Текст книги "Север и Юг"

– Я возьму нож, – сказал мистер Хейл. – Тот примитивный способ поедания крепких фруктов, увы, мне теперь недоступен. Я сначала должен очистить кожуру, затем поделить грушу на четвертинки и только потом насладиться ее вкусом.

Маргарет сделала поднос из свекольного листа, который прекрасно оттенял золотисто-коричневый цвет плодов. Мистер Леннокс больше любовался ею, чем грушами. Ее отец, склонный смаковать пикантные мгновения удовольствия, похищенные у его постоянной депрессии, придирчиво выбрал самый спелый фрукт и сел на садовую скамью. Маргарет и мистер Леннокс пошли по узкой дорожке вдоль южной стены, где пчелы все еще жужжали около нескольких ульев.

– Вы живете здесь идеальной пасторальной жизнью! Раньше я всегда высокомерно относился к поэтам с их патетическими желаниями: «Пусть моим домом будет лачуга за этим холмом». Теперь мне понятно, что я был просто тщеславным жителем столицы. Сейчас мне кажется, что мои двадцать лет изучения английских законов равны по значимости году столь утонченной и спокойной жизни. Вы посмотрите, какое небо! Какая малиновая и янтарная листва! Какая неподвижность крон!

Он указал на высокие деревья, окружавшие сад, словно тот был гнездом.

– Прошу вас учесть, что наши небеса не всегда бывают такими синими. У нас часто льют дожди. Эти листья опадут и намокнут. Я считаю, что Хелстон – такое же идеальное место, как и любое в мире. Вспомните, как однажды вечером на Харли-стрит вы презрительно смеялись над моим описанием нашего поселения. Вы назвали его «деревней из сказки».

– Презрительно смеялся? О, Маргарет! Какое грубое преувеличение!

– Возможно, вы правы. В то время мне хотелось рассказать вам о том, чем была полна моя душа. А вы… Как бы это описать? Вы неуважительно отозвались о Хелстоне, как о «деревне из сказки».

– Я никогда не повторю этого вновь, – сказал он с пылкостью поэта.

Они свернули за угол дома.

– Маргарет, я желал бы…

Он остановился и смущенно замолчал. Это было необычно для разговорчивого адвоката. Маргарет взглянула на него в ожидании какого-то чуда, но в то же мгновение – из-за какой-то странности в нем, которую она не могла выразить словами, – ей захотелось вернуться к родителям или уйти куда-нибудь подальше от него. Она была уверена, что мистер Леннокс собирался сказать ей слова, на которые у нее не нашлось бы достойного ответа. На помощь ей пришла природная гордость, отогнавшая прочь внезапное волнение. Оставалось надеяться, что ее собеседник не заметил этого смущения. Конечно, она могла ответить на любые слова! Ответить правильно! И ей не следовало унизительно ежиться от каких-то там фраз, которые она могла оборвать, проявив свое женское достоинство.

– Маргарет, – сказал он, неожиданно схватив девушку за руку.

Мистер Леннокс застал ее врасплох. Она была вынуждена стоять и слушать его, презирая себя за трепет сердца.

– Маргарет, мне хотелось бы, чтобы Хелстон не нравился вам так сильно – не казался таким счастливым и спокойным местом. Я думал, что за эти три прошедших месяца вы соскучились по Лондону, по друзьям и подругам, которые остались там. Соскучились настолько сильно, что могли бы прислушаться к моим…

Ему пришлось сделать паузу, потому что Маргарет безмолвно, но достаточно решительно попыталась высвободить свою руку.

– …прислушаться к тому, кто не может предложить вам богатств… фактически ничего, кроме перспектив на будущее… но кто любит вас всем сердцем! Иногда даже вопреки самому себе. О боже! Я вас напугал? Скажите что-нибудь!

Генри Леннокс был поражен увиденным. Губы Маргарет дрожали, словно она собиралась заплакать. Наконец она заставила себя успокоиться. Девушка ничего не говорила, пока не овладела своим голосом.

