Текст книги "Север и Юг"

– Какое великое признание! – со смехом воскликнула Маргарет. – При виде больших масс рабочих, столь яростных и упорных в борьбе за свои права, я могу сделать вывод, что хозяева фабрик часто игнорировали их страдания, не проявляли доброты и гнались только за собственной выгодой.

– Мисс Хейл, – торопливо сказал мистер Торнтон, – вы похожи на всех приезжих, которые не понимают, как работает наша система. Вам кажется, что наши рабочие являются марионетками, готовыми превращаться в любую милую форму, которую мы пожелаем. Но вы забываете, что нам приходится работать с ними треть своей жизни. До вас почему-то не доходит, что у промышленника, помимо его первичной обязанности быть работодателем, имеется много других. Мы – люди с широким коммерческим характером, и это превращает нас в великих пионеров цивилизации.

– Меня поражают ваши планы создать цивилизацию в собственном городе, – сказал мистер Хейл. – Ваши милтонские рабочие иногда похожи на грубых дикарей.

– Они действительно такие, – ответил мистер Торнтон. – Кабинеты с розовой водой предназначены не для них. Из Кромвеля получился бы хороший фабрикант, мисс Хейл. Он не помешал бы нашей команде, особенно сейчас, когда мы будем подавлять забастовку.

– Я не считаю Кромвеля своим героем, – холодно ответила Маргарет. – Пока мне трудно примирить ваше восхищение деспотизмом с тем уважением к независимости других людей, о котором вы тут заявляете.

Ее реплика оскорбила его. Он покраснел от гнева.

– В рабочее время я остаюсь для подчиненных неподотчетным хозяином, который не принимает никаких возражений. Когда рабочие часы кончаются, наши отношения прекращаются. Вот тогда я могу уважать их независимость и прочие сильные качества.

Мистер Торнтон был так сердит, что минуту или две молчал. Затем он все же сумел взять себя в руки и пожелал мистеру и миссис Хейл доброй ночи. Подойдя к Маргарет, он тихо произнес:

– Торопясь на встречу, я иногда этим вечером отвечал вам торопливо и немного грубо. Но что взять с неотесанного милтонского фабриканта? Вы простите меня?

– Конечно, – сказала она.

Встревоженное и мрачное выражение его лица прояснилось, когда он увидел ее ясную солнечную улыбку. Весь суровый эффект неудачной дискуссии исчез, словно его сдуло северным ветром. Но, прощаясь, она не протянула ему руку, и мистер Торнтон снова почувствовал ее пренебрежение, которое он объяснил непомерной гордостью.

Глава 16
Тень смерти

Поверь этой руке под вуалью, что ведет

Не по тому пути, которым ты шел;

Но всегда будь готов к переменам,

Ибо законы мира то убывают, то прибывают.

Из арабского

Следующим вечером доктор Дональдсон нанес свой первый визит миссис Хейл. Маргарет надеялась, что благодаря установившимся близким отношениям с матерью между ними больше не будет никаких тайн, но доктор удалил ее из комнаты, а Диксон разрешил остаться. Маргарет не относилась к яростным собственникам, она любила родителей нежно и искренне, но на этот раз почувствовала укол ревности.

Войдя в гостиную, которая находилась по соседству со спальней матери, она начала мерить комнату шагами. Время от времени девушка останавливалась и прислушивалась. В какой-то момент ей показалось, что она услышала стон. Маргарет сжала кулаки и затаила дыхание. Неужели это действительно был стон? Несколько минут царила тишина. Затем послышались громкие голоса и движение стульев. Все указывало на завершение медицинского осмотра. Уловив скрип открывшейся двери, она быстро вышла из гостиной.

– Доктор Дональдсон, мой отец отсутствует. В этот час он занимается с учениками. Могу я попросить вас зайти в его кабинет, расположенный под лестницей?

Диксон пыталась преградить им путь, но Маргарет смела ее с дороги. Она руководствовалась законным правом хозяйской дочери, которое всегда эффективно подавляет назойливость старых служанок. Воздав Диксон должное за ее неуместное поведение, она вдруг почувствовала небольшой всплеск веселья, сменившего унылое беспокойство. По удивленному лицу Диксон она поняла, какое неизгладимое впечатление произвела на пожилую женщину. Сбежав по лестнице, Маргарет открыла дверь в отцовский кабинет. Все эти действия немного отвлекли ее от реальной ситуации. Однако теперь все страхи вернулись и, казалось, лишили ее дыхания. Ей понадобилось около минуты, чтобы возобновить разговор. Но затем в ее голосе появились командные нотки:

– Что происходит с мамой? Вы окажете мне большую услугу, сказав неприкрытую правду.

