Текст книги "Север и Юг"

Теперь ее голос стал грустным.

– Во время забастовки многие люди теряют надежду. Где им получить утешение? Отец тоже стал чаще сердиться и пить. Иногда во хмелю он совершает такие поступки, о которых позже хочет забыть. Благослови Бог твое жалостливое лицо, но ты просто не знаешь, что такое забастовка.

– Успокойся, Бесси, – сказала Маргарет. – Я не говорю, что ты преувеличиваешь, потому что действительно не знаю многих вещей. Однако тебе сейчас нездоровится. Ты видишь только темную сторону жизни, а имеется и светлая сторона.

– Тебе хорошо так говорить. Ты жила в красивых местах, не зная ни забот, ни бедности.

– Бесси, будь осторожна в оценке людей.

На лице Маргарет появился румянец. Ее глаза заблестели от обиды и возмущения.

– Я лучше пойду домой. Моя мать очень больна… Ничто, кроме смерти, не может выпустить ее из плена мучительных страданий. Но в беседах с отцом я должна следить за своими словами, потому что он не замечает ее реального состояния, и мне нужно постепенно доносить до него эту печальную весть. Единственный человек, который способен помочь мне, – мой брат, чье присутствие могло бы утешить маму больше всего на свете, – ложно обвинен судом. Он подвергнет себя смертельному риску, если решит повидаться с умирающей матерью. Это я говорю тебе по секрету. Понимаешь, Бесси? Тебе не следует упоминать о нем. Ни один человек в Милтоне, и во всей Англии, не должен ничего прослышать о моем брате. И ты думаешь, я не знаю забот? Не знаю тревог, хотя и хожу в хорошей одежде? Ах, Бесси! Бог справедлив. Наши жребии уже отмерены. Хотя никто, кроме Него, не знает о горечи наших душ.

– Извини меня, – смиренно произнесла Бесси. – Иногда, размышляя о своей жизни и тех малых удовольствиях, которые достались мне, я начинаю считать себя единственной, кто обречен на смерть из-за падения с небес той роковой звезды. «И имя сей звезде “полынь”, и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки». Некоторые могут лучше переносить боль и печаль, думая, что их судьбы были предопределены заранее. Тогда кажется, что моя боль необходима для исполнения великого замысла. Хотя в другое время я понимаю, что все мои страдания напрасны.

– Нет, Бесси, подожди! – торопливо проговорила Маргарет. – Бог не терзает нас болями намеренно. Не живи одними пророчествами из «Откровения». Лучше читай более понятные главы из Библии.

– Да, наверное, так будет разумнее. Но где еще, как не в «Откровении», я услышу такие великие обещания… прочитаю рассказы о чем-то столь не похожем на этот ужасный мир и мой безжалостный город? Сколько раз я читала нараспев стихи седьмой главы. Они звучат, как орга́н! А остальные предназначены для повседневного использования. Я не могу отказаться от «Откровения» Иоанна. Оно дает мне больше утешения, чем все другие книги Библии.

– Давай я как-нибудь приду и почитаю тебе мои любимые главы.

– Хорошо, – с радостью согласилась Бесси, – приходи. Возможно, отец тоже захочет послушать тебя. Он смеется над моими разговорами. Ему кажется, что они не имеют отношения к реальности и его делам.

– Где твоя сестра?

– Пошла резать бумазею. Я была против, но мы должны как-то жить, а денег от Союза рабочих не хватает.

– Мне пора идти. Ты очень помогла мне, Бесси.

– Помогла?

– Да. Я пришла сюда опечаленной, думая, что мое собственное горе является единственным в мире. Ты рассказала мне о бедах, которые вы терпите годами, и твои слова сделали меня сильнее.

– Благослови тебя Бог! Мне всегда казалось, что поддержка слабых людей – это доброе дело. А тут мои слова сделали добро для тебя. Я начинаю гордиться собой!

– У тебя бы ничего не вышло, если бы ты думала об этом. Но, просто утешая меня, ты добилась многого.