– Я действительно напугана, – прошептала она. – Не думала, что вы относитесь ко мне подобным образом. Я всегда считала вас другом. Будь моя воля, это продолжалось бы и дальше. Поймите, мне не по душе такие разговоры. Я не могу ответить так, как вам хочется, и мне будет жаль, если вы обидитесь на меня.

– Маргарет, – сказал он, глядя ей в глаза. – Вы…

Ее открытый прямой взгляд выражал предельную честность и нежелание причинять ему боль. Он собирался спросить: «Вы любите другого?» Но этот вопрос был бы явным оскорблением для той чистой непорочности, которая сияла в ее глазах.

– Простите меня за излишнюю внезапность. Я сам виноват. Только оставьте мне надежду. Дайте несчастному воздыхателю скудное утешение и скажите, что вы еще не встретили на своем пути мужчину, который…

Он снова замолчал, и фраза осталась незаконченной. Маргарет винила себя за резкие слова, которые заставили его страдать.

– Ах, зачем вы забиваете себе голову такими фантазиями! Мне нравилось считать вас своим другом.

– Однако могу ли я надеяться, что через некоторое время вы найдете возможным… считать меня своим возлюбленным? Не сейчас… я понимаю. Не нужно спешить… Но через некоторое время?

Минуту или две она молчала, стараясь отыскать в душе ответ – ту правду, что хранило ее сердце.

– Я никогда не думала о вас в таком качестве. Мне нравилась наша дружба. Вряд ли я смогу изменить мое отношение к вам. Умоляю, давайте забудем об этом разговоре.

Она собиралась сказать «об этом неприятном разговоре», но вовремя одумалась. Мистер Леннокс немного помолчал, затем привычным насмешливым тоном холодно ответил:

– Конечно, если ваш отказ столь решителен и если наша беседа оказалась такой неприятной для вас, нам лучше забыть о ней навсегда. В теории это красиво и легко – предать забвению чувства, принесшие боль. Однако на практике, по крайней мере для меня, такая идея неосуществима.

– Вы рассердились, – печально произнесла она. – Не знаю, чем могу помочь.

Маргарет выглядела такой огорченной, что мистер Леннокс, одолев свою обиду, ответил ей чуть веселее, хотя и достаточно резко:

– Вы должны понять, что мое разочарование – это не просто горечь легкомысленного возлюбленного, а человека, вообще не предрасположенного к романтике, пусть и несколько многословного, как говорят обо мне некоторые люди. Силой страсти я был выведен из круга обычных привычек… Ладно, мы договорились, что больше не будем обсуждать эту тему. Но, выражая свои глубокие потаенные чувства, я получил отказ и был отвержен. Мне остается лишь презирать себя за собственную глупость. Перспективный адвокат задумался о браке!

Она ничего не ответила. Тон Генри Леннокса начал раздражать ее. В памяти Маргарет вдруг ожили все разногласия, которые отталкивали ее от него, хотя он был приятным мужчиной, хорошим другом и лучше остальных относился к ней в особняке на Харли-стрит. Она сожалела, что огорчила его. Однако к этим чувствам теперь добавился оттенок презрения. Уголки ее красивых губ изогнулись в надменной усмешке.

Они прошли по узкой дорожке и, обойдя сад, вернулись к мистеру Хейлу, о котором успели забыть. Он все еще держал в руке грушу и аккуратно снимал ножом кожуру. Тонкая, как фольга, полоска вот-вот должна была упасть вниз. Похоже, он наслаждался этим неторопливым процессом. Маргарет вспомнила историю о восточном царе, который по велению мага сунул голову в ведро с водой, а когда вытащил ее, то оказалось, что прошло много лет и его жизнь уже закончилась.

Она чувствовала себя настолько расстроенной, что не стала испытывать свое самообладание и присоединяться к тривиальной беседе между ее отцом и мистером Ленноксом. Печальная и не расположенная к разговорам, девушка с нетерпением ожидала отъезда их гостя, мечтая затем отдохнуть и подумать о том, что произошло на садовой дорожке около четверти часа назад. Генри тоже не терпелось уйти, и несколько минут беседы, кажущейся беспечной и легкой, потребовали от него больших усилий. Но то была жертва, которую он должен был принести своему униженному тщеславию. Время от времени он посматривал на печальное лицо Маргарет и думал: «Нет! Я не так безразличен ей, как она говорит. Я не перестану надеяться».

