Текст книги "Верочкино счастье"

После короткого замужества, закончившегося таким нелепо-водевильным образом, родители, в особенности мама, не смогли отказать себе в удовольствии высказать привычные в таком случае фразы:

– А мы говорили!..

– Ты же видела: он несерьезный.

– А чего ты ждала, если он был мастер только бренчать на гитаре? Отец, который думал, что младенец сам попросит его накормить?!?

Финалом был, конечно, отцовский приговор, не подлежавший обжалованию. Верочка даже видела, как отец высказался в несвойственном ему стиле после уговоров матери.

– Ты, дочка, теперь мать – и занимайся сыном. Экспериментов достаточно. О личной жизни забудь, пока он не вырастет. Мы, конечно, поможем, но это твой сын, а мы всего лишь бабушка и дедушка.

Все эти слова были совершенно бесполезными. Верочка, потрясенная своим новым положением и мужниным предательством, окунулась в воспитание сына с большой радостью, и думать не думала о новых отношениях. Чувствовала, что не имеет на это право перед растущим сыном, а главное – смотрела на всех мужчин с недоверием. На долгие годы единственным и самым близким мужчиной в ее жизни стал Максим. Так случилось бы и без отцовского предупреждения.

Маленький сын был, безусловно, самой большой жизненной удачей Верочки. С ним ей жилось все лучше и интереснее, с каждым прожитым днем, месяцем и годом. В их мирное существование и взросление мог ворваться серый хомячок или волнистый попугайчик, дети друзей и знакомых, двойка или победа на спортивных соревнованиях, но главным была симфония огромного материнского счастья, дивное тепло и телесный уют, которого хватало на всех пригретых четвероногих и хвостатых. Благодаря Максиму Верочка вновь прочитала сказки своего детства и нашла в них новый, прежде упущенный смысл. Они вдвоем, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись одеялом, могли часами слушать любимые пластинки. «Бременские музыканты» с прекрасными песнями Олега Анофриева, «Крошечку-Хаврошечку» и «Дюймовочку» можно было слушать бесконечно. Это уже потом, когда сын вырос, Вера наткнулась на интересную статью какого-то заморского психолога, утверждавшего, что программа будущего зависит от того, какую сказку ребенок любил в раннем детстве. Спорное, конечно, но во многом интересное предположение – что только не влияет на нас в детстве? Теория, однако, Верочку заинтересовала, и она стала переспрашивать друзей и знакомых, пытаясь проверить ее подлинность. Выходит, сказку о трудолюбивой Хаврошечке и о жертвенной любви Элизы из «Диких лебедей» Андерсена трудолюбивая Верочка любила неспроста? Максим, например, мог слушать «Оловянного солдатика» до бесконечности и вырос настоящим мужчиной, стойким и несгибаемым. Старый знакомый и в прошлом коллега, узнав о теории психолога, с улыбкой скептично подметил:

– Ну, а я больше всего любил те сказки, где главным героем был Иванушка-дурачок. И что же вы после этого обо мне скажете?

– Это очень просто, – будто не заметив подвоха, быстро отреагировала Верочка. – Вы всю жизнь ищете себя, проходя через множество препятствий, но ведь Иванушка всегда, в конце концов, оказывается умнее других!

– Можете вы, Вера Анатольевна, все так преподнести, что я и сам себя начинаю уважать. Сам себе завидую, – отшучивался Николай.

Два друга, неестественно ярко-красного цвета, длинноногий и короткошерстный щенок Чип, в белой шапочке, будто работник супермаркета или кафе, и коричнево-белый Питрик с длинными черными ушками и красивым ошейником, украшенным красным сердечком, жили с Максимом долго, лет до двенадцати. Да и потом, повзрослевший хозяин, если и готов был расстаться с другими игрушками в пользу соседских детей, то только не с Чипом и Питриком. Они спали с ним на одной кровати по очереди, вечерами устраивалась ссора среди игрушек, чья же сегодня очередь спать с Максимом. К Чипу мог присоединиться ленивый пес с высунутым языком по кличке Лежебока или львенок, похожий на героя известного мультфильма. Назавтра друзей выбирал себе Питрик. Первоклассник Максим, входя домой с плохой отметкой, у порога шепотом уговаривал маму: «Ты только Чипу и Питрику не говори, ладно?».

