Текст книги "Наказание в награду"

Добравшись до участка, Хейверс провела быструю рекогносцировку. Как и раньше, когда она посещала участок в темноте, где-то внутри горел свет. Как и раньше, на парковке стояла «Панда». Правда, на этот раз никто в ней не дремал. Сержант подошла поближе, чтобы убедиться в этом, и подергала двери машины, оказавшиеся запертыми.

А так как Барбара уже была на заднем дворе, она использовала швабру, чтобы проверить камеру, укрепленную над задней дверью. Камера была зафиксирована и не могла двигаться. Поэтому, решила сержант, у нее должен быть широкоугольный объектив, чтобы захватить и две ступени, ведущие к двери, и парковку.

«Теперь к фасаду», – подумала Барбара. Туда она пробиралась вдоль здания, скрываясь за вечнозеленым кустарником, как кошка-воровка. В этот момент по улице проехала патрульная машина, которая повернула за угол и пересекла парковку. Она скрылась из поля зрения сержанта. Через несколько мгновений двигатель заглушили.

Барбара осторожно вернулась назад и, выглянув из-за угла здания, увидела, что машина задом припаркована на стоянке в самой густой тени, которую отбрасывало дерево, росшее на соседнем участке. Она продолжила наблюдение. Прошла минута. Никто не вылез из машины. Ничего не происходило.

Сержант уже собиралась вернуться к фасаду здания, как вдруг пассажирская дверь распахнулась, на мгновение осветив сидевших внутри машины. За рулем был полицейский общественной поддержки Гэри Раддок. Пассажиркой оказалась молодая женщина, лет двадцати с небольшим, со светлыми волосами и не очень высокая. Она стала вылезать из машины, и Барбара ясно услышала ее слова: «…в общем-то, не сильно волнует». Ответ Гэри Раддока разобрать было нельзя. Однако, услышав его, женщина заколебалась, и пока это продолжалось, ПОП вылез из машины и через крышу воззрился на нее. Какое-то время они играли в гляделки, при этом Раддок выглядел довольно спокойным, а она выглядела так, как выглядела, – со своего места Барбара не могла рассмотреть ее лица. Прошло секунд пятнадцать, и женщина вернулась в машину. Раддок последовал за ней. А после этого – ничего. То есть абсолютно ничего. Или что-то безусловно очень интересное, чего Барбара не могла рассмотреть. Но у нее было достаточно воображения и способность рассуждать логически. По ее логике выходило, что один плюс один плюс два получается четыре, при этом первой единицей была машина, второй – темнота, а двойкой – Раддок и его компаньонка. Это равнялось четырем, что, в свою очередь, равнялось или серьезной беседе в темноте о состоянии экономики страны, или противоправному деянию, которое требовало глубокой темноты, или мудреному действу, которое иногда случается, когда в одной точке сходятся машина, темнота, мужчина и женщина.

И именно этим, как поняла Барбара, Гэри Раддок мог заниматься тогда, когда диакон в участке сводил свои счеты с жизнью. А если это так, то он точно не хочет, чтобы об этом знали. По его собственному рассказу, он жил с каким-то стариком. А молодая женщина могла жить или с соседями, или с родителями. А если предположить, что им с Раддоком не терпелось поскорее задействовать «глубиномер» – а не просто вести серьезные беседы при ясной луне, – им была необходима уединенность. Здание полицейского участка для этого подошло бы идеально, даже несмотря на отсутствие в нем удобной мебели, но в нем диакон дожидался переезда в Шрусбери, а это портило всю малину.

Значит, оставалось сделать это в машине – ведь это происходило в ней с самого дня изобретения автомобиля. Крайняя нужда – крайние меры, а этот шаг выглядел не таким уж и крайним. Надо было просто забраться на заднее сиденье, избавиться от части одежды, постонать, попыхтеть и подвигать бедрами минут пять, или еще того меньше, и подвиг совершен. Три минуты на разогрев, две минуты на посткоитальные обнимашки, быстрая поездка, чтобы вернуть птичку в клетку, – и всё.

