Текст книги "Седьмой грешник"

Глава 4

1

Джин жестоко ошибалась, думая, будто рассуждает совершенно здраво. Она стала кричать, но не от ужаса, как сама себя убеждала, а просто призывая на помощь. Не могла же она убежать, это означало бы бросить... кого? «Его»... или «это»? Все живое делится на два рода – мужской и женский, а мертвые имеют только один – средний. Джин поразило – не напала ли она случайно на некое философское открытие, а может быть, эти различия только отражают не содержащие никакого смысла особенности языка. У них в английском нельзя выразить род грамматически, а вот во французском, например, род имеют все существительные. И почему у них карандаш мужского рода, а ручка – женского, сказать невозможно.

Дыхания не хватило, и Джин перестала кричать. Наступила тишина, и она услышала шаги. Они быстро приближались, похоже было, что человек почти бежит. Кто-то ее все-таки услышал! У Джин вдруг ослабли колени, и, немного успокоившись, она поняла, насколько была близка к истерике. С протяжным, каким-то ребяческим стоном, в котором слышалось и отчаяние, и облегчение, она кинулась навстречу вошедшему и упала на руки Жаклин Кирби.

– Что... что случилось? – раздался резкий встревоженный голос, и вдруг осекся, Жаклин увидела... На мгновение наступила полная тишина; очевидно, Жаклин не могла подобрать слов, подобающих случаю.

– Ну-ну, – наконец проговорила она, – перестань реветь. Сейчас же перестань, слышишь?

Не дожидаясь ответа, она отстранилась от Джин и принялась рыться в сумке. Ее голос, намеренно резкий и лишенный всяческого сочувствия, немного успокоил Джин, но она была все еще слишком погружена в отчаяние и не понимала, что делает Жаклин, как вдруг в носу у нее защекотало от какого-то экзотического запаха, а в голове словно разгорелся пожар.

– О Господи, больно же! – простонала она, вытирая слезящиеся глаза. – Нюхательная соль! Да вы просто садистка!

– Так-то лучше! – сказала Жаклин, пряча флакон в сумку. – Кому-то из нас нужно идти за помощью, Джин. Не думаю, что тебя услышал кто-нибудь, кроме меня.

Откинув со лба растрепавшиеся, лезущие в глаза волосы, Джин посмотрела на Жаклин, и ей открылась еще одна сторона этой сложной натуры. Лицо Жаклин посерело и стало таким же строгим, как и голос. Оно дышало силой, успокаивающей и немного пугающей.

– Я его не убивала, – всхлипывая, пробормотала Джин.

– Бога ради, Джин, только не скажи это кому-нибудь еще! – Жаклин моментально утратила самообладание, давшееся ей с таким трудом. В зеленых глазах мелькнул страх. – Ничего не придумывай. Боже мой! Ты в таком состоянии, тебя нельзя оставить одну!

– По-моему, – сказала Джин, с трудом глотая слюну, – по-моему, меня сейчас вырвет.

– Так давай! Не жди! – грубо ответила Жаклин. Она снова рылась в сумке и, наконец, достала предмет, при виде которого у Джин, несмотря на то что ее сильно мутило, глаза полезли на лоб. В руках у Жаклин оказался... полицейский свисток.

А дальше Джин стало так плохо, что она перестала замечать происходящее вокруг. Она только смутно слышала пронзительные трели свистка и, пока ее рвало, чувствовала, что ее поддерживают за плечи сильные руки. Когда ей стало полегче и она смогла реагировать на окружающее, она увидела, что комната заполняется людьми. Первый, с кем она встретилась глазами, был Энди, его огненный вихор был хорошо виден в пыльном полутемном помещении и по контрасту с бледным, позеленевшим лицом казался еще ярче. Кто-то стоял на коленях возле тела, заслоняя его собой, и Джин были видны только вытянутые ноги Альберта. Нет, на коленях возле тела стоял не один человек, а двое, оба в длинных церковных облачениях. Один в белом, другой в черном; в черном был Хосе, а рядом с ним – один из отцов-доминиканцев. Наконец, оба поднялись и встали рядом; в своих средневековых одеяниях они как бы символизировали собой культовые представления о добре и зле. В молодом доминиканце можно было безошибочно узнать ирландца, а в Хосе – представителя народов, говорящих на романских языках; но на лицах того и другого было совершенно одинаковое выражение. Они обменялись взглядами, и Хосе слегка кивнул. – Итак, я должен вызвать полицию, – раздался тихий, но твердый голос с ирландским акцентом.

