Текст книги "Складень"

Елизавета Иванникова
Складень

© ГБУК «Издатель», 2016

© Иванникова Е. В., 2016

* * *

Время сирени
^стихи

«Таит октябрь, обжигая светом…»

 
Таит октябрь, обжигая светом,
Всплеск колокольный в горней глубине,
Звезду в колодце, яблоко меж веток
И замысел Господний обо мне…
 

Флотилия «Слово»

 
Под звёздным покровом,
Как встарь, устремившись вперёд,
Флотилия «Слово»
По рекам российским плывёт.
 
 
Плывёт среди ночи
То белым как снег кораблём,
То баржей рабочей,
Нагруженной чёрным углём.
 
 
Пустившие корень
Церквушки – по берегу – в ряд,
Со всех колоколен
Вселенскому слову звонят!
 
 
Оно – просторечно,
Вдали от великой реки,
Рождается вечность,
Питают его родники.
 
 
Просторное лоно
Теченьем несёт не спеша,
Лодчонкой смолёной
Качает его в камышах.
 
 
В затишье затона,
Где встал на колени народ,
С чудесной иконой
Молитвенно слово плывёт.
 
 
Чтоб явленной снова
Затопленной родине – быть!
Флотилией «Слово»
Над бездной забвения плыть.
 
 
Коль время сурово,
На помощь себе испроси
Соборное Слово –
И парус, и якорь Руси!
 

Связной

Ивану Свидрову

 
Простой и улыбчивый с виду,
Суровую латку вины
Носил в своей памяти Свидров –
Солдат отгоревшей войны.
 
 
С налитого славой экрана,
С полей отвоеванных стран
Война его всё окликала,
И он отзывался: «Иван»…
 
 
И долго средь длинного списка,
Иные застав времена,
Была на груди обелиска
Фамилия Свидров видна.
 
 
Стеснялся он выпавшей роли,
Меж «вечно живыми» теснясь,
Совсем как несдавшийся «Ролик» –
Поддерживать с битвою связь.
 
 
И нынче представить непросто,
Что в омутной яме огня
Жил верою Людников остров
В пришествие судного дня.
 
 
Сам Людников выжил нежданно…
А встретятся в праздник друзья:
– Мы оба с тобою Иваны, –
Посмотрят друг другу в глаза.
 
 
Пока дух Победы весенней
Не выжег в стране суховей,
С охапкою мокрой сирени
Спешит он к могиле своей.
 
 
Весь в отзвуках взрывов неслышых,
С лежащей на сердце виной,
Меж миром живых и погибших
Последний геройский связной…
 

Тополь

 
Кого не сватала Европа,
В освободители маня?!
Но вырос в Сталинграде тополь,
Боец на линии огня.
 
 
Он вырос с той же силой духа,
С которой каждый павший свят!
Седины – тополиным пухом…
А он по-прежнему солдат!
 
 
За ним Москва и Севастополь,
И в самой гуще мирных дней
Несёт военный комплекс «Тополь»
Всю славу наших тополей!
 

Сталинградская сирень

 
Для тех, кто сегодня беспечен и молод,
Был раньше на Волге сиреневый город,
С сиренью любил он встречать и прощаться,
В сирени тонули его танцплощадки.
И счастье сияло в лучистой сирени,
Где вечно звучат соловьиные трели.
 
 
О, русские наши степные равнины,
Как быстро на вас вырастают руины,
И призрачны хрупкой сирени преграды,
Ей выстоять надо среди Сталинграда
И, путь до рейхстага проделав неблизкий,
Потом отдыхать на груди обелисков.
 
 
Меняя сирень на солдатскую каску,
Победа свершилась на светлую Пасху,
А город, военную славу изведав,
Теперь салютует сиренью Победы!
Он в солнечный май погружаясь, как прежде,
Опять зарастает сиренью Надежды.
 
