Текст книги "Это смертное тело"

Согласно судейским протоколам, семидесятилетняя свидетельница А. (имена всех свидетелей в целях их безопасности в документах не приводятся) увидела мальчиков, заметила, что Джон плачет, и забеспокоилась.

«Я спросила, что случилось с ребенком, и один из них, кажется этот толстяк, – она указывает на Регги Арнольда, – сказал мне, что мальчик упал и ушиб зад. Что ж, дети падают, это бывает. Я и не подумала ничего плохого, а предложила помочь. Дала платок, чтобы он утер лицо, потому что ребенок плакал. Но высокий мальчик, – она указывает на Йена Баркера, – сказал, что это его маленький братишка и они ведут его домой. Я спросила, далеко ли им до дома, и они ответили, что недалеко. Это в Тайдберне, сказали они. Поскольку мальчик стал есть рулет с джемом, который они ему дали, я подумала, что все теперь будет нормально».

Свидетельница спросила у мальчиков, почему они не в школе, а они ответили что уроки уже закончились. Такое заявление, должно быть, успокоило свидетельницу А., и она велела им «отвести ребенка домой», потому что «он явно хочет к маме».

Ее, без сомнения, утешило то, что мальчики назвали Тайдберн местом своего обитания. Тайдберн – район, где живут представители среднего класса. Если бы мальчики упомянули Гэллоуз, она бы, возможно, забеспокоилась.

Много говорилось о том, что в этот момент мальчики могли передать Джона Дрессера свидетельнице А. Они могли бы сказать, что нашли ребенка гуляющим возле «Барьеров». Много говорилось о том, что мальчики не раз могли отдать ребенка кому-нибудь из взрослых и уйти восвояси. Но они так не поступили, и это наводит на мысль, что по меньшей мере один из них задумал какой-то план. Либо они задумали все втроем и обсудили этот план между собой. Но ни один из мальчиков не захотел в этом сознаться.

Когда начальник охраны «Барьеров» увидел запись с камеры видеонаблюдения, он тотчас позвонил в полицию. К тому моменту как полиция приехала, посмотрела записи и начала поиски, Джона Дрессера отделяла от «Барьеров» добрая миля. В компании Йена Баркера, Майкла Спарго и Регги Арнольда он перешел через две оживленные магистрали, устал и проголодался. По-видимому, он несколько раз упал и разбил щеку.

Он стал уже надоедать мальчишкам, тем не менее они никому его не отдали. Согласно четвертому допросу Майкла Спарго, Йен Баркер первым пнул малыша, когда тот в очередной раз упал, тогда Регги Арнольд поставил мальчика на ноги и потащил его. Джон Дрессер, очевидно, закатил истерику, но прохожие поверили в то, что мальчики пытаются отвести «маленького брата» домой. Эта деталь – чьим маленьким братом являлся Джон Дрессер – постоянно меняется у разных рассказчиков (свидетели Б., В. и Г.), хотя Майкл Спарго во время допросов отрицает, что хотя бы раз называл Джона Дрессера братом. Этому заявлению возражает свидетель Д., почтовый служащий, встретивший мальчиков по пути к строительной площадке Доукинс.

Согласно показаниям свидетеля Д., он спросил мальчиков, что случилось с малышом, почему он так плачет и что у него с лицом.

«Тот, что в желтом анораке, сказал, что это его брат, что мама со своим бойфрендом занимается дома любовью и они хотят, чтобы малыш погулял, пока она не закончит. Мальчики сказали, что зашли слишком далеко, и не могу ли я подвезти их в своем фургоне?»

С их стороны это была удачная мысль. Мальчики, конечно же, понимали, что свидетель Д. не сможет их подвезти. Он ехал по своим делам, да даже если бы и был свободен, то не смог бы посадить всех в свою машину. Главное было в том, что эта просьба придавала достоверность их выдумке. Свидетель Д. говорит, будто велел им немедленно отвести малыша домой, потому что «он заливался так, как я еще не слышал, а у меня самого их трое». Мальчики якобы согласились.