Прекрасно понимая, что похода в филармонию не избежать, маленький сын просил только одного: не брать его на концерт симфонического оркестра. Такие испытания пережить было нелегко.

– Мамочка, а я знаю! Музыку к балету «Щелкунчик» написал твой любимый Чуковский!

– Нет, сынок. Чуковский – это автор «Айболита» и «Телефона», а Чайковский – это великий композитор.

– Какая разница, мам! Все равно об этом никто, кроме тебя, не знает. – Счастливая мама, сквозь радугу, которая расплывалась на ее ресницах от слез, смотрела на светлую голову сына, умного, быстрого, улыбчивого, и боялась одного – что умрет от любви и счастья, не доживет до его совершеннолетия.

Динозавры были еще одной привязанностью мальчика. «Я буду палеонтологом!» – заявил девятилетний сын. И в их квартире поселились тираннозавры, ихтиозавры и другие их сородичи. Верочка покупала энциклопедии, смотрела с сыном бесконечные документальные фильмы, всячески разделяла с ним его интересы. Летающие тарелки и прочие паранормальные явления были вторым увлечением сына. В этом он определенно пошел в мать: все загадочное и чудесное одновременно и влекло, и пугало, и неудержимо влекло Веру еще в юности. Но вскоре она успокоилась, потому что нашла для себя единственное оправдание всем возможным чудесам. Бог был с ней ежечасно – в скрипе половиц, в хрустящей белой скатерти, в букете полевых цветов, в интересной книге, в музыке Баха и Моцарта, в кудрявом облаке за окном, в голубых глазах пришедшей в гости кошки, в земной и загробной жизни ушедших родственников, в каждом приглашенном на обед госте – дышал и жил Бог, такой же естественный и живой, как растущий за окном тополь. И тогда, когда Верочка это поняла, стало хорошо не только ей одной, но и всем, кто оказывался с ней рядом: и взрослым, и детям, и волнистому попугайчику, живущему в клетке, и всем больным душам, тянувшимся к ней за советом. После них она, правда, опустошалась и уставала, но именно этот живой и сильный свет, вполне ощутимое тепло для многих ассоциировалось именно с ней, с Верочкой.

Семилетний сын не на шутку увлекался пением. Намывая посуду, он развлекался тем, что подпевал любимым детским песням. Но слышал он иногда совсем не то, что исполняли другие:

А облака – белокрылые лошадки,

А облака – что вы мчитесь без оглядки?

Не смотрите вы, пожалуйста «злых собак» («свысока»),

А по небу прокатите нас, облака!..

Чунга-чанга, синий «небосклоп» («небосклон»),

Чунга-чанга, лето круглый год!..

Вечерами лет до десяти Максим все еще просил:

– Мамочка, а можно я с тобой полежу?

– Конечно, сынок! – и они, тесно обнявшись, были счастливы, потому что были друг у друга самыми близкими людьми. Папа, наведывавшийся два раза в месяц, был не в счет. Маленький сын его поначалу очень ждал, а потом перестал верить его обещаниям и намеренно нагружал себя делами и школьными заботами, когда отец обещал его забрать. Если этого не происходило, маленький мужчина делал вид, что совсем этого не заметил. Он не откликался ни словом, ни огорчением на то, что взрослый человек опять нарушил данное сыну слово. Повзрослев, он говорил так:

– Папа обещал позвонить, но, конечно, этого не сделает.

И Вера благодарила Бога за то, что расставание произошло так быстро, и та разлучница, чье лицо в спешке и потрясении она так и не заметила, перестала обретать в ее воображении прекрасные черты, а со временем и исчезла вовсе.