Раддок возвращается, обнаруживает, что произошло, пока они с подругой веселились на парковке, понимает, что диакон не жилец, поспешно обзванивает пабы, чтобы оправдать свое отсутствие, звонит по номеру 999 и устраивает шоу человека, отчаянно пытающегося оживить самоубийцу, – хотя, судя по общему бардаку, который он устроил, шоу могло и не понадобиться, – и все это время он осознает, что его карьере конец, если кто-то узнает, какую хрень он сотворил из простого ареста.

Все это вполне могло произойти. Алиби Раддока строилось на подтверждении хозяевами баров того факта, что он звонил им с просьбой закрывать лавочку; правда, ни один из них не смог бы назвать точное время этих звонков. Так что если то, о чем они рассказывали следователям, находилось во временном промежутке, установленном патологоанатомом как время смерти, то к нему претензий быть не могло. Надо было просто сохранить в секрете то, что он в это время черт знает чем занимался на парковке.

Барбара растворилась в тени здания. Ей было интересно, сколько еще времени ей придется прятаться. Совсем не хотелось сидеть, согнувшись, за вечнозеленым кустарником продолжительное время, но это было неизбежно, поскольку ей также не хотелось возиться с камерой на фасаде здания в тот момент, когда Раддок и его пассажирка проедут мимо по пути домой.

Прошло около четверти часа, прежде чем двигатель вновь завелся. Сержант оставалась в положении кошки-воровки до тех пор, пока машина не проехала по улице у нее за спиной. После этого она перешла к фасаду здания, где пересекла луч датчика движения, когда подходила к двери и камере наружного наблюдения.

Стоя под камерой, Хейверс осторожно дотронулась до нее шваброй. Оказалось достаточно небольшого давления, и камера изменила положение. Теперь, вместо того чтобы показывать ступеньки, идущие от проезжей части, она была направлена на переднюю дверь и интерком слева от нее. Барбара была полностью удовлетворена. Все это значило, что любой, кто хотел бы нанести анонимный визит в участок, мог это сделать, следуя ее путем: подойти со стороны парковки и проскользнуть вдоль стены, прячась за разросшимися кустами. И если ему удастся проскользнуть незамеченным для камеры, направленной на входную дверь, то потом не составит труда незаметно повернуть ее так, что она будет смотреть на ступеньки. А сделав это, можно было позвонить по телефону, не боясь быть сфотографированным.

«Конечно, – подумала Барбара, – возникает вопрос, почему звонивший не вернул потом камеру в первоначальное положение, но здесь есть несколько возможностей. Могли неожиданно появиться ПОП или патрульные офицеры, и звонившему пришлось сделать ноги. Возможно, что положение камеры было изменено за несколько дней до звонка и никто этого не заметил, а звонивший планировал вернуть ее назад через несколько дней после звонка, но забыл об этом в суматохе, последовавшей за смертью Дрюитта. А может быть, камера вообще никогда не смотрела на входную дверь, а была нацелена именно на ступени и часть улицы».

Объяснений было много, и сержант знала, что точный ответ можно будет получить, только просмотрев записи с камеры за значительный период времени. Ей надо еще раз порыться в отчетах, чтобы выяснить, упоминается ли в них положение камеры. Если нет – а в этом она была почти уверена, – то придется уговорить старшего суперинтенданта просмотреть записи не только самого анонимного звонка, но и до него, и после. И это был совершенно необходимый шаг.

Май, 7-е

Ладлоу, Шропшир

Изабелла видела, как Барбара Хейверс выходила из гостиницы накануне вечером. Она увидела ее от входа в холл, где сама суперинтендант только что закончила свой второй портвейн, и сильно нахмурилась, потому что понимала, что могло означать исчезновение Хейверс со шваброй на плече. Несмотря на позднее время, сержант собиралась заняться собственным расследованием.

