Текст книги "Наказание в награду"

– Да ничего, собственно. Но если мы хотим все внимательно изучить…

– Я уже говорила: мы здесь не для того, чтобы начинать расследование убийства. Мы здесь для того, чтобы проверить правильность двух расследований самоубийства. И мы не можем продолжать эти споры, поскольку это может увести нас далеко в сторону, а это неприемлемо, ведь Хильер не дал нам на это времени.

– Поняла, – сказала Хейверс. – Вы уже об этом говорили. Но коль скоро у нас выдалось немного свободного времени – я имею в виду сейчас, – то у меня с собой адрес диакона. Просто потому, что мне его дал викарий. Вам не кажется странным, что Дрюитт отказался жить с викарием и его женой?

– Нет, не кажется. И вы уже говорили об этом. Позвольте мне спросить вас: а вы захотели бы жить с викарием и его женой?

– Я? Конечно, нет. Но если б я была диаконом в церкви и мне нужна была комната, а они бы мне ее предложили, а церковь была бы всего в двадцати ярдах… Почему бы не согласиться? Помимо всего прочего, это сэкономило бы мне кучу денег. Но он с ними жить не захотел. И на это должна быть причина. А в этих двух расследованиях, командир? Ни в одном из них нет ни слова о том, где жил этот парень.

Изабелла вздохнула. «Эта Хейверс может достать кого угодно».

– Ладно, – сказала она сержанту. – Я вижу, к чему это все идет. Вы считаете, что мы должны поехать по этому адресу и обыскать недвижимость на предмет… Чего? Скелета в подвале? Черепа в барбекюшнице? Не напрягайтесь. Можно не отвечать. Просто дайте мне этот чертов адрес.

Бурвэй, Шропшир

Йен Дрюитт жил в пригороде Ладлоу, в небольшом районе, состоявшем всего лишь из двух тупиков и одного переулка. Дома были сдвоенными, и у каждого сбоку имелся гараж. Возле дома, в котором жил Дрюитт, стоял желтый фургон с открытой боковой панелью. На панели был искусно изображен целый набор изысканных цветочных горшков и кашпо, в которых росли целые клумбы цветов и прочей зелени. Здесь же была надпись «Беванс Бьютиз» с телефонным номером, интернет-сайтом и электронным почтовым адресом. Женщина в камуфляжном рабочем комбинезоне и футболке с короткими рукавами грузила невероятные количества мешков с почвой для горшков в кузов. На шее у нее был повязан платок, а на голове сидела шляпа с такими полями, что их хватило бы на то, чтобы укрыть от солнца не только хозяйку, но и несколько прохожих.

– Это точно тот адрес? – спросила Изабелла у Хейверс, еще раз проверившей свои записи. Когда она утвердительно кивнула, им все стало понятно: Йен Дрюитт жил не один. А потом женщина повернулась от фургона, и суперинтендант увидела, что она приблизительно одного возраста с Дрюиттом. Почему-то это ее удивило.

По нынешним стандартам, когда людей в возрасте шестидесяти пяти лет называют людьми среднего возраста, как будто они собираются дожить до ста тридцати, эта женщина в свои сорок была просто юной девушкой на выданье. На ней красовались ленноновские[92]92
  Имеются в виду небольшие очки круглой формы, моду на которые ввел Джон Леннон.


[Закрыть] очки от солнца, которые она поправила на переносице, – и прекратила работу, увидев, что к ней подходят Изабелла и сержант Хейверс. Ардери заметила, что женщина уже успела наполнить фургон различными вариантами керамических горшков и множеством сортов летних растений.

Изабелла представила себя и Хейверс. И та и другая показали женщине свои полицейские знаки. Естественно, что вмешательство Нового Скотланд-Ярда в ее жизнь сильно удивило женщину. Но она дружелюбным тоном представилась как Флора Беванс и добавила:

– Я знаю, это звучит забавно. Флора. Как будто мои родители знали заранее…

Изабелла объяснила ей, что адрес Йена Дрюитта дал им викарий церкви Святого Лаврентия, и они быстро выяснили, что Дрюитт снимал у нее комнату. Оказалось, что Флора пела в хоре церкви Святого Лаврентия, а одна из его старших участниц – «вы же знаете, как женщины любят заниматься сватовством?» – выяснила, что, хотя Дрюитт и живет у викария и его жены, ему не нравится то, что он мешает им своей музыкой, и диакон ищет другую квартиру.