Годам к четырнадцати Вера стала замечать, как сын отстраняется от нее, все больше погружается в свою собственную жизнь. В ней даже такой прекрасной маме места уже не было. И она боялась все испортить, отмалчиваясь и уважая право сына на личную жизнь. Они старались все также, время от времени, выезжать на выходные загород, ходить в кино и на выставки, но если Макс начинал разговор о собственных планах, Вера не распекала его за то, что он лишает ее своей компании. Она понимала: привычный уклад их жизни вдвоем скоро будет неизбежно нарушен.

Однажды, в теплый майский день, когда мохнатые кусты бурно разрослись у дедушкиного дома, его не стало. Чистый и ухоженный садик, хранитель всех дедушкиных устоев, остался на попечении Веры и ее сына. Листва, солнечная и сочная, была недавно обильно полита весенним дождиком; грубые скамьи и сколоченный дедушкой стол остались вечной памятью о хорошем человеке. Мама и сын переехали в дедушкину квартиру на сороковой день после его ухода, и первое время Верочке было очень тяжело и сиротливо, потому что теперь некому было пожаловаться на сбитые коленки, недолгое замужество, вечно ссорящихся родителей и на свое разбитое сердце. Никто теперь не скажет ей, что любит больше жизни.

Дедушка, как и его супруга, ушел от внезапного сердечного приступа. Было ему неполных восемьдесят лет. Еще утром строил планы и бодро говорил с внучкой по телефону, а днем сам успел вызвать себе скорую помощь. Верочка летела через весь город и была уверена, что все наладится: дедушка был крепким и никогда ни на что не жаловался, даже не обращался в поликлинику. Когда Вера вошла, врач, немолодой и очень уравновешенный человек, уже сделал несколько уколов и, склонившись над диваном, что-то говорил больному. Верочке в коридоре, плотно притворив дверь, он посоветовал быть готовой ко всему: «Я, конечно, могу помочь ему протянуть еще несколько часов, но это бесполезно. Ранения, нездоровое сердце, а главное – возраст». Внучка, слыша слова доктора, мало вслушивалась в то, что он говорит. Требовала делать все, что возможно, сдаваться не собиралась. Верила в чудо. А кто в него не поверит, когда перед тобой лежит родной и такой беспомощный человек? Собрались родные, приехала еще одна «неотложка», оснащенная другим оборудованием, но в больницу дедушку почему-то не брали. Он лежал бледный и тихо так, едва шевеля губами, говорил: «Не надо больше уколов… больно… отпусти меня, Верочка… переезжай сюда с сыном… живи хорошо, радуйся жизни, благодари за все, а я всегда буду рядом».

Похороны она помнила плохо, как во сне. Была у нее такая способность, защитная реакция – блокировать плохие воспоминания. Ждали, когда прилетит младший брат дедушки из Калининграда. Сестра ответила телеграммой с соболезнованиями, но не приехала: она всегда жила уединенно, слыла отшельницей, хотя жила не в тайге, а где-то недалеко от Москвы, в городе с музыкальным названием Рошаль (маленькой Верочке виделся в этом рояль). Три дня дедушка еще провел дома, но это был уже не он. Спокойное, красивое, волевое лицо сильного человека, будто восковое, напоминало деда лишь отчасти. Приходили его друзья-ветераны, налетели с соболезнованиями мамины и папины коллеги, старые соседи. Чужие лица внучку раздражали: почему они здесь, к чему эти слезы? Все казалось ей неестественным. Испуганного десятилетнего Максима отправили к Верочкиной приятельнице, и он не видел, как дедушкин брат Никита с женой Машей, потные и, как всегда, румяные, влетели как раз в тот момент, когда тело выносили из дома. Так и стоит в глазах эта картина: едва протиснувшись сквозь толпу людей, утирающий слезы Никита бросает чемодан и присоединяется к похоронной процессии. Баба Маша, тяжело перенесшая перелет, на кладбище не поехала и осталась помогать накрывать на стол. Людей было так много, что Верочка и не знала, откуда они взялись. Играл оркестр, впереди на красной бархатной подушечке несли дедушкины боевые награды, ордена и медали. Верочка вдруг подумала, что, имея десятилетнего сына, она никогда не думала о дедушке как о немощном старике, чей конец уже близок… Что значит «я всегда буду с тобой» она узнала много позже, но и этому придет свой черед.