Уловив небольшое замешательство со стороны доктора, она добавила:

– Я единственный ребенок, который остался у нее… во всяком случае, в Англии. Мой отец, похоже, недооценивает ситуацию, поэтому, если у вас возникли какие-то серьезные опасения, изложите их мне, я передам вашу информацию ему. Я знаю, как это делать. И я могу поухаживать за матерью. Молю вас, сэр, скажите все как есть. Я не могу отследить по вашему лицу ни одной эмоции, и это пугает меня больше, чем любые возможные ваши слова.

– Милая юная леди, у вашей матери имеется заботливая и умелая служанка, которая больше похожа на ее близкую подругу…

– Сэр! Я ее дочь!

– Видите ли, ваша мать настойчиво просила, чтобы вам ничего не говорили…

– Я не так послушна и терпелива, чтобы подчиняться запретам. Кроме того, я уверена, что вы мудрый человек и слишком опытный, чтобы обещать больным сохранение их секретов.

– Да, здесь вы правы, – с приятной улыбкой и печалью в голосе сказал мистер Дональдсон. – Я ничего не обещал вашей матери. Боюсь, ее секрет раскроется достаточно скоро и без моих признаний.

Он замолчал. Маргарет, побледнев, сжала губы. Однако ни один мускул на ее лице не дрогнул. Не обладая проницательностью, ни один медик не смог бы дорасти до высот доктора Дональдсона, который быстро понял, что девушка ожидала правды. Она тут же уличила бы его в неискренности, если бы он утаил от нее даже малую толику истины. И это стало бы для нее горькой мукой. Поэтому, внимательно наблюдая за ее лицом, он тихо произнес две короткие фразы. Зрачки Маргарет расширились от ужаса, бледность усилилась. Доктор молчал, ожидая, когда она придет в себя.

Наконец Маргарет прочистила горло и сказала:

– Я искренне благодарю вас, сэр, за ваше доверие. Страх неизвестности преследовал меня много недель. Это была настоящая агония. Бедная мама!

Губы девушки задрожали, и доктор дал ей возможность найти облегчение в слезах. Он был уверен в силе ее самоконтроля, поэтому не стал успокаивать Маргарет. Пролив несколько слез, она приступила к расспросам:

– Ее болезнь приносит сильные страдания?

Мистер Дональдсон покачал головой.

– Мне трудно сказать, что происходит в ее случае. Все зависит от телосложения и тысячи других вещей. Но последние открытия медицины дают нам возможность облегчать сильные боли.

– О, мой отец! – вздрогнув, сказала Маргарет.

– Я не знаком с мистером Хейлом, и мне трудно советовать что-то. Но мужайтесь! Вы сами настояли на раскрытии медицинской тайны. Теперь вам известно все и вы можете постепенно, без больших усилий подготавливать отца к принятию истины. Кроме того, я буду наносить вам визиты. Лекарства не избавят вашу мать от болезни, но в значительной мере облегчат ее страдания. Наши встречи и тысячи других обстоятельств углубят тревогу вашего отца. В результате он будет лучше подготовлен. Вам нужно знать, юная леди, что недавно я виделся с мистером Торнтоном. Он рассказал мне о вашем семействе. Я уважаю вашего отца за принесенные жертвы, хотя считаю его разрыв с Церковью большой ошибкой. Вот, пожалуй, и все. Только помните, моя дорогая, когда я снова приду в ваш дом, прошу всех вас считать меня своим другом. И вы можете полагаться на меня, как на верного друга, потому что знакомство при таких обстоятельствах стоит многих званых обедов.

Маргарет не могла говорить из-за рыданий, но, расставаясь с доктором, крепко сжала его руку.