Все эти пятнадцать минут мистер Леннокс с мягким сарказмом сравнивал лондонскую суету с тихой жизнью в сельской глубинке. Боясь критики в свой адрес, он тщательно подбирал слова и тем самым озадачил мистера Хейла. На свадьбе Эдит его гость был совершенно другим – настоящим светским мужчиной, более легким и остроумным, в чем-то по своей натуре противоположным приходскому священнику. Поэтому все трое испытали облегчение, когда мистер Леннокс сказал, что ему пора уходить, чтобы успеть на пятичасовой поезд. Они зашли в дом, где Генри попрощался с миссис Хейл. В последний момент его настоящие чувства пробили броню напускного спокойствия.

– Маргарет, не думайте обо мне плохо. У меня имеются и чувства, и сердце, несмотря на мою поверхностную, ни к чему не пригодную манеру речи. В доказательство моих слов я хотел бы сказать, что полюбил вас еще больше – хотя мог бы и возненавидеть – за то презрение, с которым вы слушали меня эти последние полчаса. Прощайте, Маргарет… Любимая Маргарет!

Глава 4. Сомнения и трудности

 
Забрось меня на какой-нибудь пустынный берег,
Где я смогу найти только след печального кораблекрушения,
Но если ты со мной, пускай бушует море,
Я не молю о более мирной и спокойной доле.
 

Уильям Хабингтон

Он уехал. Дом затих на целый вечер. Никаких больше синих небес, малиновых и янтарных красок осени. Маргарет поднялась наверх, чтобы переодеться к чаю. Диксон была раздражена вторжением гостя и той сумятицей, в которую он превратил их будний день. Она демонстрировала свое недовольство, быстро расчесывая волосы девушки и притворяясь, что ей уже пора идти к миссис Хейл. Однако позже Маргарет долго ожидала свою мать в гостиной, прежде чем та спустилась вниз. Сидя у камина с незажженными свечами на столике перед ней, она размышляла о прошедшем дне: о счастливой прогулке в лес, о зарисовках, о веселом и приятном обеде. И все это было перечеркнуто злосчастной беседой в саду.

Как же сильно отличаются мужчины от женщин! Вот она до сих пор огорчена тем обстоятельством, что интуиция заставила ее ответить отказом. А он – через две минуты после того как отклонили его самое глубокое и искреннее предложение в жизни, – уже болтал с отцом, как в своей адвокатской конторе. Словно его единственным желанием был поверхностный разговор, проведенный в приличном доме и в приятном обществе. О господи! Как она могла полюбить его, если он был таким двуликим? Маргарет чувствовала, что их взгляды на многие вещи несовместимы и очень сильно разнятся. Затем ей пришло в голову, что его легкомысленность могла быть напускной, чтобы просто скрыть обиду. Ведь если бы кто-то отверг ее признание в любви, она бы точно обиделась.

В комнату вошла мать, не дав этому вихрю мыслей сложиться в упорядоченное умозаключение. На какое-то время Маргарет пришлось забыть о том, что было сделано и сказано в течение дня. Она покорно слушала брюзжание Диксон по поводу одеяла, сожженного при глажке. Затем последовал рассказ о Сьюзен Лайтфут, которую видели в шляпке с искусственными цветами, что служило верным доказательством ее тщеславного и легкомысленного характера. Мистер Хейл пил чай в задумчивом молчании. Маргарет тоже не произнесла ни слова. Она удивлялась, что ее родители оказались такими равнодушными к посетившему их гостю и ни разу за вечер не упомянули его имени. Она забыла, что мистер Леннокс не признавался им в любви.