 
Сплетение ветра, и света, и тени –
Покров из живой сталинградской сирени,
Сирени, завещанной памятью братской,
Сирени рассветной, святой, Сталинградской…
 

Гоголь

 
Хищною птицей в небе кружит
Огненный вихрь Сталинграда,
Бронзовый Гоголь
в воронке лежит
От боевого снаряда.
 
 
Ухом приникшим горнюю высь
Слышит в вселенском гуле,
В знобкую бронзу его впились,
Словно пиявки,
пули.
 
 
Взору застывшему даль видна
Та, что мы проглядели,
Грязная шляется там война
В Гоголевской шинели.
 
 
Станет врагом донской тишины
Тишь украинской ночи,
В трансе мистическом у страны
Окаменеют очи.
 
 
Будут на русского брата пенять,
Все постаменты руша,
Завтра кому-то придёт опять
Надобность
в мёртвых душах.
 
 
Редкая птица Днепр облетит,
Едкой заросший тиной.
Завтра мы Родину будем делить
С Гоголевской Украиной…
 

Звонница

 
Души внезапно дрогнут струны,
Когда раскрыты створки лет,
Медалей маленькие луны
Победы отражают свет.
 
 
Из бездны шкафа, из забвенья,
Костюм парадный извлечен,
И вот от жизни дуновенья
Идет гвардейский перезвон.
 
 
В послевоенном Сталинграде
Тот звон мне слышался окрест,
Он на торжественном параде
Военный заглушал оркестр!
 
 
Кто знал духовные законы?!
Как знамя, павшее из рук,
Те затухающие звоны
Подхватит колокольный звук!
 
 
Любите Родину, любите!
Пусть вечный крошится гранит,
Всю поднебесную обитель
Святая звонница хранит…
 

«Дом, где прошло младенчество моё…»

 
Дом, где прошло младенчество моё, –
Он, словно пристань волжская, отчалил,
Над ним завис замедленный полёт
Парящих над седой волною чаек.
 
 
Вся молодость родителей моих
Печалью заросла воспоминаний,
И звон посуды праздничной утих,
И нежный холод утренних вставаний.
 
 
И только в снах всё живо и светло,
Душа смиреньем хочет насладиться,
Она стучится в прочное стекло
Замёрзшим клювом залетевшей птицы.
 
 
Как сердце… Но приходит новый день,
Он свеж и полон смысла и желаний,
Сердечная его пугает лень
И тёплая постель воспоминаний.
 
 
Нет ничего нежданней дней таких,
«Проснись», – зовёт испуганный сынишка,
Вернусь я в дом родителей моих,
И это будет просто, даже слишком…
 

Взорванное детство

 
Дыханьем горестного взрыда
Пришла волна большого взрыва!
 
 
За кухонною занавеской
Предновогоднего двора
На крышу стая взмыла резко,
И закричала детвора.
 
 
В кастрюльке с детской кашей манной
В тот миг свернулось молоко,
И горем, вспыхнувшим нежданно,
Год прожитой заволокло.
 
 
Судьба разгадывала ребус,
Когда в беспечной суете
В уже заполненный троллейбус
Сажала женщин и детей.
 
 
На мир предательски опасный
Взирает Ангел, не дыша…
Где треснул купол неба ясный –
Зеркальный новогодний шар.
 

Виноградная косточка

Елене и Сергею Коноваловым

 
Под софиты на сцену седая красавица выйдет,
«Виноградную косточку
в землю зарою…» – споёт,
Чьё-то сердце пробьёт
виноградной дробинкой навылет,
Фестивальное эхо в заброшенный сад уведёт.
 
 
Из сухого ручья отопьет родниковой водицы,
У забытых костров потаённую искру найдёт,
И засветятся снова потухшие в памяти лица,
Чьё-то имя гитара небесным огнём подожжёт.
 
