Текст книги "Верочкино счастье"

После смерти профессора в середине тридцатых годов прошлого века дом использовали по-разному. Он принадлежал санаториям, разным общественным организациям, в нем собирались открыть даже музей курортологии и подвергли здание значительным реконструкциям. Дальше даче известного хирурга везло еще меньше. К ней потеряли интерес. Здание стало медленно разрушаться, территория вокруг, обнесенная забором, выглядела очень запущенной.

Десять лет назад дом приобрел новый, никому не известный хозяин. Поначалу с азартом взявшись за переустройство дома, он собирался даже восстановить его первозданный вид. Реставрировались кованые решетки, собиралась по крупинкам лепнина, широкие оконные проемы, подбиралась плитка для пола, подходящая по стилю столетнему дому. Говорили, что хозяин даже наведывался в краеведческий музей, чтобы узнать, как вернуть дому его прежний облик. Узнав, что дело не из легких, таинственный хозяин решил подумать несколько дней: стоит ли его вложений такой сложный объект? Утверждали, что он даже хотел отказаться и вновь выставить дом на продажу, но через пару дней все-таки вернулся к старенькой сотруднице музея. «Денег у меня столько нет, но будем искать, двигаться шаг за шагом», – и сотрудница музея от радости прослезилась. Она уже давно, проходя мимо, чувствовала себя виноватой перед старичком и старалась не смотреть в его сторону, и вдруг такое счастье! Дай-да Бог!

Верочка тогда тоже радовалась тому, что новый хозяин отнесся к старику с почтением, пытаясь сохранить и восстановить все, что имело историческую значимость. Однако общая радость была преждевременной, работы вскоре были приостановлены. Загадочная смерть нового владельца, оказавшегося влиятельным чиновником из Москвы, на долгие годы оставила дом разоренным и брошенным. Мародеры сорвали со стен и потолка все, что представляло ценность. Бомжи использовали дом в качестве ночного пристанища, подростки – как дневное убежище от любопытных взглядов. Забор сломали, и растерзанный дом в самом неприглядном виде, без хозяина и надлежащего ухода, был выставлен жалким и разоренным на всеобщее обозрение.

Теперь, казалось, Верочка осталась единственным человеком, навещавшим старого друга. В зимнее время он всегда выглядел очень тоскливо: не было веселой зелени, прикрывавшей разруху. Серость пейзажа и отсутствие людей создавали ощущение, что дом навсегда забыт и покинут. Впрочем, так оно и было на самом деле. Каждое утро, пробегая мимо, Верочка не переставала смотреть на дом с ожиданием чуда. Закрыв глаза, представляла, каким он мог бы стать, и очень надеялась, что кто-то другой сможет полюбить его так же, как и она. Иногда ей казалось, что старый дом – это ее неудавшаяся личная жизнь. Поэтому два одиночества так тянуло друг к другу.

Глава 5

Родители жили весело. Сходились и расходились регулярно, не смущаясь взрослеющей дочери, бурно выясняя свои неутихающие разногласия. Возможно, именно потому, что дома всегда было шумно, Верочка так стремилась к спокойной и уединенной жизни, старалась никому из домашних не доставлять проблем. Никогда не требуя к себе особого внимания, она тихо жила своей детской, а потом и школьной жизнью. В семейных спорах она поначалу держалась маминой стороны, но потом поняла, что та, порой намеренно вызвав конфликт, выплеснув на отца все, что ее беспокоило, успокаивалась и с явным удовольствием рассказывала подругам о том, что еще раз вышла победительницей из семейного спора. Отец мог согласиться лишь с тем, что не нарушало его главных принципов, не касалось того, что было незыблемым.

