Текст книги "Смятение"

По утрам ее мучила тошнота, а порой и действительно тошнило, время она по большей части проводила в постели, но в полдень неизменно, как по часам, над островом в сторону Портсмута пролетал единственный немецкий разведывательный самолет, и все корабли, стоявшие, как она выучилась говорить, на рейде Кауса, палили из всех имевшихся у них зенитных орудий. По самолету не попали ни разу, но грохот поднимали очень сильный, и Майкл велел в таких случаях всегда спускаться в вестибюль. Тогда она надевала пальто и брела вниз, храбро выдерживая вызывающий тошноту запах варящихся лобстеров, долетавший до фойе, в котором стекла от крыши до выстланного плиткой пола неутешно жаловались на пальбу, пока она читала очень старые номера «Иллюстрэйтед Ланден ньюс». Минут через пятнадцать самолет улетал. Тогда она возвращалась в номер и иногда собирала вещи и шла в ванную. Она стала пугаться одиноких обедов в отеле и обычно уходила в город, в кондитерскую, где продавали сдобные булочки и очень сытные корнуэльские слоеные пироги из сплошной картошки с луком. Довольно быстро ей стало нечего читать, но в городе нашелся книжный, и она часами перебирала там книги, против чего владельцы, похоже, не возражали. Она читала романы Этель Мэннинг, Дж. Б. Стема, Уинифред Холтби и Сторма Джеймсона, а однажды нашла подержанную книжку Мэнсфилда Парка. Это походило на неожиданную встречу с давним другом, и, не в силах устоять, она купила ее. После этого скупила все остальные, несмотря на то что у нее дома в Суссексе имелась вся подборка. Книги Парка занимали и успокаивали ее больше других, и она прочла их все по два раза. Когда она писала Стелле, почти все письма были о том, что она читала. «Между прочим, я беременна!» – написала она в конце одного из писем. Восклицательный знак был призван придать фразе воодушевление. Она думала было написать Стелле, как относится к этому, о том, чем стала теперь для нее жизнь, но, как выяснилось, такое было для нее слишком сложно. Ведь это значило отнестись ко всему серьезно, она же чувствовала, что все слишком запутанно, и вообще была во всем не уверена, так что не стоило и пытаться. К тому же она опасалась, что все прояснится настолько, что ей, возможно, станет невыносимо. Пока она играла роль (а она была влюблена в Майкла: только взгляните, до чего невыносимы его ежеутренние уходы и как она практически часы считает до его возвращения), было бы чем-то вроде предательства говорить, что жизнь ей представляется трудной или скучной. «Умные люди никогда не скучают, – обронила как-то Ци в Хаттоне во время их медового месяца. – Вы согласны с этим, Пит?» И Судья ответил, что скука подразумевает некоторую тупость. Она же никогда не должна быть тупой.

К середине ноября корабль Майкла был готов, и Ци с Судьей приехали в Каус переночевать, поскольку с утра леди Циннии предстояло спустить судно на воду. В отеле забронировали номера, и Майкл отпросился со службы, чтобы встретить паром в Райде.

В Королевском яхт-клубе устроили парадный обед – совершенно грандиозный, поскольку Ци была знакома с адмиралом, бывшим членом клуба, и адмирал пригласил всех.

– Малышка Луиза, душечка! Великолепно выглядите. Пит привез вам список для чтения.

За обедом ели ненавистного лобстера, и Майкл с неиссякаемым воодушевлением рассказывал о своей посудине. «Жду не дождусь момента, когда ее увижу!» – воскликнула Ци, и Луиза заметила, что Майкл прямо-таки купается в ее восторге. Обнаружилось, что адмирал, которого чета Стори звала Бобби, не собирается присутствовать на спуске, однако под конец вечера Ци уговорами заставила его дать обещание прибыть.

Но на следующее утро Луиза, помимо особенно сильного приступа тошноты, почувствовала, что у нее болит горло и поднялась температура.

– Бедненькая моя! Впрочем, тебе лучше побыть в постели. Нельзя допустить, чтобы ты разболелась. Я попрошу прислать тебе что-нибудь на завтрак.

