Текст книги "Сердце мое"

Однако, разумеется, Кейн не стал высказывать все эти мысли вслух. Он не хотел больше спорить с Шелли – по крайней мере не сейчас.

«Надо только дать ей время, – подумал он. – Она ведь умная, Шелли. Постепенно она и сама все поймет».

Гладкие камни на дне оврага были обточены водой. Увидев их, Кейн понял, что, несмотря на засушливую погоду, на самом дне оврага обычно все же бывает вода – иначе поверхность камней не была бы такой гладкой.

Однако сейчас воды там не было. Правда, на дне оврага оказалось значительно более прохладно, чем на холмистых склонах, обожженных солнцем. Сюда сквозь густые заросли почти не проникал солнечный свет. Эти огромные кусты, гораздо больше похожие на деревья, чуть ли не втрое превышали рост Кейна. Поэтому на дно оврага, в это прохладное царство теней, едва пробивались солнечные лучи. Воздух же и здесь был напоен ароматами смолы и диких трав.

Шелли негромко заговорила. Ее нежный голос теперь почти смешивался, сливался с опускающимися на землю сумерками.

– Когда я прихожу сюда зимой, то, если сижу тихо, часто вижу, как приходят на водопой звери. – И она вытянула вперед руку.

Проследив глазами за ее ладошкой, Кейн увидел лишь небольшой, величиной с походный рюкзак, участок земли, покрытый влажным мхом. Может, зимой эта крохотная ямка и наполнялась водой, однако сейчас она была гораздо больше похожа на сырой ванный коврик.

– И так не только зимой, но и весь круглый год, – продолжала Шелли. – Хотя в прошлом году засуха была ужасная. Но этот год бьет все рекорды. Я не помню, чтобы когда-нибудь здесь было так сухо. Этот источник больше не бьет.

– И как же звери?

– А они приходят ко мне в сад, чтобы напиться прямо из бассейна. Даже гремучие змеи иногда приползают…

– И ты это им позволяешь?

– Конечно. Они ведь живут здесь значительно дольше, чем я. Это, по сути, их земля.

И Шелли быстрыми шагами пересекла овраг и начала подниматься по его противоположному склону. Кейн последовал за ней. Уже поднявшись приблизительно на несколько сотен футов, туда, где сквозь густые заросли виднелся небольшой просвет, они вышли на поляну; Шелли остановилась и, обернувшись, выжидающе посмотрела на Кейна.

Тот молча снял рюкзак и, достав оттуда походное одеяло, расстелил его на земле. Шелли наблюдала за ним, успокаивая дыхание, чуть учащенное из-за этого последнего подъема. И тут она поняла, что Кейн совсем не запыхался – он дышал все так же ровно и глубоко.

– Ты, вижу я, довольно часто и много ходишь по горам, да? – обратилась она к нему.

Кейн услышал какую-то грусть, задумчивость в ее голосе и чуть было не спросил Шелли о причине этого. Однако вовремя остановился.

– Да, приходится, – ответил он. – Фотографии со спутников, данные аэрокосмической фотосъемки, – все это, конечно, замечательно, но геологических походов все же не заменит ничто.

– В особенности походов по горам? – уточнила Шелли.

– Вот именно. Матушка-природа прячет свои богатства только в крайне труднодоступных местах.

– Но ты не очень-то и жалуешься… Ты их, наверное любишь, эти самые труднодоступные и дикие места?

Кейн поднял голову. Он ожидал увидеть неодобрение в глазах Шелли, хотя и не услышал недовольных ноток в ее вопросе. Но, к своему удивлению, глаза ее светились добротой и пониманием – она принимала его таким, какой он есть.

Бродяга, путешественник…

«Мы не можем изменить самих себя. Но ведь мы можем проводить друг с другом хоть какое-то время? До тех пор, пока это нам не надоест…»

– Да, я люблю дикие и труднодоступные места, – спокойно признался он. – Точно так же, как и ты сама любишь в себе ту степень дикости, которую считаешь – допустимой.

Шелли нахмурилась. Глаза Кейна были сейчас почти сумеречного цвета – такими же, как и оттенки наступающего вечера. В них она прочитала такую уверенность в собственной правоте, которую никогда не осмелилась бы опровергнуть.