Причины родительских разногласий могли быть до удивления смешными и разнообразными: цвет обоев, планы на выходные, обиды на родственников, нежелание отца делить наследство его родителей и вступать в конфликт с братом, расхождение в методах воспитания дочери. Дальнейший ход разговора мог так далеко уйти от истинной причины, что они и сами не могли вспомнить, найти отправную точку, от которой их занесло в необъятные дали. Верочке, например, со слов матери, представлялось, что отец злит ее намеренно, и в своем нежелании ссориться с братом проявляет малодушие и безразличие к делам собственной семьи. Ведь и в самом деле, жили они так бедно, что до появления в их квартире долгожданной прибалтийской «стенки» хранили подушки и покрывала в углу, за дверью, на двух стульях, прикрыв все стареньким жаккардовым бело-синим покрывалом, совсем таким же, каким укрывалась Верочка в детском саду. Дядя по тогдашним меркам жил вполне себе обеспеченно, был шустрым и деловым человеком. Сейчас Вера думала, что советский строй мешал ему по-настоящему развернуться и показать все, на что он был способен. Один из друзей дяди, подпольный цеховик, уже отбывал наказание за спекуляцию и нетрудовые доходы, тогда как его друзья не оставляли жену и дочку без ежемесячной материальной помощи. В современном мире такие люди как Верочкин дядя становятся успешными предпринимателями. Но даже будучи состоятельным человеком, особенно по сравнению с братом, дядя Миша не готов был честно поделить скромное родительское наследство, состоявшее из старого «Запорожца», ржавого гаража и нескольких ценных облигаций. Мама была права: им эти деньги могли бы очень пригодиться, а отец выбрал гордую позицию невмешательства. Ему-де ничего не нужно, все у него, оказывается, есть, всего хватает, а всех денег, как известно, не заработаешь. Мишкину возню с покупкой мебели, новой машины, модных вещей отец презирал. Мама сердилась, ссорилась, что-то доказывала, взывала к будущему единственной дочери – отец стоял на своем. Вот здесь он точно ни за что бы не уступил. По его словам, он просто не хотел опускаться до уровня тех, кто в погоне за материальным теряет себя, разрушает родственные связи, наивно полагая, что это ничего не значит. Для отца ничего не значили как раз-таки материальные ценности.

Папа любил свою работу, был честным инженером, лишнего не хотел, довольствовался тем, что у него было. Отлично разбираясь в оттенках отцовской речи, Верочка удивлялась тому, что мама не всегда понимала: ее идея обречена на провал.

– Толь, у вас на заводе можно встать в очередь на ковер, – осторожно начинала мама.

– Да? – отец отвечал не сразу, уже нахмурившись и нахохлившись. – Я не знал. А тебе, интересно знать, откуда это известно?

– Встретила знакомую, она рассказала.

– И что же? Нам разве нужен ковер? – раздражение нарастало.

– Конечно! – мама слышала в его вопросе не нарастающее раздражение, а барабанную дробь, возвещавшую о начале ее звездного часа. Она вступала в бой.

– Повесим Верке в комнату, – она всегда использовала дочь как козырную карту и в разговоре с отцом, и стремясь убедить несговорчивого деда.

– Я не думаю, что ей это необходимо. Вот от магнитофона она бы точно не отказалась, но тебе же магнитофон не нужен. Тебе нужен очередной ковер, чтобы догнать соседку или подружку – так?

Матери, не различавшей отцовской иронии, следовало бы замолчать и поставить точку, но она не видела рубикон, который лучше не переступать, и шла дальше.

– Толь, ну сходи!

– Ладно, я подумаю, – и Верочке было ясно, что отец уже кипит от злости и раздражения на неугомонную мать. Никакого второго ковра в их доме не будет – это ясно, но Надежда Ивановна не сдавалась и продолжала истязать этим бесполезным разговором непреклонного отца.