Ждать пришлось долго, наконец прибыл чай в обжигающем металлическом чайнике, два жестких подгоревших тоста и кусок ярко-желтого маргарина. Чай отдавал металлом, а на тост и смотреть-то было неприятно. Ну это ж все чересчур! Именно тогда, когда действительно что-то происходит, ей нельзя пойти, она обречена на еще один изматывающий день в одиночестве, только хуже обычного, потому что чувствует себя так плохо. Она встала с кровати, чтобы сходить в туалет: леденящее кровь развлечение, поскольку в спальне не топили. Она надела шерстяную кофту, какие-то носки и вновь улеглась в постель, прихватив аспирин, принесший ей сон.

Майкл вернулся вечером и сообщил, что будет ночевать на борту, поскольку на следующее утро кораблю предстоят ходовые испытания. Ци с Судьей уехали, мамочка была великолепна при спуске катера на воду, и они славно пообедали.

– Бедненькая, выглядишь все еще довольно скверно. Миссис Уотсон говорит, что посылала выяснить, хочешь ли ты обедать, но ты спала. Сказать им, чтоб принесли тебе чего-нибудь на ужин?

– Ты не мог бы поужинать со мной?

– Боюсь, не смогу. Меня ждут на борту. С нами ужинает командующий эскадрой.

– Когда же ты вернешься?

– Завтра вечером, надеюсь. Но я предупреждал, дорогая, пока идут испытания, жизнь будет суетливой. Я не смогу все время ночевать на берегу. Нам невероятно повезло, понимаешь?

– В самом деле?

Он собирал бритвенные принадлежности и укладывал их в новенький черный кожаный несессер.

– Дорогая, ну, разумеется. Мой первый помощник не видел невесту с Рождества. А наш штурман младшего сына еще в глаза не видел, а тому уж почти полгода. Я не говорю, что нам не нужно счастья, я хочу, чтобы ты была самой счастливой девушкой на свете, но неплохо бы понимать, что за благо нам дано. Большинство знакомых мне офицеров не могут селить жен в гостинице. Не знаешь, где моя пижама?

– Боюсь, не знаю. – Ей становилось до того мерзко при мысли о ночи и целом дне в полном одиночестве, что прозвучало это сердито.

– Должна же она где-то быть! Правда, милая, попробуй вспомнить.

– Ну, обычно горничная кладет ее под подушку, когда заправляет постель. Только сегодня утром она не приходила.

– А, ладно, возьму какую-нибудь из новых.

Однако, когда он их вытащил, то оказалось, что пижамы почти без пуговиц.

– Вот черт! Дорогая, могла бы и проверить, когда их вернули из стирки. В конце концов, у тебя не так-то уж много дел.

– Я их сейчас пришью, если хочешь.

– Было бы что пришивать, пуговиц-то нет. Тебе придется найти.

Майкл взял треугольную брошь Королевского яхт-клуба, которую прошлым вечером ей подарил адмирал (в честь вступления ее мужа в клуб как почетного члена):

– Надо же, я, наверное, единственный флотский офицер, который застегивает пижаму вот такими штуками. Все, должен лететь. – Он склонился и поцеловал ее в лоб. – Держись бодрее, не давай себе так уж расклеиваться. – В дверях, обернувшись, послал ей воздушный поцелуй. И сказал: – Очень ты уютно выглядишь.

После того как Майкл ушел и Луиза убедилась, что он уже не вернется, она заплакала.

Когда ей стало лучше, он предложил ей ненадолго поехать к родителям, пока не завершатся испытания. «А когда я узнаю, куда нас пошлют, ты снова сможешь ко мне приехать».

