Текст книги "Нарисуй ее тень"

Глава 17

Самойлову выписали. Инна Владимировна порадовалась бы и вздохнула спокойно, если это обстоятельство решило бы все ее проблемы. Но нет, проблем только прибавиться должно. Теперь у Жени свободного времени побольше появится, и она сможет целиком посвятить его тому, чтобы окончательно запудрить Косте мозги, привязать к себе, отобрать его у матери.

Нет, ну понятно, что сын хоть когда-нибудь да должен был влюбиться, но не в такую же девочку. Сомнительная семейка, непутевая мамаша. Учится в колледже. А это же, если по-старому называть, ПТУ, куда только самые отбросы шли. А Костя бегает за ней, как преданный щенок. Сам признался, что бегает.

Тут еще неожиданно мама заявилась. Баринова Софья Семеновна, педагог с более чем сорокалетним стажем. Это ж диагноз, а не профессия, со всеми вытекающими последствиями: наставлениями, нравоучениями, советами. И даже не предупредила.

– Здравствуй, дочка!

Приятно, конечно. Давно уже с мамой не виделась. Как-то все времени нет доехать, да и позвонить тоже. Когда они последний раз общались? Недели две назад. Или три? Странно, что Костя бабушкиному визиту не удивился.

Правда, позже выяснилось почему. Оказывается, уже больше недели Софья Семеновна жила у Самойловых.

Узнав об этом, Инна Владимировна застыла огорошенно, не нашлась, что сказать. А чувство, чувство такое, словно нож в спину воткнули. И, главное, кто? Самые близкие люди – мать и сын. А из-за кого? Из-за девчонки. Вот так она легко всех на свою сторону перетянула – и Костю, и маму Соню. А у Инны Владимировны, получается, теперь и не осталось никого.

– Ну, знаешь, мама! – постаралась она сдержаться, не показать, насколько сильны боль и обида, проговорила с усмешкой: – Прямо партизанская война за моей спиной.

Софья Семеновна не смутилась. Да ее вообще ничем в жизни не смутишь.

– Надо же было помочь детям. Кто-то же сообщил в опеку, что они тут беспризорные, голодные, сирые и босые.

И посмотрела Инне Владимировне прямо в глаза, пристально, строго, совсем как в детстве, когда пыталась определить, правду ли ей рассказывает дочка. Да только дочка выросла. Инна Владимировна уже не маленькая девочка – и не такие взгляды выдерживала. А мама продолжила, спокойно и отстраненно, словно о не слишком важном:

– А у опеки какой любимый метод? Очень простой. Детей из семьи изъять и в приют отправить. А этих-то разве нужно? Нормально жили дети, со всем справлялись.

– Ну да, и Костя им хорошо помогал! – дополнила Инна Владимировна с раздражением.

– Костя помогал, конечно, – невозмутимо подтвердила Софья Семеновна. – Что ж в этом плохого?

– И тебя позвать придумал? – не столько спросила, сколько констатировала Инна Владимировна.

– Кто же еще? Конечно, он, – опять согласилась мама, но потом добавила: – Только приехать я сама решила. И не факт, что осталась бы у кого попало-то. Сначала посмотрела, что да как, да стоит ли. – Софья Семеновна чуть-чуть помолчала. – Иннушка, оставила бы ты сына в покое. Не маленький уже, сам разберется, что ему делать.

Тут Инна Владимировна не сдержалась, и все накопившееся возмущение вырвалось наружу.

– Значит, я-то должна в покое оставить? Не вмешиваться? Ну да, еще бы. А что ж ты, мамочка, сама раньше так не делала?

Вот уж тут Софья Семеновна растерялась:

– Господи, Инна! Ты о чем?

– Ну да. Ты и не помнишь, – по-девчоночьи фыркнула Инна Владимировна, надула губы.

– Что не помню?

– Как сама мне запрещала с мальчиком встречаться, – напомнила Инна Владимировна матери, с каким-то сладостным злорадством смакуя слова. – Видите ли, не подходил он мне. Недостаточно надежный и воспитанный. И в голове у него не то.