Похоже, что их намерения относительно Джона Дрессера, не вполне сформированные в момент похищения, начали развиваться вместе с успешным враньем. Доверчивые свидетели подогрели желание мальчиков к совершению насилия. Достаточно сказать, что с ребенком они прошли более двух миль, несмотря на его протесты и крики «мама» и «папа», которые слышали и проигнорировали несколько человек.

Майкл Спарго заявляет, что на протяжении этого времени он постоянно спрашивал, что они собираются сделать с Джоном Дрессером. «Я сказал им, что мы не можем взять его с нами домой. Я говорил им. Честно!» – так он утверждает во время пятого допроса. Он также говорит, что предлагал оставить Джона возле полицейского отделения. «Я сказал, что мы можем оставить его на ступеньках или между дверей. Я им говорил, что родители, должно быть, беспокоятся. Они подумают, что с ним что-то случилось».

По словам Майкла, Йен Баркер ответил, что с малышом уже что-то случилось. «Он сказал: "Дурак, да ведь что-то уже случилось". И он спросил у Рега, как он считает, "здорово плеснет, когда он шлепнется в воду?"».

Думал ли Йен в этот момент о канале? Возможно. Но мальчики находились далеко от канала Мидлендса, и уставший Джон Дрессер туда бы не дошел, пришлось бы его нести, чего они, по-видимому, не хотели делать. Так что если Йен Баркер и лелеял мечту причинить Джону Дрессеру какое-то увечье возле канала, то ему помешали ее осуществить, и причиной тому был сам Джон.

Находиться в обществе Джона становилось все более затруднительно, и, согласно утверждению Майкла Спарго, мальчики решили «оставить ребенка где-нибудь в супермаркете», потому что все это дело им «ужасно наскучило». Супермаркетов поблизости не было, и мальчики отправились на поиски. При допросах в полиции Майкл и Регги независимо друг от друга заявили, будто Йен сказал им, что в магазине их могут увидеть и даже снять на камеру. Он сказал, что знает более безопасное место, и повел их на стройплощадку Доукинс.

Стройка была задумана с размахом, однако ее заморозили из-за отсутствия финансирования. Поначалу там предполагали построить стильные современные офисные здания, окружить их красивым парком и местами для отдыха. Власти намерены были вкачать деньги в примыкающий к этому месту район и поднять тем самым чахнущую экономику. В результате плохого менеджмента со стороны подрядчика строительство остановилось прежде, чем возвели первую высотку.

На эту стройку Йен Баркер и привел своих товарищей. Работы там не велись девятнадцать месяцев. Стройка была окружена проволочной оградой, но сквозь нее нетрудно было пробраться. Хотя на заборе висело предупреждение, что площадка «находится под круглосуточным наблюдением» и что «нарушители и вандалы ответят перед законом», регулярные проникновения детей и подростков на стройку доказывали обратное.

Это место было соблазнительным как для игры, так и для тайных свиданий. Спрятаться там можно было где угодно; земляные валы являлись отличной тренажерной площадкой для спортсменов, катающихся на горных велосипедах; брошенные доски и трубы как нельзя лучше годились для военных игр, а комки бетона являлись отличным заменителем ручных гранат и бомб. Сомнительное место для того, чтобы «потерять ребенка» – это если мальчики хотели, чтобы впоследствии кто-нибудь обнаружил здесь малыша и отвел в полицию; зато для игр в ужастики лучше этой площадки ничего и не придумать.

Глава 10

На следующее утро Томас Линли подъехал ко входу в Нью-Скотленд-Ярд и начал себя настраивать. Дежурный констебль шагнул вперед, не узнав автомобиль. Когда же увидел внутри Линли, то немного помедлил, склонился к опущенному стеклу и осипшим голосом сказал:

– Инспектор. Сэр. Очень рад, что вы вернулись.

Линли хотел было ответить, что он не вернулся, но вместо этого кивнул. Он понял то, что должен был осознать раньше: люди будут реагировать на его появление в Ярде, а он станет реагировать на их реакцию. Поэтому он подготовил себя для следующей встречи. Припарковался и пошел к корпусу «Виктория», знакомому ему, как собственный дом.