«Какая хорошая девушка! – подумал доктор Дональдсон, садясь в экипаж и осматривая палец с кольцом, который слегка пострадал от ее рукопожатия. – Кто бы мог подумать, что женская ладонь может быть такой сильной! Очевидно, ее кости хорошо размещены, что придает им дополнительную силу. А какая королевская осанка! Как она откинула голову, вынуждая меня сказать правду! И затем нетерпеливо склонилась ко мне, чтобы выслушать мои слова. Бедняжка! Я должен позаботиться, чтобы она не довела себя до нервного срыва. Хотя поразительно, сколько страданий могут вынести такие чистопородные существа. Девушка с характером. Другая, так сильно побледнев, упала бы в обморок или закатила истерику. А эта не опустилась до подобной банальности. Нет, только не она! Сила воли помогла ей взять себя в руки. Будь я моложе лет на тридцать, она легко завоевала бы мое сердце. К сожалению, теперь слишком поздно. А вот уже и дом Арчеров».

Спрыгнув со ступеньки экипажа, доктор Дональдсон приготовился к выполнению своих обязанностей, чтобы мудро позаботиться о больном, к которому его пригласили. Он был настолько сосредоточен на этом вызове, что, казалось, в мире не было других людей.

– О господи! Как ужасно! Я не вынесу этого. Смертельная болезнь. Никакой надежды. Ах, мама, мама… Зачем я столько лет жила у тети Шоу? Зачем я провела все эти бесценные годы вдали от тебя? Бедная мамочка! Сколько она вынесла! Молю тебя, мой Бог, уменьши ее страдания, не делай их слишком сильными и ужасными. Как я буду смотреть на ее муки? Как выдержу папино горе? Ему пока не нужно говорить о болезни… Не сразу. Эта новость убьет его. Но отныне я все время буду с мамой и не потеряю ни одного момента нашей близости.

Она побежала наверх. Диксон не было в комнате. Миссис Хейл полулежала на кушетке, закутанная в белую мягкую шаль. После визита доктора на ее голове все еще оставался чепец. Лицо, более бледное и истощенное, чем обычно, выглядело мирно и спокойно. Маргарет удивилась ее безмятежности.

– Ты странно выглядишь, дочь! Что-то случилось?

Затем, когда подозрения о реальном положении вещей укрепились в ее уме, она недовольным тоном добавила:

– Надеюсь, ты не встречалась с доктором Дональдсоном и не задавала ему какие-то вопросы? Отвечай, дитя!

Маргарет лишь грустно посмотрела на нее. Миссис Хейл рассердилась.

– Неужели он нарушил данное мне слово?

– Да, мама, он все рассказал. Я заставила его. Вини в этом меня.

Дочь встала на колени рядом с матерью и сжала в руках ее ладонь. Она не отпускала ее, хотя миссис Хейл пыталась высвободить свои пальцы. Но Маргарет продолжала целовать и омывать их горячими слезами.

– Девочка моя, ты поступила нехорошо. Ты же знала, что я не хотела извещать тебя об этом.

Затем, словно устав от спора, она оставила свою ладонь в руках Маргарет и даже ответила ей слабым рукопожатием. Это приободрило дочь.

– Мама, позвольте мне заботиться о вас. Я готова научиться всему, что мне покажет Диксон. Вы же знаете, я ваш ребенок и сделаю для вас все, что угодно.

– Ты не знаешь, о чем просишь, – содрогнувшись, ответила миссис Хейл.

– Я знаю. Знаю больше, чем вы думаете. Позвольте мне заботиться о вас. Дайте хотя бы попробовать. Никто не будет настолько усердным, как я. Наградите меня таким утешением.

– Бедное дитя. Ладно, попробуй. Знаешь, Маргарет, мы с Диксон думали, что ты будешь избегать меня, если узнаешь о моей болезни…

– Диксон умеет думать? – поджав губы, прошипела Маргарет. – Диксон не верит, что я люблю вас так же искренне, как она. Ей кажется, что я одна из тех субтильных дам, которым нравится лежать весь день на лепестках роз и овевать себя веером. Не позволяйте фантазиям Диксон вставать между вами и мной. Пожалуйста, мама!

– Не сердись на Диксон, – встревоженно сказала миссис Хейл.

Маргарет быстро пришла в себя, подавив эмоции.

– Я не сержусь. Я постараюсь быть смиренной и научусь у нее всему, что она сможет показать. Но только позвольте мне стать вашей сиделкой. Позвольте занять первое место около вас! Я жажду этого. Оставаясь у тети Шоу, я часто думала, что вы забыли обо мне, и такие мысли заставляли меня плакать по ночам.