После чая мистер Хейл встал из-за стола и, опершись локтем на каминную полку, устало склонил голову на руку. Размышляя о чем-то своем, он время от времени тяжело вздыхал и хмурился. Миссис Хейл и Диксон ушли в гардеробную комнату, чтобы выбрать несколько зимних вещей для деревенской бедноты. Маргарет занялась рукоделием своей матери, содрогаясь при мысли о долгом и скучном вечере. Ей хотелось быстрее подняться в свою комнату, чтобы вновь обдумать события дня.

– Маргарет! – воскликнул мистер Хейл таким отчаянным голосом, что заставил дочь вскочить на ноги. – Насколько эта вышивка важна? Ты не могла бы отложить ее и пройти в мой кабинет? Я хочу обсудить с тобой один очень серьезный вопрос.

«Один очень серьезный вопрос». Мистер Леннокс не имел возможности поговорить с ее отцом с глазу на глаз после полученного от Маргарет отказа. Так о чем тогда могла идти речь? Девушка чувствовала вину и стыд оттого, что, несмотря на свой возраст, оказалась не готовой к мысли о браке. К тому же она не знала, как отец отнесется к ее решению отклонить предложение мистера Леннокса. Однако Маргарет уже догадывалась – а позже это подтвердилось, – что отец хотел обсудить с ней нечто другое. Пока дочь терялась в догадках, он предложил ей сесть рядом с ним у камина, поворошил угли и снял нагар со свечей. Очевидно, мистер Хейл никак не мог настроиться на разговор. Затем, вздохнув пару раз, он с судорожной гримасой на лице произнес:

– Маргарет, я вынужден покинуть Хелстон.

– Покинуть Хелстон? Но, папа, почему?

Отец не отвечал минуту или две. В нервозной и смущенной манере он перебирал какие-то бумаги на столе, несколько раз открывал рот, намереваясь что-то сказать, но снова сжимал губы, как будто ему не хватало храбрости для продолжения разговора. При виде такой нерешительности, которая причиняла отцу еще больше страданий, Маргарет приступила к обстоятельным расспросам:

– Дорогой папа, объясните мне, почему вы должны уехать из Хелстона!

Он поднял голову, посмотрел на нее и с притворным спокойствием ответил:

– Потому что я больше не могу быть священником англиканской церкви.

Сначала Маргарет подумала, что отец получил долгожданное повышение по службе, о котором так долго мечтала ее мать. Новая должность требовала переезда из их любимого дома в Хелстоне в какой-нибудь тихий и величественный особняк неподалеку от кафедрального собора. Во время посещений городов Маргарет видела такие на соборных площадях, и они невольно внушали ей почтение и трепет. Но, перебравшись туда, они будут вынуждены оставить Хелстон, причем навсегда, что, естественно, даст повод для долгой печали.

Однако последняя фраза отца шокировала ее. Что он хотел сказать? Подобная таинственность тревожила ее все больше и больше. Выражение жалобной просьбы на его лице, словно он умолял свою дочь о милосердном и добром понимании, напугало ее до слабости в коленях. Мог ли он быть вовлеченным в незаконную деятельность Фредерика? Ее брата объявили преступником. Неужели отец из-за любви к сыну содействовал ему в каких-то делах?

– Как это? По какой причине? Не молчите, папа! Расскажите мне всю правду! Почему вы больше не можете быть священником? Конечно, если епископу передали все, что мы знаем о Фредерике, и жестокая несправедливость…

– Фредерик тут ни при чем, – перебил ее отец. – И епископ тоже. Это мое решение, Маргарет, и я расскажу тебе о нем. Я отвечу на все твои вопросы, но давай условимся, что после сегодняшнего вечера мы не будем возвращаться к этому разговору. Мне не страшны последствия моих болезненных сомнений, однако объяснение причин, приведших меня к столь долгим страданиям, потребует усилий, на которые я не способен.

– Сомнения, папа? Ты усомнился в религии? – в ужасе спросила Маргарет.

– Нет, речь не идет о религиозных сомнениях. Моя вера в Бога непоколебима.