Когда дверь за ней закрылась, раздался звонок мобильного Изабеллы. Имя звонившего заставило ее сделать то, что она сделала. Шерлок Уэйнрайт, без сомнения, жаждет наставить ее на путь истинный в том, что касается ее бывшего мужа. Она не хотела говорить с адвокатом, поэтому позволила телефону переключиться на голосовую почту, а сама последовала за сержантом.

Впервые выйдя на улицу в ночное время, Изабелла ощутила аромат города: нежный запах цветов, растущих на подоконниках, перебивавшийся резким запахом марихуаны, идущим из открытого окна у нее над головой, откуда доносились рэп и громкий разговор двух мужчин…

Впереди Хейверс повернула на Касл-сквер. Когда Изабелла дошла до угла, сержант уже двигалась по тротуару на южной стороне площади. Магазины уже давно закрылись на ночь, но уличные фонари освещали их витрины, заставленные книгами и туристическими товарами. Витрина одного из благотворительных магазинов[99]99
  В Великобритании такие магазины отдают свою выручку на благотворительные цели.


[Закрыть] полнилась одеждой. Было достаточно поздно, так что на улице находилось мало прохожих, хотя разговоры и смех, доносившиеся откуда-то в конце площади, говорили о том, что любители вечерних развлечений все еще обходят свои любимые точки. Но Хейверс шла не в ту сторону. Вместо этого она прошла с площади на Кинг-стрит и дальше, на Булл-ринг, и, перейдя через него, скрылась в плохо освещенном пешеходном переходе.

Здесь Изабелла решила, что, может быть, Хейверс вышла на прогулку, а швабру захватила с собой на всякий случай, для защиты. Она уже решила было возвращаться в гостиницу, но тут увидела, что переход выходит на более оживленную улицу, а когда она поняла это, мимо нее проехала патрульная машина, которую осветил уличный фонарь. «Значит, участок должен быть где-то недалеко», – решила суперинтендант. И Хейверс, скорее всего, направлялась именно туда.

А это значило, что сержант действительно решила проявить инициативу. Правда, Изабелла не давала Барбаре никаких распоряжений насчет того, как та должна провести вечер. Если она направляется к участку со шваброй на плече, то, значит, хочет проверить камеры наружного наблюдения. И хотя то, что подобная деятельность может задержать их в Ладлоу, очевидным было и то, что они не смогли обнаружить ничего, что поставило бы под сомнение версию о самоубийстве Йена Дрюитта. Изабелла решила, что камеры наружного наблюдения лишь подтвердят это. Поэтому она шла за Хейверс, пока не убедилась, что та действительно направляется к полицейскому участку. После этого суперинтендант вернулась в гостиницу.

И вот теперь, на следующее утро после этого, Изабелла готовилась прослушать голосовое сообщение Шерлока Уэйнрайта, проигнорированное ею вечером. Подготовка состояла из трех колпачков водки, которые она тщательно отмерила в стакан для полоскания зубов. Больше ей не требовалось. Это была ее моральная поддержка.

Сообщение Уэйнрайта оказалось обычной просьбой перезвонить ему, поскольку, как он полагает, у него есть очень хорошие новости для нее: Роберт Ардери предложил компромисс, и Уэйнрайт уверен, что он очень понравится Изабелле.

Позвонив, она немедленно поинтересовалась, что это за компромисс.

– Слава богу, что вы перезвонили, – ответил Уэйнрайт. – Позвольте зачитать вам. Я получил это от адвоката вашего мужа вчера ве…

– Бывшего мужа.

– Да, конечно. Прошу прощения. Я получил это от адвоката вашего бывшего мужа вчера вечером и сразу же позвонил вам.

– Боюсь, что я рано легла спать.

– Без проблем. Мне не назвали даты, когда я должен дать ответ. Вы готовы?

– Да, – ответила Изабелла. Но ее интересовали лишь факты, а не документ, полный юридической белиберды.

Тогда адвокат решил пересказать все своими словами.