Отец совершенно безразлично относился к своему внешнему виду и считал мамино желание хорошо выглядеть мещанством и пошлостью. Они всегда говорили на повышенных тонах, когда собирались в гости. Отец наотрез отказывался надевать что-то новое. К только что появившимся вещам относился неосторожно, будто проверял их надежность, приглядывался и прислушивался, стоит ли им доверять. Вначале он ни за что не соглашался надеть обновку – все в ней было не так! Карманы слишком велики или, наоборот, малы, рукава неудобны, цвет очень яркий, ткань топорщится. Надо было знать, сколько усилий приложила мама для того, чтобы «достать» новую рубашку, шерстяной свитер или серый импортный костюм! И только тогда, узнав о цепочке знакомых и малознакомых лиц, через которых довелось пройти маме, чтобы найти нужную и качественную вещь, только тогда можно было оценить ее вспыльчивость. Отец никогда не покупал себе одежду сам – только подмечал недостатки маминых приобретений.

– Я не просил тебя это покупать!

– Ну посмотри, как идет тебе этот цвет! И с размером повезло!

– Нет, я надену то, в чем мне будет удобно.

– Толя, там будут наши друзья! Я не хочу выглядеть разнаряженной куклой рядом с тобой в затрапезном костюме.

– Так будь скромнее. Это, в конце концов, ничего не значащий ужин.

– Это ничего не значит только для тебя. Тебе не важно, в какой квартире ты живешь, что носишь ты и твоя дочь. Кроме спорта, политики и фильмов про войну тебя вообще ничего не интересует.

– Я не надену этот костюм. И разговор закончен!

Эта отцовская фраза всегда звучала как окончательный приговор, без обжалования и подачи апелляций. После нее все остальные споры были совершенно бесполезны. Можно было поворачиваться и уходить. Так мама поступала очень редко. Новым костюм отправлялся в шкаф на недолгое хранение. Прожив там некоторое время, он все-таки удостаивался чести быть принятым в семью. В первый раз отец все еще возмущался неудобством новой вещи, ворчал и расхваливал ту, что носит сейчас. Проверенные боевые товарищи были несказанно лучше новичка, они уже подстроились под хозяина, осели и приобрели нужную форму. В конце концов, и карманы оказывались нужного размера, и всегда было ясно, где лежит бумажник, а где – документы. Со временем, костюм или рубашка получали свое место в шкафу и в жизни, а через год или два удобнее их ничего не возможно было отыскать. Но доставляла ли эта поздняя оценка радость маме? Конечно, нет. Довольным выглядел только отец…

– Папа, а ты можешь подвезти меня в поликлинику? Мне нужно сдать кровь перед уроками.

– А что – ты не можешь поехать, как все, на автобусе?

– Могу, но тогда я опоздаю в школу. У нас же теперь есть машина! – старенькая «пятерка», наконец появившаяся в их семье, была предметом особой отцовской гордости. Ее он мыл, чинил и полировал все воскресные дни подряд, а Верочка с мамой старались не отвлекать его от этого увлекательного занятия.

– Поезжай со всеми, дочка. Не надо выделяться от коллектива.

(Чем же? Уж не старой «пятеркой» – это точно!)

– Ну пап!.. – последняя попытка, еще одна слабая надежда.

– Все! Разговор закончен!..

– Толь, нас Золотаревы зовут на день рождения в воскресенье. Пойдем? – издалека начинала мать.

– Так сегодня только среда. Что толку говорить об этом?

– Ну что же мне им ответить? Что ты решишь в субботу?

– А что? Кто-то торопится?

– Толь, возможно, они пригласят кого-то другого, если не согласимся мы.

– Так значит, им все равно, кого видеть за праздничным столом?

– Ты просто ответь: да или нет?

– Я еще не знаю. Еще только среда.

Взрослеющая дочь понимала, что это может вывести из равновесия кого угодно, не только ее активную мать, но и чувства, желания отца она уважала тоже. Скорее всего, он просто не хотел идти. Так почему же просто не сказать об этом сразу?!? Разговор этот, как правило, повторялся еще несколько раз за неделю, и дело заканчивалось тем, что они все-таки отправлялись на тот злополучный день рождения. Отец с недовольным видом жертвы, вынужденной согласиться с женой. Мама – с испорченным настроением.

