Текст книги "Серая мышь для королевы"

Марина

Марина и Катя вышли из школы вместе, все еще взмыленные после физкультуры. Лазали по канату.

Если честно, большинство только пыталось лазать. В основном девчонки висели в самом низу, намертво вцепившись в веревку руками и беспомощно суча ногами. А физрук взирал на все это безобразие с трагическим выражением и прикидывал: может, после школы зайти в зоомагазин? Купить крысу покрупнее и попротивнее, посадить ее в карман и во время урока иногда вытаскивать с истошным воплем: «Мышь! Гигантская дикая мышь!»

Ну как еще научить старшеклассниц забираться вверх по канату? Хорошо, что хоть изредка попадаются такие, как Булатова, – спортивные, тренированные.

– Катя, ну покажи одноклассницам, как это делается, – умолял физрук.

И Кате пришлось демонстративно забраться и спуститься несколько раз. Не подряд, конечно, иначе и она не справилась бы.

Марина, подстегиваемая чувством солидарности и безутешными причитаниями физрука, поднялась до середины каната. Не иначе, чудо помогло. И больше не приближалась к снаряду. Ну его! И хорошо, что физкультура последним уроком.

– Пить хочется, – спустившись со школьного крыльца, сдержанно пожаловалась Катя.

Девушки заглянули в ближайший магазин. Катя взяла себе бутылку минералки и пошла к кассе – из четырех работала только одна, и к ней выстроилась очередь.

Катя встала следом за бабушкой, совсем старенькой и такой классической – в платочке, каком-то древнем пальто с вытертым меховым воротником. Подошла ее очередь, и бабушка принялась медленно выкладывать покупки из решетчатой корзинки на ленту транспортера. Худые морщинистые руки старушки мелко дрожали от возраста.

Марина рассеянно следила, как кассирша пробивает бутылку растительного масла, батон, упаковку чая, банку дешевых мясных консервов, две пачки макарон и шоколадку. Сканер попискивал, считывая штрих-коды, наконец на табло загорелась финальная сумма. Бабушка открыла давно приготовленный кошелек, тоже совсем старый, Марина сто лет уже таких не видела. Он был похож на малюсенькую сумочку и застегивался с помощью двух металлических шариков на скрещивающихся стебельках.

Бабушка высыпала содержимое кошелька на подставку: бумажные купюры и металлическую мелочь. Кассирша торопливо пересчитала деньги, сочувственно сообщила:

– Тут не хватает. – И предложила: – Может, что-нибудь отложить?

Она сверилась со списком продуктов на мониторе, быстро высчитала нужную сумму и выбрала из жалкой груды пробитых товаров одну пачку макарон и шоколадку.

– Вот, решайте. Либо это убираем, либо это.

Кассирша положила отобранные продукты перед бабушкой. Та молчала. Конечно, разумнее было бы оставить вторую пачку макарон, от них больше толку. Но бабушка не торопилась с выбором. Она смотрела на шоколадку.

Очередь недовольно зашевелилась.

– А сколько не хватает? – неожиданно поинтересовалась Катя.

– Тридцать два рубля с мелочью, – ответила кассирша и посмотрела удивленно.

Катя окинула быстрым взглядом стоящий возле кассы стеллаж с жевательными резинками, чупа-чупсами и прочими сладостями, прихватила с полочки шоколадный батончик с начинкой, положила его прямо на пачку макарон, придвинула поближе к кассе вместе с шоколадкой и протянула кассирше свою единственную купюру в пятьдесят рублей.

– Вот! Так хватит? А это не надо.

Она отложила в сторону бутылку с минералкой и быстро вышла из магазина. Никто даже не успел ничего сказать. Марина только на секунду замешкалась и рванула следом.

Катя

Катя вышла из подъезда и сразу увидела Кирилла.

Ну надо же! Не забыл. Не проспал. Неужели решил все-таки поучаствовать? Ненормальный. Вот привязался.

– И зачем ты явился?

– Я же обещал.

Мама обрадовалась, папа, конечно, похвалил, Сашка оценил. И никто не догадался поступить разумно. Сказать: «А не катился бы ты, Кирюша, отсюда подальше! Для собственного же блага».

Какой же нормальный человек, планируя бегать по лесу осенним непогожим днем, не возьмет с собой сменной одежды и обуви?