Роберт Ардери, рассказал он, сделал благородное предложение, которое позволяет Изабелле проводить время с мальчиками наедине всякий раз, когда она будет приезжать в Окленд. Он позволит близнецам проводить с ней уик-энды в любом доме, коттедже или квартире, которые она может снять, или в ее гостинице. Таким образом, объявил Уэйнрайт, Ардери значительно расширяет свои возможности в Новой Зеландии. Бывший муж даже готов позволить ей увозить мальчиков из Окленда на три дня для отдыха в различных туристических местах по ее выбору. Естественно, что такие путешествия будут возможны только в те дни, когда у мальчиков будут каникулы. Место отдыха должно будет получить одобрение ее бывшего мужа, но их в Новой Зеландии сотни, так что проблем здесь не будет. Роберт настаивает лишь на том, чтобы Рождество дети проводили дома, однако если Изабелла захочет приехать в Новую Зеландию именно в это время, то ее с удовольствием пригласят на семейный ленч.

– Насколько я могу судить, мальчики в восторге от такой перспективы, – закончил Уэйнрайт. – Я тут посмотрел на места отдыха в Новой Зеландии – полуостров Коромандел находится рядом с Оклендом, и Бэй-оф-Айлендс тоже…

– Нет, – ответила Изабелла.

В трубке повисла тишина. Ардери услышала, как в соседнем номере вдруг на полную мощность включился телевизор с программой «Скай ньюс». А потом звук поспешно приглушили.

– Но вы же понимаете, – сказал наконец Уэйнрайт, – что, предлагая подобный компромисс, мистер Ардери оказывается в очень выгодном свете. Суд оценит это именно так.

– Не сомневаюсь, – ответила Изабелла. – Особенно те люди, которые никогда с ним не встречались. Но так как я встречалась с ним неоднократно, то мой ответ остается неизменным – НЕТ.

– Прошу вас, Изабелла, подумайте. Если с вашими посещениями мальчиков в Новой Зеландии все будет в порядке, то у нас появится возможность пересмотреть соглашение года через два-три.

Изабелла сжала челюсти, чтобы не сказать то, что просилось наружу. Через два-три года?

– На этом наша беседа заканчивается, мистер Уэйнрайт, – сказала она, помолчав и призвав на помощь все оставшееся у нее терпение. – Полагаю, что вы будете придерживаться намеченного плана.

Прервав его на словах «но его адвокат…», она завершила разговор. Во всей этой истории Изабелла желала только одного – чтобы ее сыновья жили в одной с ней стране. И если для этого ей понадобится протащить своего бывшего через каждый из судов, существующих в Англии, она это сделает. А если Шерлок Уэйнрайт не в состоянии понять, насколько она тверда в своем решении, то тогда он очень скоро получит пинка под зад.

В ярости Ардери набрала номер Боба. Ответила его благоверная. Изабелла не стала тратить времени на представления. Сандра и так догадается, кто может звонить в этот ранний час.

– Дай мне Джеймса или Лоуренса, – потребовала она.

– Изабелла, – откликнулась Сандра. – Как мило, что вы позвонили… Боюсь, что мальчики уже в школе.

– Не смей мне лгать. Сейчас семь часов утра! Немедленно передай им трубку, или, богом клянусь, я…

– А зачем мне вам лгать? – Сандра была само здравомыслие. – У вас есть все права, чтобы говорить с ними. И я об этом хорошо знаю. А вот вы, кстати, знаете, как эта юридическая драма сказывается на мальчиках?

– «Юридическая драма», как ты ее называешь, существует лишь потому, что вы с Бобом поставили себе целью разлучить меня с ними.

– Конечно. Не сомневаюсь, что вы видите это именно так. Ведь главное – это вы сама…

– Ах ты, чертова…

– Вот в этом все и дело, Изабелла. – Теперь это был голос Боба. Корова передала ему трубку после своей фразы, которая вызвала у Изабеллы ярость, чтобы продемонстрировать ее мужу. – Именно в этом, – продолжил он. – Это именно то, от чего я хочу избавить мальчиков.

