Текст книги "Версаль. Мечта короля"

– Раньше это вас не останавливало, – усмехнулся Шевалье.

Монкур задрал голову:

– Я понял одну простую истину: чтобы жить как благородный человек, я и вести себя должен соответствующим образом.

Им навстречу шел герцог Кассельский.

– Тяжелые дни мы переживаем, господа, – сказал он. – Маршаль и его люди рыщут повсюду и всех допрашивают.

– Утром пришли за фрейлиной Генриетты. За Софи де Клермон, – сообщил Монкур.

– Не понимаю, какие сведения они надеются выудить из этой девицы, – усмехнулся герцог Кассельский.

– Я знаю, о чем бы ее расспрашивал я, случись мне оказаться на месте Маршаля.

Герцог Кассельский замотал головой:

– Если мать ей что и говорила, это касалось правил поведения за столом и умения держать вилку в руке.

– Как бы там ни было, но ее высочество серьезно больна. О чем еще тут говорить?

– Смотря с кем. С бедняжкой Софи говорить бесполезно, – сказал герцог Кассельский. – Непроходимо наивна.

Шевалье беспокойно огляделся по сторонам:

– Нас больше не должны видеть вместе. Это вам понятно?

– А то что с нами будет? – с вызовом спросил герцог Кассельский.

– Думаю, это вы можете представить и без моих подсказок.

– В такие времена человеку хорошо знать наверняка, кто его настоящие друзья.

– Ох, не знаю, остались ли они у меня, – вздохнул Шевалье.

– Я неоднократно убеждался: самыми надежными моими союзниками были те, с кем можно вместе помолчать, – признался Монкур.

– Лучше не скажешь, – улыбнулся Шевалье и цокнул языком.

Они разошлись. Монкур продолжил путь по коридору. История с ночным горшком была враньем; ему просто надоело сидеть в четырех стенах и захотелось поразмяться. Коридор привел его к южной оконечности дворца. Впереди он заметил Рогана, одетого, как и он сам, в охотничий камзол. Лучший друг короля разговаривал с гвардейцем. Рядом вертелся дофин, одетый для верховой прогулки. Мальчишке не терпелось поскорее оказаться на улице, а пока он развлекался тем, что стрелял из воображаемого лука в потолок.

Роган стоял в профиль, и Монкуру была видна его левая рука. Мизинец Рогана ударял по ткани камзола, постоянно сбиваясь с ритма. Жест этот Монкур где-то уже видел.

Потом он вспомнил где. Тем временем Роган закончил разговор и вместе с дофином вышел на яркий солнечный свет. Дверь за ними сразу же закрылась.

– Я расспросил всех фрейлин и служанок ее высочества. Теперь твоя очередь, – сказал Фабьен Маршаль.

Разговор происходил в пыточной комнате главы королевской полиции. У Софи по щекам текли слезы, но голову она держала высоко, а взгляд был дерзким.

Глава полиции подошел ближе, наклонился к ней:

– Ты сопровождала ее высочество на переговоры в Дувр. Ты постоянно находилась при ней.

– Таковы обязанности фрейлины.

– А подробнее можно? Что входило в твои обязанности?

– Ее высочество могла потребовать шаль, носовой платок или что-то из одежды. Или сказать, что ей хочется пить. И тогда я выполняла ее требования.

– Ты подавала ей чай?

– Да. Чай из цикория. Ее высочество говорила, что этот напиток ее очень успокаивает.

– А ты знаешь, кто готовил ей чай?

Софи проглотила слюну.

– Да, знаю.

– Так скажи, – потребовал Фабьен, наклоняясь еще ниже.

– Что случилось с моей матерью? – вдруг спросила Софи.

– Я не собираюсь отвечать на твои вопросы.

– И я тоже не собираюсь отвечать на ваши.

Фабьен презрительно фыркнул:

– Советую не забывать о твоем положении. Хорошенько подумай, прежде чем говорить со мной в таком тоне.

– У меня ничего нет. Что мне терять, кроме должности вашей соглядатайки и доносчицы?

– Жизнь, например.

– У меня нет жизни. Точнее, была, пока не выяснилось, что мать мне лгала. А теперь я даже не знаю, кто я на самом деле.