– Папа, можно мне переночевать у Маринки? Она меня приглашает на выходные. Я помогу ей испечь торт, мы все уберем и посмотрим какой-нибудь фильм.

– Иди, конечно, она же твоя подруга, но ночевать возвращайся домой.

– Почему, пап? Она же живет в соседнем доме! Мама знает ее семью. Ну пожалуйста!

– Тебе что – уже пообещала мама? Она разрешила, а я, значит, плохой?

– Нет, папа. Я сначала спросила у тебя.

– У тебя есть свой дом и свой диван.

– Пап, один раз!

– Все, я сказал! Ночевать придешь домой. И разговор закончен!

Верочка знала, что если вступится мама, то их разговор перейдет в бурную ссору. Мама, скорее всего, разрешит, но, боясь скандала, девочка предпочитала согласиться с отцом, хотя к Маринке с ночевкой, конечно же, очень хотелось, что тут скрывать. Но она выбирала спокойствие. С Маринкой они бы наболтались вволю до самого утра, потом бы проснулись позже обычного, да и пожить хотя бы один день жизнью другой семьи было интересно, но мира в своей семье хотелось больше. К такой мудрости Вера пришла не сразу, а к годам пятнадцати, а поначалу, желая любым способом добиться своего, звала на помощь маму. Иногда они выходили победительницами, и девочка радовалась, но со временем научилась понимать, что согласие в семье гораздо важнее. Так она отказывалась от многого, а привычка забывать о себе взамен семейному спокойствию укоренилась в ней на долгие годы. Муж, например, с удовольствием этим пользовался. Сейчас она делала это скорее по привычке, хотя взрослый сын бесконечно напоминал ей, что она может и даже должна делать что-то для себя, не испытывая при этом никакого чувства вины: позволять себе приятные мелочи, редкое безделье, бесполезные подарки, самые лучшие цветы («ты что, мам, этого не заслужила?»), и не думать при этом, что полезнее купить что-то новое для дома. – Мне поздно перестраиваться, сынок! – Глупости, мам! Ты у меня еще молодая и все у тебя впереди!

Глава 6

В детстве под кроватью прятаться было очень хорошо. Пол, еще вчера чисто вымытый, покрылся тоненьким слоем еле видимой пыли. Ее видно, если посмотреть на местами потрескавшийся линолеум под определенным углом. Ножки двух стареньких кроватей, купленных по случаю у соседки, разбогатевшей на заграничный спальный гарнитур, стояли рядом, тесно прижавшись друг к другу. О такой роскоши, как двуспальная кровать, родители не могли даже мечтать, поэтому притворившись, что кровать это одна и большая, они накрыли ее темно-синим шелковым покрывалом с синей бахромой. На роскошном полотне цвета летней ночи жили райские птицы, вышитые китайскими мастерицами. Разных размеров, с диковинным оперением, они порхали хаотично по ночному небу и блистали желтыми, оранжевыми, зелеными и красными всполохами. Глядя на них, верилось, что жар-птицы существуют на самом деле, а не только в Верочкином воображении. Наверняка, думала девочка, мастерица, вышивая такой узор, подпитывалась собственными впечатлениями – а как же иначе? Девочке представлялось, как вышивальщица разгуливает в ботаническом саду и рассматривает пернатое царство, делая зарисовки в крошечном блокноте, который она достает из кармана длинного платья или из маленькой сумочки-мешочка, а потом все свои наброски переносит на ткань.

В этом комплекте бесполезными оказались только две синие наволочки с бахромой, но без птиц – туда они не долетели. Все покупалось вместе с роскошным покрывалом. У мамы на глупости времени не хватало, а подушек такого странного, неправильного размера, в советские времена не выпускали. Рукодельницей мама не была, Верочка соответственно тоже, так что наволочки для декоративных подушек, такие же чудесные, как и само покрывало, пылились на антресолях.