– И поэтому решил, что лучше всего для них будет, если их отлучат от матери практически на всю жизнь, а? И где они смогут с ней встречаться? В оклендском отеле? Ведь именно такой компромисс ты мне предложил.

– Тебе надо быть благоразумнее, – сказал он своим самым елейным голосом. – Если ты думаешь, что я позволю им летать на встречи с тобой в Англию, то это исключено.

– Я сейчас думаю о судебном запрете, который не позволит тебе увезти их куда бы то ни было.

– Это совершенно невозможно. Уверен, что твой адвокат объяснил тебе это. Так что мы можем или продолжить наполнять денежные мешки судебной системы, или ты наконец сможешь реально взглянуть на вещи. Решать тебе.

– Я их мать. Я их родила. Я воспитывала их, до тех пор пока…

– Давай не будем называть то, что ты делала с Джеймсом и Лоуренсом, воспитанием, – резко оборвал ее Роберт. – Если ты хоть на мгновение прекратишь психовать из-за того, что все получается не по-твоему, ты поймешь: то, что я предлагаю сейчас, это гораздо больше того, что ты имела в прошлом. От тебя требуется лишь купить билет в Окленд, что ты можешь делать так часто, как захочешь, и найти безопасное место, где они смогут проводить с тобой уик-энды, пока ты в Новой Зеландии. Я даже иду на то, что готов позволить тебе забирать их на каникулы. И согласись, это вполне логично. Кроме этого, мы с Сандрой готовы предоставить тебе возможность провести с ними половину их летних каникул – опять же здесь, в Окленде, – хотя, естественно, Рождество исключается. Но если в это время ты окажешься в Окленде, то мы с удовольствием устроим для тебя ленч, а если захочешь забрать близнецов на их день рождения или на Пасху, не будет никаких проблем. Нам просто надо будет определить заранее, как долго будет продолжаться каждый твой визит, но и это не такая уж большая проблема, какой ты хочешь все представить.

– А ты – воплощенный голос разума, правда? – В голосе Изабеллы звучала горечь.

– Я хочу сделать так, чтобы всем было хорошо.

– Почему ты меня так ненавидишь?

Бывший муж замолчал на какое-то время.

– Я тебе не ненавижу, – сказал он уже другим тоном. – Ты просто так думаешь. Но твои мыслительные способности нарушены многолетним алкоголизмом… Изабелла, ты хочешь, чтобы я вспомнил, сколько раз просил тебя обратиться за помощью?

Ардери почувствовала, что ее губы онемели. Она с трудом смогла произнести только:

– Я имею право на общение со своими детьми. Они имеют право на общение с матерью. Между матерью и детьми существует связь, которую невозможно разорвать.

– У них есть мать. Не хочу причинять тебе боль, Изабелла, но…

– Да неужели? А как еще ты это назовешь?

– …ты знаешь правду. Сандра стала для них матерью, когда им еще не было и двух лет. У вас общая кровь, но не более того. Ты сама сделала этот выбор: провались все, кроме кровных уз. Если сейчас тебе так больно, то все, что я могу сказать, надо было лучше думать, когда мы разводились. Хотя не мне винить тебя за то, что ты так не сделала.

– Мерзавец… – Ей было так трудно говорить, что приходилось с силой выдавливать из себя слова. – Ты никогда не прекратишь меня наказывать, правда?

– Это мамочка? Мамочка?!

Изабелла услышала эти слова на заднем фоне.

– Она солгала мне! Дай мне с ними поговорить! – крикнула она.

– Ты сейчас не в том состоянии, чтобы общаться с кем-либо из них. Когда придешь в себя, можешь перезвонить. И если они будут дома, то я позволю тебе поговорить с обоими. А теперь я разъединяюсь, Изабелла. Нам пора в школу.

И Ардери осталась с мобильным, истекающим черным безмолвием, в руках. Нервы требовали, чтобы она хоть что-то сделала. Разум тоже требовал действий. Сердце выпрыгивало из груди, а ладони болели до такой степени, что хотелось содрать с рук всю кожу и оставить только кости.