Успенский явился налегке. Хорошо хоть в кроссовках и спортивном костюме.

Уселись в машину. Как всегда, родители впереди, дети сзади. Кирилл – через одну дверь, Катя и Сашка – через другую.

Катя нарочно запустила брата первым, чтобы он оказался между ней и Успенским. Забралась сама, отвернулась к окну и молчала всю дорогу.

Соревнования проходили в большом лесопарке. Катя никогда раньше здесь не была. Но возле старта привычно стояли две большие синие палатки, в одной из них регистрировали участников, выдавали карты, номера и чипы.

– Сегодня ориентирование по выбору, – объяснил папа, пока мама пришпиливала всем номера булавками. – Саше надо найти восемь КП. Кате и Кириллу – десять. Только первым обязательно тридцать второй, а последним – сотый.

Катя не столько слушала папу – правила она и без него знала, – сколько наблюдала за Успенским. Как он обалдело вслушивался в слова «чип», «КП» и даже в цифры. Как изумленно пялился на дедушку, который увлеченно разминался перед линией старта; видимо, прикидывал: относится он к группе «М-сто» или пока только «М-девяносто»? Как пытался определить на глаз количество собравшихся. А может, даже подсчитывал, но сбился где-то в районе второй сотни. Кате хотелось засмеяться. Громко и злорадно.

Кирилл украдкой вздохнул, недоуменно уставился на выданную ему карту, потом осторожно придвинулся к Кате и спросил шепотом:

– А что такое «КП»?

– Контрольный пункт, – моментально расшифровала та и пояснила: – Они на карте кружочками обозначены. У каждого свой номер. – Она ткнула пальцем в бумагу: – Вот тридцать второй, вот сотый. На них надо обязательно отметиться. Остальные восемь – любые, какие найдешь. Понял?

Кирилл произнес в ответ что-то нечленораздельное.

Теперь уже Катя вздохнула. Может, поручить Успенского Сашке? Пусть он рассказывает. Но брат уже стоял на старте, дожидался своей очереди. Поэтому пришлось говорить самой:

– На местности КП отмечены контрольными призмами. Ну, флажками такими объемными. Они оранжево-белые, чтобы издалека видно было.

– А как на них отмечаться? Расписываться?

Захотелось сказать что-нибудь типа «ты совсем придурок?», но Катя сдержалась:

– Там есть электронные станции. Их обычно к деревьям прикручивают. Прикладываешь чип…

Следующий вопрос Катя легко сумела предугадать.

– Чип – это та маленькая желтенькая штучка, которую ты в руке держишь. Его на палец надевают. На указательный.

Катя помахала перед носом Успенского своим, уже оборудованным пальцем и предложила:

– Может, просто тут постоишь, подождешь, пока мы все пробежим?

– Вот еще! – возмутился Кирилл, сурово посмотрел на Катю, но тут же миролюбиво добавил: – А можно, я вместе с тобой побегу? А то вдруг заблужусь.

– Нельзя! – решительно отрезала Катя. – Стартовый интервал – двадцать секунд.

– Тогда я первый.

– Ну-ну! – Катя двинулась к старту. – Чип очистить не забудь.

Она догадывалась, что последует дальше, и даже в мыслях поспорила сама с собой, оправдаются ее ожидания или нет.

– Очистить – это как? Протереть, что ли?

Катя едва сдержала смешок:

– Типа того.

Она подошла к базовой станции, приложила свой чип.

Интересно, Успенский догадается за ней повторить? Догадался!

Когда Кирилл наконец стартовал, пробежал с десяток метров по открытой дорожке, а потом исчез в зарослях кустарника, Катя вздохнула с облегчением.

– Пошла, – нежно подтолкнули ее в спину.

Катя побежала. Не слишком быстро.

Не нужны ей никакие призовые места, участие исключительно ради участия. И потому что родителям обещала.

Бежать по лесу – это здо́рово. Сверяться с картой, искать КП – это интересно и увлекательно. Погода, правда, не очень: холодно и промозгло. От студеного ветра даже деревья не защищают, только активное движение. Временами начинает накрапывать мелкий дождь, который сменяется снежной крупкой. А потом одновременно сыплется все вместе: и дождь, и снег.

