Текст книги "Смятение"

– Слушаюсь, мадам. – Это было облегчение, поскольку Эллен знала Лондон, а она нет.

– После приема все вы вернетесь на поезде. По-моему, есть какой-то в шесть часов, но еще есть время это устроить.

Это значило, что после церемонии все они смогут отпраздновать свадьбу в своей компании.

«Все будут очень довольны, я уверена», – сказала она.

⁂

– Дорогая, на твоем месте я бы приняла во внимание мои слова. Это пара, которую одобрила бы даже наша бедная мамочка. И уж она-то наверняка не сочла бы, что Луиза слишком молода. Должна сказать, я сожалею, что не нахожусь в твоем положении. Анджела не подает никаких признаков к обручению с кем бы то ни было, а ей в прошлом месяце исполнилось двадцать три. И, в конце концов, ты же никогда не хотела, чтобы она пошла на сцену.

– Не хотела, но он на четырнадцать лет старше ее. Ты не считаешь, что это многовато?

– Это попросту означает, что возраст вполне позволяет ему заботиться о ней. Какие у тебя отношения с его семьей?

– По-моему, вполне хорошие. Мы много работали над согласованием планов. Судья хотел, чтобы свадьба прошла без вина, «на сухую». По его мнению, так патриотичнее.

– Боже милостивый! И что сказал Эдвард?

– У него аж губы побелели, стал говорить, что его дочь никогда… ну и так далее. Разумеется, убеждать их пришлось мне, но леди Цинния восприняла это довольно спокойно. По-моему, она для него прямо свет в окошке!

Забежала Вилли выпить чаю; она уже успела отвезти Луизу на примерку к Гермионе и выполнила множество поручений в Лондоне. О приходе она заранее предупредила, так что не было, как прежде, никаких глупых неловкостей, когда она заявлялась как снег на голову, подумала Джессика, а потом заметила себе: забавно, но Вилли даже словом не помянула Лоренцо. Она засиделась уже больше двух часов: чай сменился шерри, пока они перебирали семейные новости, говоря, как всегда было заведено, по очереди, соблюдая требуемый ритуал уважительного отношения. У Тедди почти закончился учебный курс в летной школе, а потом их направят еще куда-нибудь на дальнейшее обучение. «Но по-настоящему они начнут летать за границей, в Канаде или Америке. Должна сказать, что меня от этого страх берет».

– О, дорогая!

Кристофер по-прежнему выращивает овощи на продажу. Он приобрел подержанный фургон на колесах, где и живет со своей собакой. «Я его совсем не вижу! Лондон он просто на дух не выносит!»

– О, дорогая!

Лидия довольно успешно занимается с мисс Миллимент, но ей надо будет поставить пластинку на зубы и, видимо, один удалить, а то у нее от зубов во рту тесно, девочка стала ужасающей неряхой, болтает так, что не остановишь, и всех передразнивает. «И она перенимает ужасающий язык… от Невилла, полагаю… и у них нездоровая одержимость смертью – все лето играли в кладбища и выискивали, что бы такое похоронить».

– Дорогая, это все возраст. Сколько ей, двенадцать примерно? Не беда, скоро вырастет.

Нора ухаживала за ранеными и влюбилась в девятнадцатилетнего летчика, который сломал спину, прыгнув из самолета с парашютом. «Он до конца жизни проведет в каталке, а она решительно собирается выйти за него замуж».

– Дорогая, ты мне этого никогда не рассказывала!

– Ну, полагаю, я поначалу не верила, что это долго продлится, а вот поди ж ты – уже почти год. Поверишь ли, он-то как раз и не хочет на ней жениться!

– Силы небесные! – Вилли постаралась придать голосу должную долю изумления. – По крайней мере, это будет расплатой за стремление стать сестрой милосердия.

– О, по-моему, она его уже преодолела. Она слишком властная для этого.

Повисла пауза, а потом Вилли, тщательно подобрав выражения поделикатнее, спросила:

– А если она все же выйдет за него… есть вероятность появления потомства?

– Мне духу не хватило спросить. Мне представляется, нет… – Она умолкла, и какое-то время обе сестры углубились в мысли, которые, естественно, ни одна из них даже не смогла бы озвучить. Вилли закурила еще одну сигарету, а Джессика налила им обеим еще шерри.