Первой его увидела Доротея Харриман. С тех пор как он последний раз видел секретаря отдела, прошло пять месяцев, но ни время, ни события ее не изменили. Как всегда безупречно одетая (сегодня на ней была красная юбка-карандаш и воздушная блузка, широкий ремень подчеркивал талию, от которой упал бы в обморок викторианский джентльмен), она стояла возле шкафа с документами, спиной к двери, а когда обернулась и увидела Линли, глаза ее наполнились слезами. Она положила папку на стол и схватилась обеими руками за горло.

– Ох, детектив-инспектор Линли. Боже, как чудесно! Что может быть лучше, чем видеть вас!

Линли подумал, что не переживет следующего столь же эмоционального приветствия, однако произнес, словно и не отлучался:

– Ди, вы сегодня отлично выглядите. А где?.. – Он кивком указал в сторону кабинета суперинтенданта.

Доротея сказала, что все собрались в оперативном штабе, и не хочет ли он кофе? Чай? Круассан? Тост? В буфете теперь появились кексы, и ей нетрудно…

Линли ответил, что ему ничего не надо. Он позавтракал. Пусть она не беспокоится. Он сумел улыбнуться и отправился в оперативный штаб, однако чувствовал на себе ее глаза и знал, что ему придется привыкнуть к тому, что люди будут разглядывать его и прикидывать, что ему сказать, а чего не говорить, и неизвестно, скоро ли будет – и будет ли вообще – произнесено имя Хелен. Так ведут себя все люди, когда им приходится иметь дело с горем другого человека.

В оперативном штабе все было по-старому. Когда он открыл дверь и вошел, наступила тишина, и Линли понял, что исполняющая обязанности суперинтенданта Ардери не предупредила, что он приедет. Она стояла возле стендов, на которых были развешаны фотографии и документы с перечислением заданий сотрудникам. Увидев его, она произнесла будничным голосом:

– А, Томас. Доброе утро, – после чего повернулась к сотрудникам, – Я попросила инспектора Линли вернуться. Надеюсь, что он вернулся навсегда. Он любезно согласился помочь мне войти в курс дела. Думаю, никто не станет возражать против этого?

Ардери сказала это так, что всем стало ясно: Линли будет у нее в подчинении, а если кому-то это не нравится, пусть ищет себе другую работу.

Линли обвел взглядом своих давних коллег и друзей. Они встретили его появление по-разному: черное лицо Уинстона Нкаты излучало теплоту, Филипп Хейл подмигнул Линли и улыбнулся, Джон Стюарт смотрел на него с осторожностью человека, почуявшего, что за этим что-то кроется, а на лице у Барбары Хейверс было написано недоумение. Она словно задавала вопрос, и Линли знал, что она хочет спросить: «Почему вы вчера мне ничего не сказали?» Он не знал, как ей это объяснить. В Скотленд-Ярде Хейверс была к нему ближе всех, но оказалась последним человеком, с которым он мог искренне говорить. Этого она понять не могла, а у него не находилось слов для объяснения.

Изабелла Ардери продолжила совещание. Линли вынул очки для чтения и подошел ближе к стендам, на которых были размещены фотографии жертвы при жизни и после смерти и страшные снимки, сделанные во время вскрытия. Возле фотографий с места преступления висел фоторобот предполагаемого преступника, а рядом с ним – крупным планом снимок какого-то резного камня. Камень был красноватый, квадратный и напоминал амулет.

– Обнаружен в кармане жертвы, – сказала Ардери, показывая на фотографию, – Судя по размеру и форме, он похож на печатку мужского кольца. Видно, что на нем вырезана надпись, но она совсем стерлась. Сейчас этот камень в криминалистической лаборатории. Что до орудия убийства, то криминалисты утверждают, что оно способно проникнуть на глубину восемь или девять дюймов. Вот и все, что они знают. В ране остались следы ржавчины.

– На этом месте много такого добра, – заметил Уинстон Нката, – Старая часовня, запертая на железные засовы… Там полно всякого хлама, который можно использовать в качестве орудия убийства.

– Из этого можно сделать вывод, что преступление совершено без заранее обдуманного плана, – сказала Ардери.