Иногда на несколько минут в рваные просветы между туч выглядывает солнце, чтобы подразнить, не иначе. При виде солнца ветер начинает дуть сильнее, торопливо задергивает шторки на небесных окнах. И опять то снег, то дождь.

Успенский ждал Катю у первого же поворота.

Вот еще неприятность!

– И чего ты тут торчишь? – сердито буркнула Катя.

– А я карту на старте забыл. Все равно я в ней не разбираюсь. Но нам ведь можно одни и те же КП отмечать?

Слово «КП» он проговорил с особым достоинством и значительностью, как будто теперь они с Катей состояли в одном тайном обществе.

– Ладно уж, – смирилась Катя.

В конце концов надо стойко переживать ниспосланные судьбой испытания.

– Тридцать второй КП тут рядом.

Она сбежала с утоптанной тропинки на жухлую увядшую траву, обогнула тесную компанию рябинок, которые сейчас можно было узнать только по гроздьям ярко-красных ягод.

– Вон он.

Кирилл уже разглядел качающуюся на ветру бело-оранжевую контрольную призму.

Отметились.

– А куда дальше?

Катя сунула Успенскому под нос свою карту:

– Выбирай. Где больше нравится?

Успенский выбрал:

– А давай вот этот КП, самый дальний.

– Зачем?

Он наверняка на самом видном месте, но до него топать и топать!

– Интересно же. Никто туда не побежит, а мы побежим.

Катя с подозрением глянула на Кирилла. Странные какие-то рассуждения. Обычно стараются побыстрее пройти дистанцию, время же учитывается. Хотя Успенский-то – персонаж необычный, и мыслит он ненормально.

– Хорошо.

Заодно и выясним, сколько он продержится до того, как запросится домой.

Тропинки быстро размокли, покрылись жидкой, скользкой грязью; от каждого шага брызги летели во все стороны, покрывали кроссовки и брюки.

Катя-то к этому привыкла, а вот Успенский все время недовольно осматривал свои ноги. Чистюля.

Отметились на дальнем КП, сверились с картой – Кирилл по-хозяйски забрал ее себе, – выбрали нужное направление.

Тропинка оказалась совсем узкой, вдвоем не уместишься, но Успенский упрямо продолжал бежать рядом с Катей прямо по траве. Теперь он от грязи отмылся, но зато промок по колено. Да еще травинки и опавшие листья налипли на штаны и кроссовки.

А тропинка юркнула в кусты и вывела к овражку. Не слишком глубокому – где-то по пояс, – но зато широкому. На дне его стояла вода, валялись сломанные ветки и побуревшая листва.

Успенский озадаченно остановился перед овражком:

– Откуда он взялся? Мы же через него не переходили.

– Откуда-то взялся, – проворчала Катя. – Вот он и на карте отмечен. Не прямо идет, а загибается. Надо вернуться назад и обойти. Или найти, где он поуже.

– Вот еще! – самоуверенно фыркнул Успенский. – И здесь нормально. Перепрыгнем.

– Не перепрыгнем.

– Да запросто.

– Ну-ну!

Катя уже собралась развернуться, но Кирилл, и правда, прыгнул. И перепрыгнул, как говорил. Почти.

Чуть-чуть не дотянул.

Нога соскользнула с края, и Кирилл съехал вниз. В воду, ветки и листья.

Катя глянула на него сверху, качнула головой.

– Да что ж вы с Лавренковой так любите в канавах бултыхаться?

Кирилл поднял голову, посмотрел недоуменно:

– Маринка-то тут при чем?

– Да так.

Катя наклонилась, протянула руку. Кирилл торопливо ухватился, выбрался из овражка.

– Ну ладно. Давай в обход.

– Сначала еще раз карту посмотрим, – со знанием дела предложила Катя.

– Ну давай посмотрим карту, – послушно кивнул Кирилл.

– И?.. – Катя выдержала многозначительную паузу.

– Что «и»? – не понял Успенский.

Пришлось ему напомнить:

– Карта же у тебя.

– У меня?

Катя зарычала и застонала одновременно:

– Ки-и-ир! Ну нельзя же быть таким…

Успенский обиженно надул губы:

– Ну я же упал. И что, мы без карты не выйдем?

Катя безнадежно махнула рукой. Выйдут, конечно. Она примерно помнила, что там было на карте. К тому же весь лесопарк расчерчен линиями тропинок и дорожек, которые куда-нибудь да ведут.