– А я думала о другом. Меня всегда тревожила мысль о том, как моя Маргарет будет терпеть нашу бедность после комфорта и роскоши в особняке на Харли-стрит. Мне было стыдно за наши хитроумные затеи, скрывавшие нехватку денег, и я ставила твое мнение превыше всех остальных.

– Ах, мама, я так радовалась им. Они казались мне забавнее, чем все шутки в доме тети Шоу. Гардеробная полка с ручками, которая могла служить подносом для праздничных ужинов. Или старые ящики из-под чая, набитые тряпьем и обшитые материей. Они прекрасно заменяли оттоманки! Я думаю, эти самодельные вещи в Хелстоне были очаровательной частью той прекрасной жизни.

– Я уже никогда не увижу Хелстон, – прошептала миссис Хейл, и в ее глазах блеснули слезы.

Маргарет не могла произнести ни слова.

– Пока я жила там, мне все время хотелось уехать оттуда, – продолжила миссис Хейл. – Каждый город тогда казался более приятным и милым. И вот теперь мне придется умереть вдали от него. Я справедливо наказана.

– Вы не должны так говорить, – с укором сказала Маргарет. – Доктор утверждал, что вы можете прожить много лет. Мама, давайте соберемся и съездим в Хелстон. Это не так уж и трудно.

– Нет, моя девочка. Пусть это будет моим справедливым искуплением. Но то, что я не увижу Фредерика…

Она внезапно заплакала навзрыд, словно от приступа сильной боли. Мысль о сыне лишила ее самообладания, разрушила покой и преодолела истощение. Вслед за плачем последовал истошный крик:

– Фредерик! Сынок, приди ко мне. Я умираю. Мой первенец, вернись ко мне напоследок!

Это был сильнейший истерический припадок. Маргарет в ужасе сбежала вниз по лестнице и позвала Диксон. Служанка, не скрывая раздражения, обвинила дочь хозяйки в том, что она излишне разволновала свою мать. Маргарет кротко стерпела все эти слова, моля лишь об одном – чтобы ее отец не вернулся домой раньше обычного. Несмотря на тревогу, которая, видимо, была преувеличенной, она без лишних вопросов и предельно точно выполняла все указания Диксон, не говоря ни слова в свое оправдание. Этим она смягчила и успокоила свою обвинительницу. Они уложили миссис Хейл на кровать, и Маргарет сидела с ней до тех пор, пока та не заснула. Затем Диксон выманила девушку из комнаты и с кислым лицом, словно ей пришлось преодолеть противоречие своей натуры, предложила Маргарет чашку крепкого кофе. Встав в командную позу за ее спиной, она велела ей выпить напиток до дна.

– Мисс, вам не стоило быть такой любопытной. Тогда и не пришлось бы мучиться раньше времени. Все может закончиться очень скоро. Теперь, я полагаю, вы расскажете о смертельной болезни хозяину. И какое хозяйство я из-за вас получу?

– Нет, Диксон, – с грустью произнесла Маргарет. – Я не буду рассказывать папе об этом. Он не так хорошо переносит печальные новости, как я.

И, не в силах больше сдерживаться, она разрыдалась.

– Эй, я знаю, что это непросто. Только не разбудите свою мать. Мисс Маргарет, дорогуша, мне пришлось хранить этот секрет много недель, и, хотя я не говорю, что люблю вашу мать больше, чем вы, тем не менее моя привязанность к ней очень сильна. Разумеется, больше всего вашей матери дорог мастер Фредерик. Но и наши с ней отношения достаточно близки. Однажды служанка леди Бересфорд позвала меня посмотреть на мисс Марию, одетую в платье из белого крепа. Ткань была украшена узором из вышитых кукурузных початков и алых маков. В спешке я, побежав за подругой, всадила в указательный палец иглу. А мисс Мария вытащила ее из моей кожи, порвала свой носовой платок и перевязала палец, а потом, когда вернулась с бала, где она была самой милой леди из всех, смочила повязку лосьоном… Я никого не любила так, как ее. И мне даже в голову не пришло бы, что судьба опустит мою хозяйку столь низко. Нет, я никого не обвиняю. Знаете, мисс, многие называют вас милой и симпатичной. Но даже в этом закопченном месте, способном ослепить любые глаза, совы могут видеть правду. Вы никогда не сравняетесь с красотой вашей матери… даже если доживете до ста лет.