Он замолчал. Маргарет сделала глубокий вдох, словно подошла к краю бездны. Отец вновь заговорил – так быстро, как будто хотел скорее завершить свое признание:

– Не знаю, поймешь ли ты меня, но уже на протяжении нескольких лет я терзаюсь одним вопросом: дано ли мне право продолжать мое служение, трусливо приглушая тлеющие сомнения непререкаемым авторитетом Церкви. Ах, Маргарет, я предан святой Церкви… однако должен быть отлучен от нее.

Какое-то время он не мог говорить от переизбытка чувств. Со своей стороны, Маргарет не знала, что сказать. Слова отца казались ей таинственными и непонятными. У нее даже появилось подозрение, что он собирался стать магометанином.

– Сегодня я прочитал в газете о двух тысячах отступниках, покинувших свои церкви, – со слабой улыбкой продолжил мистер Хейл. – Чтобы преуменьшить храбрость этих людей, в статье было написано, что их с позором изгнали из общин. Но автор зря старался. Я сразу заметил эту ложь, и мне стало противно.

– Но, папа, вы хорошо обдумали свое решение? – со слезами на глазах спросила Маргарет. – Оно кажется мне ужасно легкомысленным.

Всегда незыблемое прежде основание их семейных ценностей, авторитет любимого отца – все это теперь шаталось и готово было рухнуть, как карточный домик. Что она могла сказать? Что тут можно было сделать? Горькие слезы дочери заставили мистера Хейла собраться с силами и сдержать свои удушливые рыдания, которые рвались из самого сердца. Он подошел к книжному шкафу и взял в руки том, подвигнувший его вступить на путь раскольника. Он читал эту книгу все последние дни. Он размышлял. Он черпал в ней силу.

– Послушай, дорогая Маргарет, – мягко произнес мистер Хейл и обнял дочь за талию.

Она взяла его руку в свои ладони и крепко сжала ее. Но волнение девушки было так велико, что она не смогла поднять голову и прочитать название произведения.

– Это монолог человека, который, как и я, некогда был священником сельского прихода. Книгу сто шестьдесят лет назад написал мистер Олдфилд, священник из дербиширского Карсингтона. Его испытания закончились. Он хорошо сражался в своих битвах.

Две последние фразы мистер Хейл произнес шепотом, как будто обращался к самому себе. Затем он начал читать вслух:

«Когда ты более не можешь продолжать свою работу, не позоря Бога, не дискредитируя религию, не нарушая ее целостность, не раня совесть, не калеча мир, не рискуя потерей своего спасения – когда условия, в которых ты должен выполнять (и хочешь выполнять) свои обязанности, грешны и противны слову Божьему, – ты можешь, да! – ты должен верить, что Бог обернет твое молчание, отказ от служения и лишение должности к Своей вящей славе и продвижению интересов Евангелия. Когда Бог не использует тебя в одном деле, ты будешь использован в другом. Душа, которая желает служить Господу и чествовать Его, никогда не упустит такой возможности. Вот и ты не должен ограничивать святости Израиля, думая, что Бог имеет только один способ, которым тебе дозволено славить Его. Он может использовать для этого как проповеди, так и твое молчание. И отход в сторону так же хорош, как продолжение работы. Прославление Бога без всякого притворства является величайшим служением и выполнением тяжелых обязанностей, которые извинят малый грех, содеянный тобой. Хотя сей грех как раз и дает нам возможности для выполнения этих обязанностей. О, моя душа, ты не будешь иметь благодарности, если свяжешься с извращением слова Божьего, давая ложные обеты и притворяясь, что можешь пребывать в своем сане».

Закончив этот абзац и усмотрев в нем большее, чем прочитал, мистер Хейл вновь обрел храбрость в принятии того, что, как он верил, было единственно верным решением. Но когда он услышал тихие рыдания Маргарет, его отвага мгновенно испарилась.

– Маргарет, милая! – сказал он, придвинувшись к ней. – Подумай о ранних мучениках. Подумай о тысячах людей, которые страдали за веру.

– Нет, отец, – ответила она, приподняв свое раскрасневшееся, мокрое от слез лицо, – ранние мученики страдали за правду. А вы… О, дорогой папа!