Софья Семеновна честно задумалась, даже морщинка между бровей стала глубже, но, видимо, ничего похожего в тайниках своей памяти не откопала.

– Да про кого ты? Скажи нормально. Что ты мне загадки загадываешь?

Но нормально у Инны Владимировны не получалось. Напряглось все внутри, словно перед решительным броском. Нога под столом нервно постукивала по полу. Эта мелкая дробь раздражала еще больше, но остановиться Баринова не могла.

– Ну да, ну да! – театрально фыркнула она. – Я же говорю, ты даже не помнишь. Зачем тебе помнить какого-то недостойного Вадика?

– Вадика? – переспросила мать. – А, речь о том Вадиме? Твоей первой серьезной школьной любви?

– Именно! – отрубила Инна Владимировна.

Софья Семеновна вздохнула:

– Это я вряд ли когда-нибудь забуду. Только, Иннушка, дело не в Вадике было. А в тебе.

Инне Владимировне опять захотелось выдать ставшее для нее коронным за последние минуты «ну да». Тут и пауза подходящая была, но уж слишком глупым показалось бесконечно повторять одно и то же.

– Ты же до него на мальчиков никакого внимания не обращала. Совсем они тебя не интересовали. Учеба, подружки, книжки… И вдруг накрыло. Ты просто голову потеряла. Как это сейчас говорят – «крышу снесло»? Все мысли только о Вадике. И все разговоры. Больше ничего и никого не видела. Вот я и испугалась, что далеко ты слишком со своими чувствами зайдешь. Без тормозов-то. Все бросишь ради любви. А не сложится – и что потом? Все растеряла, все в сторону отодвинула. Так с чем останешься? А мальчику-то что? Не плохой и не хороший. Самый обычный. Ему приятно, когда девчонка для него на все готова. Он тоже такого не упустит.

– Мама!

Инна Владимировна ощутила, как внезапно огнем охватило щеки. Откуда это смущение? Истории-то уже далеко за двадцать лет. Но пока мама ее не пересказала, все ощущалось по-другому, а тут вдруг по-настоящему вспомнилось, что тогда чувствовала подросток Инна, осозналось через года. Вот это самое: «Больше ничего и никого не видела. Все мысли только о Вадике». И ведь правда, правда: на все была для него готова. Она ли это тогда была? Сейчас даже за одни такие рассуждения стыдно становится. «На все… для него?» Глупость-то какая!

– Да, Иннушка, – кивнула Софья Семеновна. – А у Кости с головой все в порядке. Он в своих действиях себе отчет отдает. Уж поверь. Да и девочка неплохая. Зря ты. Я с ней пожила бок о бок. Тоже знаю, о чем говорю.

Инна Владимировна мгновенно забыла про стыд и смущение.

Ну уж нет, мама. Тут ты не переубедишь. Может, с головой-то у Кости в порядке. Но ты же сама только что сказала: «Какой же мальчик такое упустит?» Даже самый холодный и разумный на доступность купится. Возраст у них такой, когда гормоны сильнее рассудка. У мальчиков. А девочки всегда хитрее и умнее.

Потому рассудительная Женя и старалась в лучшем свете себя перед Софьей Семеновной показать. Если бы бабушка от них сбежала, кто бы тогда от опеки отбивался? С опекой только вот такие справиться и способны. Потому что тоже могут действовать тяжелой артиллерией, все сметая на своем пути, давя тяжестью авторитета и педагогического опыта, с недюжинной выдержкой, закаленные в огненном горниле школы.

Девочка-то очень расчетливая оказалась, своего не упустит. Но Инна Владимировна ей сына не отдаст. Ни за что! Пусть даже поддержки близких Бариновой не дождаться.

Уезжай, мамочка, к себе поскорее, а Инна Владимировна одна справится. Ради Кости.

Вечером Инна Владимировна дождалась, когда сын уйдет в ванную, тихонечко приблизилась к дверям, услышала, как зашумела вода, и сразу направилась в прихожую.

Сначала проверила карманы Костиной куртки. Мобильника не было.