– Как поживает Реймонд?

– О, с головой ушел в свою секретную работу в Вудстоке. Поскольку она секретная, то, разумеется, он о ней ни гугу. Только, похоже, работает он с утра и допоздна, а живут они в каком-то общежитии, так что вечера проводят в сложившейся компании. В самом деле забавно! Когда у нас не было денег, он и не думал о постоянной работе за зарплату: все время хотел управлять собственным бизнесом и всегда успевал хлебнуть с этим горя, а теперь, когда с деньгами полегче, он на постоянной работе за зарплату.

– Он же работал в школе.

– Да – после того, как не вышло с грибами. Но это в основном потому, что Кристоферу надо было учиться в школе, а нам приходилось платить всего половину. По-моему, он из тех, кто расстроится, когда война наконец-то подойдет к концу. Вернуться во Френшем и ничего не делать – бедный барашек умрет от скуки.

– До конца войны еще, похоже, далеко, – вздохнула Вилли. – Майкл на прошлой неделе участвовал в налете на Дьепп. Нет… Майкл говорил Эдварду, что атаку устроили для того, чтобы выяснить, на что это будет похоже, но там, должно быть, был сущий ад. Мы в Суссексе весь день слышали пушки – жуть и ужас. Нам было только видно, как над нами летали самолеты. Разумеется, Луизу ждет очень неспокойное время. Майкл, кажется, всегда готов лезть в самое пекло.

– Это что же, начало вторжения?

– Судя по всему, нет.

Джессика вздохнула:

– Полагаю, нам в самом деле весьма повезло.

– Повезло?

– Избежать всего этого. Я хочу сказать, мы вышли за мужчин, которые вернулись с войны. Нам не пришлось волноваться, не погибнут ли они.

– Не могу сказать, что чувствую особое везение, – сдавленно выговорила Вилли, а Джессика подумала: «Ну вот, опять… точно как мама, всегда все драматизирует…»

– Что Эдвард? – спросила она с натужным оживлением.

– Все в порядке. Смертельно устал. – Вилли взглянула на часы. – Боже! Должна лететь. Можно я вызову такси? Надо еще заехать к Хью переодеться. Мы с Эдвардом обедаем у Стори – опять свадебные дела. Большое тебе спасибо, дорогая. Мы славно передохнули.

«От чего?» – спросила себя Джессика, когда Вилли ушла. Вилли заполучила соблазнительный брак для своей дочери, явно не затратив ни малейших усилий. Надо признать, Луиза очень привлекательна, но и Анджела, может, не так ярка, но мила: крупные гармоничные черты лица, восхитительная фигура – девушка-статуэтка с налетом отрешенности, который дорогая мамочка одобрила бы. Но, видимо, чересчур отрешенна: после той злополучной истории с режиссером Би-би-си у нее, похоже, ничего не происходит. Поначалу это вызвало облегчение, но теперь слегка тревожит. Из Би-би-си Анджела ушла и стала работать кем-то в министерстве информации, а значит, что хоть и причастна к военной службе, но все же еще на нее не призвана. Снимает квартиру вместе с какой-то девочкой, и Джессика почти не видит дочь. Ее мечты о дебютантке, вышедшей замуж за достойного человека, чья фотография украшала бы первую страницу «Кантри лайф», а в дальнейшем вращавшейся в свете, поблекли. Теперь, подумала она, ей бы стало легче, если бы Анджела замуж вышла хоть за кого-нибудь.

⁂

– Ну и?

– Если ты спрашиваешь меня о вечере, Ци, то я нашел его и приятным, и здравым.

– Почему приятным?

– Они прекрасная пара. Хребет английского общества.

– А-а! Ты прав, разумеется. Полагаю, я всегда предпочитала более живописные, хоть и менее полезные части тела.

– Он ведь наверняка привлекательный мужчина? И храбрец. Два креста за заслуги и представление к Кресту Виктории в последней войне.

– В самом деле? Я и не знала.

– И она приятная женщина.

– О да. Таково большинство жен. Только подумать, скольких приятных жен мне приходилось терпеть! Слава богу, ты ушел из политики. Это резко сократило количество женщин, с которыми приходится обедать.