– Маргарет, ты не похожа на тех, кого я раньше встречала. Даже не знаю, из чего ты сделана.

– Я тоже не знаю. До свидания!

Бесси, покачиваясь в кресле-качалке, смотрела ей вслед.

– Интересно, много ли на юге таких людей, как она, похожих на порыв чистого и свежего воздуха? Ее присутствие будто освежает меня. Кто бы мог подумать, что эта девушка, с таким светлым лицом, как у ангела, которого я видела во сне, может знать печаль, о которой она говорила? Неужели она тоже грешна? На всех нас лежит грех. Я думаю, что часть греха имеется и в ее душе. Почему я так много думаю о ней? И отец тоже думает… И даже Мэри. Такое нечасто случается.

Глава 18. Пристрастия и предубеждения

 
Чуткое сердце противится мне,
И два голоса слышны в моей груди.
 

Фридрих Шиллер. «Валленштейн»

Вернувшись домой, Маргарет нашла на столе два послания: записку для матери и пришедшее по почте письмо, очевидно, от тети Шоу. На тонком конверте, серебристом и хрустящем, были наклеены чужеземные почтовые марки. Она достала письмо и начала читать его. Внезапно в комнату вошел отец.

– Твоя мать устала и рано легла в постель. Боюсь, что такой душный предгрозовой день был не самым лучшим для визита доктора. Что он думает о ее здоровье? Диксон сказала, что мистер Дональдсон разговаривал с тобой.

Маргарет не знала, что ответить. Отец выглядел мрачным и беспокойным.

– Надеюсь, он не обнаружил какую-то серьезную болезнь?

– Пока нет. Доктор сказал, что мама нуждается в заботе. Он был так добр, что обещал приезжать к нам время от времени. Он хочет посмотреть, как будут действовать его лекарства.

– И это и все? Только забота? Он не рекомендовал сменить обстановку? Не говорил, что воздух промышленного города вредит ее здоровью?

– Нет, ни слова, – ответила дочь. – Но я думаю, что он чем-то обеспокоен.

– Доктора всегда обеспокоены чем-то. Это часть их профессионального поведения.

Заметив нервные движения отца, Маргарет поняла, что, несмотря на все его попытки уклониться от горькой правды, ей все же удалось заложить в него первые подозрения о возможной опасности. Он не мог забыть эту тему и перейти к другим вопросам. Он возвращался к ней весь вечер, хотя и не желал допускать даже мысли, способной огорчить его, из-за чего Маргарет погрузилась в невыразимую печаль.

– Папа, вот письмо от тети Шоу. Она приехала в Неаполь, нашла его слишком жарким и поэтому сняла апартаменты в Сорренто. Я не думаю, что ей нравится Италия.

– Доктор ничего не говорил о диете?

– Она должна легко усваиваться и быть питательной. Мне кажется, аппетит у мамы хороший.

– Да, и это выглядит очень странно. Он должен был поговорить с тобой о диете.

– В следующий раз я расспрошу его об этом.

Наступила неловкая пауза. Собравшись с духом, Маргарет продолжила:

– Тетя Шоу пишет, что послала нам несколько коралловых украшений.

На ее лице промелькнула слабая улыбка.

– Но она боится, что милтонские диссиденты не оценят такую стильную бижутерию. Наверное, она набралась своих идей о диссидентах от квакеров, верно?

– Если твоя мать что-то скажет о своих желаниях или ты сама заметишь некую ее нужду, тут же сообщи мне об этом. Боюсь, она не всегда рассказывает нам о своих потребностях. И прошу тебя, найди ту девушку, о которой говорила миссис Торнтон. Если мы наймем хорошую и исполнительную служанку, Диксон сможет постоянно оставаться с твоей мамой. Я уверен, что при должной заботе мы быстро поставим ее на ноги. В последнее время она утомлялась из-за жаркой погоды. Небольшой отдых пойдет ей на пользу, не так ли, Маргарет?

– Надеюсь, что да, – ответила дочь.

В ее голосе звучала такая печаль, что отец не мог не заметить этого. Он потрепал ее по щеке.