– У меня была свободная комната, а лишние деньги еще никому не мешали, – честно призналась женщина. – Я решила, что если его музыка будет слишком громкой для меня, то я просто отключу слуховой аппарат. Так что я сказала ему об этом, он посмотрел комнату, и дело было сделано. И между нами ничего не было, – добавила она со значением. – Вы думаете о химии и всем таком прочем? Обошлись без нее. Но он был милым парнем. А ванную комнату содержал как картинку для рекламного проспекта, а это, если хотите знать мое мнение, – настоящее испытание для любого мужчины. Она только одна – я имею в виду ванную. Мы делили ее, как и кухню, и у нас с самого начала все было прекрасно, если не считать того, что никто не научил его не хлопать дверью, когда поздно возвращаешься домой.

– Поздно возвращаешься? – переспросила Изабелла практически одновременно с сержантом Хейверс.

– Этот человек был членом всех общественных организаций, которые только существуют в городе. Ему не хватало двадцати четырех часов в сутки, – ответила Флора Беванс.

– Нам говорили, что он был за это награжден, – заметила Хейверс.

– Точно. И он очень гордился этой наградой. Я показала бы вам эту табличку, если б не отдала ее его семье, которая забрала все вещи после его смерти. Несчастный парень…

Женщина сняла платок с шеи и промокнула им лицо, хотя день был не таким уж жарким и она совершенно не вспотела.

– В таких случаях чувствуешь и свою вину, – продолжила Флора. – Самоубийство. Я этого никак не ожидала. Он был человеком Бога, а Божьи люди должны обладать… как это сказать?.. духовными ресурсами, как мне кажется. Это был шок. В ту ночь, насколько я помню, он не вернулся домой, но мне и в голову не пришло, что его забрали в тюрьму. А потом уже пошли слухи о том, почему его туда забрали, и это было совершенно ужасно. И не только для меня, которая, оказывается, жила с педофилом под одной крышей. Я говорю и о его семье. «Смятение» – недостаточно сильное слово, чтобы описать их, когда они приехали за его вещами. И такое состояние никого не удивило. Даже в самые лучшие времена никто не хочет узнавать какие-то гадости о членах своей семьи. Но узнать, что член семьи – священник, не забывайте это – путался с детьми… Это бьет просто наотмашь.

– А вы сами в это верите? – спросила Хейверс.

– А что я о нем знала? – ответила Флора. – Если подумать о нынешних женах, которые не знают, что их мужья – это новые Питеры Сатклиффы[93]93
  Имеется в виду британский маньяк-убийца, на счету которого четырнадцать доказанных жертв.


[Закрыть], которые ездят по улицам с окровавленными молотками в багажниках машин, или что там у него было, то что может домовладелица знать о своем жильце? Ведь в доме он ничего такого не делал, упаси бог! Но должна вам сказать, что если Йен делал то, в чем его обвиняют, я не могу себе представить, откуда он брал на это время. Вы только подумайте… – Женщина сдвинула брови.

– Мы вас слушаем, – сказала суперинтендант.

– У меня все еще есть его еженедельник. Я о нем совсем забыла. Мне, наверное, надо было его кому-то отдать – у этого человека на каждый час была назначена новая встреча, – но мне это до сегодняшнего дня не приходило в голову. Наверное, он вам нужен, да? Или мне, может быть, надо послать его отцу Йена? Йен держал еженедельник на кухне, и когда я собирала его вещи, то совсем забыла о нем – он лежал под телефоном.

Еженедельник мог пролить свет на то, чего Изабелле совсем не хотелось знать. Хейверс среагировала еще до того, как суперинтендант смогла открыть рот, и, конечно, эта невозможная женщина сказала, что «дневник – это то, что надо, и спасибо вам большое».

– Тогда пошли, – пригласила их Флора Беванс, направляясь к входной двери.