Она не стала противиться. На нее нападала тоска по дому, не совсем, но почти такая же, как та, что овладевала ею в детстве, по утрам в постели после его ухода она лежала и скучала по знакомому невзрачному дому, который всегда был таким наполненным и где не смолкало звучание стольких жизней, гул пылесоса, свистящий скрежет граммофона в детской с попеременными «Танцем кузнечика» и «Пикником плюшевых медвежат», размеренное бормотание диктующего Брига, жужжание швейной машинки Дюши, запахи кофе, глаженого белья, не желающих гореть поленьев, вымокшей собаки и пчелиного воска… Она заглядывала в каждую комнату, поселяя в ней подобающих обитателей. Все, что прежде вызывало у нее скуку или раздражение, теперь, казалось, делало их только приятнее, дороже и нужнее. Страсть тети Долли к мотылькам, вера Дюши в то, что горячий парафин – незаменимое средство для поясницы, решительное стремление Полли с Клэри не подавать виду, насколько их впечатляет, что она намного взрослее их, удивительно похожие подражания Лидии всему, что она берется имитировать. Мисс Миллимент, ничуть не меняющаяся внешне, но тем не менее таинственно постаревшая – голос ее стал тише, подбородок оплыл еще сильнее, одежда беспорядочно усыпана крошками старой еды, но ее маленькие серые глаза, увеличенные под определенным углом стеклами узких очков в стальной оправе, по-прежнему неожиданно проницательны. А вот и полная противоположность – тетя Зоуи, которая пленительно выглядит во всем, что бы ни надела, и производимого ею впечатления модницы и красавицы не могут исказить даже годы, проведенные в деревне. А милая тетя Рейч, самой высокой оценкой которой является слово «разумный»: «такая разумная шляпка», «по-настоящему разумная мать». «Собираюсь сделать тебе по-настоящему разумный свадебный подарок, – сказала она. – Три пары двуспальных полотняных простыней». Простыни и остальные подарки дожидаются, когда у них с Майклом появится собственный дом, хотя бог знает, когда это будет. Наверное, война виновата в том, что жизнь кажется такой необычной. Занятия в кулинарной, а потом в театральной школе, казалось, придавали ее отъездам из дома логику: они были частью взросления и подготовки к великолепной сценической карьере. Зато замужество изменило все – во многом так, как ей и не мечталось. Когда выходишь замуж, то уход из дома – дело куда более окончательное. А что до карьеры, то не только нет никаких признаков близкого конца войны, когда можно к этому вернуться, но появилась еще и проблема детей. Ее мать перестала танцевать, когда вышла замуж, и больше не танцевала никогда. Луиза впервые задумалась, чего это маме стоило, противилась ли она или сама предпочла ограничиться замужеством. Однако в свое ностальгическое видение Родового Гнезда и семейства она почему-то не могла или не хотела включать родителей: в этом было что-то (а у нее не было желания доискиваться что), что смутно ощущалось… неловкостью. Ей было известно только то, что в последние недели перед свадьбой она совсем не могла оставаться наедине с матерью почти так же, как и оставаться наедине с отцом, хотя и совсем не по одним и тем же причинам. Это мешало, потому как она видела, как настойчиво старается мать сделать все, чтобы свадьба прошла успешно. Мама с бесконечным терпением переносила примерки свадебного платья и других нарядов, отдала ей свои купоны на одежду, даже спросила, не хочет ли она предложить своей подруге Стелле стать подружкой невесты. Стелла отказалась (мягко, но решительно), пришлось выбирать, и в конце концов подружками стали Лидия, Полли и Клэри. Зоуи, ее мать и Дюши сшили им платья из белого гардинного тюля, который мама выкрасила в чае, так чтобы получился теплый кремовый цвет. В лондонских магазинах все еще продавали ленты из чистого шелка. Тетя Зоуи выбрала розовую, оранжевую и темно-красную – и сшила из них сумочки-мешочки. Платья были простыми: с высокой талией, глубоким круглым вырезом и широкой тесьмой по подолу. «Словно малышки кисти Гейнсборо», – заметил Судья, увидев их возле церкви. За короткое время между обручением и свадьбой предстояло сделать ужасно много дел, и большая их часть легла на плечи матери. Только, несмотря на все сделанное матерью, несмотря на написанные и разосланные письма, договоры и уговоры, она чувствовала к матери что-то, что было просто непереносимо: от этого в ней появлялись холодность, угрюмость, раздражительность, она резко отвечала на совершенно обычные вопросы, потом стыдилась этого, но никак не могла заставить себя извиниться. В конце концов она выяснила, что это: вечером накануне свадьбы мать спросила, имеет ли она представление «о всяком таком». Она мгновенно ответила, мол, да, имеет. Мать выдавила из себя улыбку и сказала: что ж, она полагает, что Луиза научилась всему этому на этих ужасных актерских курсах, – добавив, что ей не очень бы понравилось, если бы дочь вступала в брак «неподготовленной». Всякая недомолвка обращает любое дело в нечто отвратительное, а недомолвки, как она поняла, были лишь верхушкой айсберга. В горячке отвращения и гнева ей казалось, что ее мать все те недели ни о чем другом не думала, как только без конца гадала и представляла себе ее в постели с Майклом, проявляя отвратительнейшее любопытство к тому, что к ней не имело совершенно никакого отношения! (Как будто за кого-то замуж выходят, только чтобы с ними спать!) В тот вечер мать не могла и слова сказать без отвратительной двусмысленности. Да, ей нужно было лечь спать пораньше, нужно было хорошенько выспаться, ведь завтра особенный день. «Ты должна быть свежа для этого». Ну и пусть, подумала она тогда, наконец-то сбежав к себе в комнату в доме дяди Хью, через двадцать четыре часа она будет за много миль от нее. И такое больше не повторится.

