Текст книги "Север и Юг"

Глава 13. Нежный бриз на соленой пустоши

 
Эти сомнения, тревоги, страх и боль,
И муки – всего лишь тени напрасные,
Что уйдут, когда придет смерть;
Мы можем пересечь безводные пустыни,
Пробраться через мрачный лабиринт,
Пройти сквозь темноту подземелий;
Однако если мы подчинимся Проводнику,
Самые мрачные пути и темные дороги
Приведут нас в божественный день;
И мы, выброшенные на дикие берега,
Встретимся после опасного путешествия
В доме нашего Отца!
 

Р. К. Тренч

Как только гости уехали, Маргарет поднялась по лестнице в свою комнату, взяла шляпку и отправилась к Бесси Хиггинс, чтобы провести с ней время до обеда. Шагая по переполненным узким улицам, она чувствовала на себе множество заинтересованных взглядов. Очевидно, люди не могли поверить тому, что она заботилась об их соседке.

В ожидании ее визита Мэри, неряшливая младшая сестра, как могла, прибралась в доме. Середина каменного пола была вымыта, но плитки под стульями и столом, а также у стен остались грязными. Хотя день выдался теплым, в камине горел огонь, поэтому в помещении было душно и жарко. Маргарет не знала, что Мэри, затопив камин, выказывала таким образом свое гостеприимство. Сначала она даже подумала, что ужасная жара была необходима для больной девушки. Сама Бесси лежала на кушетке, придвинутой к окну. Она выглядела более слабой, чем накануне, – наверное, устала подниматься при каждом незнакомом шаге, проверяя, не идет ли Маргарет. И теперь, когда Маргарет пришла и села на стул рядом с ней, Бесси тихо и довольно откинулась на подушки. Она смотрела на гостью и поглаживала край ее платья, по-детски восхищаясь текстурой ткани.

– Прежде я не понимала, почему люди, описанные в Библии, любили носить мягкие одежды. Мне кажется, приятно ходить в таком платье. Оно не похоже на те, которые я видела раньше. Нашим городским модницам нравятся яркие наряды, но у меня от них болят глаза. А расцветка твоего платья успокаивает… Где ты купила его?

– В Лондоне, – с улыбкой ответила Маргарет.

– В Лондоне! Ты бывала в Лондоне?

– Да, я жила там несколько лет. Но своим домом я считала сельский пасторат на краю большого леса.

– Расскажи мне о нем, – попросила Бесси. – Мне нравится слушать о сельской идиллии, о лесах и подобных вещах.

Она закрыла глаза и, скрестив руки на груди, неподвижно замерла, как будто бы желая впитать в себя все, о чем могла поведать ей Маргарет.

Маргарет давно уже не говорила о Хелстоне – с тех самых пор, как покинула его, – и лишь от случая к случаю упоминала название этого места. В своих снах она видела его более ярким, чем в жизни. Погружаясь ночами в сновидения, она блуждала по дорогим сердцу долам и холмам. Но ее душа была открыта для этой больной девушки, и поэтому она приступила к рассказу:

– Ах, Бесси, как я любила тот дом, который мы оставили! Мне хотелось бы, чтобы ты увидела его. Я не смогу описать тебе и половины его красоты. Дом окружали огромные деревья. Их длинные низкие ветви создавали густую прохладную тень даже в жаркий полдень. И хотя каждый лист мог оставаться неподвижным, в воздухе всегда ощущалось дыхание леса. Иногда оно превращалось в шелест дерна, такого же мягкого и красивого, как бархат. Или становилось журчанием маленького, почти скрытого от глаз ручейка. А потом вдруг все переходило в шум качавшегося папоротника – больших зеленых зарослей с золотистыми прожилками запутавшихся в них солнечных лучей. Порою эти заросли напоминали море…

– Я никогда не видела моря, – прошептала Бесси. – Но ты продолжай! Продолжай!

– Тут и там возвышались широкие холмы. Их вершины будто бы парили над деревьями…

– Я в восторге от твоих слов, но задыхаюсь, словно падаю вниз. Когда мне приходится выходить из дома, я всегда хочу подняться в небо, чтобы осмотреть далекие места и набрать в свои легкие побольше чистого воздуха. Сколько лет я задыхалась в Милтоне! Хотя знаешь, тот звук, о котором ты говорила, – дыхание леса, идущее изо всех мест, – ошеломил бы меня, наверное. От него моя голова болела бы, как на фабрике. А на тех высоких холмах, я думаю, гораздо тише?