Войдя, они оказались в небольшой квадратной прихожей; ее стены были украшены фотографиями, на которых, как решила суперинтендант, изображены образцы композиций в горшках хозяйки. И если судить по этим фото, женщина была настоящей мастерицей. В голове Изабеллы горшок с цветами всегда ассоциировался с плющом и надеждой, что тот не засохнет, если она на несколько недель позабудет о нем.

Флора провела их в красиво украшенную и идеально чистую кухню, достала из ящика еженедельник и протянула его полицейским. Он был достаточно обычен: дни недели, время дня и духоподъемная надпись вверху каждой страницы. Хейверс стала листать его. С того места, где она стояла, Изабелла увидела, что все страницы испещрены записями о встречах, как им и сказала Флора. Пока сержант изучала их, Ардери обратила внимание на сильный шум, идущий с заднего двора. Это был шум играющих детей, который ни с чем невозможно спутать: крики, удары, смех и, время от времени, голос взрослого, который хочет привлечь чье-то внимание.

– За садом на заднем дворе расположена школа, – пояснила хозяйка. – Три раза в день здесь царит небольшой хаос, но по уик-эндам и в праздники тут истинный рай. Самое спокойное место в городе, доложу я вам. Мне кажется, что Йен тоже так думал.

– Но шум не слышен в передних комнатах, – подала голос Хейверс, поднимая голову от еженедельника.

– М-м-м… нет. Вы правы, – согласилась Флора. – Моя спальня выходит на улицу, и я этот шум не слышу. А вот комната Йена выходила на задний двор, и весь этот шум доставался ему, если он оказывался дома, когда дети выходили во двор.

– А мы можем взглянуть? – спросила Хейверс, добавив: – Вы не возражаете, командир?

Изабелла кивнула. Флора провела их к лестнице и сказала, что они сами могут посмотреть – хотя много там не увидишь, – а она, если они не возражают, вернется к работе. Когда будут уходить, двери можно не запирать – она их никогда не запирает, потому что у нее абсолютно нечего воровать.

Войдя в комнату умершего мужчины, полицейские обнаружили две вещи: первая – шум со школьного двора мог причинять серьезные неудобства, если человек хотел отдохнуть в тиши в течение дня, и вторая – из окна спальни открывался отличный вид на двор, где на площадке играли в лучах весеннего солнца около сотни мальчиков и девочек. По виду, дети учились в третьем классе и, как и большинство детей этого возраста, легко поднимали невероятный шум, прыгая через скакалку, увертываясь от мячей, бросая биток при игре в классики и занимаясь тем, что издали казалось довольно жесткой игрой в регби, а при ближайшем рассмотрении оказалось попытками группы мальчиков раздавить ногами наполненный гелием воздушный шар. За всем этим наблюдала сердитого вида женщина со скрещенными на груди руками и полицейским свистком на шее.

– Интересно, может быть, именно из-за этого он выбрал данную комнату, – пробормотала Хейверс, присоединившись к Изабелле возле окна, и продолжила: – Отличный вид, особенно если хочешь помечтать о том, что ты сможешь сделать с каждым из них, если только удастся перелезть через забор незамеченным…

Суперинтендант заметила, что дети на школьном дворе были приблизительно возраста ее близнецов. И играли они так же упорно и с такой же страстью. С самого начала Изабелла знала, что рождение близнецов будет для такой матери, как она, колоссальным вызовом. Но ни разу ей не пришла в голову мысль избавиться от них. Правда, фраза «что ты с ними делаешь, когда ты в таком состоянии» не смогла остановить ее. И это ее самый большой грех. Хотя, и Бог тому свидетель, есть и другие.

– …ловить кайф, просто стоя здесь, как мне кажется, – задумчиво говорила Хейверс. – Вот об этом стоит поразмышлять. И никто ни о чем не догадался бы…

– Что? – встряхнулась Изабелла.

– Ну, вы сами знаете, командир. Точить шишку.

– Простите?

– Я хочу сказать… как это… ну, любить в кулачок… – Хейверс окончательно запуталась.

– А-а-а, мастурбировать, глядя на детей? – поняла наконец Ардери.