Вдвоем без родителей они зажили лучше всех. В летние дни из окна пахло жирным, сытым черноземом и свежей травой. Слышали детский смех и громкий разговор соседок, но Верочка ничего этого не замечала: она, наконец, обрела свой дом и могла насладиться тишиной, любимой музыкой, и не было никакой нужды по воскресеньям уходить с сыном на весь день из дома. Максим стал чаще приглашать друзей. Они запирались в комнате и слушали свою музыку. Мама в комнату к сыну всегда входила со стуком, с чаем и бутербродами, приглашала мальчишек на ужин. Они уважительно вставали, забирали поднос, благодарили за еду и год от года становились все мужественнее. Их уже было неловко называть по-детски, теребить их вихрастые головы. Стало нельзя над ними подшучивать и говорить детские приятности: подростки превращались в мужчин. Сейчас в каких-то житейских ситуациях Верочка ощущала себя во многом младше и беспомощнее, чем ее повзрослевший сын.

Мастерица на выдумки, в разное время она наделяла сына множеством забавных, только им известных имен. Иногда они были связаны с героями прочитанных книг, часто – с разными вариантами его имени. Главная проблема стала заключаться в том, чтобы ненароком, обращаясь к сыну в присутствии чужих, не использовать то самое запрещенное домашнее имя. Если вдруг случалась осечка, неожиданный конфуз, Максим смотрел на мать с обидой и осуждением. Насупившись, он награждал ее таким взглядом, что Верочка поначалу ругала себя, а потом, видя, что сын замкнулся в себе на несколько дней, обижалась сама. Ну, подумаешь – вырвалось! Многие родители вообще не стесняются в выражениях, а ее оговорки только от большой любви и нежности.

И все-таки сейчас, в свои сорок пять, она жила так, как хотела сама. Возможно, на чей-то взгляд, тихо и не на полную мощь, но на огромном заряде и с большим вниманием к тому, что происходило в ее душе. Достойно и никого не стыдясь, с благодарностью наблюдая за взрослением сына, не упускала ничего важного: ни сменяющихся времен года, ни огненных осенних листьев, ни того, как живут рядом люди.

– Все! Уже пора домой! – сказала вслух Верочка и улыбнулась природе, встающему солнцу. Дневное светило раскололо всю свою энергию на миллионы маленьких солнц в каждом листочке, в каждой капельке росы, сверкающей алмазной россыпью. Стройная березка уже изрядно поредела и махала в такт легкому ветерку оставшейся листвой. Они, распределившись равномерно по всей кроне, шелестели бусами, будто танцующая цыганка в своем завораживающем энергичном танце. Оглядев весь этот взрыв осенних красок, женщина двинулась к дому, уважительно соглашаясь с тем, что это и есть, наверное, последний аккорд, нужный природе. Нет, не перед смертью!.. Перед отдыхом, который так нужен для начала нового круга жизни.

Глава 12

Через пару месяцев, когда все уже успели обсудить предстоящую встречу в Москве, по несколько раз согласившись и столько же раз отказавшись в силу многих только что открывшихся причин, Верочка все же решила ехать. Электронный билет, купленный сыном, лишил ее права на отступление. И правда: что она теряет? Погуляет по столичным улицам, сходит на выставку Врубеля в Третьяковской галерее, купит билеты в МХАТ и «Современник», увидится с друзьями детства и главное – отдохнет от привычной жизни. Ничего особенного от встречи с одноклассниками она не ждала. Хотелось бы, конечно, увидеть тех, с кем дружила в школьные годы, но Верочка, несмотря на пылкое воображение, иллюзий не питала, потому что знала: жизнь сильно меняет людей, и даже лучшие друзья, спустя годы, могут показаться друг другу чужими людьми. В конце концов, это всего лишь один вечер, яркая вспышка детства, попытка воскресить былые чувства, а потом все вернется на круги своя.

Кроме Маринки (Маруси, как ее называли в школе), регулярно появляющейся в ее жизни, Вера поддерживала отношения с двумя «мальчиками». Оба обзавелись семьями, закончили с военной карьерой и жили своей, непонятной для Веры, жизнью. Олег из хрупкого, застенчивого паренька превратился, судя по фотографиям, в крупного пузатого дядьку с широким обветренным лицом. «Настоящий полковник!» – не веря своим глазам, сказала Маруся. Он таковым и был, полковник в отставке. Воспитывал дочь от второго брака, жаловался, что она утонула в какой-то новой молодежной субкультуре, но «батя держит все под контролем». Будто это возможно – удержать поток юношеского бунтарского духа, живущего в вечной непримиримости с миром взрослых. Олег сейчас на правах пенсионера присматривал за дочкой, достраивал баньку и увлекался охотой и рыбалкой. Образ из детства никак не вязался с тем, что Вера видела на фотографии. Олег всегда громко и неуместно шутил, вспоминал школьную жизнь и рассказывал о себе. С супругой, как стало понятно, у них сложились особенно странные отношения. Она, так привыкшая за годы службы к его отсутствию, не могла принять то, что теперь он бывал дома часто, если не всегда, шумел и не отказывал себе в удовольствии выпить. Брак слегка пошатнулся, семейная лодка накренилась и едва не пошла ко дну, как вдруг возникла мысль о строительстве дачи и в дальнейшем – бани, так что в свободное от строительства и охоты время Олег редко наведывался в городскую квартиру. Себе, конечно, не изменял: травил байки, рассказывал сальные анекдоты, вставлял крепкое словцо. Но в разговоре с Верой он себя сдерживал, а вот в доверительной беседе с Маринкой говорил так, как привык, без цензуры.

– Ты же всегда у нас была тургеневская героиня, при тебе он смущается, – постановила Маруся.

– С чего это? Может быть, я изменилась?

– Нет, Верунь, ты у нас величина постоянная, константа. И знаешь – это хорошо! Должно же и в нашей сумасшедшей жизни быть хоть что-то постоянное! – иногда Маринка, сняв костюм вечно хохочущего клоуна, говорила разумные и глубокие вещи. Верочка решила, что «константа» звучит как комплимент.

Жизнь другого «мальчика» сложилась, по его словам, глупо и неожиданно, даже для него самого. Алеша, так же как и Олег, поступил после школы в военное училище. В те годы мальчики мечтали о военной карьере, хотели стать моряками и летчиками, девочки шли в медицину, педагогику и в торговлю. Алеша после девятого класса съездил с родителями в Ленинград, там познакомился с девочкой, дочкой друзей. Они стали переписываться и очень скоро признались друг другу в теплых чувствах. Потом, на Новый год, ее родители приехали в гости к Алешиным и были, кажется, не прочь со временем породниться. Не сейчас, конечно, а в каком-то обозримом будущем: «Здорово, ребята! Будет чудесная пара, а мы станем еще ближе!». Но у молодых что-то разладилось, родительским планам сбыться было не суждено. Леша очень долго переживал, его отвергли, а потом глупо, назло ей и, как оказалось, во вред самому себе, на третьем курсе женился на однокурснице, которую не любил. Звали ее, кажется, Дашей.

Верочка, стремившаяся во всем дойти до сути, Лешу все-таки спросила, любил ли он свою жену. «Не знаю, как тебе ответить. Пришел, пошутил, пригласил в кино, погуляли пару месяцев – и сделал предложение. Знаю, испортил жизнь и ей, и себе, но уже ничего не поделаешь! Она со мной по всем городам и весям ездила, дочку мне родила, а я через несколько лет еще раз влюбился, по настоящему, и вот тут-то крышу мне снесло… Не могу я так, Вер, в скайп этот смотреть, как на допросе. Давай просто на телефон позвоню!..».