2

Оглядев комнату, Джин подумала, что, конечно, ни одно уголовное дело еще не расследовалось в столь своеобразной обстановке. Триклиний храма Митры видывал в свое время самые странные церемонии, но ничего подобного в нем не происходило никогда.

Хосе предложил воспользоваться помещением храма, где были каменные скамьи, в качестве наиболее подходящего места, где могли бы собраться свидетели. Действительно, ни на одном из двух нижних уровней не было более удобной комнаты, а верхняя церковь, где постоянно толпились прихожане, и вовсе не годилась. Итак, их всех, одного за другим, отцы церкви проводили в древнее святилище. Сначала семерых друзей и Жаклин, а потом человек шесть ничего не понимающих туристов. Последними разыскали Дейну и Майкла, они оказались в храме четвертого века, в самом дальнем углу. Никто не спросил их, что они там делали, но не успели они появиться в комнате, как Энди язвительно расхохотался.

– Номер шесть и номер семь, – провозгласил он. – Семеро Грешников! В конце концов название оказалось провидческим!

– Если ты имеешь в виду то, что я подозреваю, то ты слишком торопишься с выводами, – оборвал его Тед. Он сидел рядом с Энн. У нее был ужасный вид. На лице резко проступили веснушки, словно их нарисовали тупым концом губной помады. Тед продолжил: – Ты не знаешь, как он погиб? Может, это был несчастный случай?

– Ему перерезали горло, – вмешалась Джин и чуть не подпрыгнула от звука собственного голоса.

– Иисус, Мария и Иосиф, – пробормотал Майкл. – Неужели ты... – Его глаза обратились на Джин, которая сидела между Жаклин и пожилой американкой.

– Да, это я нашла его. И если не возражаешь, я предпочла бы не вдаваться в подробности. Все равно придется рассказывать обо всем полицейским, когда они появятся...

– И где же ваши хваленые сыщики? – спросила Дейна. – Я уже столько времени сижу на этой проклятой каменной плите, что...

Она закончила свое высказывание живописной, хотя и банальной метафорой, от которой седовласая дама поперхнулась. А другой турист – бородатый молодой человек, босой и с рюкзаком за плечами – восхищенно просиял. Две другие женщины были, по-видимому, школьные учительницы. Одна из них сухо произнесла:

– Я разделяю чувства девушки, хотя и не могу одобрить слова, которыми они выражены. Так все-таки вызвали полицию или нет? Когда мы шли сюда, я видела, что возле церкви болтаются двое полицейских в яркой вульгарной форме, в треуголках и с палашами.

– Это карабинеры, – сказал Энди. Вид у него был скверный и напряженный, но он, как всегда, рвался все объяснить. – А этот случай... в общем, подобные случаи не входят в их компетенцию. В Италии три разные полиции. Карабинеры – военизированная полиция, хотя они могут преследовать и задерживать также и штатских нарушителей. Есть еще городская, муниципальная полиция – те, как вы видели, регулируют уличное движение и раздают штрафные квитанции. Я думаю, нас будет допрашивать третья – агенты комиссариата полиции общественной безопасности. У них подразделения в каждом районе Рима...

– Не понимаю, зачем нас допрашивать? – спросил тучный, лысеющий человек, сопровождавший свою, тоже тучную, жену. Джин пыталась определить, с каким акцентом он говорит – он не был ни американцем, ни англичанином. – Я буду жаловаться. Почему нас задержали? Не вижу оснований.

– Согласна с вами, – подхватила одна из учительниц. – Я даже не знаю, что произошло.

– Погиб человек, – ответила Жаклин. Она заговорила впервые, и все головы повернулись к ней. – Смерть была насильственной. Естественно, что нас задержали. Это обычная процедура в любой цивилизованной стране.