Наедине с отцом ей удалось вообще не оставаться до самого дня свадьбы, когда он вломился с початой бутылкой шампанского, как раз когда она заканчивала одеваться. «Я подумал, мы с тобой могли бы выпить по бокалу, – сказал он. – Чтоб море по колено, знаешь?» Выглядел он в своем утреннем наряде с бледно-серым галстуком и белой розой в петлице очень лихо. К тому времени она уже занервничала, и шампанское казалось неплохим подспорьем.

Он вытащил пробку из бутылки, поймал пену в один из бокалов. Потом поставил их на туалетный столик, и тут Луиза заметила, что он разглядывает ее отражение в зеркале. Увидев, что она заметила, отец отвернулся и наполнил оба бокала.

– Пожалуйста, дорогая, – подал он ей вино. – Ты даже представить себе не можешь, сколько счастья я тебе желаю.

В неловком молчании она взяла бокал. Потом отец произнес:

– Ты выглядишь… ужасно-ужасно красиво. – Он сказал это просто, почти застенчиво.

– О, папа! – произнесла она и попыталась улыбнуться, но у нее защипало в глазах. Ничего больше выдавить не получилось.

– За мою самую старшую незамужнюю дочь, – произнес он, поднимая бокал.

Они оба улыбнулись друг другу: прошлое разделяло их как меч.

Только вернувшись в Суссекс, она вспомнила все эти сцены – когда была одна, когда не играла никакой роли.

– Ты чувствуешь себя замужем по-другому? – в первый же день спросила Клэри.

– Нет, не особенно, – ответила она, высокомерная старшая кузина.

– А почему нет?

Простой вопрос поставил ее в тупик.

– А почему должна?

– Ну… то есть начать с того, что ты уже не девственница. Полагаю, ты не станешь делиться со мной, на что это похоже, а?

– Не стану.

– Я так и думала. Я понимаю, как ограничены писатели, которым почти все время приходится опираться на непосредственный опыт. А прочитать о чем-то совсем не то же, когда кто-то тебе расскажет.

– Ты слишком любопытна, почти болезненно. – И прибавила: – Даже противно.

Но Клэри, наслушавшись обвинений в любопытстве, приучилась его оправдывать:

– Это совсем не так. Просто если люди и то, как они себя ведут, интересуют по-настоящему, то есть много такого, что пробуждает любопытство. Например…

Но Луиза увидела за окном на дорожке катившую на велосипеде Зоуи и сбежала ей навстречу.

– Нет, честное слово! Я сыта по горло людьми, которые меня обвиняют, а потом не слушают ничего, что я говорю, – позже жаловалась Клэри Полли, пока они ждали в дневной детской, когда Эллен вскипятит воду, чтобы наполнить грелки. – Дело ведь не в том, девственница она или нет, мне так же любопытно знать про заключенных, монашек, королевскую семью, деторождение, убийство и про всякое такое – про все, что либо со мной еще не случилось, либо не случится никогда.

– Единственное, что правда, – это королевская семья, – заметила Полли: она привыкла к этим спорам.