– Я иду на тяжелые испытания ради совести, дитя, – произнес он с гордым достоинством, хотя его голос немного дрожал от присущей ему обостренной чувствительности. – Я должен выполнить требования внутреннего голоса. Мои угрызения совести длились слишком долго. Они давно пробудили бы ум другого человека, не будь он столь труслив, как я.

Мистер Хейл покачал головой и решительно продолжил:

– Наконец-то страстные желания твоей бедной матери исполнились, пусть и несколько насмешливым образом, ибо они подобны содомским яблокам. Настал критический момент, после которого я, возможно, обрету душевный покой. Почти месяц назад епископ предложил мне новую должность. И если бы я принял ее, мне пришлось бы снова подтверждать декларацию следования священным догмам Литургии в моем новом приходе. Маргарет, я пытался схитрить. Я хотел ответить простым отказом от повышения в должности, чтобы тихо оставаться здесь, насилуя свою совесть, как и все прошлые годы. Господи, прости меня!

Он зашагал по комнате взад и вперед, тихо награждая себя уничижительными эпитетами. К счастью, Маргарет услышала лишь несколько слов. В конце концов он остановился и сказал:

– Маргарет, я возвращаюсь к первому печальному известию. Мы должны покинуть Хелстон.

– Да! Я поняла. Но когда?

– Епископ получил мое письмо… Я должен был рассказать тебе о нем. Прости, в последние дни я забываю о многом.

Когда мистер Хейл переходил в беседе к прозаическим подробностям, его речь становилась очень путаной.

– Одним словом, я сообщил ему, что собираюсь отказаться от сана и места в пасторате. Он был очень добр и всяческими доводами пытался уговорить меня остаться. Однако все было напрасно. Я хотел внять его увещеваниям, но не смог пойти наперекор своей душе. Поэтому, подписав прошение об отставке, я дождался согласия епископа. Конечно, отъезд из Хелстона будет большим испытанием для каждого из нас, хотя нам предстоит нечто худшее: вам – разлука со знакомыми и соседями, а мне – прощание с прихожанами. Для чтения молитв сюда назначили викария, мистера Брауна. Он приедет к нам завтра утром. В следующее воскресенье я прочитаю прощальную проповедь.

«Почему он не сообщил нам об этом раньше? – подумала Маргарет. – Впрочем, такая безотлагательность даже к лучшему. Промедление только добавило бы яда к жалящей боли». Пусть новость ошеломила ее почти до обморока, но зато планы отца были близки к завершению.

– Что по этому поводу думает мама? – со вздохом спросила она.

К ее удивлению, отец снова начал ходить по комнате и только после довольно продолжительной паузы ответил на ее вопрос:

– Маргарет, ты должна понять, что я жалкий трус. Я не выношу ситуаций, когда приходится огорчать других людей. Мне прекрасно известно, что наш брак с твоей матерью не оправдал ее надежд. Она заслуживала большего. Я знал, что мой отказ от сана и должности будет для нее тяжелым ударом. Поэтому мне не хватило смелости рассказать ей о моем отступничестве. Хотя сейчас ей нужно сообщить об этом.

Он тоскливо посмотрел на дочь. У Маргарет голова шла кругом. Ее мать вообще ничего не знала о предстоящем переезде, в то время как ситуация зашла так далеко!

– Да, ей пора бы узнать о своем скором будущем, – сказала Маргарет. – Я думаю, она будет удивлена… и немного шокирована.

Вообразив себе чувства матери, она испытала вторую волну потрясения.

– Куда мы поедем? – спросила девушка, проявив интерес к дальнейшим планам отца, если только они у него были.

– В Милтон, на север, – ответил он с унылым равнодушием.

Мистер Хейл понимал, что из-за любви к нему дочь старалась не огорчать его своими объективными суждениями. Она даже пыталась утешить отца, хотя ее слезы говорили об огромном потрясении.

– Милтон? Фабричный город в Даркшире?

– Да, – произнес он тем же подавленным тоном.

– Почему же туда, а не в другой город? – спросила она.