 
Дышит зал серединою века двадцатого,
Словно снова беспечно
с надеждой на счастье живёт,
И не ищет всегда и во всём виноватого,
Потому что его на Руси никогда
и никто не найдёт.
 
 
У ровесников песни есть сила своя
беззаветная,
Когда с места в заполненном зале встают
И поют: «Я люблю тебя, Родина светлая…
Я люблю тебя…» –
хором чуть слышным поют.
 

Душа моя…

 
Душа моя не станет лишней,
Её сомненьем не неволь!
Хоть вовремя не снятой вишней
На сердце подсыхает боль.
 
 
Давно отгрезившая снами
Слезу, душа моя, утри,
Расклёванная воробьями,
Ты с крепкой косточкой внутри.
 
 
Живёшь, меж раем и меж адом
Стараясь мостик навести,
Чтобы весной вишневым садом,
Окрепнув верой, расцвести.
 
 
А благодать над всеми нами
Осеннюю приемлет тишь,
Где с оголёнными ветвями
Ты на семи ветрах стоишь.
 

Часовня св. воина адмирала Ф. Ушакова (Волго-донской канал)

 
От Воронежа к Новохоперску,
А потом – от села до села
Кораблей невеликая горстка
Вниз по Дону к Азову плыла.
 
 
Налегке, без пудовости пушек,
Чтоб не сесть на ползучую мель,
Тишину берегов не нарушить,
Не спугнуть соловьиную трель.
 
 
Зимовали в казачьих станицах
И Великого ждали Поста,
Со стоянок снимаясь, как птицы,
Проводив гулевой ледостав.
 
 
Корабли плоскодонные – прамы,
Были школою для моряков,
И готовил их, в деле упрямый,
Молодой лейтенант Ушаков.
 
 
…Видно с кручи вечернего Дона,
Как плывут, огибая века,
Серебрясь силуэтом знакомо
Сквозь лампадный дымок костерка…
 
 
Как в рабочей фуфайке и кепке
В небожительство вечной реки
Смотрит Шолохов, памятью крепкой
Лихолетья дробя угольки.
 
 
Как, Задонья закатную горечь
Со слезой убирая в платок,
Видит с берега Серафимович
Разрушенья железный поток.
 
 
И Шукшин на пустынном утесе
Все сидит и сидит дотемна,
Не найдя откровенья в вопросе:
Чья и в чем проступила вина?
 
 
Это Дон, прямотою суровой
Заставляя душой не кривить,
Полноводное русское слово
На живую нанизывал нить.
 
 
Наша слава с молитвой ковалась
И Державе была по плечу,
Так что каждому нынче досталось
По ее золотому лучу!
 
 
Поражений глубоких не знала,
И со всех укреплялась сторон,
И стальною булавкой канала
Зацепилась за Волгу и Дон.
 
 
Мы стоим возле Первого шлюза
На разломе двадцатых веков
На седом пепелище Союза
У часовни твоей, Ушаков!
 
 
Ей служить на небесном постое
Часовым, получившим приказ!
Значит воинство наше святое
Охранять возвращается нас.
 
 
Букву каждую русского слова,
Душу тех, в ком живет благодать,
Ту Россию, что снова и снова
Нам придется ещё собирать!
 

Санаксарский дуб

 
Дуб словно овеян задумчивым небом,
Под ним монастырским питаются хлебом
Паломники, голуби, кошек семья,
Вся живность кипучая – до муравья.
И, слыша знакомой молитвы шептанье,
Уходим под лиственный свод послушанья.
 
 
На длинной столешнице режем ножами
Кто – лук, кто – впитавшие синь баклажаны,
До ночи, до едкой звезды в небесах,
В молитвы вплетая свои голоса.
Изящных стихов затемненную суть
Под дубом, увидевшим вечность, – забудь!
 
 
Поэт – ты безумец с гордыней в крови,
Когда воспеваешь восторги любви,
О мелочных чувствах твердишь без конца,
Поскольку не знаешь сиянья венца.
Служенье Отечеству слишком сурово,
Чтоб в виршах погасло сверкнувшее слово.
 