Куда-нибудь, но только не туда, куда надо.

Может, оттого, что Катя злилась, а может, оттого, что растерялась, – давно она не плутала во время соревнований, – а может, из-за раздражающего присутствия Успенского, но нужная дорога никак не находилась. Они шли то в одну сторону, то в другую, но все время чувствовали, что не туда. И, наверное, даже кружили на месте, потому что несколько раз опять выходили к оврагу. И Успенский все время хлюпал рядом кроссовками и зудел:

– Ты уверена, что мы правильно идем?

Нет, она не уверена. Совсем-совсем не уверена. А значит, хватит бессмысленно метаться туда-сюда.

Катя остановилась.

Надо успокоиться, взять себя в руки, сосредоточиться, и тогда все получится.

– Думаешь, мы заблудились? – спросил Успенский.

Спросил без тревоги, с каким-то непонятным любопытством, будто собирался добавить: «Забавно!» или «Классно!».

– Вот еще! – недовольно откликнулась Катя. – Сейчас разберемся.

Кирилл

Кирилл и предположить не мог, что соберется столько народу на соревнования по какому-то странному спортивному ориентированию. Думал, что приедут только Булатовы да он. Как самые ненормальные. Но к моменту их появления уже скопилось множество людей, а желающие все прибывали, причем были они самого разного возраста: от дошкольников до старичков.

Спортсмены уходили со старта один за другим, а очередь и не думала заканчиваться.

Вообще-то хорошо прогуляться по лесу, да и пробежаться неплохо – если на улице тепло и сухо и никакой слякоти под ногами. Но дождь со снегом и холодный ветер сильно портили впечатление. Правда, собравшиеся словно не замечали мерзкую погоду, а Кирилл не хотел стать единственным, кто спасовал, испугавшись трудностей. Вот почему он так доблестно ринулся через овраг – не принимать же недостойное предложение пойти в обход. Катя и без того смотрела на него снисходительно и сочувственно.

Да, не получилось. Сверзился в канаву, набрал полные кроссовки воды. Но это ветер виноват – сильно дунул не вовремя и не в ту сторону. Надо было подтолкнуть сзади, а он хлестнул в лоб, брызнул в лицо ледяным дождем. И, наверное, для пущего эффекта унес карту. А Катя разозлилась и из-за этого потеряла всякую способность спортивно ориентироваться.

Стоять в лесу, кстати, было гораздо приятнее, чем бежать по грязи. Если бы еще не холод… или если бы теплые куртки были на них, а не остались в машине.

Пока бежали, было даже жарко, а стоило остановиться, как все тот же мелкий пакостник ветер за минуту выдул тепло из-под одежды и попробовал проникнуть под кожу.

Катя поежилась, обхватила плечи руками.

Конечно, Кирилл не мог смотреть, как она замерзает. Придвинулся вплотную и тоже обхватил руками. Катю.

Ничего особенного, исключительно из желания защитить и согреть. Он даже доблестно развернулся спиной к ветру, чтобы на Катю не попало и самое легкое студеное дуновение. Пингвины тоже так делают. Во время снежной бури сбиваются в кучу, чтобы было теплее. Малышей прячут в самую середину, закрывают их своими жирными телами. Про жирные Кирилл не к месту вспомнил, но не в том суть.

Катя не стала возражать, понимала, что так лучше. Привалилась к Кириллу спиной и проговорила:

– И все-таки, Успенский, объясни мне: зачем ты с нами поперся?

– Интересно же, – выдохнул ей прямо в ухо Кирилл. – Твой папа так азартно рассказывал.

Катя не поверила. Хотела повернуться, осуждающе посмотреть на Кирилла, но, случайно коснувшись щекой его щеки, передумала.

– А если честно? Это ты из-за того, что я к тебе в школу пришла?

– Ну, может быть. Отчасти. – Кирилл вспомнил случившееся, улыбнулся. – А знаешь, на следующий день что было?

– Что?

– Яська явилась в школу в розовой кофточке, мини-юбке, на каблуках. И вся такая кудрявая.

Кирилл почувствовал, как неожиданно напряглась Катя, и голос ее зазвучал настороженно:

– Яська – это кто?

Неужели приревновала?

– Да есть у нас в классе такая. Ярослава Подгорная. Все ее Яськой называют. Всегда ходила тихая, скромная, в школьной форме – ничего особенного. А тут вдруг… Девчонки офигели. Парни выпали.

– А ты?

– Я? Ну… немного поржал вместе со всеми.

Катя резко вырвалась из объятий, отодвинулась, заглянула прямо в глаза:

– Почему? Может, она просто хотела произвести на тебя впечатление!

Кирилл растерялся. Не ожидал, что Катя так отреагирует. С чего бы?

– Может, и хотела. Но… неужели она поверила, что мне действительно нравятся такие девчонки?

Вообще-то Кирилл давно догадывался, что Яська к нему неравнодушна. Вечно пристраивается поблизости, ищет повод подойти и заговорить. Но сильно не навязывается, не достает. Кирилл на нее и внимания-то особо не обращал. Разве что заметит случайно, скользнет взглядом. Яська улыбнется в ответ – вроде бы уже счастлива.

Кто же мог подумать, что она вздумает сразить Кирилла локонами и мини-юбкой, вообразит, что он уставится на нее во все глаза?

Ну уставился, ну посмотрел полминуты. Удивился: «А она-то зачем в розовое вырядилась?» А Яська ему голосом нежным:

– Привет, Кирюш.

Тут-то до него и дошло, что она Катю копирует. Неужели рассчитывала, что он совсем обалдеет от такой неземной красоты и потащит за руку в укромное местечко?

– Ну и что? – сумрачно поинтересовалась Катя. – Ржать-то было зачем?

Затем, что смешно, нелепо и глупо. Кирилл так и хотел сказать, уже рот открыл. Но его опередили.

– Эй, молодежь! – донеслось со стороны. – Вы чего тут стоите? Отдыхаете, что ли? А время-то идет!

Кирилл повернулся и увидел дедушку. Того самого, которого с удивлением рассматривал на старте. Ему наверняка за восемьдесят, а до сих пор бегает, в соревнованиях участвует.

– Мы карту потеряли, – объяснила Катя. – Какое уж там время.

– Так давайте за мной, – предложил дедушка. – Надо же дело до конца довести. Тоже результат.

Пошлепали дальше, в темпе восьмидесятилетнего дедушки.

Остальные Булатовы – мама, папа и Сашка – уже ждали их на финише немного встревоженные. Неужели при виде дедушки встревожились?

– Катя, вы почему так долго? – поинтересовалась мама Булатова и загадочно улыбнулась.

– Да так, – равнодушно отмахнулась Катя и полезла в машину переодеваться.

Кирилл бы тоже переоделся, но не во что было. Разве что попробовать выдавить остатки воды из кроссовок и отжать штанины?

– Ты ничего с собой не взял? – спохватилась мама Булатова.

Сами они уже давно привыкли брать на соревнования сменную обувь и одежду и соблюдали это правило автоматически.

– У меня, кажется, есть запасные носки, – вспомнил папа Булатов. – И, возможно, резиновые сапоги в багажнике. Можно пока в них.

Жаль, что не нашлось фуфайки и шапки-ушанки для полного комплекта.

Потом сидели в машине, ели бутерброды и пили горячий чай из термоса. И, как ни странно, было здо́рово. Даже непонятно почему. Мокрые штаны, дурацкие резиновые сапоги и снег вперемешку с дождем – и все равно как-то тепло и позитивно. А Катя молчала. Опять впихнула Сашку между собой и Кириллом. И когда ехали домой, молчала.

Кирилла подбросили к самому подъезду. Сапоги он сразу вернул, надел свои мокрые кроссовки и шлепал до квартиры, как лягушонок, оставляя за собой цепочку мокрых следов.

Услышав, как хлопнула входная дверь, в прихожей нарисовался отец, через секунду и Диана подтянулась. Оба удивленно уставились на вошедшего.

– Кирюш! Ты откуда?

– Из лесу, – доложил Кирилл и на автомате добавил: – Вестимо.

– Из лесу? – озадаченно переспросил отец. – И что ты там делал?

– Участвовал в соревнованиях по спортивному ориентированию.

Отец несколько секунд молчал, затем хмыкнул вроде бы с пониманием:

– И как тебя туда занесло? От школы, что ли?

Кирилл снисходительно ухмыльнулся:

– Вот еще. Просто так.

И тут сунулась Диана:

– Девушка, наверное, пригласила.

То ли констатировала, то ли спросила. Видимо, считала, что подвиги совершают если не во имя родной школы, то уж непременно во имя женщины.

Отец тут же воодушевился, заулыбался загадочно. Совсем как Булатова-мама.

– Кирюш, неужели действительно девушка?

– Нет. Ее родители.

Хотел отмахнуться, но только еще сильнее раззадорил отца. У того даже глаза заблестели от любопытства.

– Что? Что-что? Ну-ка, рассказывай подробно!

Ага! Сейчас! Он бы еще предложил встретиться семьями. Но Кириллу новых родственников пока достаточно.

– Пап, ну отстань! Я устал. Я мокрый и грязный.

И Кирилл спрятался в ванной.

Марина

Дома у Марины действительно жили две кошки. Точнее, кошка и кот. Именно в такой хронологической последовательности.

Лавренковы никогда специально не планировали брать котят, они заводились неожиданно, сами. Возникали неизвестно откуда, жалкие, несчастные, никому не нужные.

Черно-белую изящную Басю подобрали на улице еще совсем маленькой. Худая и грязная, она не вызывала умиления, ничем не напоминала котят с хорошеньких картинок. Прохожие ее даже не замечали. Она неподвижно сидела в кустах за оградой и внимательно следила за людьми сквозь тонкие щелки меж слипшихся век. И не разберешь, какие чувства отражаются в ее глазах: боль, надежда, безразличие или праздное любопытство.

Только Марина с мамой остановились, присмотрелись внимательно.

– Вот ведь замухрышка, – проговорила Лавренкова-старшая, но не с презрением, не с брезгливостью, а с нежным сочувствием.

– Киса, киса, иди сюда! – позвала Марина, не уверенная, что котенок откликнется на зов.

Бездомные, они очень осторожны и недоверчивы. Если подойдут, то только на запах еды, а у Марины не было с собой ничего съедобного.

Но, видимо, Бася ждала не еды, а именно участия. Она двинулась на Маринин голос, доверчиво ткнулась носом в пустую ладонь. И все. Мама с Мариной обошлись без слов, просто посмотрели друг на друга.

Домой они вернулись уже втроем, и Бася безропотно перенесла и первое в жизни купание, и визит к ветеринару, и прием лекарств, и промывание больных глаз. Разве можно обижаться на тех, кто подарил тебе заботу и тепло?

За Марсиком далеко ходить не пришлось, его доставил чуть ли не под самые двери Лавренковых кто-то сердобольный. Или, наоборот, бессердечный.

В один из дней в подъезде появилась обычная картонная коробка, на дно которой было постелено старенькое байковое одеяло в голубой цветочек. На одеяле сидел кот. Не маленький, но и не совсем взрослый. Уже не миленький-славненький, но еще и не заматеревший. В самом расцвете всех подростковых комплексов, которыми, оказывается, страдают и животные. Угловатый, неуклюжий, невразумительный даже по цвету: серо-коричневый с темными полосками и пятнами. А главное, ужасно худой. Этого не скрывала даже довольно густая шерсть. Возникало впечатление, что ее приклеили прямо на обтянутый кожей скелет, совсем позабыв про необходимость мышц.

Вид у кота был смущенный и растерянный. Он не поднимал головы, упорно смотрел себе под лапы, как будто его жег нестерпимый стыд от такого жалкого собственного положения.

Марина обнаружила его, когда шла в школу, и мимо пройти не смогла. Вернулась домой за водой и кормом.

Бася, крайне изумленная тем, что выложенные в одноразовую тарелку кошачьи консервы нахально проплыли мимо ее носа и вон из квартиры, в волнении проводила хозяйку до входной двери.

Марина спустилась по лестнице, поставила перед беспризорником угощение и побежала в школу, надеясь, что к ее возвращению коробка опустеет. Может, кто-нибудь из соседей приютит хвостатого горемыку у себя? Надежда не оправдалась, и Марсик, к неудовольствию Баси, вместе со своей картонной жилплощадью переехал к Лавренковым. К счастью, Бася недолго обижалась и сердилась на нового жильца. Наверное, припомнила свое тяжелое детство. Тем не менее некоторое время она еще цепляла и гоняла беднягу, чтобы тот хорошенько заучил, кто в доме хозяин. Точнее, хозяйка.