– Потому что там я смогу зарабатывать на хлеб для моей семьи. Потому что там меня не знают и никто не заговорит со мной о Хелстоне.

– Зарабатывать на хлеб? Я думала, вы с мамой имеете достаточно средств…

Заметив, что отец нахмурился, она замолчала, обуздав свой естественный интерес относительно их будущей жизни. Однако мистер Хейл, благодаря природной интуиции, прочитал ее мысли, как в зеркале, отражавшем его собственные душевные муки, и усилием воли отогнал прочь свою хмурость.

– Ты узнаешь все, мое дитя. Только помоги мне донести эти новости до твоей матери. Я могу сделать что угодно, но одна лишь мысль о том, как мои слова огорчат ее, вызывает у меня приступ страха. Сейчас я расскажу тебе о своих планах, а ты сообщишь ей о них утром, ладно? Завтра меня не будет целый день. Я уйду в Браси-Коммон, чтобы попрощаться с фермером Добсоном и его людьми. Маргарет, тебе не нравится моя просьба?

Ей действительно это не нравилось. Она ни разу в жизни не делала ничего подобного. Ее сотрясала нервная дрожь, и какое-то время Маргарет вообще не могла говорить.

– Ты выполнишь мое поручение? – спросил отец.

Взяв себя в руки, она посмотрела ему прямо в глаза.

– Это трудное задание, но мама должна все узнать. Я постараюсь успокоить ее, хотя не уверена, получится ли у меня. Вас, наверное, тоже ожидает много неприятных дел.

Мистер Хейл уныло кивнул и пожал ей руку в знак благодарности. Маргарет снова едва не расплакалась. Тяжело вздохнув, она приступила к расспросам:

– Теперь расскажите мне о своих дальнейших планах. У вас с мамой имеются какие-то сбережения, независимо от тех доходов, которые вы получали за службу в приходе? Я знаю, что тетя Шоу живет на проценты от своих накоплений.

– Да, наши годовые поступления равны ста семидесяти фунтам. Семьдесят из них мы всегда пересылали Фредерику, пока он служил на флоте. Я не знаю, нуждается ли он в этом теперь. Наверняка он получает плату за свою службу в испанской армии.

– Фредерик не должен страдать, – решительно сказала Маргарет. – Он и без того живет на чужбине, несправедливо обиженный собственной страной. Итак, у нас остается сотня. Сможем ли мы – ты, я и мама – существовать на сто фунтов в год, поселившись в какой-нибудь тихой части Англии? Я думаю, что сможем.

– Нет, это не выход, – произнес мистер Хейл. – Я должен устроиться на работу. Мне следует занять себя чем-то, чтобы отогнать меланхолические мысли. Кроме того, сельская местность будет болезненно напоминать мне Хелстон и мои прежние обязанности. Я не вынесу этого, Маргарет. Да и годовой доход в сто фунтов будет малым утешением. Нам понадобятся деньги на аренду дома, на его обустройство, на оплату насущных потребностей и обеспечение твоей матери тем комфортом, к которому она привыкла и которого достойна. Поэтому мы поедем в Милтон. Таково мое решение. Я всегда лучше устраиваю дела сам, чем под влиянием людей, которых люблю.

Он словно бы извинялся за почти окончательное решение по поводу своих планов, которое принял втайне от своей семьи.

– Мне не нравится выслушивать возражения. Они делают меня нерешительным.

Маргарет хранила молчание. По сравнению с такими ужасными переменами вопрос о том, куда им переезжать, казался малозначительным.

– Несколько месяцев назад, – продолжил мистер Хейл, – когда груз моих сомнений стал невыносимым, я написал письмо мистеру Беллу. Ты помнишь его, Маргарет?

– Нет, я никогда не видела мистера Белла. Но мне известно, что он крестный Фредерика и ваш оксфордский наставник, не так ли?