Он провел ласкающей рукой по ее чудесным густым серебристым волосам.

– Ну, милая Ци, будь по-твоему, вообще не было бы женщин. Была бы ты – и мир, заполненный красивыми, занимательными и удалыми мужчинами. И еще немного куриц, сидящих на яйцах где-то на заднем дворе, вдали от глаз.

Она слегка улыбнулась, но глаза ее заискрились.

– Расскажи, что было в этом вечере здравого?

– По-моему, мы уладили множество нудных свадебных приготовлений без споров и без пререканий, а говорят, это редкий случай.

– Большая радость говорить, что ты возьмешь на себя часть расходов на прием.

– Мы приглашаем так много народу, что, мне показалось, так будет правильно. И он твой любимый сын. И ты одна из немногих женщин, о ком бесполезно вспоминать присказку про потерю сына и обретение дочери.

Она подала знак, что хотела бы встать с дивана, на котором лежала.

– Впрочем, тебе она нравится, не так ли, милый?

– Малышка Луиза! Конечно же, она мне нравится. Я в восторге от нее. Такая забавница, такая чаровница и так юна!

Она уже стояла на ногах, он вложил свою руку в ее, и они неспешно двинулись к спальням.

– А сына я не потеряю, – произнесла она. – Ничему, кроме смерти, этого не добиться. Умирать же я совершенно не намерена. Слишком уж хочу увидеть внука.

Луиза
зима 1942 года

Когда она оказывалась одна (а в последнее время так случалось почти все время) и ее совершенно одолевала вялость, она пыталась сложить из кусочков себя самой узнаваемую фигуру, чтобы попытаться разобраться, кто она. На актерских курсах они часами обсуждали типажи людей – грани их личностей, особенности нравов, причуды поведения или темперамента. Обсуждали действующих лиц в пьесах, конечно, и неделями ругали «плохие» пьесы, персонажи которых были двумерными – вырезанными из картона фигурами без глубины. Когда же она поговорила об этом со Стеллой и трусцой прошлась по всем своим теориям, Стелла сказала: «Конечно же, потому-то Шекспир с Чеховым – единственные драматурги, наделенные талантом. Их герои больше похожи на яйцо. С какой стороны ни взгляни, они никогда не выглядят плоскими, за ними следует что-то таинственное из-за угла, который вовсе и не угол, но в то же время всегда представляешь себе цельную фигуру…»

А вот она, хотя и не просто действующее лицо в пьесе, совсем не ощущает себя яйцом, больше похожа на кусок безумной брусчатки или деталь мозаики. Она не видела в себе никого узнаваемого, даже отдельные бруски для мощения или куски мозаики, казалось, едва ли под стать ей, больше они походили на череду кусочков, к которым она привыкла и которые, следовательно, годятся для игры. Миссис Майкл Хадли – один из таких кусочков. Счастливая молодая жена пленительного мужчины, кто, если верить Ци, разбил несчетно сердец. Люди писали «Миссис Майкл Хадли» на конвертах, так было в подписи к фотографии, сделанной знаменитой фотостудией Харлипа и появившейся вскоре после бракосочетания в «Кантри лайф». Так говорили служащие в гостиницах. Эта дама, ее ипостась, пережила фешенебельную свадьбу, фото которой появились в большинстве газет. «Я выгляжу молодой картошкой в белых кружевах!» – нюнила она, зная, что это рассмешит семью Майкла. Эта дама носила золотые часы, свадебный подарок Судьи, и кольцо с бирюзой и бриллиантами, подаренное ей Ци на обручение. У нее новые чемоданы с инициалами Л.Х., выбитыми золотом по белой коже. В «Кларидже» ей предоставили номер, чтобы она сняла белые кружева и надела выходной костюм, сшитый для нее Гермионой, – приятный кремовый твид: короткая прямая юбка и пиджак с укороченным рукавом и светло-алыми пуговицами – с тонкой алой вставкой. Она вышла из лифта, прошла к широкому входу отеля, заполненного членами ее семьи и людьми, которых она в жизни не видела, вышла к «Даймлеру», где Кроули (шофер Судьи) поджидал, чтобы отвезти их. Забыли пальто, и Ци послала за ним Малколма Сарджента[16]16
  Сэр Харолд Малколм Уоттс Сарджент (1985–1967) – британский дирижер, органист и педагог.