– Да, мама очень красивая. Бедная, бедная мама!

– Если вы снова начнете рыдать, я выйду из себя! В таком состоянии вы недолго продержитесь под расспросами хозяина, когда он придет домой. Идите и прогуляйтесь где-нибудь. Сколько раз я мечтала избежать всего этого! Но теперь я вижу, что мне нужно быть рядом, когда ее страдания закончатся.

– Диксон, я так часто спорила с тобой, не зная, какой секрет ты носишь в своем сердце!

– Благослови вас Бог, дитя. Мне нравится видеть, что вы проявляете столько силы и духа. Это старая кровь Бересфордов! Покойный сэр Джон дважды стрелял в своего управляющего, когда ему рассказали, что он нещадно драл деньги с его арендаторов… А тот обдирал их до нитки от чертовой скупости.

– Диксон, я больше не буду обижать тебя и ссориться с тобой.

– Вам и не придется. Если я брюзжу иногда, то только себе под нос, приватно, так сказать. Эдакая маленькая беседа с собой, потому что здесь мне не с кем говорить! А когда вы сердитесь, то очень напоминаете мастера Фредерика. Я всегда готова впустить вас в свое сердце, видя на вашем лице эти грозные гримасы брата, скользящие, словно тучи. Но вам пора идти. Я присмотрю за хозяйкой. Что касается хозяина, то по возвращении ему будет достаточно книг.

– Я уже ухожу, – сказала Маргарет.

Она еще минуту стояла рядом с Диксон, боясь выплеснуть наружу свои чувства. Затем, поцеловав служанку, быстро вышла из комнаты.

– Благослови тебя Господь, – прошептала пожилая женщина. – Эта девочка ласковая. Я люблю только троих из них: хозяйку, мастера Фредерика и Маргарет. Только их, и все. Остальных можно повесить, потому что я не знаю, зачем они нужны в этом мире. Хозяин родился, чтобы жениться на хозяйке. Если бы я знала, что он заботится о ней от всей души, то полюбила бы и его. Но он ничего не делает для нее, только читает и читает, думает и думает. А к чему это привело? Многие из его друзей, которые поменьше читали и думали, стали ректорами, деканами и прочими академиками. И этот тоже мог бы, если бы заботился о хозяйке, а не читал и не думал бы о всякой ерунде.

Услышав, как хлопнула дверь, служанка подошла к окну.

– Вот она, наша девочка! Бедная юная леди! Когда год назад она вернулась в Хелстон, на ее одежду было приятно посмотреть. А теперь каким поношенным выглядит ее платье! Да, в прежней лондонской жизни она не имела в своем гардеробе штопаных носков и застиранных перчаток. Эх, судьба немилосердная…

Глава 17
Что такое забастовка?

Тут шиповник преграждает каждый клок земли,

Взывающий к терпеливой заботе и пахоте;

Здесь кресты в каждом месте

И страстная нужда в заупокойной молитве.

Неизвестный автор

Маргарет вышла из дома с тяжелым сердцем и мрачными мыслями. Но быстрый шаг и атмосфера Милтон-стрит разогнали ее молодую кровь еще до того, как она достигла первого поворота. Ее поступь стала легкой. Губы покраснели. Ум, отключившись от внутреннего диалога, начал обращать внимание на окружающих. Она увидела сотни праздно шатающихся по городу людей. Мужчины, засунув руки в карманы, фланировали по улице и громко смеялись, заигрывая с девушками. Те, в свою очередь, стояли кучками и, чем-то сильно возбужденные, громко говорили друг с другом. Некоторые мужчины непривлекательного вида – позорное меньшинство – околачивались у пивных. Эти озлобленные люди много курили и бесцеремонно обсуждали каждого прохожего. Маргарет, которой не понравилась перспектива прогулки по таким многолюдным улицам, свернула в переулок, ведущий к дому Хиггинсов. Вместо освежающего путешествия по городскому предместью она решила совершить доброе дело.