– Ты – дочь гугенотки, состоявшей в заговоре против нашего короля. Твою мать и ее сообщников поддерживал и снабжал деньгами Вильгельм Оранский.

– Моя мать дорого заплатила за свое предательство. Я и понятия не имела о другой стороне ее жизни. Единственное, чего я хочу, – остаться в живых. Я думала, ваше покровительство поможет мне в этом.

– Если только не выяснится, что ты пошла по стопам своей матери, хотя и разыгрываешь тут невинную овечку.

Глаза Софи, полные слез, сердито блеснули.

– Только не ошибитесь, господин Маршаль. Моя мать, разыгрывая из себя добропорядочную придворную даму, сумела одурачить многих. И самым главным одураченным оказались вы.

Пальцы Фабьена впились в руку Софи.

– Кто готовил чай Генриетте?

Софи глубоко вздохнула:

– Я.

Погруженная в свои мысли, мадам де Монтеспан брела по коридору и даже не заметила, как прошла мимо герцога Кассельского.

– До чего же вы бледны, дорогая, – с насмешливой учтивостью произнес герцог. – Знаете, на кого вы сейчас похожи? На девочку-проказницу, которая стащила со стола пирожное и спрятала у себя под платьем.

Мадам де Монтеспан сверкнула на него глазами:

– Вы еще можете шутить? А мне не до шуток. Моя дорогая подруга опасно больна. Это поглощает все мои мысли и, естественно, не добавляет румянца щекам. Смотрю, вам не сидится у себя в комнате. Бродите по коридорам как привидение.

– Брожу поневоле, – сказал герцог Кассельский, отталкиваясь от стены. – У меня в комнате собачий холод. Вроде бы в салонах потеплее. Но там другая напасть – слухи.

– Какие слухи?

– Что Генриетту якобы отравила какая-то придворная завистница.

Мадам де Монтеспан на мгновение оторопела.

– Генриетта настолько красива, что у нее не может быть соперниц. Я о подобных слухах узнаю впервые.

– Удивительно. Но ведь кому-то выгодно занять место Генриетты. Наверное, ее соперница знала что-то такое, чего не знаем мы.

В глазах Атенаис мелькнул страх. Через мгновение его уже не было.

– Какой нелепый слух, – сказала она, откидывая волосы на плечо. – Мне думается, Генриетта – лишь косвенная жертва. Основной удар предназначался королю. Немало знати стремились погубить его величество. И сейчас короля волнует вопрос: кто из вас готовит ему очередную пакость?

Крики Генриетты становились все пронзительнее и невыносимее. Они были слышны даже в Салоне Войны, и каждый, словно кинжалом, ранил сердце Людовика. Гвардейцы у дверей оторопело переглядывались, украдкой посматривая на короля. Людовик расхаживал по кабинету, садился, пытался что-то читать, но затем снова вскакивал. Он подходил к окну, всматривался, потом отворачивался и опять начинал ходить взад-вперед. Людовик не сразу заметил вошедшего Филиппа. Брат внимательно смотрел на него.

– Она знала, чтó надо делать, и сделала это по доброй воле, – сказал Людовик.

– Потому что это был твой приказ.

– Потому что она была рождена для этого.

– Потому что она любит тебя, – подавляя слезы, возразил Филипп.

Правда заставила короля содрогнуться, но он быстро овладел собой:

– Если у нас не будет союза с англичанами, нечего и думать о войне с Голландией. Ты не разбираешься в политике. Не знаешь принципов выживания государства.

– Брат, ты меня не слышишь, – печально вздохнул Филипп.

– Государство сродни человеку, – продолжал король. – А человек либо утверждает себя над другими, либо подчиняется чужой воле. У нас только две возможности: укреплять величие Франции или оказаться навозом для удобрения полей наших врагов. Или – или, а третьего не дано.

– Твоими действиями двигала гордость, – с упреком произнес Филипп. – Я рисковал жизнью ради твоего тщеславия, ради приданого твоей жены.

– Я действовал в интересах Франции, поскольку Франция – это я. Без меня страна сгинет в распрях знати. Музыка, танцы, искусство, мода, красота, – рука Людовика указала на панораму зимних садов за окном, – все это обладает силой, меняющей страну и народ изнутри. Все это проникает в умы и сердца людей, делая их нашими союзниками. Мы не в состоянии завоевать весь мир, но мы можем заставить мир считать Францию его центром. И поверь, брат, когда-нибудь так и будет. Цена, которую мы платим сейчас, окупится сторицей.