Верочка согласилась, потому что тоже любила разговор по душам, а он получался гораздо лучше с чашкой чая, если устроиться на диване. Тогда говорить можно совершенно спокойно, не отвлекаясь на то, как ты выглядишь и какая у тебя прическа.

Леша встретил Вику, когда его дочка уже готовилась к школе. Жена, наверное, давно поняла, что никаких чувств супруг к ней не испытывает и жила как многие, ради ребенка и чтобы не быть одной. А возможно, она искренне любила мужа и считала, что ее любви хватит на двоих. Леша стал придумывать себе командировки, исчезал на выходные, брал телефон с собой, переговаривался с кем-то из ванной, включив воду, и называл Вику мужским именем рядом с женой. Когда супруга уезжала на пару дней к родителям, он не мог дождаться того часа, когда можно наконец не таясь встречаться с любимой. В общем, совершенно лишился разума.

Ложился и просыпался только с одной мыслью: скоро он увидит ее! Отвозил дочку на лето к своей маме, в соседний городок, обещая починить крышу, а сам, потихоньку опустошая свои запасы, возил любимую на дорогие курорты, баловал ювелирными украшениями, присылал дорогие букеты. И не потому, что праздник или день рождения – просто желая увидеть удивление и радость на ее красивом лице. Жена, к счастью, попалась хозяйственная, много не требовала, экономила на всем и подарки к своему дню рождения просила те, что пригодятся в семье: тостер, миксер или пылесос. Леша наблюдал за женой с разочарованием: какая все же она приземленная! А любимая была яркой порхающей бабочкой, настоящей женщиной от мизинца до корней волос. Всегда одетая с большим вкусом, с идеальной прической и безупречным маникюром. С ней он отдыхал и душой и телом, и дошел до того, что летел к ней, не доведя семилетнюю дочь до плавательного бассейна: «Я заезжать во двор не буду. Ты же сама дойдешь, дочь?». Малышка с улыбкой кивала головой и шла к бассейну: ей представлялось, что она настолько выросла, что теперь отец доверяет ей пройти небольшой отрезок пути самостоятельно. Леша пропускал родительские собрания, ссылаясь на срочные дела, нарушал данные дочке обещания и не испытывал при этом никаких угрызений совести. Стыдно было только однажды: занятия в бассейне отменили, и все остальные родители забрали своих детей сразу, а его Нюта просидела более двух часов у старой вахтерши (он еще и опоздал!), отпаивающей зареванную девчушку чаем.

Чудесная сказка закончилась через пару лет. Сразу же, как только иссякли его материальные возможности. Возлюбленная поначалу просто недовольно морщила носик, замечая, что подарки становятся скромнее, все чаще отменяла встречи, а как-то раз сказала прямо: «Мне нужен мужчина для радости, а твое нытье пусть слушает жена. Она в твое положение всегда войдет и сковороде на день рождения будет рада, но не я!». И так почему-то больно и обидно стало Лешке! Не за себя, дурака, а за жену свою, что ушел он, громко захлопнув дверь, чтобы не вернуться больше никогда. Дома жена хлопотала на кухне, дочка-второклассница бежала с дневником, хвалилась пятерками. Мягким светом горела на кухне лампа. Жена стояла к нему спиной и несколько локонов выпали из ее аккуратного пучка на заношенный спортивный костюм, который она обычно носила дома. Он посмотрел на нее по-новому, будто на чужую женщину: красивая, скромная, измученная переживаниями мать его ребенка.

Леша вспомнил все, что потратил на совершенно чужую женщину, обделив своих девчонок, и почувствовал такой удар под дых, что едва успел сесть на стул. Дочка обняла отца, жена поставила перед ним тарелку с густым дымящимся супом и удивленно спросила: «Что ты сегодня так рано?». Он ответил, что теперь так будет приходить всегда, а через год сумел собрать нужную сумму и повез своих девочек в первый раз на Средиземное море, починил, наконец, маме крышу старого дома, поднял забор и стал проводить все свободное время с семьей. И все-таки вопреки собственному решению (сказать, конечно, проще, чем сделать) несколько лет он ловил в толпе женщин, чем-то похожих на Вику и провожал их тоскливым взглядом. Но ни разу не позвонил и не попытался встретиться – это правда.