 
Молитвенный дух отступившего века
Таит монастырская библиотека,
Хранят его воина мощи святые,
Мелеющей Мокшей луга залитые
И вышитый звездами дуб санаксарский,
Надевший на праздник мундир адмиральский.
 
 
Веками готовый к любой непогоде,
Он носит все то, что сегодня не в моде:
Потертую горечь о жизни былой,
Омытую в битвах морскою водой,
И тёплую святость родимой земли…
Он носит всё то, что отнять не смогли.
 
 
Развеянный гром Ушаковских побед,
На Корфу травой зарастающий след,
Из Крыма в Россию бегущие тропы,
Застывший в величье былом Севастополь.
Есть в августе день, окропленный дождем,
Он стал Прославления памятным днем.
 
 
А дуб тихо шепчет: «Вы глупые, что ли,
Господь наделил вас свободою воли,
Свободою выбора, ищущей свет,
И выше свободы, поверьте мне, нет!
Вам грезить бы только покоем и волей
Обителью дальней, завидною долей…»
 
 
Так вот он какой, санаксарский подвижник!
Приют для паломников дальних и ближних,
Познавший небесную силу распева,
Слоистую память впитавшее древо.
Так помнят свой крест оскверненные главы,
Так помнят нетленную славу Державы!!!
 

Дивеевская канавка

 
Идешь тропою бытия
И, Богородицу читая,
Поймешь, как тщетна жизнь твоя,
С молитвой ищущая рая.
Его под нашим солнцем нет.
Цветы молчат о том, что знают,
И красота, и Божий свет
Путь по канавке окружают.
 
 
И в покаянном том кольце
Крыжовник свет небесный жалит,
Он, как терновник на венце,
Предвечный час твой приближает.
Крыжовник – зрелость летних дней,
И в мыслях помнится украдкой:
Уколы дерзкие ветвей
Всегда мучительны и сладки.
 
 
Так повелось с былых времен –
Лишь тот, не каясь, ненавидит,
Кто весь душою очернен,
А на себе пятна не видит.
И вот приходит Божий страх,
Что нелегка дорога к раю.
«Благословенна ты в женах…» –
Смиренным сердцем повторяю.
 

Рахиль

 
К часовне матушки Рахили
Бредем через ночную тьму,
Надеясь здесь набраться силы,
Дать пищу сердцу и уму.
 
 
Сухой лучиной древесина
Так греет робкую ладонь,
Что кажется неугасимым
Небесный ласковый огонь.
 
 
По вере праведной Рахили
Особый свет нисходит к нам:
Почти неслышный плач России
По здесь погибшим сыновьям.
 
 
Смиренной старицы моленья
Услышаны…
И каждый год
В день Бородинского сраженья
Пред ней виденье предстаёт.
 
 
В сияющих, как снег, одеждах,
Всю павшую в сраженье рать
Рахили старческие вежды
Могли с восторгом созерцать.
 
 
Моли в часовенке Рахили,
Душою грешною скорбя,
Здоровье матушке-России
И крепость веры для себя.
 
 
Пребудем с верою живучей!
Она прозрачна, как янтарь.
В ней – сердца жертвенная участь
И в ней – Отечества алтарь!
 

Посвящение декабрю

М. Г-вой и Е. Ч-вой

 
Однажды на кухне пришлось нам втроем
Прощаться с продрогшим насквозь декабрем.
Его перед тем на пустой остановке
Жег смешанный градус мороза и водки.
В осеннем пальтишке, в разношенных чуньках
На рыбьем меху, на березовых бруньках,
Он следом бежал, торопясь, а потом
К стеклу прижимался застуженным лбом.
 