– Цена?

– Представь, что ты выучил музыкальную пьесу; так выучил, что можешь играть на память. Если даже сгорят ноты, тебя это не смутит, и ты спокойно выступишь перед внушительной аудиторией. Люди, слушающие тебя, тоже запомнят пьесу и будут ее исполнять перед другими слушателями. И так до бесконечности. Музыка, которую мы творим сейчас, будет звучать вечно.

Филипп бросился на брата, но Людовик оттолкнул его. Филипп бросился снова. В это время вновь раздался крик Генриетты.

– Вот она – твоя музыка, брат! – крикнул он.

К братьям уже спешил Бонтан.

– Она вас зовет…

– Сейчас иду! – отозвался Филипп.

Бонтан покачал головой и посмотрел на Людовика:

– Она зовет его величество. Одного.

Слова первого камердинера лишь усилили злость Филиппа. Он даже отвернулся. Бонтан подошел к королю.

– Яд, – прошептал он.

– Мои подозрения подтвердились, – вздохнул Людовик.

У двери короля ждали Лувуа и Кольбер.

– При дворе еще остались английские дипломаты?

– Нет, ваше величество, – ответил Кольбер. – Сэр Томас Армстронг находится в Париже. А Трокмортона Карл задержал в Англии.

Людовик стиснул зубы.

– К вечеру весть о болезни Генриетты достигнет Парижа. На следующее утро об этом узнает сэр Армстронг, а еще через день будут знать в Лондоне. Едва Карл услышит, что во Франции отравили его любимую сестру, он через считаные часы объявит нам войну.

– Войну, обреченную на поражение, – сказал Лувуа.

– Ваше величество, помимо войны… если Филипп потеряет супругу, ваши противники могут воспользоваться этим и испытать крепость вашей власти.

– Каким образом?

– Присутствие Генриетты укрепляет ваше положение, сдерживает властные амбиции вашего брата и придает ясность в наших отношениях с Англией. Как ни печально, но если Генриетта не выздоровеет, это ослабит ваши позиции повсюду.

Король молча согласился с правотой слов Кольбера. Мельком взглянув на Филиппа, он поспешил к себе в спальню. Дыхание Генриетты было сбивчивым, но боль на время отступила, и она уснула.

Ком грязи, брошенный Фабьеном, ударился о противоположную стену пыточной комнаты. Мутный ручеек пополз вниз, но основная часть комка прилипла к стене. «Вода стечет, дерьмо останется, – подумал он. – Старая поговорка и очень меткая». Он повернулся к Монкуру. Придворный сидел посередине, на узком стуле. Фабьен вспомнил, как допрашивал фрейлин и служанок Генриетты. Тогда страх так и плавал в воздухе. А Монкур, похоже, совсем его не боялся.

– Мадам де Клермон призналась в существовании заговора против короля, – глухим, угрожающим голосом произнес Фабьен. – Она назвала имена всех своих сообщников.

– Я почти не был знаком с этой женщиной.

– Но знали о ее злонамеренных замыслах.

– Возможно, вам невдомек, но злонамеренные замыслы есть едва ли не у всех, кто обитает под крышей Версальского дворца. А вот превращать замыслы в действия отваживаются немногие.

– Почему вы вернулись ко двору? – все тем же тоном спросил Фабьен.

– А почему подсолнечник поворачивается к солнцу? – вопросом ответил Монкур. Он лукаво улыбнулся, словно их разговор с Фабьеном был дружеской беседой. – Я узнал об угрозе жизни ее высочеству. Как всякий верный слуга короля, не утративший доброго расположения к его величеству, я счел своим долгом сообщить ему.

– Мне в это трудно поверить, – усмехнулся Фабьен.

– Жизнь вдали от двора – это жизнь во тьме и холоде. Кстати, у вас есть шанс испробовать такую жизнь на себе. Если, не приведи Господь, ее высочество умрет, ваша неосмотрительность может сослужить вам дурную службу. И прежде всего это касается покойной мадам де Клермон.

– Монкур, вы вздумали меня пугать? Какая еще неосмотрительность?