[Закрыть]. «Малколм, добрая душа, принесет его», – сказала она, и он принес. Миссис Майкл Хадли была той, кого благожелательно разглядывали адмиралы, некоторые из них прислали громадные картонные коробки, полные чего-то явно когда-то ценного, а ныне превратившегося в разбитое стекло. Благодарить за такое оказалось труднее всего, потому как в худшем случае по осколкам нельзя было догадаться, что за предмет был изначально. «Я вам так признательна за присланное нам все это замечательное стекло», – написала она одному из них. Множество людей (многие выдающиеся) были в восторге от знакомства с миссис Майкл Хадли и с разной мерой элегантности и галантности поздравляли Майкла с очаровательной молодой женой. Порой она ощущала себя персонажем трюка фокусника, белым кроликом, которого тот так ловко извлекал невесть откуда. Миссис Майкл Хадли, похоже, обретала жизнь только в присутствии других людей.

Кроме того, была еще дитя-невеста. О ее юности завели бесконечную волынку старшие флотские офицеры, друзья Майкла, многие из которых были даже старше его. То же относилось и к Хаттону, где, как она выяснила, им предстояло провести половину медового месяца. «Неделю сами по себе, а потом поедем к маме», – известил ее тогда Майкл. Она была ребенком: ее извещали обо всем с нарочитой снисходительностью, со слегка поддразнивающим предостережением соглашаться на все что угодно – ведь вы не против? Было бы ребячеством не соглашаться, и она не делала этого никогда. Роль приносила ей всеобщее одобрение: хорошее дитя-невеста… Так что они провели неделю в коттедже, снятом для них крестной Майкла, жившей в большом доме в Норфолке. Коттедж был прелестен, с тростниковой крышей и большим открытым очагом в гостиной, где они еще и ели. Леди Мой, крестная, устроила так, чтобы им кто-то готовил и убирал, и, когда они приехали, по дому гуляли манящие запахи горящих поленьев и жареных цыплят. Кроули внес чемоданы, приложил ладонь к фуражке и уехал, а потом, подав им цыплят и показав сливовый пирог на столике-каталке, ушла и повариха, сообщившая, что ее зовут Мэри. Они остались одни. Помнится, она подумала: «Вот оно, самое начало моей замужней жизни, ее «то самое долго и счастливо», – и стала гадать, как это будет. Майкл был полон самого чарующего обожания, вновь и вновь говорил, до чего ж она прекрасна как невеста и какой прекрасной называли ее люди, говоря с ним. «И сейчас так же прекрасна», – сказал он, целуя ее руку. Позже, когда они наполнили рейнвейном два бокала из бутылки, оставленной им леди Мой, он предложил: «Давай выпьем за нас, Луизу и Майкла». И она повторила этот тост и пригубила вино, а потом они поужинали и говорили о свадьбе, пока он не спросил, не хочет ли она прилечь.

Потом, когда она выскользнула из постели и надела одну из ночных сорочек, подаренных отцом, когда ей было четырнадцать, и до сих остававшихся самыми любимыми, она подумала, как же повезло, что этот раз не первый; по крайней мере, она понимала, что происходит, и более или менее к этому привыкла. По правде сказать, до этого она побывала в постели с Майклом четыре раза: первый раз был ужасен, потому что было очень больно, а она чувствовала, что не может сказать об этом, ведь он казался таким восторженным. Другие разы были лучше, потому что не было больно, а один раз начало даже стало таким восторгом, но потом он принялся совать ей язык в рот, после чего она словно отключилась и ничего не чувствовала. Впрочем, тогда он, похоже, ничего не заметил, что, казалось, было хорошо, однако так происходило всю первую неделю медового месяца, и она почувствовала в этом странность, хотя он то и дело уверял, как сильно ее любит, и постоянно говорил, что он чувствует и что с ним творится во время любовных утех, он, похоже, не очень обращал на нее внимание. В конце концов она стала гадать: случается ли он на самом деле, этот острый сладкий трепет, словно что-то внутри ее начинает раскрываться.