– Посмотри вокруг, – сказал Кейн, обводя рукой заросли. – В каком-то отношении это место ничуть не менее дикое, чем многие труднодоступные уголки, в которых я успел побывать.

– Но это же смешно. – Шелли пожала плечами. – Тоже мне дикость. Лос-Анджелес совсем рядом…

– Неужели? – отпарировал Кейн. – И сколько же, по-твоему, человек из Лос-Анджелеса успело здесь побывать? Здесь, на этом самом месте? Тысяча? Сотня? Десяток? – Он рассмеялся и добавил: – Двое, Шелли, всего двое: ты и я.

– Может, и так, но это ведь не значит, что само место – дикое. – Шелли упрямо стояла на своем.

С этими словами она начала доставать из рюкзака еду. По ее нахмуренному, сосредоточенному виду Кейн понял, что пока лучше спор не продолжать. Но все же не удержался, чтобы не задать последний вопрос:

– Ты думаешь, это важно, как мы называем те или иные вещи и явления? Разве от этого они перестают быть самими собой? В чем разница?

Шелли не знала, что ему на это ответить.

– Я не знаю, – сухо сказала она. – Знаю только, что разница есть. Я, конечно, люблю приходить сюда, но безумно люблю и свой дом. Впрочем, к чему все эти споры? Ты, бродяга, никогда меня не поймешь…

Кейн поколебался, стоит ли продолжать дискуссию, но молчать ему было тяжело: он явно видел, как она не права.

– Дом – это ведь не место, – тихим голосом произнес он. – Дом – это чувство. Как любовь… Прошу тебя только об одном: не прячься от меня за искусно украшенными стенами жилища, которое ты называешь своим домом. Разреши себе любить меня! Только это позволит нам иметь дом, о котором мечтаем мы оба. О котором мечтаем и который нам так нужен!

Шелли резко вскинула голову:

– Да, но дом – это не…

Кейн остановил ее, нежно поцеловав в губы. Потом, подняв голову, приложил указательный палец к ее губам.

– Тс-с, не будем больше об этом. Пока, – прошептал он ей. – Послушай меня, любовь моя. Прошу тебя. Если ты захочешь, я больше никогда не буду об этом говорить, но сейчас послушай.

Затаив дыхание, пристально глядя на Шелли, Кейн ждал ее решения. И, когда он уже подумал, что вот сейчас потерял ее навсегда, она еле заметно кивнула. Он провел пальцем по ее тонким губам, желая поцеловать ее, но боясь нарушить возникшее сейчас между ними доверие, еще такое тонкое, едва уловимое… Боясь спугнуть его.

– Я хочу все время быть с тобой, – тихо сказал он ей. – Смеяться, спорить, танцевать, заниматься любовью – до конца дней своих. Я хочу жениться на тебе, чтобы мы никогда не расставались.

Слезы заблестели в карих глазах Шелли.

– Неужели ты не понимаешь, девочка, что мы принадлежим друг другу, что мы созданы друг для друга и не имеет никакого значения, как долго мы знакомы, – продолжал он. – Я ведь всегда, всю свою жизнь знал тебя. Просто мне потребовались годы, чтобы найти тебя в этом мире. Долгие годы. Слишком много времени уже потеряно, девочка. Давай же больше не будем его терять: человеческая жизнь ведь не так уж и длинна… Просто будь со мной такой, какая ты есть, ведь никакая другая мне и не нужна. Выходи за меня замуж, люби меня, Шелли…

Шелли больше не в силах была сдерживать слезы, они горячими струями побежали по ее щекам, просачиваясь между ласкавшими ее пальцами Кейна.

– Не думай, я не заставляю тебя дать мне ответ прямо сейчас, – продолжал он, успокаивая ее. – Я даже прошу тебя ничего мне сейчас не отвечать. Знаю, о чем ты думаешь. Ты ведь боишься, что бродяга-путешественник разрушит твою жизнь, твой дом… Разрушит все твои тайные мечты, в которых ты, должно быть, и сама себе боишься сознаться. Уничтожит тебя саму…

Шелли затаила дыхание и смертельно побледнела, услышав, как спокойно высказывает он вслух все ее тайные мысли.