– Нет, а как же твоя любимая песенка? «Мне столько радости, что мне не быть монашкой».

– Не знаю, насколько радость по мне, – печально выговорила Полли. – По правде говоря, не так-то много нам ее достается, чтобы узнать.

⁂

Она не хотела уведомлять семейство о своей беременности, но в первое же утро ее так скрутило, что она не смогла встать к завтраку. Узнать, почему она не спустилась, прислали Лидию.

– Так, ничего. Должно быть, съела что-нибудь.

– Ой, бедняжка! Это, наверное, этот жуткий мясной хлеб, что был вчера на ужин. Знаешь, что считает Невилл? Он считает, что миссис Криппс подбавляет в него мышей и ежиков. Он считает, что она, наверное, ведьма, потому что у нее волосы черные и лицо практически светится в темноте. Даже лягушек, он считает, она, может, подбавляет – размятых, знаешь, он считает, что, может, такое склизкое, желе по бокам – это жабья слизь…

– О, Лидия, замолчи!

– Извини. Я только стараюсь сообразить, что это может быть. Принести тебе чаю?

– Спасибо, было бы чудесно.

Однако с чаем и тостом пришла мать и, похоже, сразу все поняла, не успела Луиза и слова сказать.

– О, дорогая! Восхитительно! Майкл знает?

– Да.

– Он должен быть рад.

– Он рад – очень.

– Ты была у врача?

– Нет.

– Что ж, доктор Карр очень знающий. Съешь тост, хотя бы безо всего. Тост и лепешка на воде – то, что надо при тошноте по утрам. Сколько уже?..

«Недель пять, – подумала она. – А кажется, будто вечность».

В конце концов она пробыла дома почти месяц, к тому времени доктор Карр подтвердил ее беременность. Все считали, что она в восторге от предстоящего. Единственным человеком, кому она почти доверилась, была Зоуи.

Луиза помогала укладывать Джульетту спать. «Накорми ее ужином, пока я приберусь», – попросила Зоуи. Они были в детской одни: Эллен купала Уиллса с Роли.

Джульетта восседала на своем высоком стульчике. Она хотела есть сама, что было делом неряшливым и безрезультатным. «Нет, Джули сама», – упиралась она всякий раз, когда Луиза пыталась забрать у нее полную ложку.

– Силы небесные! Да ее снова мыть придется.

– Нет, я просто вытру губкой самую грязь. Надо давать им учиться.

– Я ничего не знаю про маленьких.

Зоуи быстро глянула, выжидая, не скажет ли та еще чего, но Луиза замолчала. В последнее время ей часто приходилось стараться не заплакать.

– Послушай, – сказала Зоуи. Она пересекла комнату и села за стол рядом с Луизой и высоким стульчиком. – Я тоже ничего не знала. И это ужасно, потому что все считают, что ты знаешь.

– И что ты в восторге, – сдавленно выговорила Луиза.

– Да.

– А вы не были?

– В первый раз – нет. А потом все твердили, что должна родить еще одного, а я не хотела.

– Но ведь родили.

– Не тогда, не сразу. (Джули, подожди. Дай я сначала тебя немного почищу.) Зато, когда она у меня наконец появилась, это было чудесно. Это было… понимаешь, Руперта-то нет, только она и была отрадой. Я до того боялась, что с ним что-то случится, это казалось самым страшным, что могло случиться на свете, и потом это случилось… но тогда уже была Джули.

– Потрясающе!

– Нет. Сначала на горшок.

Но Джули не согласилась. Она легла на пол, выгнула спинку и устроила буйную истерику.

Луиза следила, как вела себя Зоуи. Наконец Джули оказалась на горшке с маленьким кусочком шоколадки.

– Обычно достигается компромисс.

– Тетя Зоуи, я…

– Я бы предпочла, чтоб ты бросила это «тетя». Извини! Так что?

– Просто я хотела сказать, что не представляла того… какое же ужасное время вам, должно быть, выпало.

– Откуда тебе было представить? Ты была ребенком. И в любом случае тебе куда тяжелее. Я понесла после пяти лет замужества, и Руперт тогда не был на войне. А у тебя все это сразу.