– Ну да. Для него это могло оказаться отличным местом. И никто ни о чем не догадался бы, правда? Флора возится со своими горшками и кашпо, а он один в комнате, слышит крики детей, и вот вам пожалуйста – занимается рукоблудием…

– Сержант Хейверс, а с инспектором Линли вы говорите таким же сочным языком?

– Прошу прощения, – извинилась Хейверс, скорчив гримасу.

– Просто, – продолжила суперинтендант, – я не могу представить себе, чтобы инспектор Линли пользовался таким языком, общаясь с вами.

– Абсолютно правильно, мэм. Никогда. Серебряная ложка во рту и все такое. Он скорее откусил бы себе язык. Да и в голову ему такое никогда не пришло бы. Я имею в виду сочный язык. Это шло бы вразрез с его воспитанием, если вы понимаете, о чем я. То есть всем известно, что он рожден джентльменом… понимаете… и что он может знать о… кажется, это называется «изнанкой жизни»… ну, в общем, ясно.

– Я вас поняла.

Изабелла знала Линли достаточно хорошо. Какое-то время они были любовниками, и, несмотря на то что для всех он был примером джентльменской сдержанности, в его воспитании были некоторые аспекты, которые, если быть достаточно настойчивым, характеризовали его не с лучшей стороны. А так как Изабелла бывала с Томасом достаточно настойчива, то иногда слышала от него такое, чего Барбара Хейверс, как полагала суперинтендант, не сможет услышать за всю жизнь, хотя то, что говорил Линли лично ей, совсем не походило на комментарии сержанта.

– Соглашусь, – сказала она, отворачиваясь от окна. – С тем, что Йен Дрюитт, возможно, подглядывал за детьми. И теперь мы с вами обе знаем, что от человечества можно ожидать чего угодно.

В комнате не было ничего, кроме мебели: кровать, комод, узкий стол с одним центральным ящиком и стул. Ящики, так же как и ящик стола, были пусты. Стены тоже были чистыми. Небольшая дырка в изголовье кровати намекала на то, что когда-то на этом месте что-то висело, а принимая во внимание монашескую обстановку в комнате, Изабелла предположила, что это могло быть распятие.

По мнению суперинтенданта, делать здесь было больше нечего. Еженедельник подтверждал то, что о Йене Дрюитте говорил уже не один человек, – он был закоренелым волонтером. «И это скорее утомительно, чем подозрительно», – подумала Ардери. Так что здесь, в Шропшире, они свою задачу выполнили.

Но сержант Хейверс, естественно, видела все по-другому.

– Думаю, что нам придется просмотреть все то барахло, которое вам дал его отец, – сказала она, когда они спускались по лестнице. – Вдруг там окажется какая-то связь с тем, что он записал в еженедельнике, а? Особенно если мы найдем там какие-то файлы или что-то в этом роде. Я хочу сказать, что это необходимо с точки зрения логики. Чтобы быть уверенными, что мы ничего не пропустили. Думаю, что именно этого ждет от нас папаша. А вы? – добавила она, словно испугавшись, что Изабелла начнет протестовать.

«Нет, – подумала Изабелла, – я так не думаю». Правда, в том, что сказала Хейверс по поводу Клайва Дрюитта, есть рациональное зерно. А теперь появился еще этот проклятый еженедельник…

– И каким образом, по вашему мнению, надо проводить сопоставление, сержант? – вздохнула суперинтендант.

– Вы о коробках его отца? Вдруг мы найдем там что-то, что другие просмотрели? – Не услышав реакции Изабеллы, сержант продолжила: – Я могу сама их все просмотреть. Если у вас есть другие дела.

У Изабеллы было только одно дело, и называлось оно «водка-тоник», причем тоника должно быть как можно меньше. Но она не могла приказать Хейверс заняться барахлом Йена Дрюитта, а сама отойти в сторону. Поэтому Ардери согласилась, что содержимое коробок необходимо просмотреть, и кроме того, теперь, когда у них появился этот несчастный еженедельник, надо будет заняться и им, поскольку он представляет собой предмет, связанный с умершим, который пропустили во время предыдущих расследований.