Суперинтендант взяла бутылку водки. Она заметила, как сильно трясутся ее руки. Ее ярость требовала немедленного выхода. А еще она понимала, что, хотя круг ее возможных действий в данный момент ограничен, глоток спиртного поможет убрать дрожь в руках и жгучую боль в ладонях. Но Изабелла вернула бутылку на тумбочку. Глядя на нее, она перебирала поводы и вероятные результаты: желание, необходимость, жажда, нехватка, безопасность, ступор, спокойствие, забвение. Она содрогалась от желания. Мечтала о дозе, как о любовнике, поцелуй которого сможет спасти ее от самой себя. После двух телефонных разговоров, которые она только что выдержала, Изабелла не только заслужила выпивку, но та была ей просто необходима.

На этот раз она не стала отмеривать колпачки, а глотнула прямо из бутылки.

Ладлоу, Шропшир

По пути на завтрак Изабелла столкнулась с Миру Миром. Суперинтендант уже собиралась заказать ему очень большой кофейник с черным кофе и всего один тост, когда из холла, где она, по-видимому, сидела в засаде, появилась Барбара Хейверс. На лице у нее было выражение, без которого Изабелла вполне могла бы обойтись. Было ясно, что сержант рвется в бой.

– Есть минутка, командир? – спросила она и, не дожидаясь ответа, направилась к выходу из гостиницы, бросив через плечо взгляд на суперинтенданта, судя по которому можно было заключить, что ей есть что рассказать.

Изабелле ничего не оставалось делать, как выйти вслед за ней. На улице Барбара повела ее в сторону проезжей части. На другой стороне улицы одинокий садовник подстригал лужайку, граничившую с замком. Делал он это косилкой с двигателем внутреннего сгорания, звук которого напоминал звук взлетающего самолета. Изабелла жаждала выпить свой кофе.

Суперинтендант заметила, что Хейверс прижимает к груди папки с материалами КРЖП и детектива Пажье. Заговорила сержант тоном, в котором звучало неуместное возбуждение, начав с сообщения, что она должна представить отчет, доказывающий, по ее мнению, что в Ладлоу осталось еще много чего, чем им стоит заняться.

– Да неужели? – спросила Ардери неопределенным голосом. Она надеялась, что рассказ Хейверс не займет много времени.

По-видимому, это был именно тот случай, когда ситуацию лучше всего можно было охарактеризовать словами: «Не дождетесь». Поскольку начала Барбара с того, что, по ее мнению, было «критическими точками, представлявшими наибольший интерес», которые она обнаружила ночью. Она объявила о том, что лишь одна камера наружного наблюдения на полицейском участке может двигаться, в то время как вторая закреплена намертво. Прочитав еще раз отчет КРЖП, Хейверс выяснила, что комиссия зафиксировала это в документе. Помимо этого, комиссия зафиксировала то, что неподвижная камера, которая располагается на задней части здания полицейского участка, не работает. Но, надо полагать, важнейшим ее открытием было то, что когда сержант направлялась к фасаду здания, чтобы проверить установленную там камеру, на парковке позади здания припарковался полицейский общественной поддержи Гэри Раддок.

– И почему же это так важно? – поинтересовалась Изабелла. Реактивный двигатель разрывал ей мозг. Кофе был просто необходим.

А важным это, скорее всего, было из-за того, что сержант увидела на парковке: ПОП и молодая женщина вылезли из машины, поиграли в гляделки, а потом уселись обратно в машину; ее, кстати сказать, Раддок припарковал в самом темном месте парковки.

– Насколько я знаю, – добавила сержант, – есть только одна причина, по которой мужчина с пассией может припарковаться в самом темном месте и не вылезать из машины, командир.

– Но они же из нее вылезли.

– На десять секунд. А потом сели опять и больше не выходили. Если хотите услышать мое мнение, то именно этим занимался Гэри Раддок после того, как доставил Йена Дрюитта в участок. Небольшое «аля, улю» в машине с любимой девушкой. Но это не было зафиксировано, потому что камера не работает.