Только в заграничных фильмах девочка видела, что таких подушек может быть много. Одни, полезные, лежат под покрывалом, а другие просто служат украшением. Красивые женщины, возвратившись с прогулки, сбрасывали где-то в середине комнаты на ходу туфли на высоченных каблуках и оставляли небрежным жестом покупки в белых бумажных пакетах у кровати. Потом красавицы опускались на роскошное покрывало, обнимали одной рукой подушку, а в другой держали бокал шампанского, отпивая маленькими глоточками золотистый напиток. Но это только в кино.

В настоящей жизни покрывало, купленное мамой с таким трудом «из-под полы», надо было беречь. Оно, пожалуй, являлось единственным ярким пятном в скромной квартире родителей. Здесь же стоял темный трехстворчатый шкаф для одежды с полированными дверцами – Верочка усиленно натирала их полиролью, чтобы скрыть почтенный возраст – два стула и черное пианино «Беларусь». Ему не нашлось места в той комнате, что именовалась «залом» и Верочкиной комнатой одновременно, и старый инструмент поселили в родительской спальне. Инструмент, определенно, этому соседству был не рад. За свою долгую жизнь он уже перенес несколько переездов и требовал к себе уважения. Иногда он капризничал, плохо звучал, под него подкладывали деревянные щепки – пол был неровным – вызывали доктора, опытного настройщика. Фортепиано мечтало о большой светлой комнате с сияющим паркетом, настежь открытыми окнами и прозрачными занавесками, движущимися в такт залетающему ветру. Старичку бы понравился круглый, вертящийся на одной ножке стул, но реальность была много скромнее.

Тяга к прекрасному мучала девочку с раннего детства. Она истязала ее душу, заставляла везде видеть недостатки и по мере возможностей их устранять. Прятать, декорировать, облагораживать. Сбитый кусочек старого фортепиано, шрамы, оставленные предыдущими хозяевами, она замазывала черной краской. Дверные поверхности, отказывающиеся блестеть, несмотря на все ее усилия, Верочка полировала вновь и вновь. На фортепиано ставился медный трехрожковый подсвечник, красивая белая салфетка, вышитая крючком еще бабушкой, кукла в национальном латышском костюме, привезенная из летней поездки – и все, композиция готова! Иногда подсвечник уступал место вазе, о которой еще пойдет речь – так Верочка вносила разнообразие в свою экспозицию. Старый журнальный столик перед диваном в зале благодаря композиции из сухоцветов, растущих из старого пня, выглядел намного лучше, правда мама называла его «рухлядью» и грозила вынести на помойку. Верочка видела, как хорошо бы смотрелись на фортепиано сухие ветки вербы с мягкими пушистыми комочками в грубом глиняном горшке. Ему там самое место, а не расписанной золотом синей вазе, но мама безвкусную нелепицу очень любила и настаивала на своем, особенно перед приходом гостей. Часто воспользовавшись маминой забывчивостью и невнимательностью, девочка прятала синюю вазу в шкаф и устраивала свою выставку с глиняным горшком. Если мама замечала отсутствие чешской драгоценности и с угрозой в голосе спрашивала «Ты что? Вазу разбила?!?», Верочка приносила ее из комнаты и временно возвращала на прежнее место жительства. Ну всем же ясно – ей здесь не место! Всем – значит ей.