Монкур откинулся на спинку и дерзко вскинул голову. Большие пальцы рук он заложил за ремень и принялся барабанить по серебряным ангелам.

– Вас неоднократно видели прогуливающимся по саду с покойной мадам де Клермон. А за карточными столами всегда услышишь ворох самых нелепых сплетен.

– Кому могло понадобиться причинять зло Генриетте? – спросил Фабьен, стараясь не обращать внимания на слова Монкура.

– Цель – не сама Генриетта, а его величество. Причиняя зло ей, задевают короля. И вам наверняка не дает покоя вопрос: кто, обласканный и прославленный королем, тем не менее может вынашивать замыслы против его величества?

Фабьен слегка кивнул.

– У меня есть некоторые соображения, если, конечно, вам интересно.

– Продолжайте.

– Жизненный опыт привел меня к выводу: больнее всего человека ударяют те, кого он считает своими близкими друзьями. Думаю, вы знаете золотое правило военной стратегии: когда мы вблизи врага, нужно заставить его поверить, что мы далеко. А когда мы далеко, враг должен считать, что мы совсем рядом. Эта стратегия применима не только к войне и сражениям. Иными словами, враги короля должны убедить его величество в том, что они являются его верными друзьями.

Маршаль отпустил Монкура и сразу же послал за Лувуа. Друг короля. Близкий друг.

Когда Лувуа пришел, глава полиции жестом предложил ему сесть, а сам встал, скрестив руки. Поскольку Лувуа не предложили бокал вина, военный министр чувствовал себя неуверенно, пытаясь понять, зачем его позвали. «Поведение выдает его с головой, – подумал Фабьен. – Неуверен. Возможно, даже напуган».

– Я очень давно наблюдаю за вами, господин Лувуа. Должен признаться, ваше поведение меня тревожит, если не сказать настораживает.

– Да? А вы еще не говорили с королем о моем поведении?

– Мне достаточно собственных наблюдений. Вы весьма последовательно критикуете едва ли не все замыслы и начинания его величества.

Неуверенность на лице Лувуа сменилась досадой.

– Господин Маршаль, прежде чем говорить со мной, я все-таки рекомендую вам задать ваши вопросы его величеству.

– Я – глаза и уши его величества, – заявил Фабьен. – Я говорю со всеми, с кем считаю нужным.

– Это я помню. Но беседа с королем сэкономила бы вам время.

– Вы обсуждали с ее высочеством Генриеттой ее поездку в Дувр?

– Нет.

– Но вы сомневались в успехе этой миссии.

– Сомневался, и свои сомнения открыто высказывал его величеству.

– А вы вообще согласны хотя бы с одним замыслом его величества?

– Я согласен с большинством замыслов короля.

Маршаль чувствовал, как в нем закипает бешенство.

– Тогда почему вы постоянно позволяли себе во всеуслышание критиковать короля?

– Потому что я попросил его об этом.

Фабьен чуть не подпрыгнул. У двери кабинета стояли король и Бонтан. Лувуа стал подниматься со стула, но Людовик положил ему руку на плечо, позволяя сидеть.

– Ваше величество… – пробормотал обескураженный Фабьен.

– Дорогой Маршаль, вы усердны и исполнительны, – сказал король. – Но в данном случае вы весьма ошиблись.

– Да, Фабьен, вы ошиблись, – подтвердил Лувуа. – Король поручил мне играть роль критика и заговорщика. Роль, которая мне совсем не по нутру.

– Но вы играете ее с блеском, – улыбнулся король.

– Теперь понимаю, – смущенно произнес Фабьен. – Вы служите… липкой бумагой для ловли мух.

– Время от времени каждый из нас бывает чем-то недоволен, – сказал Лувуа. – Но я умею отличать просто недовольных от тех, кто что-то замышляет против его величества.

– Лувуа отнюдь не отбивает у вас хлеб, Маршаль, – продолжал король. – Вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями. Но я предпочитаю черпать воду из двух источников. И что не менее важно, будучи честным критиком, Лувуа нередко говорит правду.

Военный министр кивнул:

– Должен признаться: поначалу я не верил в Версаль. Но я всегда верил в моего короля.

– Я это ценю. Вы с Маршалем– как два ангела у меня за плечами, – признался Людовик.