Она вернулась к своей роли чопорного библиотекаря, очки плотно сидели на переносице, руки в перчатках сложены на пузатой сумке. Для Джин эта сумка окуталась каким-то волшебным ореолом; из ее глубин только что возникали: нюхательная соль, полицейский свисток, огромный мужской носовой платок, им обтирали ее потное лицо, и таинственная маленькая белая таблетка. Джин подозревала, что это всего лишь аспирин. Ведь Жаклин не похожа на человека, который носит с собой транквилизаторы. Но психологический эффект превзошел все ожидания. Джин словно оцепенела, но была совершенно спокойна.

– Ведь я даже не знала этого человека! – запротестовала одна из туристок. – Зачем нас в это втягивают?

– Вот и скажите это полиции, а не нам, – ответила Жаклин. – Если вы не знали жертву, вас, вероятно, надолго и не задержат. Чего же вы волнуетесь?

– Тоже верно.

Занятые своими пререканиями, они не заметили, как в комнату тихо вошел еще один человек. Как только они обратили на него внимание, в комнате воцарилась чуть ли не благоговейная тишина. Молчание нарушила Дейна.

– Что ж, – сказала она тихо, – не могу не признать, что ожидание этого стоило.

Остановившийся в дверях человек, очевидно, и был тем представителем полиции, которого они ожидали. И он, несомненно, принадлежал к тому типу римских мужчин, о которых мечтает каждая туристка, только ей это редко удается...

В тусклом свете отливали блеском его темные густые и мягкие волосы. От висков, словно два крыла, поднимались серебряные пряди, столь гладкие, что казались напомаженными. Джин, сидевшая возле самой двери, видела только его профиль, и резкие, тонкие черты лица напомнили ей голову древнеримской статуи. Форма носа, подбородка и скул была столь безупречна, что лицо казалось высеченным из мрамора. Если бы не великолепно скроенный современный костюм, вполне можно было предположить, что этот человек вышел из процессии, изображенной на алтаре Августа.

Бегло оглядев сидевших на правой скамье, он повернул голову налево, и Джин встретилась со взглядом его широко посаженных черных глаз. Она слегка вздрогнула. Такой взгляд мог быть у молодого Октавиана, стремящегося к императорской власти, – холодный, оценивающий, пугающе умный.

Он оглядел их всех, одного за другим.

– Я – ди Кавалло. Скромный агент квестуры.

Энди, устало привалившийся к стене, внезапно встрепенулся и выпрямился.

– Вы лейтенант ди Кавалло?

– Так я зовусь официально. Но не припоминаю, что имел честь быть с вами знаком...

– О вас идет добрая слава, лейтенант. – Энди повернулся к остальным и объяснил: – Леди и джентльмены, нам оказана большая честь. Обычно уголовным расследованием занимается простой агент, в крайнем случае сержант. Я не ожидал увидеть здесь офицера в чине лейтенанта.

Ди Кавалло остался равнодушен к этой лести.

– Ваше знание наших порядков вызывает восхищение, молодой человек. А теперь, если вы кончили демонстрировать свою осведомленность, может быть, позволите мне перейти к делу? Благодарю вас... – Он повернулся к Жаклин, явно одобряя ее самообладание и респектабельный вид. – От отца Финнегана я узнал, что вы, синьора, были знакомы с покойным, а также с некоторыми из присутствующих свидетелей. Можете вы рассказать мне, что произошло?

В нескольких словах Жаклин объяснила, кто такой Альберт и какие отношения были у него с остальными членами группы, каждого из которых она представила лейтенанту. Когда она закончила свое краткое сообщение, ди Кавалло кивнул.

– По документам из бумажника покойного ясно, что это именно тот человек, о котором вы говорите. – Вы, вы и вы двое... – Он безошибочно выделил среди присутствующих случайных туристов. – Вы ведь никогда не встречались с этим Альбертом Гебара? Можете идти. Прошу вас, сообщите, пожалуйста, свои фамилии и римский адрес полицейскому, он находится в вестибюле. Благодарю вас.