 
В оконные трещины дуло при этом –
Внутри отстоялся аквариум света,
Там раму оплел, повторяя изгибы,
Кукан из тропических лампочек-рыбок.
Стряхнув с себя изморозь улиц продутых,
Мы пловом согрелись из морепродуктов,
Прозрачную правду открыли в вине
И в чае горячем на сахарном дне.
 
 
Я помню вас, старые календари,
Там вольно гуляют свои декабри,
По рекам и долам,
средь пляжей и гор…
Там есть полуостров по кличке Тибор,
И мыс его влажный неведом матросам,
Он чует Россию обветренным носом,
Как чует простор ее круглые сутки
Любая дворняга в заснеженной будке.
 
 
Декабрь уходит в свое новогодье,
Вчера уходил и уходит сегодня,
Приемля болезненный свет белизны,
И тяжесть утраты, и свежесть вины,
Пока ещё вечность в лицо нас не знает,
И только луны хлебный шарик катает,
Пока еще властвуют в славе и силе,
Как Промысел Божий, морозы России.
 

Книга Жития

 
Читаю, город, книгу Жития…
В ней растворилась молодость моя,
Влюблённый шёпот юности незрелой,
Овражный снег в нетронутости белой
Опасностью заполнил до краёв
Все трещинки невидимой работы,
Разъёмы времени, провалы, повороты,
Разбитые коленки, детский рёв
Среди почти бесстрашного полёта.
В остатке – немощь утренней зевоты,
Её кофейной пенкой не унять,
И леность разобрать стихи и ноты,
Рояль не в силах крышку приподнять,
Чернильница не помнит про чернила,
И перышко стальное позабыло,
Что гербовая есть на нём печать…
 

«Как чья-то душа, перевёрнута лодка…»

 
Как чья-то душа, перевёрнута лодка,
Холодного берега хмурая бровка,
И красный кирпичный домишко старинный,
С какой-то таинственной памятью длинной.
Плывут чьи-то думы по волнам-занозкам,
Стоит древний клён в порыжелых обносках,
Испуганных мыслей вспорхнувшая стая,
О, ветер!
О, волны!
О, тленность людская!
 

Голуби

 
У снежницы, как будто у проруби,
Только солнце пригрело сильней,
Зимний мрак пережившие голуби
Собрались и купаются в ней.
 
 
Хлопотунья, голубка сердечная,
Ну, зачем тебе лужица та?
Твою душу, для мира нездешнюю,
Омывала всегда высота.
 
 
Колокольного звона служители,
Никого не минует беда,
Помолитесь в небесной обители
За ушедших от нас навсегда.
 
 
Где найду тебя, снежница талая,
Когда встану у Судных ворот?
Крошка та же пред Господом малая,
Что к ногам со стола упадёт…
 

Все дни рождений…

 
День рождения мамы и брата
На погосте засыпал февраль.
Обмахну рукавом виновато
Фотографий цветную эмаль.
 
 
Пробираясь с дорожки к могиле,
Как найти мне из прошлого след?..
Лишь Господь в своей власти и силе
Нас выводит из мрака на свет.
 
 
Из слезы, в небесах сотворенной,
Чему просто названия нет,
Он летит среди ночи бездонной,
Согревающей памяти снег…
 

 
У бабы Зины день рожденья,
И в богадельне, в поздний час,
Души незримое движенье
Вдруг привело в палату нас.
 
 
Пришли пропеть «Многая лета»,
Пять душ с кроваток узких, в ряд,
С подушек, обнесённых светом,
Глазами дивными глядят.
 
 
А баба Зина невесомо
Почти не чувствует кровать,
Ей в состоянии бессонном
Боль разрешает пребывать.
 
 
И осеняет не напрасно
Всех нас иссохшая рука.
Её на плотике матраса
Уносит вечности река.
 
 
Страданье ли смиренью учит,
Прозренье позднее – как жить,
В нас каменное сердце мучит
Печальной радостью – любить…
 

 
Все дни рожденья – звёзд нетленный свет,
Что Млечный Путь спокойно устилают,
Так далеки – им дела просто нет
До наших дней, что искорками тают.
 