Фабьен улыбнулся, но одно слово прочно застряло у него в мозгу. «Ангелы. У меня ведь что-то было связано с ангелами. Вот только вспомнить не могу».

– Господин Лувуа, примите мои извинения. Я восхищен вашими действиями.

– Равно как и я восхищаюсь вашими, – ответил Лувуа, пожимая ему руку. – А теперь давайте поскорее найдем это ядовитое отродье и спустим с него шкуру.

– Или с нее, – добавил Фабьен.

Король, Лувуа и Маршаль вышли из кабинета. За ними вышли Бонтан и гвардейцы. Фабьен поднимался по винтовой лестнице, продолжая мысленно повторять: «Ангел. Ангел. Ангел».

И вдруг он вспомнил, а когда вспомнил, его глаза широко распахнулись.

– Ваше величество!

Король обернулся.

– Ваше величество, однажды вы высказали просьбу.

– Его величество не позволял вам говорить, – нахмурился Бонтан.

Но Фабьену было все равно.

– Вы говорили, что хотели бы посмотреть в лицо тем, кто убил семью Партене. Полагаю, одного я могу показать вам прямо сейчас.

В салоне не сразу заметили появление короля. Болезнь Генриетты не заставила придворных отказаться от привычных развлечений.

– Выйдите отсюда все! – громким голосом потребовал король.

Карточная игра замерла. Смолкли разговоры и сплетни. Собравшиеся смотрели на короля и нескольких гвардейцев.

– Когда все выйдут, никого в салон не пускать! – приказал гвардейцам король.

Недоумевающие придворные побросали карты, отставили недопитые бокалы и потянулись к выходу, обмениваясь беспокойными взглядами. Монкур, намеренно отстав от герцога Кассельского, шел в общем потоке. Он был уверен в себе, о чем свидетельствовала его улыбка.

– Не торопитесь, Монкур, – вдруг сказал ему король.

Монкур послушно остановился. Салон уже опустел. Взгляд Людовика был холоден, но даже сейчас перемена в поведении короля не насторожила бывшего опального придворного. Эту угрюмость Монкур объяснил себе болезнью Генриетты.

– Ваше величество, сегодня я весь день молился о выздоровлении ее высочества, – сказал Монкур, кланяясь королю.

– Думаете, Бог вас услышал?

– Этого, ваше величество, я не знаю, но склонен думать…

Людовик приблизился к Монкуру. Его голос был угрожающе спокоен.

– А как насчет ангелов?

– Ангелов?

– Вы их сейчас видите?

Монкур покосился на Фабьена, словно тот мог ему что-то объяснить.

– Я… нет.

– Я слышал, многие перед смертью видят ангелов, – сказал Людовик, кивком указывая на ремень Монкура.

Монкур открыл рот, не издав ни звука.

– Караульные, выйдите! – потребовал король.

Гвардейцы бесшумно вышли, закрыв дверь снаружи. В зале остались король, Монкур и Маршаль. Людовик подошел к своей жертве еще ближе. Голова короля была запрокинута, как у гадюки, готовой к броску.

– Шарлотта де Партене видела ангелов. Потом были и другие, кто, наверное, тоже их видел. Люди, убитые на моей дороге. Люди, принадлежавшие к моему двору. Враги пытались покушаться на мою жизнь. А теперь вот ее высочество, моя любимая Генриетта, лежит при смерти.

– Ваше величество, я не понимаю смысла ваших слов.

– Вы еще и отъявленный лжец, – усмехнулся Людовик.

– Нет, ваше величество. Это какое-то недоразумение. Я – настоящий друг моего короля.

– А не вы ли совсем недавно говорили: «Враги короля должны убедить его величество в том, что они являются его верными друзьями»? – напомнил Монкуру Маршаль.

Людовик направился к очагу. Монкур повернулся к главе королевской полиции.

– Господин Маршаль… вы просто глупец, – сказал он, показывая на Фабьена пальцем. – Вы вздумали меня обвинять? Да вы…

– Я знаю, кем является Маршаль. А вот вы – убийца! – крикнул король.

Схватив кочергу, Людовик ударил Монкура по голове. Монкур со стоном рухнул на пол. Кровь из разбитого лба залила ему лицо.

– Нападайте на меня! – крикнул ему король.

Монкур закашлялся. Его голос стал хриплым.

