы свет падал прямо на стул. На стуле сидел светловолосый человек. Фрэнси почувствовала, что сейчас упадет в обморок, она знала, что этот человек не может быть ее Джошем. Ведь она слышала собственными ушами, как он перестал дышать. Наконец она видела, как он умирал. Неужели он вернулся с того света?

Сэмми схватил ее за руку, заломил за спину и подтащил Фрэнси к стулу.

– Взгляни на него, девушка, – злобно прошипел он. – Посмотри на своего любимого. Ну, хорош он сейчас?

И снова Сэмми повернул лампу так, чтобы свет падал на лицо сидящего. Но то, что увидела Фрэнси, лицом назвать было нельзя. Это был просто кусок сморщенного, обветрившегося, багрового с синевой мяса. Сочащиеся язвы указывали на места былых ран, рот превратился в изломанную щель, застывшую в причудливой гримасе, а пустые глазницы бессмысленно смотрели в пустоту.

Фрэнси завопила от ужаса, но Сэмми держал ее крепко. Он подтащил ее еще ближе к стулу и к чудовищу, восседавшему на нем.

– Ну же, Фрэнси, поцелуй его. Ты не хочешь? Но ты же раньше целовалась с ним, ведь так?

Фрэнси снова закричала, еще громче. Неимоверный ужас придал ей силы, и ей удалось вырваться из железных пальцев Сэмми. Тот уронил лампу и разразился ругательством. Лампа разбилась, и огонь потух, оставив их в непроницаемой темноте.

Сэмми услышал шум и понял, что жертва пытается ускользнуть. Выругавшись, он бросился за ней через пустой проем двери. Фрэнси уже выбежала на аллею и теперь мчалась по ней что было духу, животный страх придавал ей силы. Она слышала топот Сэмми у себя за спиной – он нагонял ее, приближаясь с каждым шагом. Увидев впереди свет, Фрэнси поняла, что недалеко улица, и побежала еще быстрее. Внезапно она поскользнулась, и почти сразу же всем телом на нее навалился Сэмми. Она чувствовала едкий запах его пота и слышала прерывистое, хриплое дыхание. Потом она ощутила, как его пальцы с силой стали смыкаться на ее горле. Словно издалека до нее долетел звук чьих-то шагов, потом кто-то закричал, но она уже ничего не слышала, провалившись в темный колодец обморока.

Лаи Цин поминутно проверял у Фрэнси пульс, гладил ее ледяные руки и светлые волосы и молился, чтобы она открыла глаза. Он безмолвно взывал к богам и умолял их помочь – ведь она была его другом, его помощницей, его ребенком и, наконец, его любимой, без нее вся обретенная им вдруг удача не значила ничего. Когда же она, в конце концов, пришла в себя и посмотрела на Лаи Цина, тот бережно отнес ее в кеб, Я они отправились домой.

Энни и сама едва не потеряла сознание, когда увидела, как в комнату входит Лаи Цин с Фрэнси на руках. Она благодарила Бога, что Фрэнси, по крайней мере, догадалась оставить ей записку, и Лаи Цин знал, где ее искать. Когда же она взглянула на бледное как мел лицо и дрожащее тело Подруги и заметила, что та едва в состоянии говорить, она поняла, что случилось действительно что-то страшное.

– Они не погибли, – шептала Фрэнси, словно в бреду. – Я видела обоих – Сэмми и Джоша. Энни, это было настолько ужасно, что я не в силах говорить, – его лицо превратилось в сплошное месиво, и ничего не осталось от его былой красоты. Сэмми все время заставлял меня на него смотреть… у него был нож…

Энни схватилась рукой за сердце – в ней вновь затеплилась надежда:

– Неужели возможно, что Джош жив?

– Где ты его видела? – тихим голосом спросил Лаи Цин.

– В притоне, где курят опиум, на аллее Гай-Пао. В записке говорилось, чтобы я пришла туда… «Если ты еще меня любишь» – так было сказано в записке. – Фрэнси разжала руку, и Энни, завладев скомканной бумажкой, принялась внимательно ее изучать.

– Это почерк не Джоша, – сказала она. – Я готова утверждать это перед судом. Должно быть, записку написал Сэмми Моррис.

Лаи Цин обдумал все обстоятельства, связанные с запиской, которая появилась словно с того света, и однозначно решил, что Фрэнси подвергается опасности по-прежнему.