Чувство прекрасного томило, требовало действий, преобразований в самых скромных уголках их жилища, но как это сделать – Верочка не знала. Их с мамой разделяла бездна. Все, что вызывало мамино восхищение, дочке не нравилось. В их обычной советской квартире «дорого-богато» выглядело нелепо и еще больше подчеркивало скромность всего остального. Родительская спальня по ошибке строителей или по их же гениальной задумке была оснащена аж тремя выходами! Одна дверь уходила на балкон, где хранились папины инструменты и сушилось белье. Эту дверь прятали за занавесками. Вторая, самая правильная дверь, вела в коридор, третья открывалась в зал, где принимали гостей, смотрели телевизор, где спала Вера и выполняла домашнее задание. Эта дверь, безусловно, лишняя, пряталась за толстым колючим шерстяным ковром, которого отчего-то стыдилась девочка. Ей бы, конечно, хотелось повесить в комнате, где она проводила все свое время, какую-нибудь картину с пейзажем в скромной темной рамочке – никакой позолоты, ну уж нет! Но избавиться от неприглядного ковра не представлялось никакой возможности, потому что, чтобы его приобрести, мама ждала своей очереди несколько месяцев и столько же откладывала деньги. Ковер и его родственник, о котором так мечтала мама, были атрибутами зажиточности и благосостояния. Так же, как и цветной телевизор, и прибалтийская «стенка», добытая родителями с огромным трудом. Неправильность беспокоила Верочку: дверь, которой будто бы нет, ковер, по которому нельзя ступать, немецкие куклы, так и не выпущенные мамой из красивых коробок (ими разрешалось только любоваться), покрывало, на котором нельзя лежать, фортепиано, живущее не на своем месте – все это было неправильно, но что она могла сделать? Очень мало, почти ничего. Чистый линолеум, не новая, но блестящая мебель, прозрачные окна делали мир вокруг краше. И потому она усиленно терла, скребла, наводила порядок, стремясь улучшить, хоть как-то украсить пространство вокруг себя. Лучшим украшением она считала книги по искусству, что время от времени дарил ей дедушка. И они, аккуратно размещенные на книжных полках, лежащие стопкой на ее столе, случайно забытые на диване, где она только что читала, могли сделать всю остальную работу. Так ей казалось.

Под кроватью можно было лежать спокойно, закрыв глаза, и представлять себе совершенно другой мир, прекрасный и совершенный. В нем не гибли люди, не обижали животных, не развязывали войн. Там никогда не ссорились родители. Зато совершали подвиги бесстрашные мушкетеры с развевающимися плащами. Констанция Бонасье, женственная и хрупкая, теряла голову от любви к молодому гасконцу. Там бесстрашный Робинзон Крузо сумел выжить на необитаемом острове, а преданная собака Лесси всегда находила дорогу домой.

Верочку почему-то никто не искал. Когда голоса ссорящихся родителей утихали, она вылезала из своего укрытия и шла успокаивать маму, хотя та, конечно, не была пострадавшей стороной и меньше всего нуждалась в дочкиной защите. Папа обычно сбегал в старенький дом его родителей, который так и не могли поделить братья. Все знали, что отца хватит максимум на неделю. И он знал это тоже, но всегда уходил. Тогда Верочка временно переезжала со своего скрипучего дивана на кровать, покрытую темно-синим шелковым покрывалом, к маме.

Родителям не хватало мудрости принять друг друга такими, какими они были на самом деле и уберечь взрослеющую дочь от неутихающих ссор. Так книги и фонарик помогали Верочке убежать из беспокойного дома, хотя, конечно, самым лучшим был выходной у дедушки, но об этом тоже будет отдельный рассказ, когда придет его время.

Глава 7

Спросите Верочку, как случилось, что она, такая воздушная и неземная миниатюрная брюнетка с тонкими лодыжками и запястьями, нежным голоском и женственной походкой, с умными карими глазами и богатым воображением, стала работать в банке. Спросите – и она не найдет ответ сразу, улыбнется и смутится, потому что это никогда не было ее мечтой. Совершенно о другом грезила юная Верочка! Но как только родители услышали о музыкальном или художественном училище, сразу встали тесными рядами против такой нелепой и бессмысленной идеи. Отец, на удивление всем, поддержал маму, и они, наперекор установившейся в их семье традиции, не спорили, а образовали крепкий костяк, требуя, чтобы дочь получила нормальное образование, а уж потом («если захочешь и не передумаешь») – делай, что хочешь. Рисуй, играй на фортепиано, оформляй и украшай квартиры – что угодно, но потом.