В чем-то этот разговор утешил, но в другом – нет. Наверное, как и Зоуи, она будет по-иному относиться к ребенку, когда он появится, с другой стороны, перед ней впервые предстала ужасная угроза того, что Майкла убьют.

Несколько вечеров спустя, когда он позвонил (что время от времени делал), то сказал, что сможет вырваться на ночку; не заехать ли ему в Суссекс. «У нас нелады с двигателем, так что я могу отлучиться на денек-другой».

У нее сердце заколотилось от восторга. Все семейство обрадовалось за нее и взялось за подготовку торжественной встречи. Дюши купила к ужину связку фазанов; Бриг все утро отбирал и разливал портвейн; Лидия поругалась с Полли из-за того, чтобы надеть к ужину платья подружек невесты (Полли сочла это неподобающим, но Лидия, которая старательно надевала свой наряд на уроки, к чаепитию по воскресеньям и тайком после мытья, была настроена решительно).

– Это как раз то, что совершенно подобает носить к ужину, – заявила она, – и это напомнит Майклу о былых временах – о его чудесной свадьбе и всяком таком.

– Тебя не будет за ужином, – сказала тогда Полли.

– Буду! Луиза! Ты же мне позволишь, да, как своей сестре?

Однако прежде, чем Луиза успела ответить, их мать сообщила, что фазанов на всех не хватит: тетя Долли будет ужинать наверху, а тетя Рейч объявила, что для нее фазаны не очень съедобны и она обойдется вегетарианской пищей.

– А разве я не могу сидеть за столом и есть вареное яйцо?

– Нет, не можешь. Мисс Миллимент подадут яйцо в детскую. Можешь составить ей компанию.

– Чертовски большое тебе спасибо.

– Довольно, Лидия. Я уже просила тебя не употреблять этого слова.

– Это же будет старый добрый ужин, – сказала Клэри, когда Вилли вышла из комнаты.

– Для меня нет. Как правило, меня не зовут на ужины. Кажется, я сама на себя накликаю несчастье. Похоже, им не приходит в голову, что нас всех могут разбомбить еще до того, как я дорасту до каких-то привилегий. Моя жизнь пройдет зря.

Клэри с Полли обменялись тоскливыми, нарочито взрослыми взглядами, но потом утешающе и сочувствующе запричитали. Однако Луиза уловила в голосе матери легкое раздражение и поняла, что сочувствует ей. Лидия всего-навсего пыталась изменить правила: все дети так делают, даже она сама так поступала вечность тому назад. Попав домой, она определенно чувствовала себя старше, хотя и не одного возраста с другими в семействе.

Майкл приехал на поезде в тот же вечер, и она отправилась встречать его с Тонбриджем, звавшим ее теперь «мадам». Они так медленно тащились в Баттл, что она опасалась опоздать, но не опоздали. Луиза всего минуту простояла у двери кассы до того, как подошел поезд. Хотя стояла темень, от вагонов пробивались полоски тускло-желтого света: кто-то открыл двери, какой-то пассажир отодвинул шторку затемнения в тщетной попытке увидеть, куда они прибыли. Станции уже так давно стояли без названий, что люди в основном привыкли к этому и попросту отсчитывали количество остановок, однако нетерпеливые путешественники находились всегда.

– Подумать только, ты – и здесь!

– О… просто подумала… если я встречаю достаточно поездов, то обязана знать кого-то, кто сойдет с одного из них.

Он обнял ее свободной рукой и прижал к себе, прежде чем поцеловать.

– До чего ж я рад тебя видеть! Как поживает Его Светлость?

– Кто?

– Наш ребенок.

– Отлично.

– Девочка моя дорогая! Как же я скучал!

Ощущение восторга и счастья вернулось. Майкл носил шинель, от которой исходил слабый запах дизельного топлива, соли и камфоры, поднятый воротник укрывал шею, кокарда на его фуражке слабо поблескивала в темноте, когда он поворачивал к ней голову. Они сели, держась за руки, и повели взрослый разговор, чтобы произвести впечатление на Тонбриджа.