– Да. Он является членом научного общества плимутского колледжа. Насколько я понял, он тоже уроженец северного Милтона. Ему принадлежал большой земельный участок, стоимость которого в результате превращения города в мощный промышленный центр сильно возросла. Я подозреваю, а вернее, допускаю, что… Нет, мне лучше ничего не говорить об этом. Но я уверен в симпатии мистера Белла. Он всегда помогал мне словом и делом. Его жизнь в колледже можно называть беззаботной и легкой, однако он сделал людям много добра. И это он предложил мне отправиться в Милтон.

– Почему именно туда? – спросила Маргарет.

– У него там фабрики, дома и арендаторы. Сам город ему не нравится – слишком шумное место, по его мнению. Тем не менее он ведет переписку с милтонскими предпринимателями. И мистер Белл сообщил мне, что слышал о хорошей вакансии для частного учителя.

– Частного учителя? – презрительно поморщившись, спросила Маргарет. – Зачем фабрикантам понадобились манеры джентльменов и классическая литература?

– Некоторые из них вполне приличные люди. Они осознают свои недостатки, которых, естественно, больше, чем у студентов и преподавателей Оксфорда. Они вошли в зрелый возраст, но хотят учиться. Другие мечтают о том, чтобы их дети получили лучшее образование, чем они сами. В любом случае, как я уже говорил, там имеется вакансия частного учителя. Мистер Белл рекомендовал меня мистеру Торнтону, его арендатору и весьма интеллигентному человеку, насколько я могу судить по нашей переписке. В Милтоне меня ожидает если не счастливая, то достаточно деловая жизнь. Люди и события там будут настолько другие, что я забуду о Хелстоне.

Маргарет догадалась, что это был его тайный мотив. Все будет другим! Но ее душа протестовала. Рассказы, которые она слышала о севере Англии, фабрикантах и людях этого дикого сурового края, вызывали у нее отвращение. Единственное оправдание заключалось в том, что Милтон будет разительно отличаться от Хелстона и никогда не напомнит им о прошлой жизни.

– Когда мы уезжаем? – спросила Маргарет после небольшой паузы.

– Точно не знаю. Я хотел поговорить об этом с тобой. Понимаешь, твоя мать еще ничего не знает. Но через две недели – после того как пришлют постановление о моей отставке, – мы уже не сможем оставаться в пасторате.

Маргарет оцепенела от изумления.

– Через две недели!

– Нет, конкретная дата не установлена, – с тревогой произнес отец.

Очевидно, он заметил, как побледнело лицо дочери, а глаза заволокло пеленой печали. Впрочем, она тут же сумела взять себя в руки.

– Да, папа, лучше действовать быстро и решительно, – сказала Маргарет. – Жаль, что мама ничего не знает. Вот в чем главная проблема.

– Бедная Мария! – с нежностью в голосе воскликнул мистер Хейл. – Моя бедная супруга! Все было бы проще, если бы я не был женат на ней и сам отвечал за свои поступки. Прости меня, Маргарет. Я не смею изъясняться с ней на эту тему.

– Я сама расскажу ей о возникшей ситуации, – печально произнесла Маргарет. – Дайте мне время до завтрашнего вечера, чтобы я могла выбрать подходящий момент. Ах, папа, как же так!

Она заплакала, а затем со страстной мольбой продолжила:

– Пожалуйста, скажите мне, что это кошмар, ужасный сон, а не реальность! Вы, наверное, шутите, говоря, что собираетесь покинуть Церковь, оставить Хелстон и навсегда увезти отсюда меня и маму. И все из-за какой-то иллюзии. Какого-то искушения! Скажите, что все это неправда!

Мистер Хейл ответил ей хриплым от волнения, но непоколебимым голосом:

– Это правда, Маргарет. Ты не должна сомневаться в искренности моих слов. В намерении и твердой воле.

Какое-то время он наблюдал за ней с застывшим выражением лица. Она тоже с мольбой смотрела на него. Но затем ей стало ясно, что ситуацию не изменить. Тогда она встала и без лишних слов направилась к двери. У самого порога он окликнул ее. Мистер Хейл стоял у камина, сутулясь, как больной старик. Однако, когда дочь подошла, он выпрямился и, возложив руки на ее голову, торжественно произнес: