Текст книги "Версаль. Мечта короля"

– Какой упоительный аромат. Разве может быть что-нибудь прекраснее цветов и их волшебного запаха?

– Есть. Та, на кого я сейчас смотрю, – ответил Людовик.

Генриетта попыталась улыбнуться, но ее накрыло новой волной боли. Она опустила голову и застонала. Через некоторое время боль стихла.

– Я боюсь, – шепотом призналась Генриетта.

– Тебе нечего бояться, – сказал ей Филипп.

– Откуда ты знаешь?

– А ты помнишь время до своего рождения?

Генриетта едва заметно покачала головой.

– Тогда как ты можешь бояться?

– Я не помню небес, где жила до рождения.

Еще одна волна боли заставила Генриетту содрогнуться всем телом. Ее ноги дернулись. Лицо превратилось в маску страдания.

Людовик схватил Клодину за руку:

– Сделайте что-нибудь!

– Уже… ничего не сделаешь, – возразила Генриетта. – Холодно. Мне очень холодно.

Ее дыхание участилось. Руки покрылись синеватыми пятнами.

– Филипп, прости меня, я… я не любила тебя так, как ты заслуживал.

– Ты любила меня так, как могла, – ответил ей Филипп.

– Какие вы оба… красивые. А ведь все… могло бы быть по-другому.

– Помолчи, – взмолился Людовик. – Лучше отдохни.

– Боже мой! – вскрикнула Генриетта. – Как мне больно дышать!

Людовик взял ее за руку:

– Боль уйдет, если ты поднимешь голову.

– Не могу!

– Позволь, я приподниму тебе голову, – предложил Филипп.

– Не надо! Не хочу!

– Генриетта, прошу тебя.

– Сделай, чтобы боль ушла! – тоном капризного ребенка потребовала Генриетта. – Прогони ее.

– Подложите ей еще одну подушку! – распорядился Людовик.

– Брат, она не хочет, чтобы ее трогали, – урезонил его Филипп.

– Это необходимо, тогда боль уйдет, – сказал Людовик.

В глазах брата он прочел жестокую, холодную правду. Боль уже никуда не уйдет. Генриетта обречена на страдания. На смерть.

Она снова закричала, брызгая слюной. Ее глаза бешено заморгали. Людовик потянулся к ней. Генриетта жадно схватила его руку. Ее ногти глубоко впились в кожу.

– Не смотрите на меня! – взмолилась она. – Я хочу остаться для вас красивой. Не такой, как сейчас!

Людовик сражался с подступающими рыданиями.

– Ты прекрасна и такой останешься. Я влюбился в тебя с первого взгляда.

Филипп не пытался унять слезы, и они текли по его щекам. Он силился улыбнуться жене, но улыбки не получалось. Больше ему было нечего ей предложить.

В спальню вошел аббат Боссюэ.

– Прогоните его! – потребовала Генриетта.

– Дорогая… – начал было Филипп.

– Я не желаю слушать его молитв!

Ее крик превратился в душераздирающий стон.

– Дайте ей что-нибудь от боли! – потребовал Людовик.

Клодина налила в чашку какого-то снадобья и подошла к постели. Она осторожно приподняла Генриетте голову, уговаривая сделать несколько глотков. Генриетта послушно проглотила лекарство, но тут же исторгла его обратно. Ее дыхание стало редким, более похожим на спазмы.

– У нее смыкается горло, – прошептала Клодина.

– Так разомкните его! – крикнул Людовик.

Филипп тронул его за плечо:

– Брат, не надо.

– Что нужно сделать? – вопрошал Людовик, не слушая его. – Что-то нужно делать!

Глаза Генриетты испуганно заметались. Жидкость, скопившаяся в легких, переполняла организм.

– Приподнимем ей голову! – нашелся Филипп.

Братья подняли Генриетту и подложили вторую подушку. Булькающие звуки немного ослабли.

Боссюэ подошел к постели с другой стороны, перекрестил Генриетту и принялся читать отходную молитву. Людовик стиснул кулаки, готовый обрушить их на невидимого могущественного противника, убивавшего его любовь.

– Дайте мне… жить, – прошептала Генриетта.

– Любовь моя, – всхлипнул Людовик.

– Дорогая, отпусти все, – сказал Филипп.

Генриетта попыталась облизать пересохшие губы.

– Я хочу купаться в озере и греться на солнце. – Она повернулась к Людовику. – Я хочу почувствовать тепло солнца.

– Ты обязательно почувствуешь.

– Господи, прими меня! – выдохнула Генриетта.

Она закашлялась и вдруг умолкла.

Склонившись, Людовик и Филипп оба плакали над нею.

Генриетта снова открыла глаза, но ее взгляд был уже остекленевшим. Нездешним.

– Прислушайтесь… Слышите? Цветы поют.

Она протяжно выдохнула, содрогнулась всем телом. Ее губы слегка раскрылись… Жизнь покинула тело Генриетты.

Священник, понизив голос, продолжал читать молитву.

Филипп рукавом отер слезы с лица и посмотрел на брата. Его взгляд был полон душевной муки и откровенной ненависти. Он стремительно вышел, даже не обернувшись.

Маршаль не сразу понял, в каком из миров он очнулся. Судя по знакомым предметам, это был его кабинет, где он и лежал на диванчике. У него нестерпимо болел живот. Боль отдавала в руки. Фабьен ощупал себя, обнаружив повязки вокруг живота, на груди и руках. Он хотел приподняться, но боль заставила его снова лечь.

Фабьен чувствовал, что в кабинете есть еще кто-то. Повернув голову, он увидел Софи. Та стояла возле его письменного стола.

– Очень больно? – участливо спросила Софи.

– Что ты здесь делаешь?

– Вам помогаю.

– Тебя же отправили под арест.

– Как видите, я уже не под арестом. Где моя мать? Точнее… где ее тело?

– Сейчас это не имеет значения.

– Согласна. Но лежать, развалившись, в присутствии женщины – неучтиво.

Фабьен скрипнул зубами и кое-как встал. Он сумел добрести лишь до стула.

– Мне потребуется твоя помощь. Нужно кое-что написать.

Софи взяла со стола гусиное перо. Фабьен потянулся к перу, но она сразу отдернула руку.

– Почему вы убили мою мать?

– Я ее не убивал… Давай перо, черт тебя побери!

Софи покачала головой.

Фабьен встал и побрел к двери. Каждый мускул в его теле, каждая жилка кричали от боли. Но помимо тела, у него была воля. Он не станет тратить время на писанину, а все передаст на словах.

Фабьен рассчитывал найти короля в Салоне Войны, однако застал там лишь Бонтана.

– Вы напрасно встали, – сказал ему Бонтан, глядя на окровавленные повязки. – Позвольте мне.

– Слушайте внимательно! – крикнул Фабьен, отметая заботы первого камердинера. – При дворе есть всего два человека, которые свободно перемещаются между королевским кругом и внешним миром. Из них только один никогда и ни в чем не перечил королю.

– Брат короля… – начал Бонтан.

– Он-то как раз и перечит на каждом шагу. Но мы как-то упускали из виду другого. Рогана. Тот вроде и не таился, однако…

– Король знает его с детства, считая лучшим другом.

– Это не мешает Рогану вынашивать замыслы по уничтожению его величества. Отравление Генриетты – на совести Рогана.

– Но вы же считали виновным Монкура.

– Монкур погубил многих, но не ее высочество.

– Откуда такая уверенность?

– Король однажды меня предупредил, сказав, что его враги попытаются убить самых близких к нему людей. Мы должны отправить короля, королеву да и вас тоже в безопасное место.

Лицо Бонтана вдруг побледнело.

– Боже мой, – с нескрываемым ужасом пробормотал первый камердинер.

– Что вас насторожило?

– Дофин! Роган вызвался взять мальчика на охоту. И причину назвал такую убедительную: страдания ее высочества – не для детских глаз и ушей.

– И король позволил?

Бонтан не ответил.

– Стража! – крикнул он, широко распахивая дверь.

Сопровождаемый двумя гвардейцами, Фабьен поспешил в комнату Рогана. Все трое ворвались туда… Комната была пуста. Точнее, живых в ней не было. На кровати лежало тело горничной Мари. Кровь из располосованного горла давно успела вытечь и впитаться в простыни и перину.

Составляя правила придворного этикета, Шевалье расписал, как придворным надлежит себя вести на торжествах и приемах. О траурных церемониях в своде правил не было сказано ни слова. И потому вереница придворных просто тянулась к дверям королевской опочивальни, чтобы отдать скорбный долг скончавшейся Генриетте. Ее наспех причесали, украсив волосы розами и анютиными глазками. Женщины тихо плакали, мужчины склоняли головы. У изголовья кровати стояли Людовик и Мария Терезия. Они стоически, как и надлежит правителям, выдерживали этот поток. Среди идущих был и герцог Кассельский. Он двигался, безуспешно пытаясь унять дрожь в руках и не смея вытереть вспотевший лоб. Его взгляд пересекся со взглядом Шевалье. Глаза Шевалье были холодны, как сталь.