– Перестань грустить. Если ты будешь выглядеть настолько бледной, мне придется подрумянить твои щечки. Позаботься о себе, девочка, иначе следующей, кому понадобится доктор, окажешься ты.

Он весь вечер не находил себе места и раз за разом, вставая на цыпочки, наведывался в спальню, чтобы посмотреть, не пробудилась ли его супруга. У Маргарет болело сердце от его плохо скрытого беспокойства. Он пытался замять и придушить свои тайные страхи, которые подкрадывались к нему из темных мест сознания. Наконец он вернулся, заметно успокоенный.

– Она проснулась, Маргарет. Когда твоя мама увидела меня, стоявшего рядом с постелью, она тихо улыбнулась. Представляешь? Той самой прежней улыбкой. Она сказала, что чувствует себя освеженной и готовой к чаепитию. Где записка от миссис Торнтон? Твоя мать хочет взглянуть на нее. Пока ты будешь готовить чай, я прочитаю ей сообщение от наших новых друзей.

Записка оказалась официальным приглашением: миссис Торнтон просила мистера, миссис и мисс Хейлов прибыть к ней на обед, назначенный на двадцать первое число сего месяца. После всех печальных новостей, заполнивших этот день, Маргарет была неприятно удивлена, когда отец заявил, что готов принять приглашение. Прежде чем она успела ознакомиться с запиской, миссис Хейл уже начала фантазировать о том, как ее муж и дочь пойдут на званый обед в дом милтонского фабриканта. Перспектива такого события внесла разнообразие в монотонную жизнь больной женщины, и она вцепилась в эту идею мертвой хваткой, не обращая внимания на упрямые возражения дочери.

Когда на следующий день Маргарет начала писать ответ на предложение миссис Торнтон, ее отец целиком и полностью поддержал супругу.

– Зачем отказываться, милая? Если твоя мама хочет, чтобы мы поехали, давай так и поступим. Она не отпустила бы нас, если бы чувствовала себя не вполне здоровой. Мне кажется, все гораздо лучше, чем мы думаем. Верно, дорогая?

Его дочь промолчала.

– Верно, Маргарет? – нервозно взмахнув руками, повторил отец.

Девушке казалось, что будет жестоко отказывать ему в утешении, в котором он нуждался. Кроме того, его страстное желание скрыть свой страх и надежда на лучший исход воодушевили ее саму.

– Да, я думаю, что после прошлой ночи она пошла на поправку, – ответила Маргарет. – Ее глаза посветлели, а лицо стало ясным.

– Благослови тебя Бог, – с энтузиазмом произнес мистер Хейл. – Ты никогда не ошибаешься. Вчера было так душно, что все знакомые мне люди чувствовали недомогание. Просто мы выбрали неудачный день для визита доктора Дональдсона.

Затем он ушел, чтобы заняться своими обязанностями – подготовкой к выступлениям перед рабочими, которые он обещал провести в городском лектории. Согласно собственным вкусам, мистер Хейл выбрал тему о церковной архитектуре. И хотя она мало совпадала с желаниями тех, кому предназначалось выступление, руководство лектория, всегда пребывавшее в больших долгах, с удовольствием согласилось на бесплатный образовательный курс от такого умного и культурного человека, как мистер Хейл.

Тем же вечером мистер Торнтон, войдя в столовую, спросил:

– Ну, мама, кто принял твои приглашения на двадцать первое число?

– Фанни, где ответные записки? Сликсоны приедут. Коллингбруксы тоже. Стивенсы приняли приглашение. Брауны отказались. Хейлы, отец и дочь, приедут. Мать слишком больна. Макферсоны приедут. Мистер Хорсфолл и мистер Юнг прибудут чуть позже. Я думаю позвать Портеров, раз Брауны не смогут приехать.

– Прекрасно. Знаешь, судя по словам доктора Дональдсона, миссис Хейл действительно больна.

– Если это так серьезно, зачем они приняли наше приглашение? – спросила Фанни.