– Вы что, действительно хотите сказать, что Раддок доставил Дрюитта в участок, оставил его там, съездил за своей пассией, которую тоже привез в участок, поимел с ней какие-то отношения в патрульной машине, отвез ее бог знает куда, а потом вернулся в участок? Как человек может быть настолько идиотом?

Сержант только этого и ждала.

– Нет, не совсем, – ответила она. – Не думаю, что все было именно так. – И с некоторой рисовкой вытащила из одной из папок детальный план города. Жестом пригласив Изабеллу следовать за ней, она прошла к стенке, отделявшей гостиничную парковку от сада гостиницы, и, передав суперинтенданту папки, развернула карту. – Посмотрите вот сюда, командир.

Это прозвучало скорее как никому не нужный приказ, поскольку что еще она могла ждать от Изабеллы? Сержант указала на какую-то точку и сказала, что здесь находится полицейский участок, что вряд ли можно было принять за поразительную новость.

– А теперь посмотрите сюда, – продолжила Хейверс. – Вот путь, по которому любой может добраться от реки до полицейского участка, командир. Он более или менее прямой.

Она показала суперинтенданту изогнутую главную улицу под названием Випинг-Кросс-лейн, которая проходила на севере от Тимсайда до Нижней Гэлдфорд-стрит, где прямо на углу с Таунсенд-клоуз располагался полицейский участок. Хейверс отметила, что если на этом пути есть установленные камеры наружного наблюдения, то…

– Это уже черт знает что, сержант, – остановила ее Ардери. А когда Хейверс решительно посмотрела ей в глаза, продолжила: – У меня такое ощущение, что сейчас вы порекомендуете заняться поисками этих камер. И если они вообще существуют, то вы предложите просмотреть все записи с них в интересующую нас ночь, если таковые еще сохранились по прошествии нескольких месяцев. Зачем это нужно?

– Затем, что молодая женщина могла…

– Сержант, даже если на записи появится какая-то молодая женщина в районе Випинг-Кросс-лейн, то лишь с большой натяжкой можно будет предположить, что она идет от реки на встречу с Раддоком. Уверена, что вы, так же как и я, понимаете, что это ничего не доказывает.

– Но есть еще кое-что, командир…

Сержант забрала у Ардери папки и сунула ей в руки план города. Из одной из папок она достала документ, который они нашли среди барахла Дрюитта, – это был список имен, адресов и телефонных номеров всех, кто имел какое-либо отношение к основанному Йеном Дрюиттом детскому клубу. Один из адресов находился в Тимсайде и принадлежал Финнегану Фриману.

– Понимаете, – сказала сержант, – сама идея о том, что некая жаждущая женщина могла прийти откуда-то на встречу с Раддоком, заставила меня попытаться представить себе, каким путем она могла идти. Тот факт, что один из ее возможных путей проходил через Тимсайд, заставил меня посмотреть на список детей, потому что в названии было что-то знакомое. Я имею в виду Тимсайд. И в списке нашлись имя и адрес.

– То есть мы вновь вернулись к педофилии, – Изабелла позволила себе тоном продемонстрировать, как это все ее достало. – Значит, эта наша жертва, родители которой украдкой подкрались от реки…

– Нет, это не жертва. – Хейверс еще раз извлекла список и показала, что имя Финнегана Фримана было единственным, после которого не стояло скобок с именем его родителей. – Когда я говорила с преподобным Спенсером – помните? – он сказал, что с клубом Дрюитту всегда помогал кто-то из старших. Думаю, что это он, Финнеган Фриман, потому что в списке нет данных о его родителях. Если это так и принимая во внимание то, что КРЖП просмотрела только запись, касающуюся момента смерти Йена Дрюитта…

– А что еще они должны были смотреть, если он умудрился умереть в участке? – поинтересовалась Изабелла. Она держала в руке карту и заметила, как та дрожит. Суперинтендант быстро опустила руку вниз.