– Сумки при ней не было, – напомнил Филипп Хейл, – И удостоверения – тоже. А ведь она должна была что-то взять с собой, когда поехала в Стоук-Ньюингтон. Деньги, проездной билет или еще что-то. Возможно, все началось с украденной сумки.

– И в самом деле… Значит, нужно найти сумку, если она у нее была, – постановила Ардери, – На данный момент у нас есть две хорошие зацепки, связанные с порнографическим журналом, обнаруженным возле тела.

Журнал «Плохие девчонки» был из разряда изданий, продающихся в непрозрачной черной пластиковой обложке с целью защиты чувствительных детских душ (при этих словах Ардери закатила глаза). Пластик не позволял невинным крошкам смотреть на нескромные снимки. Одновременно такая обложка служила менее очевидной цели: на журнале не должно было остаться следов от пальцев тех, кто только полюбопытствовал, но так и не купил издание. Благодаря этому у полиции появились очень хорошие отпечатки, а к тому же чек, засунутый между страниц и используемый как закладка. Если чек имел отношение к этому журналу – а судя по всему, это так, – то у них был отличный шанс напасть на след покупателя.

– Он может быть, но может и не быть нашим убийцей. Он может быть, но может и не быть этим человеком, – Ардери указала на фоторобот, – Но журнал свежий. В продаже он был недолго. И мы хотим поговорить с тем, кто принес его в пристройку к часовне. Итак…

Она начала перечислять задачи, стоявшие перед сотрудниками. Процедура им была известна: сначала связи. Нужно допросить всех, кто знал Джемайму Хастингс – в Ковент-Гардене, где она работала, в квартире, которую Джемайма снимала в Патни, в любых других местах, которые она посещала, в Национальной портретной галерее, куда ходила на открытие выставки и где висел ее портрет. Всем этим людям требуются алиби, и их необходимо проверить. Нужно также проверить ее вещи, а из квартиры полиция вывезла несметное количество ящиков. Необходимо осмотреть все более расширяющееся пространство возле кладбища, чтобы отыскать ее сумку, орудие убийства и все, что имеет отношение к ее поездке из Патни в Стоук-Ньюингтон.

Ардери закончила перечисление задач. В завершение она сказала, что детектив-сержант Хейверс должна отыскать женщину-медиума Иоланду.

– Какую Иоланду? – переспросила Хейверс.

Проигнорировав ее вопрос, Ардери сообщила, что им позвонила Белла Макхаггис, хозяйка квартиры Джемаймы Хастингс в Патни, и пожаловалась на медиума Иоланду. Похоже, та выслеживала Джемайму – «это слова Беллы, а не мои», – поэтому надо отыскать ее и допросить с пристрастием.

– Думаю, вам это не составит труда, сержант?

Хейверс пожала плечами и взглянула на Линли. Он знал, на что надеется Барбара. По всей видимости, Изабелла Ардери тоже это знала, потому что она объявила:

– Инспектор Линли в настоящее время будет работать со мной. Сержант Нката, вы будете работать в паре с Барбарой.

Изабелла Ардери дала Линли ключ от своего автомобиля. Она объяснила, где находится машина, и сказала, что встретится с ним внизу, после того как забежит в дамскую комнату. Во время посещения кабинки Изабелла выпила, но водка прошла слишком быстро, и она порадовалась тому, что прихватила с собой еще одну бутылочку. Пока спускала воду в бачке, выпила и вторую порцию. Обе бутылочки она положила в сумку на расстоянии друг от друга, каждую аккуратно завернула в бумагу, чтобы они не бились друг о друга и не звякали, как у нетрезвой шлюхи. Поскольку больше водки у нее не было, Изабелла решила остановиться у какого-нибудь винного магазина, хотя в компании с Томасом Линли делать это нежелательно.

– Мы с вами поедем в Ковент-Гарден, – пояснила она.

Ни Линли, ни кто-то другой не стал задавать ей вопросов. На посту суперинтенданта Ардери хотела контролировать все операции, а Линли должен был помогать ей дергать за ниточки. С его поддержкой она усилит свои позиции. С другой стороны, Изабелле нужно было получше узнать этого человека. Понимал он это или нет, но во многих отношениях он был опасным соперником, и Изабелла намеревалась обезоружить его во всех этих отношениях.