Войдя в спальню, Филипп протолкнулся к Шевалье и схватил своего сердечного друга за руку.

– Мы уезжаем и больше сюда не вернемся, – заявил он.

Придворные настороженно поглядывали на королевского брата. Филипп повел Шевалье к двери. Людовик подал знак троим гвардейцам, и те загородили выход.

– Я же сказал: мы уезжаем, – сквозь зубы произнес Филипп.

– Я не могу позволить тебе уехать, – возразил Людовик.

– А я и не спрашиваю твоего позволения. Я просто уезжаю.

– Ты готов противиться мне даже сейчас? В такой момент?

– Я знаю, какой это момент.

– Мы все скорбим.

– А я предпочитаю скорбеть один.

Людовик посмотрел на бесстрастное лицо Шевалье, потом снова на брата. Придворные, забыв о скончавшейся Генриетте, смотрели только на них.

– Брат, пройдет время, ты снова женишься, – тихо сказал король.

– Я просто хочу жить.

– Это твой долг.

– Я отдал все свои долги.

– Получается, ты восстаешь против меня?

– Да, и делаю это с удовольствием, – брезгливо морщась, ответил Филипп.

– И ты готов пожертвовать своим будущим, только бы обречь меня на страдания?

– Страдания? – переспросил Филипп. – Что король знает о страданиях?

Филипп повернулся к двери. Людовик махнул гвардейцам, чтобы отошли от двери.

– Что король знает о страданиях? – повторил он вопрос Филиппа. – Слишком много.

После ухода брата король недолго оставался в спальне. Ему было невыносимо смотреть на вереницу придворных. Генриетту уже не вернешь, и это главное. Он велел оседлать ему лошадь, оделся потеплее и покинул дворец. Миновав сады, Людовик выехал на дорогу, ведущую к кромке леса. Там он остановился и посмотрел на свой дворец. За эти годы его детище заметно разрослось. Работы продолжались. А сколько замыслов еще ждали своего воплощения! Людовик думал о том, что жизнь короля полна внешнего великолепия и душевной боли, превосходящей телесную. Полна тягот, которые не переложишь ни на чьи плечи, и невосполнимых потерь. С неба посыпал холодный дождь. Людовик удержал подступающие слезы. Короли не плачут.

Тишину нарушил цокот копыт. Людовик повернулся на звук. Наверное, Филипп осознал свою ошибку и решил извиниться. Нет. К нему приближались Бонтан и Фабьен.

Людовик поднял руку, останавливая их:

– Я не хочу, чтобы меня беспокоили.

Бонтан осадил лошадь. Лицо первого камердинера было взволнованным, если не сказать испуганным.

– Ваше величество, вам нужно срочно вернуться во дворец. Дофин…

– При чем тут дофин? С ним Роган. Сейчас у них должен быть урок верховой езды.

– Ваше величество, люди Фабьена нашли сапоги вашего сына в лесу близ Марли. Гвардейцы, бывшие с ним, убиты. Мы опасаемся, что…

– Дофина похитили, – добавил Фабьен.

Король пришпорил лошадь, и они втроем помчались ко дворцу.

Мадам де Монтеспан не находила себе места. Смятение, владевшее ею, погнало ее на поиски короля. Ей хотелось утешиться в его объятиях. Она не помнила, как добралась до королевской кухни. Открыв дверь, Атенаис вошла в переднюю и чуть не закричала от ужаса. Николя Ла-Ру, недавно назначенный главным королевским дегустатором, скрючился за столом. Выпученные глаза покраснели, лицо распухло. Черная жидкость, которую он успел исторгнуть изо рта, лужицей растеклась по столу и образовала дорожку на полу. Полчища мух вовсю пировали на этом зловонии.

Начиная с вечера и всю ночь шел ледяной дождь, сменяясь мокрым снегом. Лесные хищники и их жертвы торопились спрятаться в норы. Люди спешили по домам, к близким и теплу очагов. Только канава у подножия холма, куда сбрасывали мертвые тела, полнилась ледяной водой, и окоченевшие трупы всплывали, устремляя невидящие глаза к темному небу. Однако среди этого скопления мертвецов вдруг высунулась рука с шевелящимися пальцами. Вслед за рукой показалась нога. И наконец, из канавы выбрался Монкур – весь израненный, но вполне живой. Его ноздри с наслаждением вдыхали холодный декабрьский воздух.