– Тогда давайте этим и займемся, – сказала она. – Мы можем поработать в гостинице, а Мир, надеюсь, сможет приготовить для нас сандвичи.

Приступая к изучению вещей Дрюитта, детективы заранее полагали, что большинство из них будут совершенно бесполезны. Они притащили коробки с вещами в гостиницу, поставили их на пол в холле для проживающих и начали распаковывать их, в то время как Миру Мир с виимым удовольствием обеспечил их малосъедобными сандвичами с ветчиной и яйцами. Изабелла заказала себе водку с тоником, о которой давно мечтала, и предложила Хейверс тоже заказать что-нибудь. Однако сержант, по-видимому, выбрала воздержание, заказав себе только воду с газом и ничего больше. Но при этом с удовольствием угостилась, помимо своего сандвича, пакетом жареной картошки.

К своим поискам они подошли очень серьезно. Суперинтендант начала с коробки, в которой лежали проигрыватель дисков и довольно эклектичная коллекция записей, начиная от классики и заканчивая американским кантри. Здесь же находился айпод с колонкой; ее диакон тоже мог использовать для извлечения звуков.

Рядом с ней Хейверс распаковывала коробку, хранящую, по-видимому, гражданскую одежду Дрюитта. Таковой, как и у любого другого человека, посвятившего свою жизнь Богу, у него было немного – вся приглушенных тонов, ничем не выделяющаяся, но на удивление очень аккуратно сложенная. Среди одежды лежало простое деревянное распятие без фигуры Христа, которое туда, скорее всего, положили для большей сохранности. На нем была небольшая пластинка с надписью: «Йену от мамы с папой. С любовью» и датой. Скорее всего, это была дата его рукоположения в чин диакона. На самом дне коробки находился файл с длинным списком мужских и женских имен с указанием адресов и телефонов. Скорее всего, это был список членов детского клуба, а в скобках рядом с именами были указаны данные родителей. Под файлом оказались сложенная газета и пачка открыток, похожих на рекламные открытки музыкальной группы, называвшейся «Хэнгдог Хилбиллиз». На каждой из них была новая фотография группы, новая дата и адрес нового зала. Оказалось, что Йен Дрюитт был членом этой группы и на открытках был изображен играющим на корыте. Остальные члены играли на банджо, старой стиральной доске, ложках и гитаре[94]94
  Речь, по-видимому, идет о так называемом «шумовом оркестре», популярном в США. Их участники играют практически на всем, что попадается под руку.


[Закрыть]. И костюмы у них были соответствующие названию группы[95]95
  Английское слово Хилбиллиз (Hillbillies) может быть переведено как «бедняки-деревенщина».


[Закрыть], поскольку все они были одеты в ветхие одежды. В следующей коробке, которую открыла Изабелла, как раз лежали сценические костюмы Дрюитта, начиная с вылинявших защитных комбинезонов и кончая детскими нагрудниками, грубыми башмаками, изношенными футболками, рубашками, протертыми до основы, и различными шляпами.

Найденная газета была еще одной копией «Эха Ладлоу» с рассказом о присвоении Йену Дрюитту титула «Человек года». Хейверс прочитала статью очень внимательно, чего не сделала суперинтендант, и вслух повторила список достижений диакона: член группы по охране кошек от стерилизации, лидер детского клуба Ладлоу, член добровольного общества помощи жертвам насилия, организатор и создатель Божьего патруля в городе, руководитель хора прихода церкви Святого Лаврентия. Кроме всего этого, Дрюитт также посещал обездвиженных больных, стариков и реабилитационные клиники.

– Черт побери, – произнесла Хейверс, – когда же этот парень выполнял свои обязанности диакона?

Изабелла знала о том, что входит в обязанности диакона, ничуть не больше Хейверс, поэтому предположила:

– Может быть, все это и есть его обязанности?

– Похоже на то… – В голосе сержанта слышались сомнения.

Суперинтендант посмотрела на нее. Барбара щурилась от любопытства, но, как только почувствовала, что на нее смотрят, постаралась придать своему лицу равнодушное выражение. По мнению Изабеллы, это не только раздражало, но и было контрпродуктивно.