В первую брачную ночь, однако, она просто ощутила облегчение оттого, что ей не больно и что ему это дает наслаждение. Еще она вдруг почувствовала, что устала как собака, и заснула спустя несколько мгновений, забравшись обратно в постель.

Утром она проснулась, поняв, что он вновь жаждет близости с ней, а потом была вся новизна совместного мытья в ванне, и одевания, и изумительного завтрака из яиц и меда, а потом они долго прогуливались по парку, где было озерцо с лебедями и другими водоплавающими птицами, а потом гуляли в лесу. Стояло идеальное сентябрьское утро, спелое, ароматное и тихое. Они ходили рука об руку, видели цаплю, лисицу и большую сову, и Майкл совсем не говорил о войне. Всю неделю они приходили ужинать в дом леди Мой, где та обитала с компаньонкой в обстановке продуманного увядания. Большую часть дома закрыли, а в остальной стоял невыносимый холод, из такого дома, подумалось ей, хочется на улицу выйти погреться. Леди Мой подарила Майклу пару превосходных ружей «перде», принадлежавших ее мужу, и две акварели Брабазона. «Я перешлю их тебе», – сказала она. «А вам, – обратилась она затем к Луизе, – я вряд ли могла выбрать подарок, ведь мы никогда не виделись. Но теперь я познакомилась с вами… и, между прочим, Майки, по-моему, ты преподнес себе отличный подарок… и я знаю, что делать». Она пошарила в большой вышитой сумке и извлекла маленькие часы из голубой эмали в обрамлении жемчуга, висевшие на покрытой эмалью цепи с брошью-заколкой на ней. «Их подарила мне моя крестная мать, когда я вышла замуж, – сказала леди. – Время они показывают не очень точно, но вещь красивая».

За ужином леди Мой расспрашивала Майкла о его корабле, и он много рассказывал о нем. Она пыталась быть, а потом выглядеть заинтересованной, однако мало что могла заметить по поводу числа пушек, которые установят на новом торпедном катере.

И только перед самым их уходом леди Мой спросила о планах, так как узнала, что вторую неделю отпуска Майкла они проведут в Хаттоне.

– Мама так хочет нас видеть. И мы подумали, что ей будет приятно, если мы приедем.

– Я уверена, так и будет.

Она заметила на себе взгляд леди Мой, но не смогла истолковать его выражения.

– Я и вас тоже должна поцеловать, – сказала леди, закончив обниматься с Майклом.

Они шли обратно по дороге к своему коттеджу в темноте.

– Ты ни разу не говорил мне, что мы едем в Хаттон.

– Разве нет? Должен был сказать. Я почти уверен, что говорил. Ты же в любом случае не возражаешь, верно?

– Нет. – Она вовсе не была в этом уверена.

– Понимаешь, дорогая, мама неважно себя чувствует и так ужасно обо мне беспокоится, что кажется… Она очень-очень тебя любит, понимаешь. Она сказала мне, что не может вообразить лучшей матери для ее внука.

Она была ошеломлена.

– У нас же пока его нет. Или есть?

– Дорогая, – он, смеясь, сжал ее руку, – об этом ты узнаешь первой. Надежда всегда есть.

– Но…

– Ты говорила, что хочешь шестерых. Надо же с чего-то начать.

Она уже открыла рот, чтобы сказать, что не хотела детей сразу же… прямо сейчас… и снова его закрыла. В его голосе слышалась насмешка – он говорил несерьезно.

Однако в Хаттоне тема всплыла вновь. Они пробыли там четыре дня, и она вызвала неудовольствие, и, хотя Ци непосредственно с ней не говорила, это неудовольствие было доведено до нее разыми способами. У нее довольно сильно заболел живот, и Майкл с большой заботой препроводил ее в постель после обеда и дал горячую грелку.

– Ты так любезен, – заметила она, когда он наклонился ее поцеловать.

– Ты моя маленькая миленькая женушка. Между прочим, Ци рассказала мне один полезный прием. Когда ты поправишься и мы займемся любовью, то будет полезно подложить под ноги подушку, тогда сперме будет легче добраться до яйцеклетки.

Она сглотнула слюну: от мысли, что он обсуждал все это со своей матерью, вдруг поднялась тошнота.