Когда посторонние вышли, обстановка в комнате изменилась. Ди Кавалло сел на одно из освободившихся мест и сунул руку в нагрудный карман пиджака. Вынув золотой портсигар, такой плоский, что казалось, в него может поместиться разве что зубочистка, он, прежде чем закурить самому, пустил его по кругу. Джин сразу подумала, что расследование преступлений – не единственный источник дохода ди Кавалло. Ведь будь он нечестным полицейским, не стал бы он так открыто демонстрировать свою состоятельность. Наверно, он из богатой семьи.

– Лейтенант, – начал Тед, – не слишком ли необдуманно вы поступили с остальными? Только потому, что, по их словам, они не были знакомы с убитым?

– С убитым? – Ди Кавалло поднял глаза от кончика своей сигареты и выдохнул облако ароматного дыма. – Почему вы решили, что это убийство?

Наступило встревоженное молчание. Наконец Хосе сухо сказал:

– У человека перерезано горло, лейтенант. Вряд ли это несчастный случай.

Лейтенант обратил взор на священника и встретился с такими же прекрасными черными глазами. Некоторое время они не отрывали взглядов друг от друга. Наконец ди Кавалло усмехнулся:

– Падре Хименец? Я сразу узнал бы в вас иезуита, даже не видя вашу сутану. Вы правы, отец. Не часто человек так ужасно промахивается, когда бреется.

К тому же никто не станет бриться без воды, без мыла и без зеркала, верно ведь? Нет, конечно, мы должны решительно отбросить версию несчастного случая. Но возможна и другая причина подобной смерти.

– Самоубийство! – Дейна никогда не отличалась наивностью; ее восклицание преследовало цель привлечь внимание лейтенанта. Цель была достигнута. Он задержал на ней взгляд.

– Правильно, синьорина. Что вам известно о случившемся?

Дейна пожала красивыми плечами:

– К счастью, не я нашла тело.

– Действительно, к счастью. Зрелище было не слишком приятное.

– Я не это хотела сказать, – ответила Дейна. Глаза у нее блеснули. – В Англии... Но вы же сказали, что это не убийство.

– Я еще никак не квалифицировал этот случай. – Лейтенант с апломбом справился со сложной английской фразой. – Но вы заговорили об Англии...

– Ах да. – Дейна снова пожала плечами, демонстрируя игру всех возможных мышц. – В английских детективных романах главный подозреваемый тот, кто нашел тело. Но, как вы сказали...

От возмущения у Джин даже прошла усталость, она выпрямилась на скамье, глаза гневно заблестели.

– Ради всего... – Ее голос прозвучал одновременно с голосом ди Кавалло.

– Как я уже сказал, этот случай не похож на убийство. – Он пожал плечами, и после этого изящного движения кокетливые ужимки Дейны показались грубыми и неуклюжими. – Я нарушаю правила и слишком много говорю, а ведь мы еще не завершили наше расследование. Однако дело необычное. Мы готовы оказать любезность нашим иностранным гостям; мы понимаем, что наши законы непонятны англосаксам, а ведь, я полагаю, среди вас таких большинство. Так что скажу вам доверительно – под телом мы нашли орудие убийства. Это обычный кухонный нож, который можно купить в любой лавке. К тому же характер раны позволяет предположить самоубийство. Остается только установить причину, почему этот несчастный юноша решил свести счеты с жизнью.

– Он был сумасшедший, – сказал Майкл.

Все глаза устремились в угол, где скорчившись сидел Майкл. Он подтянул колени к груди и оперся о них локтями; это была почти классическая поза эмбриона. Казалось, он полностью ушел в себя. Вспомнив его признания, Джин почувствовала жалость, но потом она припомнила, где разыскали их с Дейной...

– На самом деле сумасшедший, – повторил Майкл. – Все знают, как он вел себя в последнее время.

– Майкл прав, – поддержал его Энди. – Видите ли, лейтенант, этот бедняга вовсе не был нашим другом. Мы ничего не знали о его личной жизни. Он бесцеремонно навязывался в нашу компанию, то есть я хочу сказать, мы его не приглашали, а он...

– Я хорошо понимаю по-английски, – холодно прервал его ди Кавалло.

– Что? А... Ну конечно. Я хочу сказать, что даже случайный знакомый мог судить о его психической неустойчивости. А в последние дни произошло ухудшение. Разве не так? – Он обращался сразу ко всем, и в ответ послышались возгласы согласия.

– Энди прав, – сказал Хосе. – Альберт всегда был странный, а в последнее время особенно. Вы вправе считать, лейтенант, что не нам судить, нормально ведет себя человек или нет, но, возможно, вы прислушаетесь к мнению миссис Кирби.

– Ага! – Ди Кавалло откинулся на скамейке и скрестил ноги. – Да, да, миссис Кирби. Синьора, вы ведь работаете в Институте искусств и археологии?

– Нет, я всего лишь гостящий там библиотекарь. Я дружу с фрау Хильман, это она работает в библиотеке Института. Я, конечно, тоже не специалист в вопросах психиатрии, но я согласна со своими друзьями. Альберт действительно вел себя странно.

Ди Кавалло определенно нравилась Жаклин; всякий раз, когда он смотрел на нее, его орлиный взгляд смягчался. Он согласно кивнул.

– В чем именно проявлялись его странности, синьора?

– Лейтенант, – тихо обратилась к нему Энн, – простите, что я вас прерываю, но Джин... это она его нашла... для нее это было ужасным потрясением, и она плохо выглядит. Может быть, нам отвезти ее домой?

Во второй раз за этот день Джин почувствовала на себе пристальный взгляд ди Кавалло. Джин понимала, что ее вид – бледный и жалкий – вполне соответствует ее состоянию и что лейтенант смотрит на нее с подобающим в данной ситуации сочувствием. Но это ничуть не обманывало ее. Ни ее юная трогательность, ни страстные взгляды Дейны не производили на этого стража порядка ни малейшего впечатления.

– Конечно, конечно, – согласился ди Кавалло. – Только пусть молодая леди сначала скажет мне...

Энн встала со скамьи.

– Она не в состоянии сейчас говорить. Вы знаете, где нас найти, мы никуда не собираемся уезжать. Разве нельзя допросить ее позже?

– Но мне нечего сказать, – вмешалась Джин. – Я просто вошла в комнату и увидела его. Я подошла к нему и опустилась на колени; мне казалось, я смогу ему помочь. Тогда я еще не видела рану, я ее заметила, только когда он поднял голову...

Ди Кавалло сквозь сжатые зубы резко втянул воздух.

– Вы хотите сказать, синьорина, что, когда вы нашли его, он был еще жив?

Куда девались его учтивые манеры! Голос стал резким, лицо напряглось, в нем снова ожили подозрения. Джин поняла, что все смотрят на нее удивленно и недоверчиво.

– Он умирал, но... – Джин повернулась к Жаклин: – Вы ведь тоже его видели... Хотя нет, вы пришли позже... Но он был жив! Еле-еле, но все-таки дышал. Понимаю, это звучит неправдоподобно, но...

– Вполне может быть, – послышался спокойный голос Хосе. – Известны случаи, когда смертельно раненные люди жили...

– Хорошо, святой отец, очень хорошо, – прервал его ди Кавалло. – Пока я не переговорю с полицейским врачом, все эти домыслы ни к чему. Итак, синьорина, он поднял голову. И заговорил?

– Нет. – Джин вспомнила ужасное свистящее дыхание, и по ее телу прошла судорога. – Он пытался, но... Правда, он что-то написал. На полу. Пальцем.

Общее недоверие было настолько явным, что Джин чуть ли не физически ощущала его. Ди Кавалло по-прежнему не сводил с нее глаз, но теперь на его лице было написано скорее нетерпение, чем подозрительность. Вероятно, он принимал ее за одну из тех внушаемых свидетельниц, которые уже постфактум выдумывают разные драматические подробности.

– Я осматривал ту комнату, синьорина. Уверяю вас, никаких записок, написанных умирающим собственной кровью.

– А кровью ничего и не было написано, – быстро сказала Джин. – Он просто чертил что-то на пыльном полу. Наверно, то, что он написал, стерлось, когда он упал ничком.

– Ну хорошо, – вздохнул ди Кавалло. – И какие же слова написал умирающий?

– Не слова. Даже не одно слово. – Джин затравленным взглядом обвела своих друзей, увидела лица сочувствуюшие, удивленные, протестующие, но одно выражение было общим для всех – недоверие. – Говорю же вам, он написал ее! Цифру семь!

3

В комнате было почти темно, когда Джин очнулась от дремоты, а ведь она вроде не собиралась спать. Она слишком порывисто села и тут же схватилась за голову – голова закружилась. Джин старалась понять, где она. Память возвращалась медленно. Она была у Жаклин, и, наверное, та подсыпала ей что-то в непременную в таких случаях чашку чая. Ей следовало знать, что возраст Жаклин еще не столь зрелый, чтобы она уверовала в живительную силу горячего крепкого чая...

Джин чувствовала, что в комнате она не одна. До нее доносилось чье-то дыхание. Пережив несколько ужасных минут, Джин, наконец, обнаружила в ногах какой-то комок и поняла, что это спящий пудель. Стараясь его не разбудить, Джин сползла с кровати, уж очень удобно устроился пес, ей не хотелось его тревожить.

Хозяйку она нашла на балконе. Его ограда скрывалась под массой голубых цветков плюбмаго, под зеленью плюща и геранями – розовыми, белыми и оранжевыми. В шортах и блузке без рукавов Жаклин читала за небольшим столом. Она отложила книгу и спокойно спросила:

– Ну, как ты себя чувствуешь?

– Как пьяная. – Джин зевнула, села на стул и положила подбородок на руки. – Что вы мне дали?

– Слабое успокаивающее.

– Слабое!

День не кончился, но на востоке небо начинало темнеть. После душной спальни было приятно ощутить легкий предвечерний ветерок; он сдул волосы Джин со лба, и она благодарно повернула к нему лицо. Сквозь цветы и зелень она различила голубое мерцание бассейна внизу.

– Коррупция, – мечтательно проговорила она.

– Что?

– Я хочу сказать, деньги портят. Не возражаю, чтобы кто-нибудь попробовал меня испортить. Я бы научилась любить подобный образ жизни.

– Так наслаждайся, пока ты здесь. Есть хочешь?

Сделав над собой усилие, Джин сбросила приятное оцепенение, навеянное свежим воздухом и чарующим видом.

– Вы и так сделали для меня слишком много. Не то что я не ценю этого, просто я не могу позволить вам баловать меня и дальше. Я возвращаюсь домой.

– У меня и в мыслях нет подавать тебе в постель фазана на подносе под стеклянной крышкой, – сухо ответила Жаклин. – Я предлагаю тебе ветчину и булочки, больше у меня ничего нет. У тебя пустой желудок, и если ты сейчас уедешь, то просто умрешь где-нибудь на улице. Это же глупо, ты не находишь?

Жаклин брюзжала, как старая, страдающая артритом дама, и Джин с изумлением смотрела на нее.

– Вы не должны были столько делать для меня, – упрямо повторила она.

– А куда деваться? В таком состоянии тебе нельзя было оставаться одной.

– Энн хотела, чтобы я пошла к ним с Энди.

– Да, и вся ваша милая компания отправилась бы следом, вы сидели бы там, вопили друг на друга, спорили и обсуждали то, что случилось. Вот уж действительно Семь Грешников! Все вы и каждый из вас просто сборище безответственных юнцов.

– Ведь на самом-то деле вам не хотелось брать меня к себе?

– Не хотелось.

– Тогда почему?..

Жаклин вздохнула. Она слегка повернулась на стуле и вытянула ноги. «Очень красивые ноги», – отметила про себя Джин.

– Прости, Джин, мне не следовало этого говорить. Не принимай мои гадкие высказывания на свой счет; вы – остолопы, но все равно нравитесь мне, хотя, признаться, и сильно раздражаете. Ну что ж, такая уж у меня слабость... Давай съедим по сандвичу, и можешь идти. А я с большим удовольствием сниму с себя ответственность за вас за всех.