– Значит, это действительно так, – понял Кейн, глядя на ее в одно мгновение побледневшее лицо. – Неужели ты и впрямь так думаешь, ласка? Что ж, теперь мне понятно, почему ты так боишься признаться себе в собственной дикости. Но не бойся, девочка моя! Я не разрушу твоего дома. Наоборот, вдвоем, любя друг друга, мы только и сможем создать настоящий дом.

И он поцеловал ее в щеки, мокрые от горячих слез.

– Кейн…

– Давай просто быть друг с другом, – снова прервал он ее. – Все равно пока ты не можешь никуда от меня убежать – ты ведь «золотишь» мой полуразрушенный дом… – Он улыбнулся. – А вот когда закончишь работу, тогда и поговорим снова.

– Да, но…

– Скажи «да», любовь моя, умоляю тебя, скажи мне «да»… – настойчиво прошептал он.

Шелли не знала точно, имел ли он в виду свою прежнюю просьбу не спорить с ним пока, или же слова его относились к мольбе «люби меня». Но она твердо знала, что не в силах была сказать «нет» человеку, губы которого сейчас солоны от привкуса ее горячих слез, все еще струящихся по щекам, человеку, который сжимает ее в объятиях так нежно и бережно, человеку, который понимает ее лучше, чем она сама себя.

Но и сказать ему «да» она не могла.

«Хотя почему бы и нет? – обратилась она к самой себе с каким-то мрачным, зловещим спокойствием. – Все, что ты могла бы сейчас потерять, уже было когда-то потеряно. Не так ли? Не так ли, Шелли Уайлд?»

– Шелли! – позвал ее Кейн.

И она тихонько ему кивнула.

Глава 16

Огромная полная луна поднималась над склонами холмов, заливая их тонкие контуры мягким бледно-оранжевым сиянием. Покачиваемая дуновениями легкого ночного ветерка, густая чапараль слегка шелестела прямо за спинами Шелли и Кейна – они устроили небольшой пикник. Все, что осталось от их обеда, – это крохотное куриное крылышко, которое все никак не могла догрызть Шелли, да свежий привкус лимонада на губах Кейна.

– Расскажи мне поподробнее о своей работе, – попросила вдруг Шелли. – Вот ты берешь образцы минералов, а дальше что?

– Отгадай с трех раз, – грустно улыбнулся Кейн.

– Господи, неужели снова вмешивается политика? – удивилась Шелли, уже видевшая как-то раз на его лице похожую улыбку.

– Хм-м… – неопределенно протянул он, как ей показалось, соглашаясь с ее догадкой.

Она отгрызла маленький кусочек мяса, облизнула губы и вздохнула:

– Господи, а уж сюда-то она как может вмешаться?

– Коррупция, Шелли, – пояснил он. – Через несколько недель после того как я уехал – ну, помнишь, я уже начинал тебе об этом рассказывать, – я вдруг узнал, что шурин нашего министра экономического развития, оказывается, и сам большой специалист в области геологии. И несмотря на это, они продолжали с пеной у рта утверждать, что вокруг нет никаких железных рудников! Не говоря уже о марганце и олове. Тогда это показалось мне совершенно невозможным.

– И что же, неужели наши высокопоставленные чиновники больше поверили этому шурину, чем образцам руды, которые ты принес?

– По крайней мере тот, с кем я имел дело, – сам министр. Вот так я и сидел – выложив ему на стол образцы минералов, которых вполне было бы достаточно для создания приличной отечественной металлургической индустрии. А прямо передо мной сидел идиот, который твердил как попугай, что в стране для этого нет нужного сырья.

– Ну и что же ты сделал? Кейн пожал плечами:

– Пошел прямо в военный трибунал, который управлял страной в период между выборами. А там свалил все найденные образцы прямо на стол одному полковнику, показавшемуся мне довольно симпатичным, сказал ему, что наш министр экономического развития – дерьмо и идиот, и пошел себе прочь.