…Полуразрушенные улицы Китайского квартала оставались пустынными, когда Лаи Цин вернулся на место происшествия. Он хорошо знал аллею Гай-Пао и прилегающие к ней районы и отлично понимал, что здесь царят особые законы тайных китайских преступных сообществ, законы, по которым жили проститутки, игроки, торговцы наркотиками и наемные убийцы. Эти сообщества поделили весь город на зоны влияния и вели кровавые войны за бешеные прибыли, добываемые преступным путем. После стычек на улицах оставались десятки трупов.

Лаи Цин бесшумно прокрался по аллее зашторенной и слабо освещенной двери и, откинув плотную ткань, неслышно проскользнул внутрь. Никто не обратил внимания на его появление – такой стоял в комнате шум. К тому же там по-прежнему царил полумрак. Сквозь завесу табачного дыма и голубоватого опиумного тумана при тусклом свете керосиновой лампы с трудом можно было различить фишки и карты для игры в маджонг, кувшинчики для рисовой водки и сваленные в кучу трубки для курения опиума. Мужчина за стойкой, молодой еще человек с резкими чертами лица, на вопрос Лаи Цина, не заходили ли к нему двое белых, ответил, что не понимает, о чем говорит почтенный посетитель, но глаза его забегали.

– Никаких белых у нас не было, – пожал он плечами, но по выражению глаз и ужимкам бармена Лаи Цин отлично понял, что тот врет.

– Сколько тебе заплатили за молчание? – спросил он, доставая из кармана пачку долларов и небрежно помахивая ею перед носом.

Тот заколебался, тогда Лаи Цин, отделив десятидолларовую купюру, положил ее на потрескавшуюся деревянную стойку.

– Они заплатили мне двадцать, – пробормотал бармен, с жадностью потянувшись за деньгами.

Лаи Цин извлек из пачки еще одну десятку.

– Получишь, когда расскажешь мне про них, – проговорил он.

Тот снова пожал плечами.

– Пришел тут один. Молодой, небольшого роста и очень плотный, – бармен расправил плечи и чуть пригнулся, растопырив руки, показывая, как выглядел посетитель. – Чистая горилла, короче говоря. Он сказал, что ему нужно укромное местечко, чтобы повидаться с одной белой женщиной. – Тут китаец улыбнулся, продемонстрировав неполный ряд коричневых зубов. Потом он поднял рубашку и показал Лаи Цину большой тяжелый нож с широким лезвием, торчавший у него за поясом. – Если бы речь шла о китаянке, уж я-то знал бы, как поступить, – похвастался он, поглаживая блестящее лезвие.

– И что дальше? – напомнил Лаи Цин.

– А что дальше? Я показал ему неплохое местечко в руинах, а он сказал мне, что женщина придет в девять вечера и моя обязанность встретить ее, привести к нему и оставить их наедине. Именно так я и сделал. Ни больше, ни меньше.

Бармен протянул не особенно чистую ладонь, чтобы взять у Лаи Цина десятидолларовую купюру, но тот сказал:

– Сначала покажешь место.

Глаза китайца за стойкой зловеще блеснули, но он послушно повернулся, подхватил фонарь и, бормоча под нос ругательства, прошел через черный ход и устремился по разрушенным коридорам куда-то в глубины дома, увлекая за Собой Лаи Цина. Когда они достигли цели, фонарь уже был ни к чему – на небе светила полная луна, и при ее свете Лаи Цин осмотрел помещение. Комната оказалась пуста. Проводник Лаи Цина молча сунул заработанную банкноту в карман и мгновенно исчез тем же путем, каким он вел своего гостя.

В центре комнатушки валялся сломанный перевернутый стул. Лаи Цин подошел к нему и поставил на ножки. Под Стулом лежал белокурый парик, и Лаи Цин поднял его, а рядом на полу он увидел то, что китайцы обыкновенно называют «дьявольской маской» – неизменный атрибут ритуальных процессий и фестивалей. Однако эта маска была специально подкрашена, что придавало ей еще более устрашающий вид – в свете луны можно было различить как бы незажившие шрамы, искривленный щелеобразный рот и пустые глазницы. Судя по тому, что краска еще вполне не подсохла, маска была разрисована сравнительно недавно. В полумраке человек, обуянный страхом, вполне мог принять эту подделку за человеческое лицо, правда, ужасающее на вид.