Когда она вошла, мистер Хиггинс сидел и курил у камина. С другой стороны от пылавших поленьев в легком кресле раскачивалась Бесси. Николас вытащил трубку изо рта и поднялся. Подтолкнув свой стул к Маргарет, он в ленивой позе прислонился к стене. Гостья начала расспрашивать Бесси о здоровье.

– Ее самочувствие стало лучше, – сказал мистер Хиггинс. – А вот настроение ухудшилось. Ей не нравится забастовка. Она, видишь ли, любит мир, тишину и спокойствие.

– Это третья забастовка, которую я вижу, – со вздохом ответила Бесси.

Наверное, она думала, что ее слова являлись достаточным объяснением.

– Третий раз окупит все. Теперь мы не прогнемся под хозяев. Сами скоро убедитесь! Не пройдет и нескольких дней, как они прибегут к нам и будут умолять нас вернуться на свои места, суля большие оклады. Мы вытрем о них ноги! Я согласен, прежде мы не добивались успеха. Но на этот раз мы пойдем до конца.

– Ради чего вы бастуете? – спросила Маргарет. – Ведь стачка является отсрочкой выхода на работу до тех пор, пока вы не получите более высокую зарплату, верно? Не удивляйтесь моему невежеству. Там, откуда я приехала, мы ничего не слышали о забастовках.

– Хотела бы я жить в том месте, – уныло сказала Бесси. – Ты не поверишь, как я устала от их забастовок. Это будет последняя на моем веку. Прежде чем она закончится, я отправлюсь в небесный город. В Святой Иерусалим.

– Она полна мыслей о будущей жизни и не может говорить о настоящем времени. Я, как могу, вразумляю ее. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Поэтому у нас разные взгляды относительно забастовок.

– Допустим, забастовки были бы там, откуда я приехала, – возразила Маргарет. – Значит, все рабочие ушли бы с полей. Никто бы не сеял зерно и не скашивал сено. Урожай бы не созрел или остался неубранным.

– И что с того? – спросил мистер Хиггинс.

– А как тогда быть фермерам?

Николас фыркнул и выпустил изо рта струю дыма.

– Я думаю, им следовало бы продать свое хозяйство или предложить работникам бо́льшую заработную плату.

– Предположим, они не смогли или не захотели повышать зарплату. И им не удалось продать свои фермы в одночасье, хотя они были не против такого варианта. Что им делать теперь? У них не осталось ни сена, ни хлеба, чтобы продать их в этом году. Откуда у них появятся деньги для последующих расчетов с работниками?

Николас нахмурился и запыхтел трубкой.

– Я ничего не знаю о ваших делах на юге, – наконец заявил он. – Мне говорили, что там живут бесхребетные угнетенные люди, изморенные до смерти голодом. Они даже не догадываются, что можно восстать против гнета богатых. А мы нутром чувствуем, когда нужно подняться, потому что наша кровь не терпит подчинения. Рабочие Милтона уйдут от чесальных и ткацких станков, сказав хозяевам: «Вы можете уморить нас голодом, но вам не удастся управлять нами обманным путем!» И, черт возьми, на этот раз у них ничего не получится!

– Мне очень хотелось бы жить на юге, – сказала Бесси.

– Там тоже несладко, – ответила Маргарет. – Печаль рассеяна по всей земле. На юге Англии люди работают от зари до зари, довольствуясь малым достатком и скромной пищей.

– Но там они работают на открытом воздухе, – возразила Бесси, – вдали от невыносимого шума машин и удушливой жары.

– Зато у них с неба часто льет дождь, а зимой мороз пробирает до костей. Молодые люди справляются с этим, но стариков мучит ревматизм. Они сгибаются и чахнут прежде времени. Однако им приходится выполнять такую же работу, как молодежи, или идти в работные дома.

– Я думала, тебе нравится юг.

– Конечно, нравится, – сказала Маргарет, смущенно улыбаясь, потому что ее поймали на собственных словах. – Просто я хочу сказать, что хорошее и плохое можно найти в любом месте этого мира. Если тебе не нравится жить в Милтоне, ты должна знать, что в другом городе, возможно, лучше не будет.

– И ты утверждаешь, что на юге никогда не бастуют? – внезапно спросил мистер Хиггинс.

– Да, не бастуют, – ответила Маргарет. – Я думаю, у них хватает ума не делать этого.

– А я думаю, что дело тут не в уме, а в трусости! – отрезал Николас.