– Ваше величество, ваш удар направлен не на того.

– Нет, на того! Я имел глупость пустить волка в хлев!

Монкур, кряхтя, поднялся на колени:

– Я спас ее высочество от верной смерти!

У Людовика бешено стучало сердце. Все внутри него пылало от ярости.

– Генриетта стала пешкой в твоей игре. Тебе нужно было вернуться ко двору! – закричал он, позабыв про этикет.

Монкур встал, тяжело дыша. Он кашлял, выплевывая кровь. Его рука скользнула в карман.

– Я не собирался причинять ей вред.

– Вранье!

Людовик снова взмахнул кочергой. Теперь удар пришелся по руке Монкура. Кинжал отлетел в угол. Монкур прижал покалеченную руку к груди, прорычал что-то невразумительное и здоровой рукой схватился за стул. Стул полетел в короля. Людовика сбило с ног. Падая, он ударился головой и прокусил себе губу. Монкур метнулся к двери. Фабьен подхватил с пола кинжал Монкура и бросился наперерез, лягнув изворотливого придворного и глубоко вонзив кинжал ему в плечо. Монкур ухитрился вывернуть Фабьену запястье и завладеть кинжалом. Теперь лезвие было направлено на Фабьена.

Взревев, Фабьен выхватил свой кинжал. Поединок продолжался. Фабьен и Монкур ходили кругами. Отсветы пламени плясали на лезвиях их кинжалов, глаза обоих сверкали ненавистью. Монкур сделал выпад, но Фабьен сумел его отразить. Монкур со звериным рычанием отскочил вбок, потом предпринял новый выпад.

Людовик уцепился за ножку стола. Слюна, которую он выплевывал, была вперемешку с кровью. Голова кружилась и болела, но мысли короля были ясными, а остротой превосходили любой кинжал. Собрав все имеющиеся у него силы, король поднялся. Пока не на ноги, только на колени.

Отчаянный поединок Монкура с Маршалем продолжался. Выпады следовали за выпадами, каждое обманное движение вызывало ответное. Оба хорошо умели сражаться, в обоих бурлила злость и жажда крови. Монкур всеми силами стремился переместиться поближе к королю. Противники опрокидывали и крушили столы, сбрасывали подносы, давили ногами осколки разбитых бокалов.

– Стража! – крикнул Фабьен.

– Нет! – возразил с пола Людовик. – Сюда не войдет никто!

Главу полиции волновало состояние короля. Он всего на мгновение повернул голову к Людовику. Этого Монкуру было достаточно, чтобы ударить главу королевской полиции в живот. Маршаль пошатнулся, но успел схватиться за спинку стула и устоять на ногах. Рубашка сделалась мокрой от крови. Фабьен стоял, раскачиваясь в разные стороны.

– Прекрасный замысел, Монкур, – сказал Людовик.

Повернувшись, Монкур увидел, что король снова на ногах. Пальцы Людовика, сжимавшие кочергу, побелели от напряжения. Лицо короля превратилось в маску убийственной решимости.

– Ты мыслил убить всех, кто может тебя выдать, а потом и меня. Вину ты собирался свалить на Маршаля. На твоем месте я бы выбрал такую стратегию. Но твой первый удар должен был оказаться верным. А с верностью у тебя, Монкур, всегда было плохо. Ты подменял верность угодливостью. Но сегодня тебе повезло. Сегодня тебе представилась возможность убить короля.

Монкур скривил губы.

– Какого короля? – усмехнулся он. – Вы для меня ничем не отличаетесь от всех прочих королей. Если и есть отличия, они чисто внешние. А по сути я не вижу никаких отличий. Такое же стремление к славе любой ценой. Вы говорите о свете и мечтах, достойных богов. Но ваша душа погрязла во тьме.

Змея приготовилась к смертельному броску.

– Ты забыл, Монкур, что темнее всего бывает перед рассветом.

С этими словами Людовик метнул кочергу. Она ударила Монкура по ребрам. Монкур зашатался. Король бросился к нему и прижал к опрокинутому столу. Монкур вывернулся, отпихнул стол и атаковал Людовика, едва не полоснув королю по горлу и сразу увернувшись от возможного контрудара.