– Да, там слышны только песни жаворонков, – ответила Маргарет. – Порой можно уловить голоса, когда какой-нибудь фермер громко отчитывает своих работников. Но звуки доносятся издалека, и они лишь приятно напоминают тебе, что где-то по соседству находятся другие люди. Пока ты сидишь на траве и ничего не делаешь, они работают и заботятся о своем хозяйстве.

– Я когда-то мечтала о свободном дне отдыха в таком тихом и красивом месте, которое ты описала. Мне казалось, что это придало бы мне силы. Но теперь я бездельничаю изо дня в день и устаю не меньше, чем на прежней работе. Иногда я чувствую себя такой изможденной, что даже не могу порадоваться небесам и перед этим мне требуется отдых. Наверное, когда я отправлюсь в Царствие Небесное, мне сначала придется выспаться как следует в могиле, а затем, восстановив силы, двигаться дальше.

– Не бойся, Бесси, – сказала Маргарет и погладила руку больной девушки. – Бог даст тебе покой, куда более глубокий и идеальный, чем безделье по будням или мертвый сон могилы.

Бесси беспокойно вздрогнула.

– Ах, если бы мой отец не богохульствовал. Он хороший человек, как я уже говорила тебе вчера. И я могу повторять это снова и снова. Но, видишь ли, если днем я не верю его словам, то по ночам, когда меня затягивает в бред или полусон, хула отца вновь возвращается ко мне… с огромной силой. «А вдруг это конец всего? Неужели мне довелось родиться только для того, чтобы работать, пока мое сердце не разорвется на куски?» – думаю я, и тогда вся жизнь с этим заводским грохотом, который навечно отпечатался в моих ушах, кажется ужасным местом. Мне хочется заставить мир замолчать, чтобы он оставил меня в покое… с пухом, набившимся в легких, пока я жажду смерти ради долгого глотка чистого воздуха, о котором ты говорила… Моя мать умерла так же. Я даже не успела поговорить с ней… рассказать, как любила ее… о своих страданиях. По ночам я думаю, что если жизнь закончится и там не будет Бога, чтобы вытереть с глаз мои слезы, то…

Она рывком села и с неожиданной силой схватила руку Маргарет.

– …то я сойду с ума, вернусь сюда и убью тебя за твой обман.

Она упала на подушки, полностью истощенная своей страстью. Маргарет встала на колени рядом с ней.

– Бесси, мы должны верить в Отца Небесного.

– Я знаю, – простонала девушка, беспокойно мотая головой. – Я знаю это. Во мне говорит злость. Я зла на людей и собственную жизнь. Только не бойся меня и больше не приходи сюда. Знай, я не трону и волоса с твоей головы.

Открыв глаза, она посмотрела на Маргарет.

– Возможно, моя вера больше, чем твоя. Я читала книгу «Откровения», верила в нее всем сердцем и после пробуждения от кошмаров никогда не сомневалась в своих чувствах к той вящей славе, к которой ухожу.

– Давай не будем говорить о фантазиях, возникающих в твоей голове, когда ты начинаешь бредить. Лучше расскажи, чем ты занималась, когда была здоровой.

– Когда мама умерла, я еще не болела, хотя уже тогда выглядела слабой и тщедушной. Вскоре после смерти матери я начала работать в чесальном цехе… а потом пух набился в мои легкие и отравил меня.

– Пух? – переспросила Маргарет.

– Да, пух, – ответила Бесси. – Маленькие частички, которые вылетают из хлопка, когда его вычесывают. Они наполняют воздух, словно белая пыль. Эта пыль всасывается в легкие, оседает и уплотняется там. Почти все люди, которые работают в чесальных цехах, рано или поздно начинают кашлять и выплевывать кровь, потому что пух отравляет их легкие.

– И ничем нельзя помочь? – спросила Маргарет.

– Не знаю. Некоторые хозяева устанавливают в конце цеха большое колесо для создания сквозняка, который уносит бо́льшую часть пыли. Но такие маховики стоят больших денег, может, пять или шесть сотен фунтов. Они не приносят дохода, поэтому имеются только на нескольких фабриках. Кроме того, всегда находятся люди, которым не нравится работать в проветренных цехах. Они привыкли глотать пух, потому что это дает им ощущение сытости. А при маховиках они постоянно испытывают голод. Им нужно больше тратиться на завтраки и обеды. Вот они и требуют от хозяев повышения заработной платы, если им приходится работать в цехах без хлопковой пыли. Поэтому маховики не нравятся ни хозяевам, ни рабочим. Хотя я жалею, что в моем цехе не было колеса.