– Вот такой я, Верка, дурак! – закончил Лешка. Он-то как раз изменился мало: невысокий, поджарый, повзрослевший мальчик, которого она бы узнала, даже двадцать лет спустя. – Ты уж не ругай меня сильно, совесть ты наша! Помнишь? Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи? – Леша неестественно засмеялся. – Партия сказала «надо» – комсомол ответил «есть»! Так вот, совесть – это ты!

– Да, Леш, конечно, помню. За совесть – спасибо. В институте серой увесистой «Историей КПСС» можно было убить кого угодно. Вот только, кто я такая, чтобы тебя ругать? Ты и сам все понял.

– Но сколько дел наворотил! Вот такой дурак!

– Ничего, Леш, а кто не ошибается? Главное, что понял: счастье – вот оно, совсем рядом, можно дотянуться рукой.

Наскоро и неловко попрощались; как это часто бывает, после откровенного разговора Леша пропал на несколько дней, потом появился снова, и Верочка между делом спросила:

– Леш, а ты какую сказку в детстве любил?

– Что?!?

– Ты прекрасно слышал! Зачем переспрашиваешь?

– Ну ты даешь! Вспомнила бабка, как девкой была! – Леша засмеялся. – Какую любил?.. «Бременские музыканты», сказки Пушкина, бабушка их часто читала в детстве. Но больше всего эту… как ее? «Огниво» Андерсена, кажется…

– «Огниво»? – Вера задумалась. – Ну ясно, спасибо тебе. Я так и думала.

– А в чем дело? Ты там что-то на встречу нашу готовишь? Типа, старые фотографии, какими мы были и что любили?

– Нет, успокойся! Это я так, любопытства ради.

– И правда, Верунчик, люди не меняются! Какая ты была загадочная в школе – такой и осталась!

– Я? Загадочная?!?

– Ну, конечно! Ты многим нравилась, но пацаны подойти боялись. Ты как воздушный шар ходила: одной ногой здесь, а отпусти веревочку – улетишь в небо.

– Ты шутишь, Леша!

– Да нет. Какие уж тут шутки?

– Загадочной была Лариска со своей улыбкой на лице и вечными пропусками, а что было загадочного во мне? Скучной, наверное, была, а вот…

– Дуреха ты, Верка! Таких как Лариска Землянская, мы называли совсем другими словами. Думаю, ты их уже знаешь, а вот в школе вряд ли слышала, – он весело захохотал. – Ну все, пока, солнце, мне дочку нужно из музыкальной школы забрать. Позвоню через недельку!

Услышанное потрясло Верочку. Первым делом она бросилась отыскивать старые школьные фотографии. На одной из них, общей, где пятиклассники послушно выстроились тремя рядами около новой учительницы, Вера сидела в центре в коричневой форме с белыми кружевными воротничками и с двумя конскими хвостами. Она, смущенная, держалась неестественно прямо, будто проглотила кол. Смешная такая! Из-за этой позы она, одна из самых невысоких в классе, казалась выше, чем остальные. Испуганные глаза смотрят в объектив фотоаппарата, руки лежат на коленях, губы поджаты, лицо напряженное. Девчонок, сидящих рядом, она помнила через одну. Вот Вика с длинной косой, рядом Света, дальше – Лика с короткой стрижкой, под мальчика. Полное имя ее было Ангелина или Анжелика, но все ее звали Ликой, а она стеснялась странного выбора родителей. Конечно, застесняешься, если вокруг одни Оли, Светы и Наташи, а ты прям Маркиза Ангелов со внешностью мальчишки!