– Я не говорил, что она смертельно больна, – резко ответил брат. – Я только сказал, что ей нездоровится. К тому же мистер и мисс Хейл вообще могут не знать об этом.

Затем он вспомнил свой разговор с мистером Дональдсоном. Как сказал ему доктор, Маргарет выведала у него сведения о реальном состоянии здоровья ее матери.

– Скорее всего, Джон, они поняли, какое преимущество их семья получит от знакомства с такими уважаемыми людьми, как Стивенсы и Коллингбруксы. Ты сам говорил об этом вчера.

– Я уверен, что данный мотив не имеет для них значения. Нет! Я точно знаю, какие это люди.

– Брат, откуда тебе знать этих Хейлов? – нервозно засмеявшись, спросила Фанни. – И почему ты ничего не рассказываешь нам о них? Они действительно так не похожи на людей из Милтона, с которыми мы обычно встречаемся?

Она не хотела злить брата, но если бы даже пожелала вызвать его гнев, то не достигла бы большего успеха. Он сердито замолчал, не желая отвечать на ее глупый вопрос.

– Лично мне они не кажутся необычными, – произнесла миссис Торнтон. – Мистер Хейл выглядит достойным человеком, хотя и слишком простоватым для торговли. Поэтому хорошо, что он, побыв священником, стал теперь частным учителем. Миссис Хейл, со своей утонченной болезненностью, выглядит настоящей леди. Что касается девушки, то она остается загадкой для меня. А это нечасто со мной случается. Она ведет себя излишне высокомерно, и я не понимаю, по какой причине. Возможно, она считает, что чересчур хороша для нашей компании. Но они довольно бедны, и из того, что я слышала, никогда не слыли богатыми людьми.

– Она необразованная, мама. Она даже не умеет играть на фортепьяно.

– Продолжай, Фанни, – с усмешкой сказал мистер Торнтон. – Что еще она должна уметь, чтобы возвыситься до твоих стандартов?

– Успокойся, Джон, – примирительно произнесла мать. – В словах Фанни нет ничего плохого. Я сама слышала, как мисс Хейл призналась, что не умеет играть на музыкальных инструментах. Если во время званого обеда ты оставишь нас наедине с этой девушкой, она, возможно, понравится нам и мы оценим все ее достоинства.

– Мне кажется, что я никогда не найду их, – чувствуя, что мать на ее стороне, тихо сказала Фанни.

Мистер Торнтон услышал ее реплику, но не потрудился ответить. Он начал ходить по комнате, ожидая, когда мать прикажет зажечь свечи. Тогда он смог бы приступить к работе – писать или читать, – тем самым прекратив беседу. Он никогда не вмешивался в мелкие домашние дела, за которыми, как и в прежние дни былой экономии, следила миссис Торнтон.

– Мама, – сказал он, остановившись, – я хотел бы, чтобы мисс Хейл понравилась тебе.

– Почему? – спросила она, испугавшись его решительного, хотя и нежного голоса. – Ты же не думаешь жениться на ней? На девушке без пенни?

– Она никогда не согласится стать моей, – смущенно ответил он и усмехнулся.

– И я не думаю, что она полюбит тебя, – заявила миссис Торнтон. – Эта девушка рассмеялась мне в лицо, когда я попросила ее рассказать о том, что говорил в твой адрес мистер Белл в своих письмах. Сначала мне понравилась ее честность, поскольку я убедилась, что она не вынашивает какие-то планы насчет тебя. Но в следующую минуту эта девушка разозлила меня, решив, очевидно, что… Ладно, не бери в голову. Ты абсолютно прав, говоря, что она слишком большого мнения о себе и не захочет быть твоей женой. Дерзкая негодница! Хотелось бы мне знать, где она найдет себе лучшего мужчину!