– Твой отец знал об этом? – спросила Маргарет.

– Да, и он очень сожалел. Но моя фабрика была хорошей. Там работало множество наших соседей. Отец боялся отпускать меня в незнакомые места, потому что – хотя сейчас и не скажешь – многие парни говорили, что я симпатичная девушка. Мне не нравилось, что меня считали слабой и нежной. Мэри тогда ходила в школу. Мама хотела, чтобы мы о ней заботились, как только могли. Отец… Он любил покупать книги и ходить на общеобразовательные лекции. Все это требовало денег. Одним словом, я работала на фабрике, пока у меня не начало гудеть в ушах и пух не стал выходить из горла.

– Сколько тебе лет?

– В июле будет девятнадцать.

– И мне девятнадцать, – сказала Маргарет.

Она с печалью подумала о том, насколько они отличаются внешне. Пытаясь сдержать охватившие ее эмоции, она молчала минуту или две.

– Кстати, говоря о Мэри, – произнесла Бесси. – Ты не могла бы устроить ее служанкой в хорошую семью? Ей семнадцать, и она последняя из нас. Я не хочу, чтобы она шла на фабрику. Мне кажется, что она не подходит для работы в цехах.

– Мэри вряд ли сможет… – Маргарет невольно посмотрела на немытый пол в углах комнаты. – Не думаю, что она справится с обязанностями служанки. У нас работает старая преданная горничная, которую мы считаем членом семьи. Нашей Диксон требуется помощь, но если мы наймем девушку, которая будет вызывать у нее раздражение, это будет неправильно и лишь обременит ее еще больше.

– Да, я понимаю. Тут ты права. Мэри – хорошая девушка, но ее некому было учить работе по дому. Мать умерла. Я по две смены трудилась на фабрике, а когда приходила домой, то только ругала ее за беспорядок, хотя и сама не знала, как это исправить. Однако мне очень хотелось бы, чтобы ты позаботилась о ней, когда меня не будет.

– Она не сможет работать у нас служанкой, но… Я не знаю, как это сказать. Ради тебя, Бесси, я постараюсь быть ей подругой. Прости, но мне пора уходить. Я навещу тебя, когда смогу. Возможно, не завтра и не послезавтра. Если меня не будет даже неделю или две, не думай, что я забыла о тебе. Просто мне предстоит много дел.

– Я знаю, что ты не забудешь меня, и больше не буду сомневаться в тебе. Но только помни, что на этой или той неделе я могу умереть. А потом меня похоронят… и все.

– Я приду, как только смогу, – пожав ей руку, сказала Маргарет. – Но дай знать, если тебе станет хуже.

– Я сообщу, – с благодарной улыбкой произнесла Бесси.

Тем временем миссис Хейл все больше нездоровилось. После свадьбы Эдит прошел почти год, и, вспоминая пережитые беды, Маргарет изумлялась, как они их только вынесли. Если бы кто-то рассказал ей о событиях, через которые за этот год пройдет ее семья, она уехала бы куда-нибудь и спряталась от наступавших перемен. Однако дни шли за днями, требуя от нее такого же терпения. Иногда, отгоняя печаль, в ее жизни случались маленькие, но яркие моменты неожиданной радости. Год назад, когда Маргарет приехала в Хелстон и впервые начала замечать раздражительность матери, она много грустила при мысли о ее длительной болезни в таком странном, шумном и суетливом городе, как Милтон, где, увы, не было должного комфорта прежней жизни. Но по мере появления более серьезных и обоснованных жалоб относительно ее здоровья мать стала намного терпеливее. Переживая телесные муки, миссис Хейл становилась нежной и тихой, хотя прежде, когда у нее не было причин для беспокойства, она казалась нервной и подавленной. Мистер Хейл находил что-то странное в поведении супруги, но, как многие мужчины, близкие ему по складу ума, предпочитал закрывать глаза на происходящее и не верить своим предчувствиям. Тем не менее он раздражался больше обычного, когда Маргарет выражала ему свою озабоченность по поводу состояния матери.

– Маргарет, перестань! Ты становишься излишне мнительной. Если бы твоя мать действительно заболела, я первый поднял бы тревогу. Но мы с тобой знаем, что она страдала головными болями еще в Хелстоне, даже когда не говорила нам об этом. Во время болезни любой человек выглядит бледным, а у нее теперь яркий румянец на щеках. Такой же, каким она очаровала меня при нашей первой встрече.