Шелли громко рассмеялась, покачивая головой:

– Готова поспорить, что они вышвырнули тебя. из города.

– Ну, я просто не дал им такой возможности. Я поехал в аэропорт и купил себе билет на ближайший самолет, отлетавший на север.

– И что же конец истории?

– Не совсем. Через три дня после этого тот полковник из военного трибунала позвонил мне в Лос-Анджелес. Как оказалось, они выяснили, что тот самый шурин министра экономического развития, который, кстати, совершенно случайно оказался и министром торговли, получал огромные проценты, наживаясь на импорте стали в страну.

– А-а, – понимающе кивнула Шелли, – и поэтому-то он так не был заинтересован в развитии местной индустрии – я имею в виду, в производстве стали?

– Да, – ответил Кейн. – Это бы значительно сократило его доходы. Ну, поэтому-то министр торговли так и проваливал все мои отчеты и рекомендации.

– А почему бы тебе не сказать им тогда – прежде всего этим двоим, министру и его шурину, – что страна имеет огромный торговый дефицит и могла бы во многом выиграть, сократив импортные поставки?

– Какая же ты наивная, Шелли… – вздохнул Кейн. – Интересы страны отступали на второй план перед жадностью министра торговли.

– Да, но ведь это, к счастью, встречается не так уж и часто, – возразила Шелли. – Есть ведь все же на земле правительства, которые действительно заботятся о своих народах.

– Только в том случае, если в игру не вступают кровные родственники правящих кругов, – жестко произнес Кейн. – А в большинстве случаев так оно всегда и бывает. Пойми, Шелли, когда сталкиваются интересы правящих кругов и бедных людей, происходит чудовищная, просто дикая борьба за деньги. Ну а теперь отгадай с трех раз: кто в этой борьбе побеждает? Бедняки, у которых нет за душой ни гроша, или же правители-миллиардеры, у которых и так денег куры не клюют?

Даже темнота ночи, окутавшей землю, не смогла скрыть от Шелли безнадежную тоску и отвращение, мелькнувшие в глазах Кейна.

– Нет, но есть же все-таки справедливость на свете! – не уступала Шелли.

– К сожалению, справедливость – вещь сегодня очень редкая, – с горечью заметил Кейн. – Не счесть, сколько раз я находил огромные залежи полезных ресурсов, даже трети из которых было бы достаточно для того, чтобы превратить так называемые развивающиеся страны в высокоразвитые. Однако горстка людей в правительстве, которые пекутся исключительно о собственных интересах, замалчивала все мои открытия, что называется, «прятала их в долгий ящик»…

– В общем-то это я плохо понимаю, – вздохнула Шелли. – Как они должны были бы рассуждать? «Если страна становится богаче, значит, и люди в ней богатеют. И ими становится куда легче управлять…» Почему же твои отрытия замалчивались?

– Что ты, все как раз очень понятно, Шелли. Как только над страной проносится вихрь перемен, уже никто не в силах предсказать, кто завтра останется у власти, а кого просто съедят. И наши правители знают об этом гораздо лучше, чем мы. Поэтому они так боятся многих перемен…

– Невеселая получается картина…

– Да, веселого и впрямь мало в нашем мире, – ответил он с язвительной улыбкой. – Около девяноста процентов населения планеты живут на уровне где-то между каменным веком и темным средневековьем. А дети…

Кейн вздрогнул и резко махнул рукой, точно какие-то воспоминания оказались для него самого слишком отвратительными.

– Я знаю, – сказала Шелли, беря его за руку. – Я ведь и сама в детстве насмотрелась на все это… А сколько я проплакала при виде детей, умирающих от лихорадки или покрытых гноящимися ранами… И они еще находили в себе силы улыбаться! Простой аспирин казался им волшебным снадобьем, а уж пенициллин – и вовсе прикосновением длани Господней.

Ее тонкие пальцы переплелись с длинными пальцами Кейна. Сейчас он смотрел на нее так, как умирающий от жажды в жаркой пустыне путник взирает на показавшееся вдруг озерцо воды – последнюю свою надежду. Через какое-то время он снова заговорил.