Она подошла к раковине, пригладила волосы и аккуратно заложила их за уши, достала из сумки солнцезащитные очки, наложила на губы свежий слой помады. Она пожевала две мятные резинки и на всякий случай поместила на язык полоску листерина[27]27
  Средство гигиены полости рта.


[Закрыть]. Затем спустилась на стоянку, где возле «тойоты» ее дожидался Линли.

Линли как настоящий джентльмен – вероятно, его с колыбели учили хорошим манерам – открыл перед ней пассажирскую дверь. Изабелла резко сказала ему, чтобы больше он этого не делал: «Мы с вами не на свидании, инспектор», – и они пустились в дорогу. Ардери отметила, что он очень хороший водитель. На протяжении всего пути от Виктория-стрит до Ковент-Гардена Линли смотрел только на дорогу, на тротуары или в зеркала «тойоты» и не утруждал себя разговором. Что ж, ее это устраивало. Поездки с бывшим мужем были для Изабеллы мучением, поскольку Боб был уверен, что может делать несколько дел одновременно: сидя за рулем, он поучал мальчиков, спорил с Изабеллой и часто говорил по мобильному телефону. Они проскакивали на красный свет, переезжали через зебру во время движения пешеходов, поворачивали на встречную полосу – всего и не упомнишь. Удовольствие от развода частично было вызвано тем, что теперь она сидела за рулем сама.

Ковент-Гарден находился неподалеку от Скотленд-Ярда, но, чтобы попасть туда, им надо было проехать через Парламент-сквер, а в летние месяцы сделать это было непросто. В тот день на улицах было много полицейских, поскольку возле церкви Святой Маргариты[28]28
  Позднеготическая церковь на территории Вестминстерского аббатства, выходящая фасадом на Парламент-сквер.


[Закрыть] собралась толпа протестующих, и констебли в ярко-желтых куртках пытались направить их в сторону сада Виктории.

На Уайтхолле было немногим лучше: возле Даунинг-стрит образовалась пробка. Произошло это не из-за еще одного протеста, а из-за толпы зевак, окруживших железные ворота в ожидании неизвестно чего. С того момента, как Линли повернул с Бродвея на Виктория-стрит, и до того, как он сумел припарковаться на улице Лонг-Акр с полицейским удостоверением, засунутым за ветровое стекло, прошло более получаса.

Живописный цветочный рынок знаменитой Элизы Дулитл давно ушел в прошлое. Нынешний Ковент-Гарден представлял собой ночной кошмар глобализации: там продавалось все, что обычно желают купить туристы, и ничего из того, что хотел бы приобрести живущий неподалеку разумный человек. Жители пригородов, работающие в этих местах днем, без сомнения, ходили в здешние пабы и рестораны и покупали продукты в здешних ларьках и магазинах, но лондонцы посещали эти заведения лишь затем, чтобы приобрести то, чего в другом месте не купишь.

В этот разряд входила и табачная лавка, где, согласно отчету Барбары Хейверс, Сидни Сент-Джеймс впервые увидела Джемайму Хастингс. Они нашли это заведение в южном конце рынка, протолкавшись через толпу, в которой собрались уличные актеры всех родов: кто-то искусно изображал статую на Лонг-Акре, кто-то выступал в роли волшебника, были здесь и циркачи на одноколесных велосипедах, и два человека-оркестра, и еще один, играющий на воздушной электрогитаре. Конкурируя в борьбе за денежное пожертвование, они занимали любой свободный пятачок земли, не занятый киосками, столами, стульями и людьми, поедающими эскимо, картофель в мундире и фалафель[29]29
  Обжаренные в масле шарики из протертых со специями плодов нута.


[Закрыть]. Здесь ужасно понравилось бы близнецам, подумала Изабелла, а она с криком убежала бы отсюда в ближайшее уединенное место, каковым, скорее всего, была церковь в юго-западном конце рынка.

В магазинах внутренних дворов дело обстояло чуть лучше: цены здесь были умеренно высокими, что отпугивало толпы вездесущих подростков и туристов в спортивной обуви. Качество обслуживания тоже было получше. На нижних этажах магазинов размещались рестораны с вынесенными на улицу столиками, скрипач средних лет играл под аккомпанемент бумбокса.

В витрине табачной лавки висела вывеска «Сигары и табак», а возле двери стояла традиционная деревянная фигура шотландца в килте и с табакеркой в руке. На деревянных щитах, приставленных к стене возле двери и под витриной, рекламировались эксклюзивные сорта табака и фирменные товары дня – сегодня это была «Лараньяга петит корона»[30]30
  Кубинский табачный бренд.


[Закрыть].

В помещении лавки не смогло бы одновременно уместиться и пять человек. Воздух был насыщен табачным ароматом, в дубовой витрине выставлены трубки и принадлежности для курения сигар, в запертых дубовых ящиках со стеклянными дверцами лежали сигары, а в маленьком служебном помещении позади прилавка стояли десятки стеклянных канистр, наполненных табаком. К канистрам были приклеены ярлыки с обозначением разных запахов и вкусов. Дубовая витрина служила и в качестве прилавка, на ней стояли электронные весы, касса и еще один маленький, запертый на замок ящик с сигарами. Продавец за прилавком рассчитывался с женщиной, купившей сигариллы.

– Одну минуту, мои дорогие, – выкрикнул он певучим голосом денди начала прошлого века.

Голос этот совершенно не совпадал с возрастом и внешностью продавца. Он выглядел не старше двадцати одного года, и, хотя был одет в аккуратный летний костюм, в ушах у него были тоннели[31]31
  Экстремальный вид пирсинга: отверстие в мочке уха расширяют, при этом образуется ярко выраженная дыра.


[Закрыть], которые, судя по всему, он долго носил. На его мочки страшно было смотреть – так расширились в них отверстия. Во время разговора с Изабеллой и Линли он постоянно втыкал мизинец в эти дырки. Изабелле было так тошно, что она боялась упасть в обморок.

– Итак. Да, да, да? – пропел он счастливым голосом, когда покупательница вышла из лавки со своими сигариллами, – Чем могу помочь? Сигары? Сигариллы? Табак? Жевательный табак? Что угодно?

– Разговор, – сказала Изабелла, – Полиция, – прибавила она и показала свое удостоверение.

Линли сделал то же самое.

– Сгораю от нетерпения! – воскликнул молодой человек.

Он назвал свое имя – Джейсон Друтер – и сообщил, что его владелец лавки. Как и его дед и прадед. «То, чего мы не знаем о табаке, и знать не надо». Сам он новичок в бизнесе и, прежде чем «вступить в ряды трудящихся», получил диплом маркетолога. Он хочет расширить бизнес, но отец не соглашается. «Небеса не позволяют нам инвестировать капитал в то, что не дает абсолютной гарантии, – прибавил он и драматически содрогнулся, – Ну а теперь…» Он развел руками (Изабелла обратила внимание на его пальцы, белые и гладкие и, похоже, хорошо знакомые с маникюром) и приготовился отвечать на их вопросы. Линли стоял чуть позади Изабеллы, предоставляя ей возможность начать разговор. Ей это понравилось.

– Джемайма Хастингс, – начала она, – Думаю, вы ее знаете?

– Конечно, – ответил Джейсон, протянув второй слог. Он сказал, что не прочь поговорить о милой Джемайме, потому что из-за нее он практически не выходит из лавки, – Где, кстати, сейчас негодная девчонка?

Изабелла сказала ему, что «негодная девчонка» умерла.

У парня отвалилась челюсть. Он с трудом закрыл рот.

– Боже! – воскликнул он, – Что-то связанное с транспортом? Ее сбила машина? Неужели еще один террористический акт?

– Ее убили, мистер Друтер, – спокойно сказал Линли.

Джейсон вскинул брови и просунул мизинец в мочку.

– В Абни-Парке, – прибавила Изабелла, – Об этом писали в газетах. Вы читаете газеты, мистер Друтер?