– Майкл… я далеко не уверена, что хочу заводить ребенка так быстро. То есть вообще-то хочу, только хорошо бы сначала чуть больше привыкнуть к замужеству.

– Разумеется, привыкай, – ласково произнес он. – Только, поверь мне, это произойдет не заметишь как. И если выдастся шанс-другой, то природа возьмет свое и ты будешь чувствовать себя прекрасно. А теперь, милая, поспи, а к чаю я тебя разбужу.

Но ей совсем не спалось. Лежала и беспокойно думала, отчего им так сильно хочется, чтоб у нее был ребенок, при этом ощущала вину за то, что сама не чувствует того же, что они.

Остаток недели прошел под музыку, и Майкл рисовал ее и начал портрет маслом, были и шутки, и игры с соседями, и танцы, и Судья, читавший им вслух, – и все они относились к ней с поддразнивающей, нежной снисходительностью, и была она любимым, лелеемым ребенком-невестой. Разговоры за столом радовали и будили воображение: в семейных шутках сказывалась большая начитанность и использовался куда больший запас слов, чем был у нее. Она спросила Судью, которого приучилась звать Питом, не составит ли он ей список книг для чтения.

– Он был в восторге, – заметил Майкл, когда они в тот вечер одевались к ужину. – Ты до того хорошо встраиваешься в мою семью, моя милая.

– Откуда тебе это известно?

– Мама мне сказала. Ее очень тронуло, что ты его попросила.

Все приходившие то ли к обеду, то ли к ужину расспрашивали Майкла о его корабле, и он всегда рассказывал им, как правило, весьма долго. Она заметила, что, как бы часто он ни объяснял превосходство пушек «эрликон» над «бофорсами» и «роллсами», Ци слушала с восхищенным интересом, словно слышала все впервые. В душе Луиза находила эти разговоры скучными, даже скучнее, чем когда они говорили о войне вообще: сражении за Сталинград, о котором сообщалось каждый вечер в новостях, и бомбардировках германских городов.

И все это время, на самом деле очень краткое, всего две недели, все иные чувства, словно дымка в жару, заслоняло возбужденная мысль: она вышла замуж за своего чудесного, пленительного Майкла, кто хоть и намного старше, и знаменитый, и храбрец, а выбрал ее. Разве не возбуждает, когда не надо особо думать о внешности или все в порядке с мозгами, не надо чувствовать, как она тогда чувствовала, что ты не очень образованна, если с утра до ночи тебе только и говорят, какая ты красивая, умная и талантливая. Это была сказка, и она стала счастливой принцессой, которая в девятнадцать лет попала в ту долгую и счастливую жизнь, какую в сказках обещают «после».

В конце недели они покинули Хаттон и отправились на поезде в Лондон. Майклу нужно было в Адмиралтейство, и они договорились расстаться на вокзале Ватерлоо.

– А чем ты займешься, милая?

Она не знала.

– Все будет в порядке. Может, попробую дозвониться до Стеллы, правда, на Питманских курсах[17]17
  На курсах обучают скорописи Питмана – одной из систем стенографии для английского языка, созданной сэром Айзеком Питманом (1813–1897).


[Закрыть] не любят, когда звонят их ученикам. Если не свяжусь с ней, то пойду в Национальную галерею.

– Деньги у тебя есть?

– Ой! Нет… боюсь, у меня их нет.

Он сунул руку в карман брюк и достал пачку банкнот:

– Возьми.

– Да мне столько и не понадобится!

– Никогда не угадаешь. А вдруг. Я займусь багажом.

Они поцеловались. Было радостно (тогда она еще не сознавала насколько) расставаться, зная, что они совсем скоро снова встретятся.

Она попробовала позвонить Стелле из телефонной будки, но не дозвонилась и направилась в Национальную галерею, где Майра Хесс и Айрин Шарер играли дуэтом на двух фортепиано. В перерыве, покупая сандвич, она заметила Сид, беседовавшую с очень старым, опиравшимся на палку мужчиной с густой седой шевелюрой. Луиза собиралась было пройти мимо и остаться незамеченной, когда увидела молодую женщину или девушку – похоже, не старше ее, – прислонившуюся к стене в конце стойки с сандвичами и уставившуюся на Сид взглядом, полным такого глубокого и безумного обожания, что Луизе едва не захотелось рассмеяться. «Думаю, именно это тетя Джессика когда-то звала страстью», – подумала она. В этот момент Сид увидела ее, улыбнулась и подозвала.