– Отставить, сержант, – сказала она и сразу же поняла, что это прозвучало так, будто мать разговаривает со своей дочерью-подростком, посмевшей высказать свое мнение.

– Что именно? – уточнила Хейверс.

– Если вам в голову приходят какие-то мысли, то я предпочитаю о них знать.

– Прошу прощения, командир, я…

– И прекратите эти ваши постоянные извинения!

– Простите… – Барбара зажала рот рукой.

– Давайте все-таки придем к какому-то общему знаменателю. – Суперинтендант раздраженно посмотрела на сержанта. – Мы здесь для того, чтобы во всем разобраться. И чем скорее мы это сделаем, тем скорее вернемся в Лондон. Так что вы хотели сказать?

– То, что это все выглядит как-то неестественно. – Хейверс показала на статью, включавшую в себя также интервью с несколькими людьми, которым Дрюитт так или иначе помог своей деятельностью, и с теми, кто работал с диаконом плечом к плечу в разных ипостасях. Как и следовало ожидать, все они с восторгом говорили о том благотворном влиянии, которое он оказывает на молодежь в городе, о его благородстве духа, о его душевной теплоте и доброте.

– Как будто он, знаете… «слишком сильно протестует».

– Что, черт возьми, вы имеете в виду?

– Прос… ой! Это из Шекспира. «Эта женщина слишком сильно протестует»[96]96
  Фраза, которую Гертруда, мать Гамлета, произносит в третьем акте, второй сцене пьесы. В настоящее время используется иносказательно, в тех случаях, когда о человеке хотят сказать, что он пытается скрыть правду.


[Закрыть] и все такое.

Изабелла села на пятки возле той коробки, которую разбирала стоя на коленях, и подозрительно осмотрела Хейверс.

– Почему мне все время кажется, что вы научились у детектива-инспектора Линли всяким восхитительным вещам? И часто вы используете в ваших совместных расследованиях цитаты из Шекспира?

– Просто он старается развить во мне вкус к лучшим образцам поэзии, командир… – Сержант закашлялась. – Думаю, что скоро мы перейдем к Диккенсу. Но только после того, как закончим с Шекспиром. У него он, кстати, выбирает кровь. Я хочу сказать, пьесы, в которых кого-то убивают. Но пока я освоила только «Гамлета». Путаюсь, когда дело доходит до «Макбета»[97]97
  «Макбет» считается одной из самых кровавых пьес Шекспира.


[Закрыть].

Какое-то время Изабелла молча смотрела на нее. Что-то в глазах Хейверс говорило о том…

– Вы сейчас шутите, правильно? – спросила суперинтендант.

– Ну-у-у… да. Наверное. Совсем чуть-чуть.

– Почему я поняла это только тогда, когда вы заговорили о трудностях с «Макбетом»? И почему мне кажется, что вы даже во сне можете его цитировать?

– Это неправда, – поспешно возразила ей сержант. – То есть только до той сцены с окровавленным кинжалом. Ну, может быть, еще сцену сна и проклятого места, но не больше.

– Понятно… – Изабелла решила вернуться к тому, с чего они начали. – Так что про эту женщину?

– Мне просто кажется, что все это волонтерство, – тут Барбара указала на статью, – имеет под собой какую-то подоплеку. И что она касается как раз проблемы восприятия человека. Этот звонок на «три девятки». То место, в котором речь идет о лицемерии. Весь этот публичный шум о том, что Дрюитт… Не знаю, как поточнее выразиться.

– Безупречно хорош? И в равной степени восхитителен?

– Как будто он старается обязательно сделать все то, что Господь велит делать добрым христианам. Словно перед ним список, в котором он ставит галочки напротив выполненных добрых дел. Если хотите знать мое мнение, это уже через край. Создается впечатление, что он хочет что-то скрыть. Поэтому, возможно, кто-то, прочитав эту статью, подумал: «Подожди-ка, приятель, меня этим не купишь». И сделал этот телефонный звонок, потому что не может видеть, как такой монстр получает все эти славословия, когда единственное, чего он достоин, это…

– Арест, – закончила за нее Изабелла.

– После которого начнутся пересуды и он перестанет быть Человеком года.