– Они не просмотрели записи той ночи, когда был сделан анонимный звонок, – пояснила Хейверс. – А если мы изучим их, помня о нем, то, как мне кажется, сможем вычислить того, кто хотел, чтобы Дрюитта арестовали и допросили. Это понятно, да?

Ардери почти царственным жестом показала Хейверс, что та может продолжать, – это было движение руки, которое сержант поняла так, как и должна была понять, поэтому она жизнерадостно продолжила:

– Что, если звонивший хотел, чтобы Дрюитта арестовали и доставили в участок, дабы убить его там? Что, если этот человек проделал некоторую работу и выяснил, что иногда по вечерам Раддок освобождается от ухода за пожилым джентльменом, с которым он живет, и…

– Какой пожилой джентльмен?! Вы к чему клоните, черт побери?

– Речь не о пожилом джентльмене. Это просто мужик, за которым Раддок ухаживает в обмен на комнату, еду и немного денег. Так вот, что если кто-то знал, что когда у него бывает свободное время – а я полагаю, что это случалось регулярно, – то он везет свою пассию на парковку для «шпили-вили»? И что, если кто-то знал и нашу даму, эту любительницу почпокаться? И что, если они с ней разработали план, по которому им надо было дождаться ареста Дрюитта, – что должно было последовать за анонимным звонком, который этот кто-то уже сделал, – а когда это произойдет, обольстительница выманит Раддока из участка и некто получит время прикончить Дрюитта?

Этот план показался Изабелле настолько замысловатым, что она долго не могла оторвать от Хейверс глаз.

– Сержант, – произнесла наконец Ардери и сделала несколько вдохов-выдохов перед тем, как продолжить. – Мы можем «чтоеслить» здесь до конца недели, но никак не до конца года.

– Так точно. Знаю. Все понимаю. Но дело в том, что КРЖП не смотрела на дело под этим углом, поскольку не знала о том, чем занимаются Раддок и его подружка на парковке.

– Потому что, – сказала суперинтендант, стараясь собрать последние остатки спокойствия, которого у нее уже почти не осталось, – КРЖП должна была расследовать здесь самоубийство в полицейском участке – и не нашла ничего, еще раз подчеркиваю, абсолютно ничего, что указывало бы на то, что произошло убийство. И это о чем-то должно вам говорить – так почему вы не слушаете?

Хейверс молчала, хотя ее правая щека двигалась таким образом, что можно было предположить, что она покусывает ее изнутри. Такое поведение было достойно уважения в человеке, который никогда прежде не считал, что самообладание – неотъемлемая часть его работы. Сержант посмотрела в сторону гостиницы, словно подтверждение ее идеям должно было прийти оттуда – может быть, от Миру Мира, – потом перевела взгляд на замок, где, слава богу, косилка прекратила свою работу, но садовник, к несчастью, доливал в нее бензин, чтобы начать вновь.

– Со всем моим уважением и все такое, командир, – осторожно начала сержант. – Иногда, когда не получается найти хоть что-либо в качестве доказательства, то это происходит от того, что это «что-либо» или пропустили, или используют нечто, чтобы спрятать то, чего нет.

– Если вы хотите что-то сказать, говорите прямо…

– Как я уже говорила, записи камеры наружного наблюдения в ночь звонка никогда не отсматривались. И никто не беседовал с этим парнишкой Финнеганом, который, оказывается, живет неподалеку. Я не хочу сказать, что то или другое может иметь какое-то значение и что это недоработка комиссии. Но разве мы здесь не за этим… более или менее?

«Боже, – подумала Изабелла. – Так мы никогда не выберемся из Ладлоу. Это будет тянуться вечность, а мне надо возвращаться в Лондон, чтобы дать бой Бобу и Сандре».

Но Ардери понимала, что эта сводящая ее с ума сержант права. Возможно, она манипулирует фактами, как китайский акробат своими конечностями, но правда она и есть правда. Никто не разговаривал с этим Финнеганом Фриманом, и никто не смотрел пленку, записанную в ночь анонимного звонка.