То, что они сами отвели за руку дочь в художественную школу, сами купили черный инструмент в раннем детстве, не казалось им противоречием. Одно дело – для общего развития, а совсем другое – портить себе жизнь.

Ночами Верочка плакала. Плакала, учась в институте. Плакала, устроившись на работу в хороший банк. В этом ей помогла мамина хорошая знакомая, и неловко было сбегать, не отработав хотя бы месяц. Потом мама предусмотрительно попросила дочь продержаться еще немного, не сбегать трусливо, пока не найдется другой, подходящей работы.

– Верунь, ты же понимаешь, как нам повезло с такой хорошей зарплатой? – вежливое обращение матери не сулило ничего хорошего. Дочка обычно ходила в «Верках». – Нельзя же уходить в никуда. Подыщешь что-то достойное – напишешь заявление об уходе.

Так, шаг за шагом, Верочка удалялась от того, чем бы ей хотелось заниматься на самом деле. Со временем, она, конечно, привыкла к чужому институту и к однокурсникам, обрела друзей среди коллег в банке, всегда находя отдушину в общественной работе и в подготовке концертов-капустников. На последнем курсе девушка выскочила замуж, родила сына, и в молочно-бутылочной круговерти не было времени думать о своих нереализованных амбициях. Даже сейчас, спустя двадцать лет, банковская атмосфера давила, лишала ее воздуха, мешала проявить творческое начало, все еще живущее в ее душе, но Вера смирилась и с этим. Получив первую зарплату, она осознала преимущества такой работы и поняла: после развода с мужем она может рассчитывать только на себя. Как только появлялись возможности поговорить о музыке и искусстве, женщина мгновенно оживала, заполняла собой все пространство. Менялась интонация, уходил растерянный и неуверенный вид – и она сияла, говорила трогательно и увлеченно, боясь, что ее перебьют и не дадут выговориться. Такое тонкое кружево вдохновения и обольщения исходило от робкой Верочки, что всякий понимал – это и есть ее настоящее призвание. Это была потребность ее души, духовная пища, момент ее наивысшего торжества, не сравнимый ни с какими материальными радостями жизни. Со временем она стала помогать знакомым – так, ради собственного удовольствия – обустраивать их квартиры, выбирать обои, расставлять мебель. Она стала присматриваться к старым домам, представляя, как они могли бы выглядеть, приложи она свои хрупкие руки. Когда-нибудь у нее обязательно будет свой дом, старый, со своей историей, где будут жить милые и уютные вещи: керамические горшки для цветов и теплые чашки, кресло-качалка с наброшенным пледом, яркая посуда, начищенная до блеска медная джезва, старые черно-белые фотографии в винтажных рамках, диван со светлыми пушистыми покрывалами, плетеные корзины для приятных мелочей, хранящихся в каждом доме. Но пока она щедро делилась своими идеями с друзьями. Многие уже ими воспользовались и ни капельки не пожалели.

Сейчас, проработав в банке много лет, Верочка шла на работу без удовольствия, но и без раздражения тоже, потому что была уверена: менять что-то, когда тебе больше сорока, уже слишком поздно. Встав на этот путь помимо собственного желания, она, привыкнув с детства заглушать свое «я», смирилась и с этим, став даже получать удовольствие в сухой банковской службе, радуясь общению с людьми и стараясь помочь тем, кто обращался к ней за помощью.

Коллектив банка был по большей части женским, если не считать охранников, инкассаторов и одного молодого менеджера. Было у них даже свое счастливое женское кресло. Это знали все. Кого бы ни посадили на это волшебное, с виду ничем не примечательное, место, оно всем обязательно приносило женское счастье: счастливое замужество или скорое материнство. Все уходили оттуда в семейное плаванье или обретали долгожданную беременность. Когда проводили в декрет предпоследнюю сотрудницу Дарью, девочки нашли в самом нижнем ящике стола ее заветную тетрадь, исписанную аккуратным девичьим почерком. Одна и та же фраза повторялась много раз: «У меня обязательно будет ребенок». Так и случилось. Все, как и заказывала. Через несколько месяцев Дарью ходили поздравлять всем коллективом с рождением сына. Теперь на волшебном кресле сидел румяный и полноватый менеджер Дима. Как стул воздействует на мужчин – никто не знал. Потому и наблюдали с интересом.