Лавренковы полагали, что кот у них долго не задержится, даже имя ему не давали. Марина отыскала «ВКонтакте» местную группу, которая публиковала объявления о пропавших и найденных животных, и через нее вышла на приют «Дорога домой», пристраивающий «потеряшек» и бездомных собак и кошек.

Поместили трогательное объявление с фотографиями найденыша. Но, похоже, он имел слишком непрезентабельный вид, поэтому желающие забрать его к себе никак не находились.

– Ну! – многозначительно изрек в конце концов папа Лавренков. – Видимо, коробку неспроста принесли именно в наш подъезд. И не случайно никто не рвется приютить это чудо. Пора выбирать имя.

Папа в это время в сотый раз пересматривал «Терминатора», поэтому предложил назвать кота Арнольдом. Марина прыснула – серо-бурый тощий доходяга походил на Шварценеггера, как… собачья будка на Зимний дворец.

А мама Лавренкова тут же четко представила себе, как однажды кот выйдет на балкон, и как муж густым баритоном станет громко зазывать его обратно в квартиру: «Арнольд, домой!» И что подумают соседи.

Тут мамин взгляд упал на страницу журнала, который она в этот момент просматривала. Пред ней был гороскоп.

– Пусть будет Марсом, то есть Марсиком. По-моему, гораздо лучше Арнольда.

Марина согласилась. Папа, подувшись несколько секунд, тоже согласился. И Марсик (почти что Арнольд) вырос под влиянием двух брутальных имен в огромного, отчаянного, боевого кота.

Не иначе среди его предков затесался мейн-кун, а то и рысь или снежный барс, потому что вымахал Марсик и в длину, и в высоту, и в ширину ого-го как. Головастый и ушастый, массивный, мускулистый, он охранял дом не хуже собаки: пристально следил за гостями-людьми, а посторонних животных на дух не переносил. Даже случайно залетевших в открытое окно мух и жуков тут же отлавливал и безжалостно уничтожал: съедал без остатка. Настоящий терминатор.

За могучей Марсиковой спиной Бася чувствовала себя в полной безопасности – ну и королевой всего мира, конечно. А Лавренковы из-за этого «ужасного» кота не могли взять еще какое-нибудь четвероногое существо, хотя активисты из «Дороги домой» часто просили о передержке.

Связь семьи с приютом сохранилась и даже упрочилась. Лавренковы частенько привозили туда мешки с кормом и наполнителем для туалетов. Марина активно участвовала в выездных мероприятиях, когда приют выбирался на разные площадки в городе вместе с частью своих питомцев, надеясь пристроить их в хорошие руки. Еще были дни посещений, когда гостей приглашали в «Дорогу домой», чтобы они могли погулять и поиграть с животными и опять же забрать с собой понравившегося четвероногого друга.

У Марины хорошо получалось беседовать с людьми, подбирать им кандидатов в домашние любимцы, расхваливать конкретных кошек и собак – она даже недостатки умела превращать в достоинства. К ней внимательно прислушивались и чаще всего соглашались. Ей доверяли. Может, потому, что она почти всегда широко и искренне улыбалась и голос ее звенел от воодушевления. А Маринка просто радовалась, видя, как много вокруг замечательных людей, неравнодушных к чужим проблемам и одиночеству, пусть даже в поддержке нуждается не человек, а зверь.

Питомцы в приюте жили самые разные. Попадались и породистые, но в основном были самые обыкновенные, безродные, иногда больные, покалеченные, нуждающиеся в особом уходе.

Таких тоже забирали и любили еще сильнее, чем здоровых.

Хотя… разве можно их не любить? Собак, готовых в любой момент броситься на выручку хозяину. Кошек, самодостаточных, независимых, но ласковых. Даже безгласных аквариумных рыбок. И разве можно пройти мимо животного, попавшего в беду?

Что это за человек, если он глух к чужому страданию? Особенно к страданию существа, изначально более беззащитного и бесправного.

Марина и людей оценивала – отчасти неосознанно, просто в силу характера – в первую очередь по способности к состраданию, к готовности, не раздумывая, ринуться на помощь.