– Папа, а если это болезненный румянец? – спросила его дочь.

– Чушь, Маргарет! Я говорю тебе, ты стала слишком мнительной. Мне кажется, тебе самой нездоровится. Пошли завтра за доктором. Пусть он осмотрит тебя. А затем, если это успокоит тебя, попроси его взглянуть на мать.

– Спасибо, папа. Я буду рада исполнить твои указания.

Она подошла, чтобы поцеловать его, но он отстранил ее, хотя и нежно. Ситуация выглядела так, словно дочь рассердила его своими мрачными предположениями и он был рад избавиться не только от них, но и от ее присутствия. Мистер Хейл беспокойно зашагал по комнате.

– Бедная Мария! – произнес он, больше обращаясь к самому себе. – Если бы каждый из нас мог поступать правильно, не осложняя жизнь других людей! Если с ней что-нибудь случится, я возненавижу себя и этот город! Маргарет, милая, вы с матерью часто говорите о Хелстоне? Вспоминаете наш дом или соседей?

– Нет, папа, – грустно ответила дочь.

– Видишь! Значит, она не печалится о прошлом! Мне всегда нравились простота и открытость твоей матери. Я знал о каждой маленькой обиде, возникавшей в ее сердце. Она никогда не стала бы скрывать от меня серьезных тревог о своем здоровье. Разве я не прав? С ней все в порядке, Маргарет. Поэтому забудь о своих глупых подозрениях. Поцелуй меня и беги спать.

Но она слышала, как отец беспокойно шагал по комнате («енотил», как они с Эдит обычно говорили о такой манере ходьбы). Она разделась и легла в постель, а он все ходил и ходил.

Глава 14. Мятеж

 
Раньше я спал по ночам так же сладко, как ребенок.
Теперь любой сильный ветер пробуждает меня
И заставляет думать о моем бедном мальчике,
Затерянном в ревущих морях. Мне кажется,
Что было жестоко забирать его от меня
За такой маленький проступок.
 

Роберт Саути

Маргарет радовалась, что между ней и матерью установились более нежные и близкие отношения, чем в дни ее детства. Миссис Хейл стала воспринимать дочь как доверенную подругу – именно об этом Маргарет всегда мечтала, завидуя Диксон. Дочь старалась выполнять любые просьбы матери, – а таких было много, даже если они казались пустяковыми. И она реагировала на них еще спокойнее, чем слон на маленькую занозу, когда он аккуратно поднимал ногу по приказу погонщика. Все это приближало Маргарет к награде.

Однажды вечером отец задержался у одного из учеников, и мать завела разговор о Фредерике. Эта тема давно интересовала Маргарет, но из-за робости она боялась расспрашивать о брате. И чем больше ей хотелось услышать о нем, тем реже она упоминала его имя.

– Ах, Маргарет, какой ветер дул прошлой ночью! Он завывал в трубе, не позволяя мне заснуть. Я никогда не могу спать при сильном ветре. Это вошло в привычку после того, как Фредерик отправился служить на флот. Теперь, если я не просыпаюсь тут же, он снится мне в штормящем море, с огромными стеклянно-зелеными стенами волн у каждого борта корабля. И эти волны гораздо выше, чем мачты. Они нависают над судном, с шапками ужасной белой пены, словно какие-то гигантские оперенные змеи. Мой старый кошмар преследует меня лишь в ветреные ночи. Просыпаясь и вскакивая с постели, я дрожу от ужаса. Бедный Фредерик! Он теперь на суше, и ветер не может причинить ему вред. Хотя вчерашний шквал мог свалить несколько высоких печных труб.

– Мама, а где теперь Фредерик? Я знаю, что наши письма направляются в Кадис, к господам Барбур. Но где он сам?

– Я забыла название города. Теперь твой брат не Хейл. Запомни это, Маргарет. Ставь инициалы «Ф. Д.» в уголках писем. Он взял себе фамилию Диккенсон. Мне хотелось, чтобы его называли Бересфордом, на что он имеет полное право. Но твой отец посчитал это лишним. Ты же понимаешь, Фредерика могли бы найти по моей девичьей фамилии.

– Мама, когда с братом случилась беда, я жила у тети Шоу. Видимо, меня сочли не слишком взрослой и не стали рассказывать подробности. Но я хотела бы узнать о них… Сейчас, если можно. Надеюсь, вам не будет очень больно говорить об этом?

– Больно? Нет!

Щеки миссис Хейл покраснели еще больше.