Ее представили мужчине с седой шевелюрой как Луизу Хадли, и тот сказал, да, он узнал ее.

– Несколько недель назад вы вышли замуж за сына моего старинного друга Циннии Стори. Как поживает Ци? Нынче она так много времени проводит в деревне, я почти ее не вижу.

В суете рукопожатия старик обронил свою палку. Девушка, прислонившаяся к стене, мгновенно метнулась, наклонилась и подобрала ее.

– Как вы добры!

Девушка вспыхнула; Луиза заметила, что, когда Сид заметила: «Отличный бросок, Тельма», – и представила ее как одну из своих учениц, лоб у нее словно покрылся испариной.

Тут закончился перерыв, и все поспешили из подвала, где продавали сандвичи, на продолжение концерта.

– Передайте, пожалуйста, Ци мой сердечный привет, – попросил седой мужчина, и она, улыбнувшись, пообещала непременно передать. Про себя же подумала, что сделать этого не будет никакой возможности, поскольку она не увидит Ци еще бог весть сколько и не имеет ни малейшего представления, кто это был такой.

Когда после чудесного и ожидаемо утешительного биса прелюдии «Иисус, радость человеческих желаний»[18]18
  Транскрипция хоральной прелюдии И. С. Баха для дуэта фортепиано создана пианисткой Майрой Хесс.


[Закрыть] концерт завершился, она стала соображать, чем бы заняться. Смотреть в галерее было не на что: все картины были убраны в такие места, где им была обеспечена сохранность. Она вышла на Трафальгарскую площадь. Светило, но не грело солнце, холодную голубизну безоблачного неба украшали блестящие аэростаты, спокойно покачивавшиеся в воздухе – как гигантские игрушки, подумала она. До поезда оставалось еще два часа, и она ума не могла приложить, чем заняться. Майкл дал ей пачку фунтов, должно быть, не меньше десяти, она почувствовала себя богатой и свободной… и вдруг, совершенно неизвестно отчего, сильно испугалась. «Чем мне заняться?», «Почему я здесь?», «Зачем я?». Череда кратких, жалящих, нелепых вопросов, которые, казалось, исходили ниоткуда и которые лишь множились. Начать отвечать на любые из них (и даже задуматься над ними) значило навлечь на себя опасность: она и не подумает отвечать, она должна что-то делать, думать о чем-то другом. «Пойду в книжный, куплю книг», – подумала и, движимая этой разумной и практической целью, села в автобус до Пикадилли, остановившийся возле книжного магазина «Хэтчардс».

К тому времени, когда она купила три книги и ловила такси, чтобы добраться до Ватерлоо, настроение ее улучшилось. Она не поедет послушно домой в Суссекс, чтобы под брань матери и уговоры остальной семьи заняться скучными делами. Она сядет в поезд вместе с мужем, а потом – на паром до острова Уайт, где они остановятся в какой-нибудь гостинице, – так она ни разу в жизни не поступала. Она снова была миссис Майкл Хадли, а не невесть кем, что предавался панике на ступенях Национальной галереи. Хорошо бы повидаться со Стеллой, но она ей напишет.

Однако вскоре Луиза убедилась: жизнь в гостинице на Уайте, а потом и в других гостиницах, в Уэймуте и в Льюисе, была вовсе не тем, что ей представлялось. Майкл уходил в восемь утра, и она оставалась одна на целый день – день за днем – совсем безо всякого занятия. У отеля «Глостер» имелось еще и особое неудобство, отчего становилось только хуже, – начать с того, что он оказался невероятно роскошным. С непременным лобстером на обед и на ужин. Временами бывало и еще что-то, обычно не очень вкусное, но примерно через неделю она привыкла есть что подавали. Лобстер ей наскучил и даже стал ненавистен. Она читала книги, гуляла по городу, но тот был забит военными, и свист и сопровождавшие его неразборчивые, но, без сомнения, грубые выкрики вслед отвадили ее от гуляния. Потом однажды она зашла к зеленщику купить яблок и вдруг ни с того ни с сего пошатнулась, словно потеряла равновесие, все вокруг почернело, и она упала на землю, утонув в запахе грубой дерюги. Кто-то, склонившись над ней, успокаивал, мол, все с ней будет хорошо, спрашивал, где она живет, а она даже не могла сообразить. Голова ее лежала на мешке с картошкой, а на чулке спустилась петля. Ей принесли воды – стало легче.