– Согласна, – Изабелла кивнула. – Но мы не можем сбрасывать со счетов то, что звонок не имел никакого отношения к лицемерию, а целью его была месть.

– А разве педофилия и месть никак не связаны? «Ты сотворил это с моим ребенком», или, еще лучше, «ты сотворил это со мной, когда мне было десять лет, приятель, и теперь я съем тебя за обедом». Что-нибудь в этом роде.

– Я вас понимаю. И, наверное, соглашусь с вами, сержант. Титул «Человек года», статья в газете и телефонный звонок… Они вполне могут быть тесно связаны, не так ли?

Было видно, что Хейверс с удовольствием выслушала это, но последнее, чего хотела суперинтендант, – так это получить сержанта со своими собственными суждениями.

– Полагаю, что вы согласитесь, что месть необязательно должна привести к смерти, – заметила Ардери. – Разрушить репутацию может быть вполне достаточно, а достигается это самим фактом ареста, расследованием и судом на глазах у всей общественности, результат которого уже не так важен.

– Я вас понимаю, – согласилась Хейверс, и по ней было видно, что она ничуть не сконфужена. – Но у нас есть еще вот это. – Барбара подняла ежедневник, который им передала Флора Беванс. – Колонка А, – с этими словами она помахала ежедневником в воздухе, – хочет, чтобы ее сопоставили с колонкой Б. – И показала пальцем на газетную статью.

– Что вы хотите этим сказать?

– Этим я хочу сказать, что в ежедневнике может быть нечто, что никем не принималось во внимание – просто потому, что об этом никто не знал. И если мы хотим, чтобы мистер Дрюитт держался подальше от своих адвокатов, нам придется проверить, так ли это.

Ладлоу, Шропшир

Барбара Хейверс рассталась с Ардери с ощущением, что она все-таки выиграла этот раунд. Между их совместными поисками среди вещей Дрюитта и последующей встречей на аперитив в холле перед обедом у нее было время пролистать ежедневник диакона. И в нем она действительно обнаружила нечто, что заслуживало пристального внимания.

Но, спустившись в холл гостиницы, сержант увидела, что в Гриффит-Холл в тот день заселились новые постояльцы. И то, что они сейчас поглощали шампанское в баре, не позволило ей серьезно поговорить со старшим суперинтендантом ни во время предобеденных поклевок и аперитива – водка-мартини для командира и полпинты эля для Барбары, которую она планировала растянуть на весь обед, – ни во время обеда.

Хотя за все это время мобильный Ардери звонил три раза, она лишь смотрела на экран, чтобы определить, кто звонит – дважды с выражением омерзения на лице, – и позволяла ему переключаться на голосовую почту. Когда они после обеда пили в холле кофе, телефон зазвонил в четвертый раз. Суперинтендант ответила на звонок, сообщив Барбаре, что это Хильер, и вышла из помещения.

«Чур меня», – подумала Хейверс. Если речь шла о том, что они делали в Шропшире, то помощник комиссара, оставаясь верным себе, наверняка хотел, чтобы они облизали здесь всех местных и свалили восвояси.

Сержант захватила с собой одну из папок с отчетом КРЖП. Пока Ардери отвечала на звонок, Хейверс открыла ее и нашла то место, которое касалось основного, по ее мнению, вопроса в расследовании самоубийства Йена Дрюитта: что ПОП Гэри Раддок делал в то время, когда диакон вешался, и что он сделал, когда нашел неподвижное тело Дрюитта повисшим на дверной ручке.

Показания Раддока о том, что произошло той ночью, были подтверждены многими людьми: владельцем «Харт и Хинд» на Куолити-сквер, согласившимся, что в тот вечер в клубе действительно началась пьянка; владельцами других пабов в городе, подтвердившими, что Раддок звонил им и просил не обслуживать подвыпившую молодежь, говоря о том, что не сможет помочь в случае каких-то проблем; командиром Раддока – сержантом из команды полицейских общественной поддержки, – подтвердившим историю об ограблениях, из-за которой Раддоку пришлось арестовывать Дрюитта. Парамедики, прибывшие после истеричного звонка Раддока на номер 999, рассказали, что в тот момент, когда они появились в участке, тело Дрюитта лежало навзничь на полу – лигатура была снята с шеи, – а Раддок делал ему искусственное дыхание с криками: «Ну же! Давай! Чтоб тебя!», как будто мертвый мог его услышать. То, что человек был мертв, парамедики поняли сразу же, хотя и попытались его реанимировать. Но в результате все их усилия оказались тщетными, и ответственность за смерть Дрюитта полностью легла на плечи ПОПа.