Поединок возобновился, но теперь противником Монкура был сам король. Это не мешало обоим сражаться с остервенением диких зверей в лесу. Обоих подстегивал гнев, оба умели уклоняться от смертельных ударов. И у Людовика, и у Монкура хватало сил продолжать сражение. Бились король и его враг. Тот, кого предали, и предавший. В одно из мгновений, когда Монкур пригнулся, остерегаясь бокового удара, король взмахнул кочергой и что есть силы ударил противника по голове, раскроив череп. Кровь хлынула из раны Монкура, а также из носа и ушей. Монкур скрючился от боли.

– Кланяйся своему королю, – прорычал Людовик.

Монкур рухнул на пол, взметнув ноги. Его стон больше напоминал волчий вой.

– Ваше величество, – простонал Маршаль.

Людовик встал над поверженным врагом. Рука сжимала окровавленную кочергу.

– Дайте ему истечь кровью.

Людовик отшвырнул кочергу и повернулся к двери.

– Я боюсь, что… – успел произнести Фабьен.

Его глаза закатились. Он шумно упал на пол.

Людовик взвалил Фабьена на плечо и выбежал из Салона.

– Стража! Нечего стоять столбом! – закричал он на гвардейцев.

Близ лесной тропы рос дуб, к которому были привязаны лошади Рогана и дофина. Животные кормились сухими листьями, а Роган и сын Людовика деревянным оружием играли в войну. Двое гвардейцев молча наблюдали за их игрой.

– Вашему высочеству нужно учиться искусству сражения, – улыбаясь, сказал мальчишке Роган. – Однажды и вы станете королем.

Дофин захихикал и взмахнул деревянным мечом, направив его на Рогана:

– Я уже король! Изволь мне повиноваться!

– Вначале вы должны меня победить, – поддразнивал дофина Роган. – Но ваше высочество – сильный мальчик!

Лесное эхо возвращало их смех. Гвардейцы тоже улыбались.

Когда у тебя одна рука, толкать даже маленькую тележку и то трудно. А тележка Жака была большая. Он миновал конюшни, хлевы, свинарник. Дальше стало чуть легче: дорожка пошла вниз по склону холма. Жак держал путь к длинной канаве, заполненной водой, снегом и грязью. Остановившись, садовник приналег на рукоятку, приподнял тележку и вывалил тело Монкура в канаву. На самом деле это была не канава, а общая могила, куда сбрасывали трупы нищих, бродяг, жертв потасовок в питейных заведениях и публичных домах. Ближе к весне канаву засыплют, а поблизости выроют новую. Пока что человеческие трупы разлагались, обретая зловещий облик. Остекленевшие глаза и пустые глазницы смотрели друг на друга, застыв в вечном изумлении.

Дверь в Салон Войны открылась. Вошел Людовик. На его лице запеклась кровь, но держался он, как и надлежит победителю.

– Как ты изменился, – оторопело пробормотал Филипп, глядя на брата.

Людовик налил себе бокал вина, сделал несколько больших глотков.

– Я приказал Маршалю допросить тебя.

– Значит, и я у тебя под подозрением.

Людовик отставил бокал.

– Это должно полностью развеять облако сомнений. Таково мое решение.

– Так зови сюда Маршаля. Развей меня вместе с твоим облаком.

– Он сейчас не может прийти, поэтому пока я сам тебя расспрошу. Ты намеренно стремился причинить ей вред?

– Да, стремился. И не упускал ни одного подвернувшегося шанса.

– С какой целью?

– Причиняя вред ей, я причинял вред тебе. А она причиняла вред мне. От твоего имени.

– Ты хотел, чтобы она мучилась? Чтобы ей было больно?

– Ни в коем случае. Я хотел, чтобы больно было тебе. Я всегда этого хотел.

– Ты мстил мне за то, что я послал ее в Англию?

– Я мстил за то, что ты не послал туда меня! – Филипп встряхнул спутанными волосами и шумно вздохнул. – Ты помнишь нашу детскую крепость?

– Которую?

– Самую первую. Вряд ли ты ее помнишь, а я помню. Боже, как давно это было. Нас привезли в то место. Нас с тобой и Генриетту. Этого, наверное, ты тоже не помнишь. Гувернантка повела нас гулять, но мы убежали от нее, вырвавшись на свободу. Мы со смехом неслись среди деревьев и оказались на берегу мельничного ручья. Там мы наткнулись на старую каменную хижину, густо поросшую мхом. Тебе захотелось сделать ее своим замком. Я предложил превратить ее в крепость. Удивительно, но ты согласился. Мы замечательно играли. Целое утро мы защищали крепость от испанцев… Теперь вспоминаешь?