– Отель «Глостер», – сказала она. – Я легко дойду.

Но какая-то добрая женщина отвела ее в отель, взяла ключ от ее номера и помогла подняться по лестнице.

– Я бы на вашем месте ненадолго прилегла, – сказала женщина, когда Луиза поблагодарила ее.

Женщина ушла, она и действительно легла на кровать прямо поверх скользкого одеяла. Было половина двенадцатого, судя по золотым часам, подаренным Судьей. Майкл раньше шести вечера не вернется. Она чувствовала себя разбитой, и ей неожиданно до боли захотелось домой. Луиза заплакала, а когда перестала и высморкалась в большой белый носовой платок Майкла, то опять легла. Смысла вставать, похоже, не было никакого.

После этого она по утрам лежала в постели, смотря, как Майкл бреется и одевается с, как ей представлялось, бессердечной быстротой, и молилась, чтоб случилось что-нибудь, что помешало бы ему уйти. Корабль, которым он командовал, новенький моторный торпедный катер, МТК, все еще стоял на стапеле на реке Медине, и он страстно восхищался всем, что происходило с судном. Каждый вечер он приходил домой, напичканный новостями о том, как продвигаются дела у катера (Луиза приучилась называть корабль по английской традиции, как каравеллу, «она», хотя про себя считала, что если корабль, то «он», а если судно, то «оно»). Потом они ужинали, потом он привлекал ее к себе, они ложились в постель, и он исполнял супружеские обязанности – всегда было одно и то же, и она старалась не утратить к этому охоты. Она не жаловалась на то, как ей одиноко, бессмысленно… ну, если по правде, скучно: она стыдилась таких чувств. Жены других моряков не жили в отеле, в нем вообще не было других женщин: люди приходили и уходили, похоже, одни они расположились тут надолго.

Когда она рассказал Майклу, как потеряла сознание в лавке зеленщика, он улыбнулся и сказал:

– О, милая! Ты думаешь, что это может быть…

– Что? – Луиза поняла, что он имел в виду, но была настолько ошарашена предположением, что хотела потянуть время.

– Милая! Ребенок! То, ради чего мы так старались!

– Не знаю. Может быть, полагаю. Говорят, что люди в таком положении падают в обморок. И их тошнит по утрам. Только меня ничуточки не тошнит.

Вскоре после этого она все же познакомилась с еще одной офицерской женой, леди намного ее старше, чей муж командовал эсминцем, и та попросила помочь ей в Миссии моряков[19]19
  Христианская благотворительная организация, оказывающая помощь экипажам торговых и (во время войны) военных судов.


[Закрыть].

– Нам всегда не хватает усердных помощников, – сказала эта дама. – Для вас непременно найдется дело, милочка.

Так что каждое утро с девяти до двенадцати она либо помогала в столовой, либо заправляла бесконечные койки. При заправке приходилось снимать простыни с нижних старых (как правило, до крайности серых, да еще и с запрятанными пивными бутылками, носками и прочим хламом). Это совпало с появлением приступов утренней тошноты. Когда Марджори Анструтер застала ее в позывах рвоты над раковиной, то отправила домой отлежаться, говоря, что она вполне все понимает и что Луизу, ставшую маленьким троянским конем, незачем выставлять напоказ. Тем все и кончилось. Она забеременела и понемногу свыклась с мыслью, что, видимо, так оно и должно быть: если выходишь замуж и больше тебе нечем заняться, то твое предназначение рожать детей. Хотя будущее все еще втайне нагоняло на нее страх, у нее получалось казаться неунывающей, и очень скоро пришло письмо от Ци, в котором говорилось, с каким восторгом восприняла та это известие (сообщенное Майклом по телефону).