– Боже, нет! Ни таблоиды, ни другие газеты и уж, конечно, не смотрю телевизор и не слушаю радио. Предпочитаю жить в своем воздушном замке. Все остальное вгоняет меня в такую депрессию, что наутро я не могу встать с кровати, и единственное, что хоть немного меня радует, – это мамино печенье с имбирем. Хотя когда я слишком им увлекаюсь, то набираю вес, одежда становится мне тесна и приходится покупать другую. Ну, вы понимаете? Абни-Парк? Кладбище? Где это?

– В Северном Лондоне.

– В Северном Лондоне? – произнес он таким тоном, словно это место находилось в другой галактике, – Боже, что она там делала? Может, на нее напали? Похитили? Ее не… С ней там сделали что-то страшное?

Изабелла подумала что вскрытие сонной артерии можно назвать страшным действием, хотя и понимала, что это не то, что имел в виду Джейсон.

– На настоящий момент скажем просто: убита. Вы хорошо знали Джемайму?

Выяснилось, что не слишком хорошо. Джейсон говорил с Джемаймой по телефону, но видел ее всего два раза, поскольку работали они в разные смены. Он знал ее больше по этим штукам, а не по личному общению. «Эти штуки» оказались небольшой стопкой почтовых открыток. Джейсон вынул их из ящичка у кассы, всего числом восемь. На открытках был портрет Джемаймы, сделанный Деборой Сент-Джеймс. Открытками, как и другими фотографиями из Национальной портретной галереи, торговали в магазине подарков. На лицевой стороне кто-то вывел черным маркером: «Вы видели эту женщину?», с обратной стороны был написан номер телефона и два слова: «Позвоните, пожалуйста».

Джейсон сказал, что открытки для Джемаймы принес Паоло. Он знал это, потому что в те дни, когда он работал, а Джемайма – нет, Паоло ди Фацио заходил в лавку, чтобы оставить найденные открытки. Те открытки, что они видят сейчас, Паоло принес несколько дней назад, Джемаймы тогда уже не было. Джейсон сказал, что, когда Джемайме приносили открытки, она их уничтожала, он сам видел их порванными в мусорной корзине, когда выходил в свою смену.

– Мне кажется, для нее это был своего рода ритуал, – заметил он.

Паоло ди Фацио. Один из жильцов Беллы. Изабелла вспомнила это имя из отчета Барбары Хейверс о разговоре с хозяйкой квартиры, комнату в которой снимала Джемайма Хастингс.

– Мистер Фацио работает неподалеку? – спросила она.

– Да. Он человек-маска.

– Человек в маске? – удивилась Изабелла, – Что еще за…

– Нет-нет. Не в маске. Он делает маски. У него есть павильон на рынке. Он очень хороший мастер. Он и мне сделал маску. Это вроде сувенира… нет, больше, чем сувенир. Думаю, Джемайма ему нравилась, иначе зачем бы он собирал для нее эти открытки?

– К ней еще кто-нибудь приходил? В ее выходные, в вашу смену? – спросила Изабелла.

– Ни души, – покачал головой Джейсон, – Только Паоло.

– А с кем она общалась здесь, на рынке?

– Ну, я не знаю. Очень может быть, что есть такие, но, как я уже сказал, мы с ней работали в разные дни, так что… – Джейсон пожал плечами, – Паоло вам скажет. Если захочет.

– Почему бы ему не захотеть? Может, вы нам что-то скажете о Паоло, прежде чем мы пойдем с ним говорить?

– Да нет. Я ничего такого не имел в виду… Просто у меня сложилось впечатление, что он к ней очень приглядывался, если вы понимаете, что я имею в виду. Он расспрашивал о ней почти как вы. Приходил ли кто-нибудь в магазин, спрашивал ли о ней, ждал ли ее, встречался ли с ней, вот такие вещи…

– Как случилось, что она пришла сю да работать? – спросил Линли, оторвавшись от рассматривания кубинских сигар в большой витрине.

– Она пришла из центра занятости. Не знаю, из какого именно, да это и без разницы, ведь все они объединены в единую компьютерную сеть. Она могла прийти к нам из Блэкпула, насколько я знаю. Мы дали туда объявление, и она пришла. Отец устроил ей собеседование и тут же нанял.

– Мы хотим поговорить с ним.