– Мне только грустно думать о том, что я, наверное, никогда больше не увижу своего дорогого мальчика. И что он был ни в чем не виноват. Власти могут говорить все, что хотят, но у меня хранятся его письма. Я скорее поверю сыну, чем любому трибуналу на земле. Подойди к моему маленькому японскому шкафчику, дорогая. Там во втором левом ящике ты найдешь пачку его писем.

Маргарет выполнила просьбу матери. Эти пожелтевшие, орошенные морскими брызгами письма имели свой особый аромат, которым наделил их океан. Мать дрожащими пальцами развязала шелковую ленту и, проверяя даты, начала передавать письма Маргарет. Прежде чем дочь успевала бегло прочитать несколько строк, миссис Хейл уже делала торопливые замечания об их содержании.

– Видишь, Маргарет, как ему с самого начала не нравился мистер Рейд? Он был лейтенантом на «Орионе», первом корабле Фредерика. Мой милый мальчик! Как хорошо он выглядел в своей мичманской форме, с кортиком в руке, которым он разрезал газеты, словно это был нож для бумаг! А этот мистер Рейд невзлюбил Фредерика уже в ту пору. Мерзкий человек! Подожди… Вот письмо, которое сын написал при переводе на другой корабль. Там, в команде «Рассела», оказался и его старый враг – капитан Рейд. Нашему Фредерику снова пришлось терпеть его тиранию. Вот! Прочитай это письмо! Он сам тут рассказывает… «Мой отец может рассчитывать на меня. Я со всем должным терпением вынесу то, что один офицер и джентльмен может сделать с другим офицером и джентльменом. Но, поскольку мне уже известен этот капитан, я предвижу долгий период тирании на борту “Рассела”». Видишь, Фредерик обещал терпеть, и я уверена, что он так и поступал. Он был послушным мальчиком, когда его не обижали. В этом письме он рассказывает, как капитан Рейд рассердился на команду из-за того, что они маневрировали медленнее, чем «Мститель». Понимаешь, у них на «Расселе» было много новичков, а «Мститель» почти три года стоял в порту и ничего не делал – военные охраняли рабов, а офицеры муштровали команду. Там матросы бегали вверх и вниз по снастям, как дрессированные крысы или обезьяны.

Маргарет медленно читала письмо, разбирая слегка нечеткие из-за побледневших и расплывшихся чернил строки. Это было обвинение в излишней жестокости, предъявленное капитану Рейду. Наверное, рассказчик несколько преувеличивал факты, поскольку он был зол и не успел остыть от вспышки гнева. Все началось с того, что несколько матросов находились на снастях грот-мачты. Самодур капитан приказал им спуститься вниз, пообещав наказать последнего ударами плетки-девятихвостки. Фредерик был дальним на рее. Он не мог обойти своих товарищей. Боясь бесчестия от унизительной порки, мичман отчаянно спрыгнул с перекладины в надежде ухватиться за канат, висевший значительно ниже. Промахнувшись, Фредерик упал на палубу и лишился чувств. Он очнулся через несколько часов, когда негодование команды дошло до точки кипения. На этом письмо молодого Хейла заканчивалось.

– Мы получили его письмо, уже узнав о восстании. Бедный Фред! Написав письмо, он даже не знал, как отправить его. Несчастный парень! Мы прочитали газетную статью о мятеже на борту «Рассела» задолго до того, как его письмо дошло до нас. В газете сообщалось, что бунтовщики захватили корабль, направились к торговым путям и, предположительно, занялись пиратством. Они усадили капитана Рейда и нескольких офицеров в лодку, отправив их на волю волн. К счастью, этих людей, чьи фамилии приводились в газете, подобрал вест-индский пароход. Ах, Маргарет, с каким волнением мы с твоим папой читали этот список! Но в нем не оказалось Фредерика Хейла. Мы думали, что произошла какая-то ошибка. Ведь Фред был добрым парнем, пусть даже немного вспыльчивым. Какое-то время мы надеялись, что фамилия мичмана Карра, указанная в списке, на самом деле означала Хейла. Ты же знаешь, газетчики такие невнимательные, могли допустить опечатку! На следующий день твой отец отправился пешком в Саутгемптон. Он хотел купить свежие газеты. Я не могла оставаться дома и пошла встречать его. Он вернулся поздно, гораздо позже, чем предполагалось. Я сидела у большака под чьей-то оградой и ждала его. Когда он наконец появился на повороте дороги, его руки свисали по бокам, голова была опущена, а походка казалась такой тяжелой, словно каждый шаг давался ему через силу. О, Маргарет! Я и теперь часто вижу его таким.