Ах да! Тепло же сейчас. Самый конец мая, несколько дней до лета. Костя ходит без куртки. Так зачем сыну в ней свой телефон хранить? С самого начала надо было идти в Костину комнату.

Дверь Инна Владимировна прикрыла, но не плотно, оставила небольшой проем, чтобы слышать, не выключилась ли в ванной вода. Ну и чтобы уйти быстро и тихо, не крутя ручку, не щелкая язычком замка.

Проверила школьный пиджак. Пусто. А брюки висят карманами вниз, из них все вывалилось бы.

А вдруг он с собой мобильник унес? Хотя в ванной-то ему зачем телефон? Тайком от матери с Женей разговаривать?

Из-за шума воды и не услышишь ничего.

Надо еще в портфеле посмотреть. Вон, валяется возле стола.

А время несется. Прямо чувствуется, как секунды летят. Каждая – да, каждая, как в том фильме про Штирлица, – свистит, словно пуля у виска.

Вот ведь вспомнилось!

Инна Владимировна приблизилась к столу, наклонилась даже и только тут осознала, что лезть в Костин портфель не нужно. Телефон лежал на столе, поверх учебника по алгебре, поблескивал серебристыми надписями, словно дразнил. Инна Владимировна подхватила его, и тут что-то громко то ли хлопнуло, то ли стукнуло за окном. Баринова вздрогнула, едва не уронила мобильник. И сердце испуганно дернулось, заколотилось раз в сто быстрее. Давненько с Инной Владимировной подобного не случалось.

Хорошо, что телефон на тетради упал. А если бы на пол? Если бы разбился? Как тогда с Костей объясняться?

Еще хорошо, что у них модели похожие и не надо долго раздумывать, разбираться, что нажимать и куда смотреть.

Иконка «Телефон», теперь журнал соединений. Женечка наверняка в первых рядах. И не просто в первых! Почти все звонки в последнее время к ней, к ней, к ней.

Подписано незамысловато – «Женя». Не какая-нибудь «зайка» или «солнце». Да, слава богу, Костя никогда бы и стал подобным образом свои контакты называть.

Сердце по-прежнему билось в бешеном ритме, никак не хотело успокоиться. А все из-за громыхания на улице. И что там только творится?

Номер…

Инна Владимировна торопливо вытянула из кармана ручку и листочек бумаги. Заранее приготовила, весь вечер с собой таскала, чтобы не отвлекаться в нужный момент. Она быстро переписала цифры, скомкала бумажку и сунула в карман. Потом переключилась на основной экран, чтобы никаких намеков не осталось на ее разыскные работы, и положила телефон на учебник алгебры. Вроде так и лежал. Когда Инна Владимировна отступала задом, едва не запнулась за школьную сумку, и все-таки наклонилась, чтобы поднять ее, подвинуть поближе к столу. И тут…

– Мам! Ты что здесь ищешь?

Вот честно, Инна Владимировна едва не подпрыгнула от неожиданности. Выпрямилась, развернулась, обиженно изогнула губы:

– Господи, Костя. Так же с ума свести можно.

Сын молча стоял в дверях и последнюю фразу комментировать не собирался. Ждал ответа на свой вопрос. А взгляд – замораживал.

– Да мне показалось, душно у нас, – выпалила Инна Владимировна первое, что пришло в голову, лишь бы не вызвать подозрений. – Зашла форточку открыть. А у тебя уже открыто оказалось.

– Открыто, – подтвердил Костя.

– А тут твой портфель под ногами валяется.

Ну нельзя же смотреть на мать с таким недоверием! В конце-то концов, почему Инна Владимировна должна оправдываться?

– Можно ведь и поаккуратнее с вещами.

Костя послушно кивнул в ответ. Или безразлично?

Глава 18

Последний день учебного года. Десятый класс закончился. Отучились положенные три урока. Точнее, отсидели, всеми возможными способами убивая время. Потом получили дневники с итоговыми оценками, и все – прощай, школа! До следующего первого сентября. Правда, еще потусовались немного возле крыльца, не торопясь разбегаться каждый в свою сторону. Но это так, для порядка, все равно что посидеть на дорожку, прежде чем радостно рвануть вперед, в три месяца летних каникул.