Если ее слова и обидели сына, тусклый свет помог ему скрыть свои эмоции. Через минуту он подошел к матери и, приобняв ее за плечи, сказал:

– Я убежден в правдивости твоих слов. И поскольку у меня отсутствуют любые надежды и ожидания относительно любви мисс Хейл, давай не будем говорить о ней. Однако я чувствую, что этой девушке не хватает общения, возможно, из-за недостатка материнской заботы. Поэтому я прошу тебя поддержать ее, если она будет нуждаться в твоей дружбе. Теперь, Фанни, поговорим о тебе. Я верю, у тебя найдется достаточно деликатности, чтобы понять один факт: оскорбляя мисс Хейл, ты обижаешь и меня, причем в еще большей мере. И ты зря думаешь, что, уговаривая вас с матерью оказывать ей доброе внимание, я лелею в уме какие-то особые планы.

– Мне трудно забыть ее высокомерие, – сказала миссис Торнтон. – Я подружусь с ней, Джон, если ты просишь. Если тебе будет нужно, я подружусь даже с самой Иезавелью. Но эта девушка воротит нос от нашей семьи. Она воротит нос от тебя!

– Нет, мама. Я никогда не чувствовал на себе ее презрения.

Миссис Торнтон громко фыркнула.

– Презрения! Если ты хочешь, чтобы я была добра к мисс Хейл, перестань говорить о ней. Общаясь с этой девушкой, я не знаю, чего во мне больше: пристрастий или предубеждений. Но когда ты восхваляешь дочь твоего учителя, я начинаю ненавидеть ее. Перед моими глазами возникают картины, как она важничает, и эти сцены такие живые, будто ты сам рассказываешь мне о них.

– А если бы у нее…

Он оборвал фразу на полуслове. Ему потребовалось некоторое время, чтобы возобновить разговор.

– Я не мальчик и не пугаюсь гордых взглядов мисс Хейл. Меня не тревожит ее отношение к моим словам и моему положению. Я могу лишь посмеяться над этим.

– Правильно! И над ней тоже, с ее изысканными идеями и высокомерными манерами!

– Я не понимаю, почему вы так много говорите о ней, – возмутилась Фанни. – Мне надоела эта тема.

– Хорошо, – с некоторым раздражением сказал брат. – Давай побеседуем о чем-нибудь приятном. Ты не против, если мы с мамой обсудим забастовку?

– Неужели «руки» действительно покинули рабочие места? – с живым интересом спросила мисс Торнтон.

– Люди Хампера ушли. Мои будут работать еще неделю. Они боятся штрафов за нарушение контракта, который я подписал с каждым из них. Поверь, я накажу любого, кто оставит работу до завершения срока нашей договоренности.

– Судейские затраты будут стоить больше, чем сами «руки», – возразила мать. – Неблагодарные ничтожества!

– Это точно. Но я покажу им, что держу свое слово. Я научу их отвечать за разрыв контрактов. Они еще узнают, кто такой Джон Торнтон! Кстати, Сликсон тоже растерял рабочих. Он не стал тратить деньги на подачу судебных исков и оставил своих бунтовщиков без наказания. У нас началась забастовка, мама.

– Надеюсь, у тебя на руках не так уж много заказов?

– Заказов хватает, и рабочие знают об этом. Но они не понимают всех деталей, хотя и думают, что им известны мои планы.

– Что ты хочешь сказать?

Принесли свечи, и Фанни занялась своим бесконечным вязанием, над которым она проводила каждый вечер. Откинувшись на спинку стула, она смотрела в пустоту и временами лениво зевала.