Эти слова Жаклин проговорила легким тоном, и Джин поняла, что ее настроение улучшилось. Они вынесли свой импровизированный ужин на балкон; вид был почти неправдоподобно прекрасен, небо медленно темнело, пока не приобрело тот глубокий мерцающий синий цвет, который увидишь разве что в средневековых церквах на мозаичных, украшенных звездами сводах; сквозь тяжелую завесу цветов до них доносился легкий благоуханный ветерок. Джин вдруг поняла, что умирает с голоду. Без всякого стеснения она расправилась со всем, что лежало на тарелке, и не отказалась от второй порции.

– Каждый раз, как я сюда попадаю, я веду себя как настоящая обжора, – извиняющимся тоном проговорила она. – Вы ужасно милая! И я правда это ценю.

Жаклин скорчила гримасу.

– Ради Бога, только не это слово! Сомнительная похвала... Ничего себе – милая!

– Да нет, правда, – упорствовала Джин. – Очень благородно с вашей стороны, что вы нас терпите. Наверно, мы кажемся вам слишком инфантильными. А что вы действительно о нас думаете?

Жаклин задумалась.

– Семь Грешников, – слабо улыбнулась она. – Пожалуй, больше всего меня поразила в вас эта смесь эрудиции и наивности. Знаешь, все вы очень способные – все вместе и каждый по отдельности. Но вы... как бы это сказать? Слишком молоды. Я говорю это, – добавила она, и ее улыбка стала гораздо шире, – потому, что если бы я просто похвалила вашу ученость, тайный совет тех, кому за тридцать, прознав про мои похвалы, принял бы меры, и в одну прекрасную темную ночь я исчезла бы самым таинственным образом. Останков не нашли бы; только перепуганный поселянин бормотал бы что-то о пылающих факелах в отдаленной роще, где одетые в белое фигуры собрались на судилище над предательницей.

Джин рассмеялась:

– Неплохо! Вам бы триллеры писать.

– А я их прочла несметное количество, – призналась Жаклин. – Свою карьеру я начинала в провинциальной библиотеке, где, по сути, делать было нечего. А детективные романы – это редкий тип литературы, их можно открывать и закрывать на любом месте хоть по сто раз в день. – Она отхлебнула вина, этим напитком в Риме сопровождается любая трапеза. – А в последние несколько часов и ваша жизнь превратилась в настоящий триллер.

– Это точно, Жаклин... А вы действительно считаете, что Альберт относился к людям, способным на самоубийство?

После этого вопроса на балконе повисло тяжкое молчание. Уже совсем стемнело. Джин еле различала свою собеседницу, видела только ее расплывчатый силуэт. Наконец Жаклин спросила:

– А есть ли такие люди?

– Не придирайтесь к словам, – сказала Джин. – Ясное дело, что нет. У меня самой были такие мысли, у кого их не было? Но я никогда не видела самоубийц, удачливых или нет, кто вел бы себя так, как Альберт.

– Я все время забываю, что это такое – двадцать лет, – задумчиво проговорила Жаклин. – И мне кажется, что в наши дни быть двадцатилетним хуже, чем было прежде... И много ли самоубийств тебе довелось наблюдать?

– Всего одно. И оказалось, она сидела на ЛСД. Но разговоров о том, что тянет покончить с собой, слышала много.

– О Господи, еще бы! Конечно слышала... Ладно, Джин, раз уж ты действительно хочешь копаться в этой истории... Как ты думаешь, Альберт принимал наркотики?

– Да нет. Нет, не думаю. Это же видно по человеку.

– Знаю. Впрочем... Если мне покажут родителя, который не способен перечислить признаки употребления этого зелья – от гашиша до смеси кокаина с морфином, – я скажу, что он – негодный родитель... В конце концов, на этот вопрос ответит вскрытие, но я думаю, что ты права. Альберт их не употреблял. Значит?

Джин безнадежно махнула рукой.

– Значит... Не знаю, как объяснить. Альберт был сумасшедший, это сомнений не вызывает. Но об одном можно сказать определенно: Альберт был очень высокого мнения об Альберте. Был он сумасшедшим или нет... были его теории чистой фантазией или нет... во всяком случае, сам он их чистой фантазией не считал. Он считал, что он – дар, который Бог послал языческому миру. Ладно, возможно, я мало знаю о психических заболеваниях. Может быть, он был не в себе. Может, от маниакального состояния переходил к депрессии и начинал понимать, что все его претензии беспочвенны и ничего не стоят, что на самом деле он – уродливый, отталкивающий...