Людовик молчал.

– Генриетта нашла в прибрежной глине маленький желтый топаз. Внешне он был похож на слезинку. Мы решили наградить тебя этим камнем в знак твоих заслуг перед Францией. Я тогда был очень горд тобою. Генриетта тоже. Мне тогда казалось, что мы сможем победить любого врага, кто бы ни напал на нас. Я даже помню слова, которые говорил тебе: «Брат, запомни этот момент и никогда не забывай». – Филипп горестно покачал головой. – Но ты давно все забыл.

Людовик выдержал взгляд брата, затем сунул руку в потайной кармашек камзола и достал желтый топаз, имевший форму слезинки. Он молча положил камень перед Филиппом и вышел.

Филипп смотрел на каменную слезинку, и настоящие слезы обжигали ему глаза.

Арсенал дофина состоял не только из деревянного меча. У него был и деревянный мушкет, искусно сделанный и похожий на настоящий. Дофин спрятался от Рогана, готовый при первой же возможности захватить того в плен. Мальчишка затаился в укрытии и вел наблюдение. Поредевшая листва почти целиком скрывала его от неприятельских глаз.

За спиною дофина хрустнули листья. Он мгновенно повернулся, сжимая в руке деревянный мушкет.

– Я тебя ви…

Незнакомец в черном плаще с глубоким капюшоном заткнул мальчишке рот. Шершавая кожа перчатки оцарапала дофину губы. Дофин брыкался, лягался, извивался ужом, пытаясь вырваться. Все было напрасно. Незнакомец легко поднял его в воздух. Краем глаза дофин увидел странное и страшное действо: второй незнакомец в таком же плаще с капюшоном приставил мушкет к лицу гвардейца и нажал курок. Выстрел раскроил несчастному голову. Тем временем Роган уже не деревянным, а настоящим кинжалом полоснул по горлу второго гвардейца.

Как ни отбивался дофин, все было напрасно. Незнакомец принес его на полянку, где мальчишку связали, заткнули кляпом рот и посадили в мешок. Затем похитители сбросили плащи, переодевшись в мундиры дворцовой гвардии. Третий снимать плащ не стал. Это был Мишель – бывший слуга герцога Кассельского и бывший служащий дорожной охраны. Он не желал привлекать к себе внимание.

– Выходим на дорогу! – приказал Мишель. – Мне что, дважды повторять?

Он взвалил извивающийся мешок на плечо и зашагал к дороге. Мнимые гвардейцы поплелись следом.

Ночь не принесла Генриетте облегчения. Перелом, на который так надеялась Клодина, не наступил. Генриетта по-прежнему лежала в постели короля. Она дышала с трудом. Лицо ее пожелтело, пронзительные крики сменились тихими, хриплыми стонами. Служанка осторожно поменяла под ее высочеством простыню. Людовик и Филипп стояли рядом с постелью. Клодина ощупывала лоб Генриетты и хмурилась.

– Сколько ей еще осталось? – спросил Филипп.

– Не знаю, – ответила Клодина. – Ее высочество пожелала видеть вас обоих… Ваше величество, ваше высочество, я делаю все, что в моих силах, но…

Людовик кивнул.

– Ее высочество просилась на воздух, к ее любимым цветам.

– Надо исполнить ее желание, – сказал король.

– Любое перемещение обернется пыткой для ее высочества, – возразила Клодина.

Король повернулся к Бонтану:

– Тогда пусть моя спальня станет цветущим садом.

Не прошло и часа, как королевская спальня действительно превратилась в роскошный сад с белыми зимними розами, цветками львиного зева и анютиных глазок. Цветы заполнили подоконники, столы и столики, полки. Пол был заставлен вазами. Ощутив аромат цветов, Генриетта шевельнулась и с трудом открыла глаза.

– А сегодня… нет ветра? – спросила она.

Людовик подал знак Бонтану. Первый камердинер открыл окно. Генриетта вздохнула. Сейчас она была настолько хрупкой, что казалась тряпичной куклой.