Шелли внимательно слушала, желая узнать о нем как можно больше. Судя по тому, как часто он вдруг умолкал, она поняла, что редко ему приходится говорить с кем-то по душам.

– А иногда случалось и так, – он вздохнул, – что я находил богатое месторождение в изумительном, прекрасном уголке планеты…

Он немного помолчал и снова продолжил, медленно растягивая слова:

– Но после того как проходили первые порывы радости – а я бывал просто счастлив от своих открытий, – я принимал твердое решение никому об этом не рассказывать.

– Почему? – спросила Шелли. – Из опасения что продажные чиновники в правительстве используют руду в собственных грязных интересах?

– Частично – да. А с другой стороны, я представлял себе, во что может превратиться это милое, прекрасное, не тронутое цивилизацией место после того, как здесь начнутся строительные и транспортные работы. И мне становилось страшно…

– Но как же люди, бедняки, жившие в странах с этими прекрасными и милыми местами? – удивилась o Шелли. – Неужели их тебе не было жалко?

– Еще бы! – Он покачал головой. – В этом-то все и дело! Но ведь даже если бы я составил аккуратный и подробный доклад обо всех открытых мною богатствах, где гарантии, что польза от этого будет умирающим от голода детям, а не той же кучке продажных чиновников? И в то же время я понимал, что, сообщи я правительству этой страны о минералах, у детей появится хоть какой-нибудь шанс. Иначе же не будет и вовсе никакого. На всю их жизнь, и без того тяжелую и почти невыносимую.

– Ужасно! – поежилась Шелли. – Могу себе вообразить твое состояние: выбирать между красотой природы и жизнью детей!

Кейн крепко сжал ее руку.

– На самом-то деле, – с грустью произнес он, – никакого выбора вовсе и нет. Конечно, я уступаю, думая в первую очередь о несчастных детях. Но иногда бывает и так, что месторождения обнаруживаются в достаточно хорошо развитых странах или в тех государствах, где этого сырья и без того вполне хватает.

– И что же ты тогда делаешь?

– Да ничего особенного, – ответил он. – Просто никому ничего не говорю, возвращаю им часть аванса и убираюсь себе восвояси.

– И часто тебе приходится так поступать?

– К сожалению, значительно чаще, чем хотелось бы. Когда-нибудь я покажу тебе удивительные места, не ведомые никому, кроме меня, те, о которых я никому не рассказывал. Сейчас они сохранились в первозданной дикости и красоте, как было в тот самый день, когда их создал Господь Бог.

Шелли посмотрела на Кейна. Даже в сгустившейся темноте ночи она увидела, что он улыбается, глядя прямо перед собой.

– Расскажи мне о своем самом любимом месте, – попросила она.

– Оно в Андах, спрятано от жадных человеческих глаз и рук, удалено на тысячи миль от ближайшего населенного пункта. Это высоко в горах, достаточно высоко, чтобы ни о каких джунглях уже и речи не было, но не настолько, чтобы там круглый год лежали снега. Горы там покрыты темной зеленью, они крутые и дикие. А небо – почти всегда безоблачно-голубое.

Когда ты там, кажется, что на свете вообще не существует темных туч…

– Да, я знаю такое небо – удивительной голубизны, – откликнулась Шелли. – Хотя уже давно – годы и годы – не была в тех местах, где увидела его впервые. Воздух там абсолютно прозрачен и чист – такое впечатление, что этот райский уголок словно спрятан Господом от ненастья и непогоды в прозрачный, удивительной чистоты и хрупкости кристалл. Один громкий звук, неловкое движение – и тотчас раздастся оглушительный грохот и кристалл этот разобьется на крохотные осколки.

Кейн провел пальцем по усам.

– Да, ты права, это именно то, что я имею в виду.

– А как ты нашел это удивительное место в Андах? – поинтересовалась Шелли.

– Я был как-то в тех краях и шел вверх по течению реки. Мне непременно хотелось добраться до ее истока. Вода в реке была удивительно чистой – почти ледяной и такой прозрачной, что иногда казалось, что воды там и вовсе нет. Никаких следов пребывания человека там не было вообще. Можно было подумать, что я – первый из смертных, кому довелось заглянуть в эти места.