– С отцом? Зачем? Господи, уж не думаете ли вы… – Джейсон рассмеялся, закашлялся и прикрыл рот. Потом придал своему лицу подобающее печальное выражение, – Извините, я просто представил себе отца в роли убийцы. Вы поэтому хотите поговорить с ним? Нужно, чтобы он доказал свое алиби? Вы всегда так поступаете?

– Да. Нам нужно и ваше алиби.

– Мое алиби? – Он прижал руку к груди, – Я и понятия не имею, где находится этот Абни-Парк. К тому же, если Джемайма была там и если убийство совершено в дневные часы, то в это время я здесь работал.

– Абни-Парк, – просветила его Изабелла, – находится в Северном Лондоне. А точнее, в Стоук-Ньюингтоне, мистер Друтер.

– Да это все равно. Я в любом случае был здесь. С половины десятого до половины седьмого. А в среду до восьми. Это ведь была среда? Потому что, как я вам сказал в самом начале, газеты я не читаю и понятия не имею…

– Начните, – посоветовала ему Изабелла.

– Что?

– Начните читать газеты, мистер Друтер. Вы удивитесь тому, что в них найдете. А теперь расскажите, где мы можем увидеть Паоло ди Фацио.

Он подумал, уж не серафимы ли они. В них было что-то такое, что отличало их от всех. Они не были смертными, он это видел. Вопрос только, кем именно? Херувимами, престолами, властями, господствами? Добрыми, злыми, воинами, защитниками? Архангелами, такими, как Рафаил, Михаил или Гавриил? Или же теми, о ком ученые и теологи пока ничего не знают? Возможно, они были ангелами высшего чина, явившимися на войну с силами настолько злыми, что только меч в руке подобного существа может их победить?

Он не знал. Не мог сказать.

Он думал, что он и сам защитник, однако ошибся. Он понял, что он воин Михаила, но когда понял это, было слишком поздно.

«Но наблюдение обладает силой…

Наблюдение – ничто. Наблюдение – это наблюдение за злом, а зло уничтожает.

Разрушение уничтожает. Разрушение порождает новые разрушения. Нужно познание. Защита – это познание.

Защита – это страх.

Страх – это ненависть. Страх – это гнев. Защита – это любовь.

Защита – это сокрытие.

Сокрытие – это значит быть на страже, это защита и это любовь. Я должен охранять.

Ты должен убить. Воины убивают. Тебя позвали на войну. Я тебя позвал. Тебя призывают легионы.

Я охранял. Я охраняю.

Ты убил».

Ему хотелось ударить по собственному мозгу, в котором звучали эти голоса. Сегодня они были громче, чем раньше, они орали, заглушая музыку. Он не только слышал, но и видел голоса, они перекрыли ему обзор. Они скрывали то, что они ангелы, но их выдавали крылья. Они наблюдали за ним, и наверху у них был свидетель. Они выстроились в ряд, их рты открывались и закрывались, из этих ртов должно было литься небесное пение, но вместо этого вырывался ветер. Слышно было его завывание, а вслед за ветром пришли голоса, которые он знал, но не хотел слушать, а потому он сдался воинам и защитникам и их намерению завоевать его, и это было так на него не похоже.

Он крепко зажмурил глаза, но по-прежнему видел их, по-прежнему слышал их, и так продолжалось, пока по щекам его не потек пот, но тут он понял, что это не пот, а слезы. Откуда-то послышался возглас «браво!», на этот раз его выкрикивали не ангелы, ангелы исчезли. Он спотыкался, лез, пробирался к церковному кладбищу, к тишине, которая не была тишиной, не была тишиной для него.

Линли не беспокоило, что он играет в расследовании довольно странную роль – нечто среднее между шофером и мальчиком на побегушках при Изабелле Ардери. Эта роль облегчала ему возвращение в работу полицейского, и если он собирался вернуться к этой профессии, то стоило делать это постепенно.

– Неприятный тип, – высказалась Ардери после разговора с Джейсоном Друтером.

Линли не мог не согласиться. Он показал дорогу к Юбилейному рынку, находящемуся через дорогу от Ковент-Гардена.