– Дело в том, что на общий рынок пряжи вышли американцы, – пояснил мистер Торнтон. – Мы можем конкурировать с ними, только предлагая свой товар по более низким ценам. Если они вытеснят нас с рынка, нам придется закрыть фабрики и пойти бродяжничать вместе с нашими рабочими. Однако эти глупцы хотят вернуться к зарплатам, которые они получали три года назад. Лидеры их стачечного комитета теперь вспоминают о заработной плате, которую выплачивал Дикенсон, хотя они не хуже нас знают о его штрафах, которыми он урезал их реальные оклады. Фактически мы платили рабочим больше, чем он. Поверь, мама, я очень сожалею, что мы лишились прежней системы законов. Мне тошно осознавать, что какие-то невежественные своенравные люди, объединяя свои слабые умы, пытаются управлять богатством тех, кто вносит в дело огромный опыт и ночами не спит ради общего блага. А дальше возникнет ситуация – мы все сейчас неумолимо подходим к ней, – когда нам придется пойти к ним на поклон и, стоя со шляпами в руках, раболепно просить секретариат Союза ткачей проявить к промышленникам милость и снабдить фабрики рабочими руками, причем с окладами, которые они сами себе назначат. Вот чего они хотят! Они не понимают, что мы, не получив своей честной доли прибыли и не компенсировав износ оборудования, скорее всего, переберемся в другую страну! Что из-за внутренней и внешней конкуренции никто из нас не получит прибыли! И будет хорошо, если кто-то окупит расходы через несколько лет.

– Разве ты не можешь привезти рабочих из Ирландии? Я не держала бы у себя милтонский народ ни дня. Я показала бы им, что хозяева фабрик могут нанимать такие «руки», какие им нравятся.

– Именно так я и сделаю, если стачка затянется. Разумеется, это будет затратно, потребуется дополнительная охрана, но я лучше пойду на это, чем уступлю.

– Если нам предстоят дополнительные траты, зачем мы устраиваем званый обед?

– Я тоже не стал бы затруднять себя им – не из-за денежных трат, а потому что нужно о многом подумать и провести немало встреч. Но мы должны принять мистера Хорсфолла, а он не останется в Милтоне надолго. Что касается остальных, мы задолжали им ответные обеды, так что сложим все яйца в одну корзину.

Несколько минут он беспокойно ходил по комнате, не произнося ни слова, но время от времени громко вздыхая, словно пытался отбросить какую-то досадную мысль. Фанни задала матери множество вопросов, никак не связанных с темой, которая сейчас занимала миссис Торнтон. Соответственно, она получила множество никчемных ответов. Девушка была рада, когда ровно в десять часов слуги пришли на общую молитву. Мать, как всегда, прочитала главу из Библии. Они уже несколько лет упорно продвигались по Ветхому Завету. Закончив молитву, миссис Торнтон пожелала сыну доброй ночи, одарив его долгим пристальным взглядом, который не передавал той нежности, переполнявшей ее сердце, но обладал невыразимой силой материнского благословения.

Мистер Торнтон снова зашагал по комнате. Все его деловые планы подвергались проверке из-за надвигавшейся забастовки. Заранее обдуманные дела, на которые ушло много беспокойных часов, пришлось отбросить в сторону, и он с горечью осознавал, что это было сделано из-за невыразимой глупости людей, вредивших себе куда больше, чем ему, хотя никто не мог сказать, где находился предел их самобичевания. И эти люди считали себя способными указывать хозяевам, как распоряжаться их капиталом!

Нынешним утром Хампер сказал ему, что, если забастовка разорит его, он займется чем-нибудь другим. Единственным утешением достойного фабриканта была мысль, что люди, обанкротившие его, окажутся еще в худшем положении, чем он сам. У него имелись голова и руки, а у них – только руки. Обвалив рынок, рабочие не смогут найти новых хозяев. Впрочем, это пророчество не вдохновляло мистера Торнтона. Перспектива мести не приносила ему удовольствия. Он ценил заслуженное им положение и остро чувствовал опасность, порождаемую глупыми и невежественными людьми. Поэтому он не собирался экономить на средствах, которые мог противопоставить их разрушительному поведению. Скрипя зубами от злости, он шагал взад и вперед по комнате. Наконец часы пробили два раза. Свечи тускло догорали в своих гнездах. Зажигая новую свечу, он прошептал себе под нос:

– Они узнают, с кем связались. Я дам им две недели, не больше. Если они не поймут своего безумия до конца этого срока, я найму «руки» из Ирландии. Похоже, стачку спровоцировал Сликсон, будь он проклят со своими хитростями. Имея на складах большие излишки товара, он уступил делегации Союза, которая пришла к нему. И тем самым укрепил надежды рабочих в эффективности их требований. Вот откуда все началось.