– А местные жители? – удивилась Шелли.

– Даже они… Склоны гор были очень крутыми, труднодоступными даже для меня. И люди, жившие в крохотной деревеньке неподалеку, сказали мне, что дороги в горы просто нет. По их словам выходило, что никто не осмеливается туда подняться: смельчаки, предпринимавшие подобные попытки, рассердил своей дерзостью горных богов, и те не позволили им вернуться назад.

Шелли придвинулась еще ближе к Кейну, внимательно всматриваясь в серебристый блеск его глаз, кажущихся еще темнее из-за густых почти черных ресниц… Она смотрела на его прекрасные тонкие губы – эту улыбку она не сможет забыть уже никогда в жизни. И она не спрашивала его, почему он улыбается. Она сама знала почему.

Действительно, в тех-немногих уголках планеты, оставшихся не тронутыми, не прирученными человекои, есть что-то совершенно особенное – какая-то загадка, тайна. Шелли часто думала о них как о диких стражах самого времени, соединяющих прошедшие дни человечества с его таинственным, никому не известным будущим. Эти нетронутые уголки словно говорили человеку, что не все в этом мире должно быть изменено, некоторые вещи нужно просто уметь принимать такими, какие они есть, – в этом-то и состоит настоящая мудрость. Эти места – вызов вечно мятущейся человеческой душе, но в то же время они дарят ей благословенный покой.

– В общем, получилось так, что я искал один металл, а напал на другой, – прервал ее раздумья Кейн.

– Золото? – догадалась Шелли.

– Именно. Я набрел на золотые прииски. Крохотные золотые слитки, которые приносила река, были такой потрясающей чистоты, что, казалось, проведи я по ним пальцем – и на поверхности останется след.

Глаза Шелли изумленно расширились. Господи, – прошептала она.

– Тогда я понял, – продолжал Кейн, – что набрел на совершенно удивительное, редкое месторождение.

– Но откуда же река приносила эти слитки?

– Ну, ответ на этот вопрос стоил бы нескольких миллиардов долларов, – сухо произнес Кейн. – Если ты, конечно, говоришь об основном месторождении, а не о крохотных блестящих песчинках-слитках, которые сносились вниз по течению.

Шелли рассмеялась и, заинтригованная, пододвинулась еще ближе. Глаза ее горели неподдельным живым интересом.

– Видишь ли, тот участок, на котором я обнаружил эти крохотные слитки, лежал значительно ниже по течению реки, чем то место, где в нее впадало несколько притоков, спускавшихся с горных склонов, – объяснил он.

– С горных склонов? – переспросила Шелли.

– Да. Причем довольно крутых и высоких. И золото, как ты понимаешь, могло намываться с любого из них – абсолютно с любого. Эти крохотные слиточки были на удивление гладкими, обкатанными водой – казалось, они проделали довольно долгий путь по реке, прежде чем встретиться со мной…

– И что же ты сделал? – Шелли явно не терпелось узнать окончание приключения.

Голос ее сейчас был чуть хриплым… Ее интриговал его рассказ и одновременно гипнотизировало прикосновение губ Кейна к ее пальцам.

– Если бы я возвратился, неся с собой пригоршни золота, найденные мною в реке, – сказал он, – на это место пришли бы тысячи людей, настроенныхвтнюдь не романтично, и истыкали бы там все, что только, можно, своими гидравлическими установками, пытаясь выкачать как можно больше золота.

Сама того не осознавая, Шелли прикусила нижнюю губу и покачала головой, представив себя в шкуре Кейна в тот момент – ему предстояло принять решение не из легких.

– С другой стороны, если бы я обнаружил точное местоположение основных залежей, – продолжал он, – я бы зажег свет надежды в жизни многих маленьких детишек, живущих в тех местах. И с радостью поставил бы свечи в той крохотной деревенской церквушке – за их будущее. Если бы я обнаружил точное местоположение. Точнее, составил бы аккуратный рапорт с его указанием.

– Но ты… не сделал этого? – осторожно спросила его Шелли.