 
Так искорка земная горяча,
Так холоден речной песок в июне,
Стряхнули дождь с небесного плеча,
Смахнули бремя солнечных раздумий.
 
 
Лицом в грозу захочется упасть.
На камне посидеть, поджав коленки,
И осознать, что ты лишь только часть,
И вечен мир, меняющий оттенки.
 
 
И можешь в сердце чистое вместить
И храм, и сад, и облако, и поле,
И по колено к Троице брести
Июньским многоцветным травопоем.
 
 
Ты родилась – родился мир земной,
Разбуженный когда-то словом Божьим,
И Крестный путь всегда с тобой одной,
Все дни рождений в этот день итожа…
 

Арзамасским учителям

 
Кто гусей арзамасских не пас,
Кто не мыл в Тёше пыльные ночи,
Тот не знает, как тих Арзамас,
Поглотивший былые тревоги.
 
 
Как он солнцу опальному рад,
По-соседски, как вечности верен,
Решетом прицерковных оград
Процедив быстротечное время.
 
 
Заготовленный ивовый прут
Для гусиной гогочущей стаи
Не даёт ей с дороги свернуть
И по спинам гулять не устанет.
 
 
Гуси-гуси, идите домой,
В широко растворенные двери,
Серый волк стережёт за горой,
Серый волк пустоты и безверья.
 
 
Чтобы беды прошли стороной,
Сохраните, как старенький китель,
Чтоб стоять в нем пред всею страной
В рядовом вашем званье – учитель.
 
 
Мы-то помним – недавней порой
Не хватало ни книжек, ни хлеба,
Но над детской любой головой
Восходило так радостно небо.
 
 
Над макушкою, как куполок,
Возносил вездесущую руку
Твой учитель, ведущий урок,
Преподавший терпенья науку.
 
 
Дни с предельной бегут частотой,
И рифмуется снова «учитель»
Всей сердечной своей чистотой
С вразумляющим душу «Спаситель».
 
 
Значит, годы сгорают не зря
До мизинчиков жарких огарков,
Арзамасская стала земля
Светлой родиной трёх Патриархов!
 

Иерусалим

 
…И треснул купол неба мрачный,
И вздрогнула земля под ним.
Осколком острым и прозрачным
Вошёл в неё Иерусалим.
Не опалим пасхальным светом,
Хранит земной нагар чудес,
И все века на месте этом
Жив кровоточащий порез.
 

Фавор

 
Сиянье неба становилось гуще
И пролилось восторгом через край,
«Мы возведём тебе, Господь, три кущи», –
Сказал Илия, верующий в рай.
 
 
И вот стоят три кущи на вершине,
Три скромных, словно в детстве, шалаша.
Так почему от века и доныне
К ним бесконечно тянется душа?!
 
 
Томится свадьба… И невеста в белом
За руку крепко держит жениха,
И выстроилась очередь несмело
За право жить без пятнышка греха.
 
 
Но отрешённость синего Фавора
Паломники достигнут без помех.
Везут их мусульманские моторы
Дорогой, уползающей наверх.
 
 
Пускай ты не в чести и не в фаворе,
Вздох Илии достиг твоих ушей:
Есть утешенье в радости и горе –
Что рай живёт, как прежде, в шалаше.
 

Календарик

 
Не дай душе погрязнуть в сонной хвори,
Обледенеть, как жухлая листва,
Пусть бодрым духом новогодней хвои
Одарит нас сиянье Рождества.
 

 
Крещенья святость богоданна…
И с каждым годом всё видней
Разлив вселенский Иордана,
Святые камешки на дне.
 

 
Мир наш,
ослепший от зла и насилия,
Ждёт ли прозрения он
Так, как младенчика руконосимого,
Веруя, ждал Симеон?!
 