– Что будешь делать? – поинтересовался Лёха Метельков.

После памятного вечернего приключения он проникся к Косте горячей симпатией, ну и благодарностью, и включил его в разряд своих лучших друзей, не считаясь с тем, что думал по этому поводу сам Костя.

– Не знаю еще. Там посмотрим, – туманно отозвался тот.

Никаких определенных планов он еще не строил. Потому что не мог. Не от одного его эти планы зависели. Еще и от Женьки.

Домой Костя не пошел. Бродил по улицам без особой цели, выгуливал себя и свои мысли.

Говорят, на ходу лучше думается, вот он и экспериментировал. Шел и решал, шел и решал, что же ему все-таки делать.

Уверенность куда-то пропала. Раньше навязываться Женьке было очень даже легко, потому что ее отношение к Косте не имело особого значения. Неважно, терпела она его, по-приятельски нравился он ей или гораздо больше, чем нравился. Благородное желание помочь отодвигало на второй план личные симпатии. А теперь? Теперь для продолжения требовались взаимные чувства.

Со своими-то Костя разобрался легко, и давно уже. Осталось точно определить Женькины. И тут становилось крайне волнительно и тревожно. Вдруг Женька чувствует совсем не то, на что рассчитывает Костя?

Как она говорила бабушке? «Очень рада, что Костю встретила, и очень благодарна за то, что он ей помогает». А если это действительно все и как парень Костя Женьку абсолютно не интересует?

Почему-то совсем не хочется убеждаться в правдивости этого вывода. Совсем. Даже рука не тянется привычно к телефону, стоит только про Женьку подумать.

Позвонишь, скажешь: «Нам нужно встретиться» – и услышишь в ответ: «А зачем? Теперь-то какой смысл? Все, Костенька, без тебя обойдемся. Спасибо, конечно, за поддержку и участие, но…»

Размытым фоном для размышлений проплывали мимо дома и деревья. Иногда взгляд на чем-то фокусировался, на мгновение фиксировал картинку, словно фотокамера. Щелк. И подальше в память. Потому что неважное все это, неважное.

Машины проносились по дороге, но воспринимались не изображением, а звуком, шумом работающего двигателя, то нарастающим, то убывающим. Прохожие попадались редко. В разгар рабочего дня на улицах всегда пустынно.

Вот сколько можно ходить и страдать? Прямо сентиментальный роман: маялся Костя, убивался и чах, а выяснить до конца боялся.

Может, дать себе какую-то определенную установку? Например, пройти еще сто шагов и тогда уже непременно достать телефон и позвонить. И будь что будет. Сто шагов. Чтобы набраться решимости. Или окончательно струсить. Сто шагов.

А куда, кстати, он пришел?

Набережная. Витая чугунная ограда над крутым берегом. Блестяще-черная – покрасили, обновили к лету. Весна вообще пора обновления. Река голубая в цвет неба, и отражения в ней необыкновенно четкие. Словно и не иллюзия, а настоящий мир. Просто перевернутый вверх ногами и оттого таинственный и притягательный. Чайки парят. Изломанные белоснежные мазки на лазури небосвода.

Костя! Костя! Не отвлекаемся! А позвонить?

Кстати, подходящее место для личного звонка. Народу – никого. Здесь, на набережной, люди только к вечеру появляются в большом количестве. Как-никак любимое место для прогулок населения. А сейчас совершенно безлюдно. Или… нет?

Костя так и остался стоять на узкой тропинке между огромных старых лип, хотя до асфальтового тротуара, идущего вдоль набережной, осталась пара шагов.

Прямо перед ним возле нарядной ограды стояли мама и Женька.

Мама и Женька – какое невозможное сочетание. Оно сразу породило самые поганые предчувствия. Не могло в нем содержаться ничего хорошего. Абсолютно ничего хорошего.