– Нет, – просто ответил он. – Я никому не сказал ни единого слова. В конце концов, основные залежи могли находиться где угодно, на огромной территории приблизительно в пять тысяч квадратных миль.

– Все равно, что искать иголку в стоге сена, – отозвалась Шелли. – Хотя и довольно дорогую золотую иголку…

Он кивнул.

– Кроме того, уже в то время всем было отлично известно, что правительство этой страны тратит до миллиарда долларов в год на приобретение кокаина и дальнейшую торговлю им. А полученные в результате доходы опять же тратятся на вино, женщин и оружие.

– История повторяется. Снова и снова, – вздохнула Шелли.

– Снова и снова, – повторил он ее слова. – Поэтому я не был уверен в том, что огромные запасы золота, которые бы я там непременно обнаружил, пошли бы на пользу голодным местным жителям. А если бы они потеряли своих горных богов, это разрушило бы весь их жизненный уклад. Кроме того, я не простил бы себе, если бы кучка жадных богатеев в правительстве уничтожила воистину неповторимую красоту этого места только для того, чтобы положить деньги себе в карман.

Кейн поцеловал руку Шелли и тихо добавил:

– Это было самое красивое место из всех, которые я видел когда-либо. И, понимаешь, мне было просто необходимо знать, что эти горы будут живы, будут чисты и нетронуты – даже если я никогда больше не смогу вернуться туда. Просто знать…

– Пейзажи души, – прошептала Шелли, вспоминая его слова. И, тихонько целуя кончики его пальцев, добавила: – Спасибо тебе.

– За то, что я никому не сказал о золоте?

– Просто за то, что ты есть. Кейн легко подхватил Шелли, усаживая ее между своих ног так, чтобы ее спина опиралась на его грудь.

– Как я жалею, что не знал тебя раньше, – вздохнул Кейн, целуя ее висок. – Знаешь, где бы я ни был, я всегда чувствовал себя чужестранцем, вернее, чужаком в незнакомой стране. И поэтому ужасно одиноким. Сколько раз, возвращаясь из путешествий по пустыням и горам, я ехал на конференции и семинары, пытаясь рассказать обо всем так, чтобы меня поняли.

– И что же?

– А ничего. Мы словно говорили на разных языках. Те, кто хорошо знал дикие места, казались совершенно неприспособленными для жизни в цивилизованном городе. И напротив, те, кто вырос среди шумных улиц и ярких огней, не понимали, что означает непокоренная, дикая природа. Единственное, о чем я мог спокойно говорить и с теми, и с другими, не боясь при этом быть неправильно понятым, это минеральные ресурсы. Полезные ископаемые, ставшие моей профессией. И я должен был искать все новые и новые запасы и месторождения для того, чтобы для детей в будущем пенициллин из волшебного снадобья превратился в обычное, повседневное лекарство…

– Ты знаешь, ведь у моих родителей были похожие проблемы, – вздохнула Шелли. – Они тратили столько времени и сил, пытаясь рассказать людям в разных странах о том, что им довелось увидеть…

– Чувствую, что они чаще всего просто напрасно теряли время. А может быть, и деньги, – отозвался Кейн. – Революционеры и тираны, бюрократы и бандиты – все они всегда спорят в основном из-за денег. Но, с другой строны, только так и можно договориться сейчас в этом мире. Деньги, валюта, наличные – вот язык, который понимают все. А не слова о бедах и несчастьях детей.

Удивительная горечь, прозвучавшая сейчас в его голосе, напомнила Шелли о ее собственных переживаниях.

– Мне тоже жаль, что в те времена я не могла быть рядом с тобой, – призналась она.

– Да. – Кейн тихонько поцеловал ее. – Тогда у меня была бы верная спутница… – И он, чуть не сказав «жена», вовремя опомнился и произнес: – Верная спутница-друг… Настоящий друг.

– Да я ведь и сама всю жизнь хотела иметь такого друга, как ты, – призналась она. – Никто из моих приятелей-ровесников никогда не мог понять, о чем я думаю, тоскую, переживаю… Никто из них никогда не жил, как я сама, то в цивилизованном городе, то в совершенно диких, отдаленных и уединенных местах.