Смерть не случилась бы, если б Дрюитта доставили в Шрусбери, где дежурный сержант в изоляторе временного содержания, действуя в соответствии с процедурой, отобрал бы у него все вещи, которыми он мог причинить себе вред, вызвал бы пару свидетелей, которые подтвердили бы, что содержание задержанного в камере соответствует стандартам, и пригласил бы дежурного адвоката, на тот случай, если у Дрюитта не было своего. Но ничего этого не произошло, и именно поэтому у нее – Барбары Хейверс из полиции Метрополии – сейчас чесалось в одном месте. Поэтому, когда Ардери вернулась в бар после своего телефонного разговора и заказала у Миру Мира большой бокал портвейна, Барбара, извинившись, сказала, что хочет уйти пораньше – «для того, чтобы глубже погрузиться в еженедельник Дрюитта». Она с облегчением услышала, что суперинтенданту больше от нее ничего не надо.

Поднявшись наверх, сержант бросила стопку папок на свою монашескую кровать – и сразу же забыла о ежедневнике. Ей надо было обратиться на ресепшн со странной просьбой. После некоторого замешательства Барбаре сообщили, что да, швабра может быть оставлена возле выхода из гостиницы. Это возможно сделать минут через тридцать, так как постояльцам гостиницы все еще разносят послеобеденные напитки, но если миссис Хейверс согласна подождать… Миссис Хейверс была согласна. Положив трубку, она использовала время ожидания на то, чтобы еще раз проверить по карте свой путь.

Ей надо было выбраться из гостиницы незаметно для старшего суперинтенданта. Хотя она полагала, что ее действия абсолютно логичны, Барбара не хотела, чтобы Ардери о них знала. Она не хотела, чтобы суперинтендант интерпретировала любой из ее поступков как попытку детектива-сержанта Барбары Хейверс вести свое собственное расследование, что не раз случалось в прошлом. Для того чтобы все прошло чисто, Барбара спустилась вниз и подошла к входной двери только с пачкой «Плейерс»[98]98
  Популярная марка английских сигарет «Джон Плейерс Спешл».


[Закрыть], ключом от комнаты и коробкой спичек – еще один постоялец заведения, в котором курение запрещено, выходит на улицу, чтобы глотнуть табачного дыма. Если б она взяла с собой сумку, то суперинтендант, увидев ее, могла бы что-то заподозрить. А наличие швабры было бы для Барбары началом конца.

Ей повезло, и к выходу она добралась незамеченной. Вокруг никого не было, а швабра стояла там, где было обещано, прислоненная к стене за вешалкой. Схватив ее, Барбара через мгновение растворилась в темноте. Положив швабру на плечо, она направилась в сторону Касл-сквер.

Погода стояла приятная, поэтому, несмотря на то что было уже поздно, Хейверс оказалась на улице не в полном одиночестве. Мимо прошли несколько болтающих студентов с учебниками в руках и рюкзаками – по-видимому, возвращались домой после лекций. Несколько человек прогуливались по дороге, ведущей к стенам замка. Перед Залом собраний Ладлоу на Милл-стрит остановился автобус; пенсионерам помогали взобраться по его ступенькам после просмотра какого-то представления. Как и раньше, на улицах не было практически никакого транспорта, за исключением такси, стоявшего в самом конце Черч-стрит.

После разговора с Гэри Раддоком Барбара совсем забыла о его предложении повернуть камеры наружного наблюдения с помощью швабры. Теперь таковая была у нее в руках, и сержант была твердо намерена проверить обе камеры: ту, что висела на фасаде здания участка и смотрела на ступени, ведущие от проезжей части, и ту, что была направлена на парковку на заднем дворе.