Он начал выбивать золу из трубки с такой горячностью, что сломал мундштук.

– Отец, успокойся, – взмолилась Бесси. – Что ты получишь от забастовки? Вспомни, что после первой стачки умерла мама. Потом мы голодали и хуже всех было тебе. Через какое-то время многие рабочие вернулись на свои места. Согласились на тот же заработок. Следом пришли остальные, хотя некоторые так и жили нищими всю последующую жизнь.

– Да, та забастовка не удалась, – ответил мистер Хиггинс. – Руководившие ею люди оказались идиотами или предателями. Но в этот раз все будет по-другому. Ты сама увидишь!

– Извините, но вы так и не сказали, ради чего собираетесь бастовать, – вновь подала голос Маргарет.

– Видишь ли, у нас тут имеется пять-шесть хозяев, которые хотят уменьшить наш заработок до уровня двухгодичной давности. Они собираются процветать и богатеть на этом. И вот они пришли к нам и сказали, что мы будем получать меньше прежнего. А мы не хотим этого! Мы лучше доведем себя до голодной смерти, но посмотрим, кто станет работать на них. Они просто зарежут курицу, которая несет им золотые яйца.

– То есть ваш план заключается в том, чтобы умереть и тем самым отомстить им за невыполнение своих требований? Так?

– Нет, не так! – рявкнул он. – Но я лучше умру, отстаивая свою правоту, чем уступлю проклятым тиранам. Если люди уважают за стойкость солдат, то почему бы им не гордиться бедными ткачами?

– Солдаты умирают за народ, – напомнила Маргарет. – За жизнь других людей.

Мистер Хиггинс мрачно рассмеялся.

– Девочка моя, – сказал он, – ты слишком молода. Ты не задаешься вопросом, как я могу прокормить трех человек – Бесси, Мэри и себя – на шестнадцать шиллингов в неделю? Ты же не думаешь, что я бастую по собственной прихоти? Нет, я иду на стачку ради других людей, как твой солдат! Только он умирает во имя тех, кого ни разу не видел в глаза, а я – за тех, с кем бродил по городу стайкой с самого детства. Я буду бастовать ради Джона Бушера, который живет по соседству от меня. У него больная жена и восемь детей, которые еще не в том возрасте, чтобы работать на фабрике. Я забочусь не только о нем, хотя он, бедолага, ни на что не способен, кроме как работать на двух станках одновременно. Пойми меня, девочка! Я настаиваю на справедливости. Почему мы должны получать такой же заработок, как два года назад?

– Не спрашивайте меня, – ответила Маргарет. – Я ничего не понимаю в экономике. Поинтересуйтесь лучше у своих хозяев. Им проще объяснить причину принятых решений. Не думаю, что здесь все объясняется их деспотизмом и желанием обогатиться за счет рабочих.

– Ты чужая в нашем городе, – с презрением произнес мистер Хиггинс. – Ты ничего не знаешь о жизни рабочих. «Поинтересуйтесь у своих хозяев…» Как же! Фабриканты просто скажут, что рабочим нужно думать о своих делах, а они тем временем займутся производством. А наше дело, как ты понимаешь, должно заключаться в следующем: соглашаться на меньший заработок и быть довольными им. Их же заботы останутся прежними: они будут доводить нас до голодной смерти и жиреть на своих доходах. Вот такая у нас жизнь.

Маргарет видела, что ее слова раздражают мистера Хиггинса. Но она решила стоять на своем.

– Возможно, они не уступают вашим требованиям, потому что не могут позволить себе этого при таком состоянии торговли?

– Состояние торговли! Любимый обман наших хозяев. А я, между прочим, говорил о размерах зарплаты. Хозяева контролируют торговлю и пугают нас ее состоянием, словно непослушных детей. Это их метод, «фишка», как у нас тут говорят. Они хотят поставить нас на колени и увеличить свои богатства. Но мы будем сражаться за свои интересы – не ради себя, а ради всей округи. Нам нужны справедливость и честная оплата труда. Мы помогали хозяевам наращивать их капитал. Теперь мы поможем им уменьшить его. В этот раз мы не будем требовать от них многого, как раньше. У нас имеются отложенные деньги, и мы будем стоять до конца. Никто из нас не пойдет работать за меньшую плату, пока Союз рабочих не добьется выполнения наших требований. Поэтому я говорю: «Ура забастовке!» Пусть Торнтон, Сликсон, Хэмпер и вся остальная свора посмотрят, на что мы способны!