Кейн притянул ее ближе к себе, словно желая сказать, что и ему самому прекрасно известно то ощущение вселенского одиночества, о котором она говорила.

– Когда я пыталась описывать городским жителям пустыню весной – удивительную, цветущую пустыню, напоенную ароматами трав, – для них это были пустые слова. Никто из них не мог представить себе, что в пустыне дожди – это чудо. А когда я рассказывала местным жителям о полетах в космос, они тоже не понимали меня, будучи совершенно не в силах представить себе человека, разгуливающего по Луне. Пусть даже в костюме астронавта и с кислородными баллонами за спиной…

Чуть заметно улыбнувшись, Кейн потерся щекой о мягкие, шелковистые волосы Шелли.

– Хотя мне все время казалось, что с каждым разом меня начинают понимать все лучше и лучше, – продолжала Шелли. – Но обычно как раз в тот самый момент, когда понимание вроде бы уже совершенно достигнуто, мой отец заканчивал работу над очередным проектом, и нам снова приходилось паковать чемоданы и срываться с места… Тогда-то я и захотела иметь свой собственный дом. Больше всего на свете, – призналась Шелли.

– И каким же ты его себе представляла? Что для тебя значило «собственный дом»? Какое-нибудь особое географическое место, страна, край или просто уголок, где тебя будут понимать люди?

– Конечно, последнее, – уверенно ответила Шелли. – Место, где тебя будут понимать.

– А Лос-Анджелес, как ты сама говоришь, – твой дом?

– Да. – В ее тихом, мягком голосе иослышаласв абсолютная уверенность.

– И кто же, прости, так хорошо понимает тебя в Лос-Анджелесе?

Он почувствовал, как напряглось все ее тело, – он и сам заранее знал ответ; никто. Никто не в состоянии понять эту удивительную женщину даже в таком большом и прекрасном городе.

И все же она продолжает утверждать, что Лос-Анджелес – ее дом!

– Посмотри-ка вон туда, поверх этих домов! – неожиданно сменил Кейн тему разговора. – Видишь, какая удивительная луна! Цвета бледного золота, точно светлые блики в твоих глазах…

Шелли вздрогнула, почувствовав, как Кейн нежно покусывает мочку ее уха. Но дело, конечно, было не только в его прикосновениях – каждое его слово, каждая фраза были словно камешки, падающие в тихие, давно спокойные воды ее души. Они волновали, тревожили, несли в себе угрозу всей ее защищенности, ее самостоятельности, независимости, спокойной жизни! Они угрожали самому дорогому, что у нее было, – ее дому!

«Нет, он ведь никогда не сумеет меня понять, – устало подумала Шелли. – Да и чего я вообще могу хотеть? Он ведь никогда не испытывал на собственной шкуре всего того ада, всех тех страданий, через которые я прошла в его любимых и обожаемых диких местах… Хотя, – подумала она вдруг, – если бы он сумел меня понять, может, мы и смогли бы остаться вместе…»

По всему ее телу вдруг прошла волна дрожи – тоски по чему-то, чего она пока и сама не в состоянии была определить словами. Ей хотелось одновременно плакать и смеяться, надеяться и бояться несбыточности своих устремлений, желать побед и горевать, сожалеть о поражених…

Это было желание жить.

– Когда мне было семь лет, – заговорила Шелли, – мы какое-то время жили в палатке в пустыне Негев. И однажды ночью, когда луна была почти точь-в-точь такой же, как и сейчас… Луна цвета лихорадки…

Своими тонкими пальцами Шелли крепко сжала его руку, словно прося о поддержке, защите. Ее голос дрожал от напряжения, как и все ее хрупкое тело. Она eще никогда и никому не рассказывала об этих своих страхах и несбывшихся, разбитых надеждах.

– Мы прожили всего два дня в этой палатке… – продолжала она. – Думаю, что мы подцепили болезнь где-то в городе. Отца тогда с нами не было – он забрал с собой всех своих рабочих и пошел составлять план будущих исследований… Наш проводник в тех местах был единственным человеком, кто говорил по-английски. И он тоже ушел с отцом. Мы с мамой остались в лагере. Она заболела первой.