У каждой сотрудницы – ясное дело! – была, как водится, своя история. За долгие годы все успели сродниться и знали друг о друге все. Или почти все. Татьяна Георгиевна, руководившая их отделением, была человеком настроения. День всего женского коллектива зависел от того, с каким настроением она вышла из дома. Молодая поросль боялась ее грозного взгляда и порой искренне недоумевала, что же Татьяне на самом деле нужно. Встав не с той ноги, она не прощала никакую мелочь. Часто, только увидев сотрудницу утром, она могла придраться к длине юбки или к недостаткам в скромном макияже, не говоря уже о недочетах в работе. На следующий день, не находя во вчерашнем выпаде ничего предосудительного, спокойно пила чай во время перерыва и ласково одаривала комплиментами все ту же особу. Самое сложное для новичка было осознать, что все это не со зла и принять Татьяну Георгиевну такой, какой она была: резкой, непоследовательной, нервной, не всегда справедливой, но в целом безобидной. Вера Анатольевна проработала с ней много лет, они давно была на «ты», но среди других коллег старались поддерживать исключительно деловые отношения.

Сегодня в банке клиентов было мало и потому все свободные сотрудники сразу бросались в глаза. Опытные, заслышав поступь начальницы, мгновенно занимали свои места и устремляли взгляд на экран компьютера. Молоденькая практикантка сидела на кожаном диване у входа и, пользуясь тишиной, сжимала в руках лучшего друга. Телефон действовал на нее завораживающе, освещал нежное личико и безупречно собранные волосы. Верхняя пуговица белой рубашки была расстегнута, темные брюки являли идеальную стрелку, но Татьяне Георгиевне сегодня этого было недостаточно.

– Ну и что ты здесь расселась, как будто в гости ко мне пришла? – от неожиданности девушка вскочила на ноги, едва не уронив телефон.

– Иди и работай!

– Но вы же вчера поставили меня к банкомату помогать пожилым клиентам. Сейчас никого нет, – робко возразила девушка, еще не предупрежденная о том, что в такие дни спорить с Татьяной Георгиевной не стоит.

– Дорабатывай свой испытательный срок и – свободна! Будешь тут мне указывать! Маме своей перечь, а здесь – государственное учреждение! Зарплату нужно отрабатывать, а не высиживать, бездельники! Это относится ко всем!

Вера Анатольевна вышла из-за своего стола, чтобы отвлечь Татьяну и спасти новенькую. В служебном помещении с участием спросила:

– Ну что случилось сегодня, Тань? Кто тебя так завел с раннего утра?

– Не знаю, Вер… не могу я больше так. Все на мне: и дом, и дети. А он опять уехал на рыбалку на три дня и – прощай! Хорошо мужикам живется.

– Успокойся, Танюша. И ему иногда нужно отдохнуть, – Верочка обняла подругу и поставила чайник. Кажется, оставались еще пакетики.

– Да?!? А где же он так перетрудился? От чего, скажи, пожалуйста, ему отдыхать?

– Ты сама говорила: работа у него нервная, неприятности были в последнее время.

– А когда я отдохну от всех, а? Скажи! Сын, балбес, учиться не хочет, дочка только о тряпках и думает. Все хотят сидеть на моей шее. Сколько же можно?

– Тань, ну уехал он на выходные – и ты тоже отдохни. Фильм посмотри вечером, в парикмахерскую сходи, готовить, опять-таки, не надо или меньше придется.

Татьяна работала как самозаводящаяся машина. Увлекаясь, она не чувствовала, что раскручивает себя сама и вот-вот взорвется. Остановиться она не могла, совсем как Верочкина покойная мать.