– Не продолжай, – сказала дочь, ласково обнимая мать и целуя ее руку. – Мне уже все ясно.

– Ничего тебе не ясно! Тот, кто не видел его тогда, вряд ли поймет чувства отца. У меня перед глазами все закружилось, и я едва смогла подняться, чтобы пойти ему навстречу. И когда я обняла его, он даже слова не сказал. Он вообще не удивился, увидев меня там – более чем в трех милях от дома, рядом со старым олдхэмским буком. Но он взял в руки мою ладонь и стал гладить ее, словно хотел успокоить меня перед тяжелым ударом судьбы. Я так сильно дрожала, что не могла говорить. Он обнял меня, прижался лбом к моей голове и начал хрипло рыдать и стонать приглушенным голосом. Я ужасно перепугалась и оцепенела, потом стала умолять его, чтобы он рассказал мне все, о чем услышал. И тогда он вытащил газету. Его рука дергалась, будто ею управлял кто-то другой. Я прочитала газетную статью, где Фредерика называли «подлым предателем» и «отъявленным негодяем». Я не могу передать, какие ужасные слова они использовали. Прочитав статью, я разорвала газету на мелкие клочья. Порвала ее, да! Рвала зубами. Я не плакала, нет, не могла. Мои щеки горели огнем. Глаза жгло от возмущения. Я видела, как твой отец смотрел на меня. И я сказала ему, что это была ложь! А так и оказалось! Через несколько месяцев пришло письмо от Фреда, и мы узнали, как его провоцировали! Все случилось не из-за его переломов и ран, а из-за тирании капитана Рейда. Вот почему почти вся команда заступилась за Фредерика. И вот почему ситуация закончилась так плохо.

После короткой паузы миссис Хейл дрожащим голосом устало добавила:

– Знаешь, Маргарет, я рада этому… Я горжусь своим сыном, восставшим против несправедливости. Он показал себя хорошим офицером.

– Я тоже горжусь им, – решительно ответила Маргарет. – Верность и подчинение прекрасны, когда их проявляют по отношению к мудрым и справедливым руководителям. Но нельзя покоряться деспотической силе, которая грубо используется для собственной выгоды, а не во благо своих подчиненных!

– Однако я хотела бы увидеться с Фредериком, хотя бы еще раз. Он был моим первенцем, Маргарет.

Миссис Хейл говорила с такой печалью, словно боялась, что ее тоска будет воспринята как пренебрежение к другому ребенку. Но Маргарет и не думала об этом. Она лишь размышляла над тем, как выполнить желание матери.

– Это случилось шесть или семь лет назад. Неужели власти все еще разыскивают Фредерика? Если он приедет в Англию и предстанет перед судом, каким будет его наказание? Ведь он может рассказать всю правду о той провокации.

– Ничего хорошего из этого не выйдет, – ответила миссис Хейл. – Некоторые из матросов, бунтовавшие вместе с Фредериком, были пойманы, и их судил военный трибунал на борту «Амисии». Бедные ребята честно говорили о причинах бунта. Их слова подтверждали рассказ Фредерика. Но все было бесполезно…

В первый раз за время их беседы миссис Хейл начала плакать, однако Маргарет решила выведать все до конца. Ее пугала возможность узнать от матери ужасные подробности, но какая-то сила уже овладела ею.

– Что с ними случилось? – спросила она.

– Их повесили на рее, – мрачно ответила миссис Хейл. – Хуже всего, что суд, приговоривший их к смерти, заявил, будто они сами виноваты в своей судьбе, решив пойти на поводу одного из недостойных офицеров.

Мать и дочь надолго замолчали.

– Значит, Фредерик несколько лет находился в Южной Америке?

– Да. Недавно он переехал в Испанию. Поселился неподалеку от Кадиса. Но если мой сын вернется в Англию, его повесят. Я никогда не увижу Фредерика снова…

Девушка не знала, как утешить мать. Миссис Хейл отвернулась к стене и неподвижно замерла, погрузившись в пучину материнского отчаяния. Никакие слова не могли бы улучшить ее настроение. Она нетерпеливо вырвала свою ладонь из рук Маргарет, показывая, что хочет остаться наедине с воспоминаниями о сыне. В комнату вошел мистер Хейл. Его дочь, не видя просвета в сложившейся ситуации, быстро выскользнула из маленькой гостиной. Она была подавлена безнадежным унынием.