Голос у нее вдруг оборвался. На несколько секунд наступила полная тишина, потом заговорила почти невидимая в сумерках Жаклин:

– Хорошая эпитафия Альберту... У тебя у самой прекрасные мозги, дитя мое. К тому же после такого тяжелого дня ты слишком много выпила. Сделай себе еще один сандвич и послушай, в чем я с тобой согласна. Меня этот случай очень тревожит. Тревожил весь день. Но, как и у тебя, логической причины для тревоги у меня нет.

Внезапно ее голос потонул в каком-то звуке, напоминавшем визг пилы; от неожиданности обе подскочили.

– Черт бы побрал этот звонок, – пробормотала Жаклин. – Ну и мерзкий же звук... Побудь здесь, я пойду открою.

За то время, пока, зажигая по дороге свет, Жаклин подошла к лифту, Джин пришла в себя. В падавшем из салона неярком свете она спокойно сделала себе еще один сандвич. Пока она жевала, а прожевать черствую итальянскую булочку – сущее испытание, – на балкон вернулась Жаклин в сопровождении какого-то мужчины, который и звонил в дверь. Взглянув на него, Джин особого восторга не испытала, но ее позабавило выражение лица Жаклин. Как писали в старых романах, «глядя на нее, было о чем подумать».

– Синьорина. – Ди Кавалло отвесил поклон, столь учтивый, что его вполне можно было принять за насмешку. – Вам лучше?

Джин кивнула и улыбнулась. С набитым ртом она не могла вымолвить ни слова.

Жаклин пригласила лейтенанта сесть и предложила бокал вина. Он глубоко вздохнул.

– Как прекрасно здесь, в темноте. И как было бы хорошо забыть все неприятное. Увы, ни себе, ни вам я такой возможности обеспечить не могу.

– Что же выяснилось? – спросила Жаклин.

Ди Кавалло отхлебнул из бокала.

– Случай, по-моему, ясный. Остается только связать концы с концами.

– Самоубийство?

Ди Кавалло кивнул. Он потянулся за кейсом, который является непременной принадлежностью любого европейского бизнесмена.

– Будьте добры, взгляните. – Он вынул пачку бумаг и передал их Жаклин.

Жаклин подвинула стул так, чтобы сидеть в пятне падающего из салона света. Близоруко щурясь, она стала просматривать бумаги.

– Ничего не вижу, – пробормотала она. – Куда я подевала свои очки?

– Они у вас на лбу, – удивилась Джин, с любопытством глядя на Жаклин. Когда Жаклин действовала нелогично и демонстрировала рассеянность, она обычно что-то замышляла.

– Нелепость какая-то... Что это такое!.. – Жаклин нащупала очки, бросила строгий взгляд на Джин, водрузила их на кончик носа и принялась читать.

Некоторое время она читала молча. Ее лицо было деланно равнодушным, на нем не отражалось никаких чувств. Затем она вопросительно поглядела на лейтенанта и передала бумаги Джин.

Это были записки Альберта. Страницы были покрыты рассуждениями на французском, на арабском и, как ни странно, на латыни. Хотя, пожалуй, не так уж странно, подумала Джин, переворачивая страницы. Источники, которыми пользовался Альберт, относятся к эпохе раннего христианства, естественно, большинство из них на латыни. Однако...

– Но... – проговорила она медленно, – это же тарабарщина. Здесь нет никакого смысла.

– Вы знаете эти языки, синьорина?

– Да, я читаю по-латыни и по-французски, хотя и не говорю на них. Но даже если плохо владеть этими языками, все и так ясно. Все, что здесь написано, это либо молитвы, либо... богохульство. Снова и снова повторяются имена святых... «Святая Цецилия, oro pro me... Святой Христофор, помолись за меня...» А в этой части, похоже, ряд эпитетов, унижающих Папу Римского.