– Торнтон? – спросила Маргарет. – Мистер Торнтон с Мальборо-стрит?

– Да, Торнтон с фабрики Мальборо, как мы ее называем.

– Он один из тех, с кем вы боретесь? Какой он хозяин?

– Ты когда-нибудь видела бульдога? Поставь бульдога на задние лапы, одень его в сюртук и бриджи – и ты получишь Джона Торнтона.

– Нет, я не согласна с вами, – со смехом сказала Маргарет. – Мистер Торнтон простоват на вид, но он не похож на бульдога. У той породы короткий нос и вздернутая верхняя губа.

– Да, по виду не похож. Это точно. Но если Джон Торнтон вобьет себе что-то в голову, он будет цепляться за свои убеждения, словно бульдог. Вы и вилами его не отгоните. С таким хозяином, как Джон Торнтон, приятно побороться. Что касается Сликсона, насколько я знаю его, через несколько дней он начнет заманивать своих рабочих красивыми обещаниями. Хотя, если они окажутся в его власти, он снова обманет их. Он до нитки обдерет их своими штрафами. Это я гарантирую. Сликсон скользкий, как угорь, но похож на кота – такой же елейный, хитрый и свирепый. Он никогда не будет вести себя честно, как Торнтон. Тот упрямый малый. Он как гвоздь – его не согнешь. Стопроцентная копия бульдога.

– Бесси, милая! – Маргарет повернулась к больной девушке: – Почему ты так вздыхаешь? Тебе не нравится сражаться, как твой отец?

– Нет, – сдавленным голосом ответила дочь Николаса. – Меня тошнит от забастовок. В мои последние дни я хотела бы говорить о чем-нибудь другом, а не лязгать зубами, ругаться и беспрестанно болтать о работе и заработке, о хозяевах, рабочих и штрейкбрехерах.

– Бедная девчушка! – произнес ее отец. – У тебя будет много этих «последних дней». Ты выглядишь гораздо лучше и начинаешь понемногу шевелиться. Кроме того, во время стачки я целыми днями буду дома. Не дам тебе скучать.

– Твой табачный дым душит меня! – недовольно произнесла Бесси.

– Тогда я больше не буду курить в доме, – с нежностью в голосе ответил Николас. – Почему ты не сказала мне об этом раньше, глупышка?

Какое-то время она молчала, а затем тихо, так чтобы только Маргарет могла услышать ее, прошептала:

– Мне кажется, что у него осталось только два утешения: трубка и выпивка.

Мистер Хиггинс вышел наружу, наверное, чтобы покурить.

– Ну, разве я не дура? – возбужденно сказала Бесси. – Ведь знаю, что нужно удерживать отца подальше от тех, кто во время стачки подталкивает людей к беспробудному пьянству. И тут мне нужно было распустить язык и заговорить о его табачном дыме. Вот он и ушел… Ему постоянно хочется курить… и я не знаю, каким он вернется домой. Лучше бы я мучилась от приступов кашля.

– Твой отец пьет? – спросила Маргарет.

– Нельзя сказать, что сильно пьет, – взволнованно ответила она и добавила: – Ну а чем ему еще заниматься? Наверное, у тебя, как и у других людей, бывают дни, когда ты просыпаешься и все последующее время думаешь о переменах или о каком-то значимом событии. Помню, в такие дни я ходила в пекарню и покупала четырехфунтовик хлеба – просто потому, что меня тошнило при мысли о доме и фабрике, где я увижу и услышу то же самое, что и вчера. У меня будет тот же вкус во рту и те же мысли в голове. Иногда мне хотелось стать мужчиной, чтобы пойти в пивнушку и прокутить все деньги, даже если бы потом пришлось искать для себя новое место работы. У отца – да и у всех мужчин – это чувство усталости от однообразия и вечной работы куда сильнее, чем у женщин. И что им делать? Разве они виноваты, что их тянет в кабак? Им хочется повеселиться, разогнать свою кровь и посмотреть на то, чего они не видят в другое время, – на картины, зеркала и прочие вещи. Но отцу не нравится пьянство. Наоборот, ему становится только хуже от спиртного. Понимаешь…