 
В этот искренний день испрошенья
Терпеливой и мудрой любви
Со слезами мы молим прощенья
За греховные мысли свои.
 

 
Он здесь, в Вифании, скончался…
В пещерную мы опустились глубь,
Скорбящий пламень рук и губ
Насквозь промокших стен касался.
 
 
И стал земной порог не страшен,
Господь наметил путь спасенья,
Живот и мира воскрешенье,
Так укреплялась вера наша…
 

 
Господень вход в Иерусалим,
Небесный хор звучит над ним,
У нас озвучил вечер кроткий
Пушистые на вербах нотки.
 

 
Любовь и молитва – оружие наше,
Светло ими День Воскрешенья украшен,
А сердцу привидится зарево рая,
В котором всё зло на земле догорает.
 

 
И в этот чудный день весенний
Никто из нас не помнит зла,
И ждём Христова Вознесенья,
Как ждём небесного тепла.
 

 
Всё в жизни земной непременно устроится,
У нас есть святая небесная Троица!
И праздник, где солнце, играя, лучится,
И Церковь,
где можно за всех помолиться!
 

 
Был Пётр – рыбак,
а Павел – мытарь.
Их путь, страданьями умытый,
Един в ученье, данном свыше,
Как два столпа небесной крыши.
 

 
Когда горючие мгновенья
Вплетаешь в траурные дни,
Ты вспомни таинство Успенья,
Как встречей радостны они!
 

 
Сквозь Богородичную пряжу
Сентябрьский проникает свет,
Марии Рождеством наряжен,
Весь Новый светится Завет.
 

 
Нам этот день дарует неспроста
Небесного с земным пересеченье,
В душе твоей – Воздвиженье креста,
А в кающемся сердце – искупленье.
 

 
Скрывает холод вечности суровой
Покров твой, Матерь, головной платок,
Храня тепло отеческого крова,
И первый снег, и вечности глоток.
 

 
Жизнь полной смысла может оказаться,
И каждому мгновенью будешь рад,
Когда тебя иконою Казанской
С любовью в этот день благословят!
 

 
Твой монастырь во славе не остынет,
Он в прокалённой высится пустыне
И достигает ангельских высот,
И путь к нему – путь утолённой жажды,
Испитой верой в Господа однажды,
Дающей силу тем, кто ввысь идёт!
 

 
У нас на Руси нет вернее заботника
О всех, кто в беде, Николая Угодника.
Молитва наполнится тёплой заботой
В душе, ощутившей предвечность полёта.
 

 
Всё ярче Вифлеемская звезда,
Искристее снежинок белый танец,
И сердце разгорается тогда,
Как Рождества младенческий румянец.
 

«Белая ночь! И сады выкипают…»

 
Белая ночь! И сады выкипают,
Лёгкую пену с них ветер сдувает.
Над головою, на уровне крон,
Старый, как сад, нависает балкон.
Богу молилась, песню ли пела
Здесь, на балконе, девушка в белом.
Кто же затеплил в ней, в чистой тиши,
Церковь домовую спящей души?
…Так обретала свои очертанья
Белая ночь моего подсознанья.
 

Фитилёк

 
Сад мой задёрнул зелёные шторы,
Миром закончились детские ссоры,
Выдохлась радость от скромной зарплаты
В трудных заботах мамы и папы.
Ветер задул золотой фитилёк,
И колыбельный заснул флигелёк.
 
 
Тихо вдоль лунной дорожки сидят
Тройка котов, отпевающих сад.
Век отслужив незапамятный свой
С трудной, крутой на расправу судьбой.
Жив фитилёк в самодельной лампадке,
Сердце томится в безвременье сладком.
 
 
Сны мои нынче печальней и проще:
Дедушка бреется в кухне на ощупь,
Бабушка тешит усталое сердце
Горкою блинчиков на полотенце.
Братец мой милый решает задачу.
Снится мне счастье, пока не заплачу…