– Новости радуют, верно? Старина Монти[20]20
  Имеется в виду генерал Монтгомери, армия которого в октябре – ноябре 1942 года в сражении под Эль-Аламейном нанесла поражение германо-итальянским войскам, окончательно переломив ход боевых действий в Северной Африке в пользу союзников. Монтгомери был возведен в рыцарское достоинство, ему было присвоено звание полного генерала.


[Закрыть] дает жару.

– Ты считаешь, что мы действительно выигрываем войну?

– Сама посуди, – проговорил он, – такое впечатление, что поток обращается вспять. Русские держатся в Сталинграде. Северная Африка – определенно пока наша самая большая победа. Но нам еще шагать и шагать – путь долог.

– Что с твоим кораблем?

– Забарахлил двигатель левого борта. Каждый раз его вроде бы чинят, и каждый раз он выходит из строя. Так что теперь предстоит настоящий серьезный аврал. Было, разумеется, и всякое другое. Но команда держится молодцом. Малыш Тернер припас для тебя немного сыра, он у меня в чемодане. Я тоже припрятал баночку масла. Так что надеюсь, встретят меня приветливо.

– Так встретили бы в любом случае, – сказала она. – Все так хотят с тобой повидаться. Лидия хотела в твою честь надеть платье подружки невесты. Ты как, не смог бы нарисовать Джульетту? Для Зоуи это была бы такая радость.

– Попробую. Нелегко, потому что в этом возрасте они не сидят спокойно. Ты моя лучшая натурщица. А кто такая Джульетта?

– Самая маленькая моя кузина.

– Она восхитительная. Надо будет попробовать. Времени, правда, не очень-то много.

– Тебе когда обратно надо?

– Боюсь, завтра днем.

Тогда он не сказал ей, и выяснилось это только за ужином (как ей показалось, почти случайно), что на следующий день он не отправится обратно на корабль, а собирается участвовать в авианалете на Германию.

– Меня подхватят в Лимпне – это, кажется, ближайший к вам аэродром, чертовски маленький для такого бомбардировщика, как «Стирлинг». Впрочем, говорят, что в самый притык смогут. Это было бы замечательно, – ответил он Вилли, предложившей подвезти его на аэродром. – Так было бы приятно, когда семья провожает в полет.

– Зачем, скажи на милость, ты летишь на бомбардировщике? Ведь тебе же не приказали, нет?

– Нет. Просто подумал, что будет забавно. В данный момент меня весьма интересует маскировка. Сказал, что мне было бы полезно пролететь по воздуху. И со мной согласились.

Гордость не позволила Луизе показать семейству, что для нее это новость. Но когда они остались вдвоем, раздеваясь перед сном, она спросила:

– Почему ты мне не рассказал?

– Я собирался. И рассказал.

– Никак не пойму, зачем тебе это нужно. Ты же можешь, тебя же могут…

– Нет, милая, это очень вряд ли. Где ванная, дорогая? А то я потерял ориентировку.

Она объяснила, и он ушел. Пока она была одна, на нее сыпались бомбами обрывки новостей: «Три наших самолета не вернулись», «С задания не вернулись два наших бомбардировщика». Он безумец, если отправляется на такое, когда не обязан. Конечно, это опасно. С его стороны нечестно рисковать своей жизнью – намеренно, как выяснилось, – раз уж он женился на ней и так рвался иметь семью.

– А Ци знает? – спросила она, когда он вернулся. (Это могло бы его остановить: она была уверена, что Ци против.)

– Да. Разумеется, ей это не нравится ничуть не меньше, чем тебе, милая, она тоже меня любит, знаешь ли. Но она просто обвила меня руками, крепко обняла и сказала: «Ты должен делать, что тебе нужно». Вообще-то, – сказал он, улыбаясь воспоминанию, – она сказала: «Мужчина должен делать, что мужчине надлежит делать». Она удивительная на самом деле.

– Ты видел ее вчера вечером? Значит, она приезжала в Каус?

– Нет, она приехала в Лондон на один вечер. Давали пьесу Джека, и ей хотелось посмотреть.

– Джека?

– Джека Пристли[21]21
  Джон Бойнтон Пристли (1894–1984) – английский романист, эссеист, драматург и театральный режиссер.