Мальчишки стояли в третьем ряду: и Леша, и Олег, и Саша, позже всех объявившийся на известном сайте. Худые, нескладные, вихрастые, в обязательных школьных костюмах с эмблемой на левом рукаве: раскрытая книга на красном фоне. С Сашей Верочка дружила тоже, но больше по-соседски: их мамы часто чаевничали вместе, а они, дети, играли во дворе в прятки и обменивались интересными книгами. В школе же друг друга почти не замечали, у каждого были свои интересы. Лариса и еще одна высокая девчонка, Алена, ушедшая от них в шестом, кажется, классе, стояли в мальчишеском ряду. Одна – справа, другая – слева, завершая линейку. Формы одинаковые, лица разные, но такие счастливые своей беззаботностью и уверенностью в том, что они-то уж точно будут жить в прекрасном светлом будущем.

Марина, вертлявая и улыбающаяся, сидела рядом с Верой. Они, будучи совершенно разными, ухитрились ни разу не поссориться за все школьные годы. Маринкина мама работала на хлебокомбинате, и в их доме пахло выпечкой, ванилью и корицей, там водились разные вкусности: баранки, бублики, слегка зачерствевшие булочки с джемом и изюмом. Чего только там не было! Верочка и сейчас не очень любит сладкое (исключение составляет только то, что приготовлено дома), да и в детстве не была большой охотницей, но Марина, всегда щекастая и упитанная, так ее зазывала в гости, так упрашивала попробовать кусочек, что Верочка не могла этому противиться. Ела за компанию – и было очень вкусно! Марина держала над огнем сухие бублики или сушки – современная микроволновка очень бы пригодилась – потом обмакивала их в банку с вареньем, глотала столовую ложку клубничного джема и запивала крепким сладким чаем. Верочкина мама на такое всегда отвечала одной и той же фразой: «А попа у нее не слипнется?». Как-то Верочка попробовала проделать все это дома, но без Маринки все теряло свою привлекательность. С ней – очень вкусно, без нее, самого главного ингредиента, трапеза теряла вкус! Марина представлялась подруге «Купчихой за чаем» Кустодиева. Наверное, потому что стол украшала банка с вареньем, булочки и бублики, Марина выпивала одну чашку и тянулась за другой, смачно пила из блюдечка, дула на дымящуюся поверхность и с шумом втягивала в себя сладкий чай. Верочка до сих пор предпочитает изящные чашечки, но Маринкино чаепитие, слегка подгоревшие бублики и внушительного размера чашки помнит до сих пор. Подружка ела с аппетитом, была легкой и общительной, училась без фанатизма и всегда перед экзаменами слезно обещала всем и вся, что обязательно в следующий раз подготовится лучше. И все ей удавалось, билеты доставались именно те, что она учила, на контрольных получалось списать. Ей очень везло, и отметки подружки порой получали одинаковые, но с небольшой разницей. Верочкины четверки и пятерки были мозолистые и натруженные, твердые и основательные, Марина хватала четверки налету, они будто появлялись по зову студентов, призывающих в свою зачетку накануне экзаменов халяву.

На школьной фотографии Дима и Наташа, разъединенные одним рядом, еще стояли врозь. Диму поставили среди мальчиков, он выделялся своим спортивным телосложением и напряженным взглядом. Казалось, он жалел, что появился в этот день в школе, что визит фотографа не выпал на тот день, когда он ездил на соревнования. Верочка знала: многие старались в этот день улизнуть с уроков, беспокоясь, что навсегда останутся в памяти одноклассников такими взъерошенными, угрюмыми и некрасивыми. Девчонки о своих треволнениях говорили открыто, мальчишки, никогда бы не признавшись в этом, чувствовали то же самое. Хотя все выглядели тогда неестественными: птичка всегда вылетала неожиданно, ловила самое глупое из всех твоих выражений лица, и не было никакой возможности узнать заранее, какой получится фотография. Этот позорный и одновременно сладостный от неизвестности момент разделяли друг с другом одновременно: через несколько дней фотограф появлялся снова, на этот раз без предупреждений, протягивая каждому фотографию, и все первым делом отыскивали на ней себя, а уже потом – осматривали своих одноклассников, которым, конечно, везло немного больше, они получались несправедливо лучше…