[Закрыть]. Вот мы и сходили на нее. Очень славная пьеса. Мы оба думали о тебе, о том, какое удовольствие она бы тебе доставила.

Это было уже слишком. У него отпуск на две… нет, на три ночи, а он предпочел провести первую со своей матерью, а третью – участвуя в авианалете на Германию. Она разрыдалась.

– Ну же, дорогая, – говорил он, – ты не должна расстраиваться. На самом деле не должна. Это война, знаешь ли. Мне придется делать многое, что сопряжено с определенной опасностью, – на то она и война. Ты должна научиться встречать опасность без страха.

Половину следующего утра он рисовал Джульетту, а вторую половину учил Луизу шифру, с тем чтобы, если его возьмут в плен, он мог сообщать о своих планах побега в невинном на вид письме. Майкл написал шифр своим красивым четким почерком и велел ей спрятать его куда-нибудь понадежнее.

– Разве что ты его выучишь наизусть, – сказал. – Это, разумеется, было бы лучше всего.

Потом был обед: фрикасе из кролика и крыжовенный кисель со сливками, – только ей кусок в горло не лез; Луиза тупо внимала обычному семейному спору, кто поедет на экскурсию на аэродром. Лидия решительно настроилась ехать, Уиллсу тоже хотелось посмотреть на самолеты, но, раз уж в любом случае она не останется с мужем наедине, то ее это не очень-то и заботило. Майкл привез купоны на горючее (должно быть, собирался поймать попутную машину, подумала она), получалось, будто все, что он собирался сделать в жизни, оставалось ей неизвестно, пока не происходило.

В машине они сидели сзади, а впереди вертелись и трещали дети. Она сделалась безразличной, просто соглашалась со всем, зато внутри со страхом ощущала холод и тяжесть. Через час, думала она, он улетит, и, возможно, она никогда больше его не увидит, а он, похоже, и не ведает, не сознает, что это значит. Провести свой последний час за чтением карты, пока на переднем сиденье шла игра «я пошпионю одним глазком», казалось ей странным.

В конце концов они добрались до прибитой ветром, но ярко-зеленой травяной взлетной полосы, и все вышли из машины. Шел дождь, несильный, но непрестанный. Майклу отдал честь очень молодой мужчина в форме Королевских ВВС, и их провели в домик, где сильно пахло керосиновой печкой, способствовавшей избавлению от ужасного холода.

Находившийся в домике офицер, который представился начальником авиабазы, сообщил, что был изумлен, узнав, что здесь намерен приземлиться «Стирлинг»: «Должен доложить, сомневаюсь, что у него это получится».

На какой-то миг ей представилось, что посадка сорвалась: самолет, сделав петлю, улетает и не берет с собой Майкла. Но уже через секунду послышался гул моторов – вот и самолет. Он казался громадиной. Сделал круг над ними, а потом пошел на посадку с дальнего конца посадочной полосы, окончательно остановившись в самом ее дальнем конце, едва не заехав своим тупым носом за край.

– Порядок, – сказал Майкл, – вот и поехали. Я не должен их задерживать.

Он крепко расцеловался с тещей, склонившись, чмокнул Лидию в щечку, и та, вздрогнув, залилась краской, кивнул Уиллсу, завороженно разглядывавшему «Стирлинг», и наконец повернулся к жене, положил ей руки на плечи и поцеловал в губы поцелуем, который едва ли не завершился, еще не начавшись.

– Выше клювик, дорогая, – произнес Майкл. – Я завтра позвоню. Обещаю.

Ее мать увела детей к машине. Когда Уиллс понял, что вовнутрь самолета ему не попасть, он ударился в отчаянный рев. Она же стояла и смотрела, как Майкл поднимается в бомбардировщик, следила, как втягивают за ним узкую лесенку, следила, как плотно закрывается дверь, или люк, или как у них там, скрывая его из виду, следила, как самолет неуклюже развернулся и покатил прочь по дорожке.

– Ветер восточный, – сказал начальник авиабазы. – Они полетят в сторону моря, а потом повернут и снова пройдут над нами. Тогда можете им помахать.

И она выждала несколько минут, чтобы сделать это, гадая, видно ли ему ее, и, даже если видно, станет ли он смотреть.