Как они вообще встретились? Сейчас, вне больницы, в таком месте, где ни одной, ни другой делать нечего. И кажется, Костя болтался по городу вовсе не бесцельно. Ноги не зря вывели его сюда, а под влиянием какого-то неведомого рокового навигатора, и остановились здесь, в густой тени лип, достаточно близко, чтобы разобрать слова.

Мама и Женька разговаривали. Точнее, говорила в основном мама, в упор уставившись на Женьку, а та смотрела в сторону, на другой берег реки. Или на тот самый загадочный перевернутый мир, которым несколько секунд назад любовался Костя.

– Постарайся меня понять. Сейчас, конечно, тебе это сделать сложно. Но потому тебя будут свои дети, и ты вспомнишь мои слова. И прочувствуешь. А пока поверь мне на слово.

Женькино лицо выражало недоумение. Но не потому, что она не понимала, а совсем по другой причине. Она не знала, не знала, что Костя встречается с ней вопреки желаниям матери, через обиды и ссоры. И той совершенно не нравятся сложившиеся отношения, даже если они еще не любовь, а просто привязанность. Костя же ни разу и словом не намекнул, что его мама против. А сама Инна Владимировна при встречах в коридорах больницы разговаривала с Женей вежливо и деловито и вроде бы даже с сочувствием.

– Вот что между вами общего? По-моему, абсолютно ничего. Ты уже свой выбор сделала. Я профессию имею в виду. А у Кости как раз сейчас самый ответственный период, когда решается все. Когда в первую очередь надо думать о будущем. И работать на это будущее, ни на что не отвлекаясь. У него впереди выпускной класс.

«А он, как идиот, только рисует и влюбляется», – захотелось добавить Косте от себя. Но еще больше захотелось прервать этот унизительный мамин монолог. Но не получилось ни сказать, ни шагнуть вперед.

– Я тебя очень прошу, оставь моего сына в покое. Собственно, какая тебе разница? Ты девочка очень привлекательная. Уверена, с поклонниками у тебя проблем нет и вместо Кости ты легко найдешь другого. А с ним не надо.

Внезапно гладкая, словно заранее заученная наизусть и проникновенная речь прервалась. Инна Владимировна запустила руку в сумочку, вытянула оттуда небольшой белый конверт, протянула Женьке.

– Я знаю, у вас сейчас с деньгами напряженно. Вот.

Женька мгновенно забыла про красивый заречный пейзаж, вскинула глаза, огромные от изумления. И Костя наконец сорвался с места. Махнул эти два шага до тротуара, как один.

– Надеюсь, ты меня не слишком высоко оценила? А то ведь тоже разоримся.

– Костя!

Мамина рука дрогнула, конвертик с денежным эквивалентом Костиной значимости чудом удержался в ее пальцах. А мог бы спланировать необычайно крупной прямоугольной снежинкой прямо на сияющую поверхность реки.

Костя смотрел на маму. На Женьку не мог. Ну никак.

У мамы щеки пошли красными пятнами, губы сжались в тонкую твердую полоску. Конверт до рези в глазах светился невинной белизной на фоне сочной синевы, пока мама наконец-то не догадалась спрятать его в сумку. Не решилась при Косте дальше продолжать торги. Но и так понятно, что Женька денег бы не взяла. А еще сказала бы: «Не волнуйтесь. Не нужен мне ваш Костя. Особенно вот после этого».

Да, мама! Раньше надо было тебе до подобного додуматься: попытаться за сыночка цену назначить. И Женька давно бы от него отвернулась, потому что противно с такими, как Бариновы, дело иметь. Для самого же себя недостойно. За кого же они людей держат, если вот так запросто хотят все на свете купить и продать?

И Женька сказала примерно то, что Костя и предполагал, только смягчив немного по доброте душевной – пожалела мать и сына, они и без того ниже некуда:

– Мы все равно уезжаем первого июня. Мама в санаторий, а я в лагерь вожатой. И Илья со мной в лагерь.

Вот как? А Костя тут бегал по улицам в замешательстве, асфальт подошвами шлифовал, позвонить боялся.

– Я, кстати, тоже уезжаю, – вырвалось само: мысль еще до конца и не оформилась, но уже выразилась в словах, чтобы сомнения за ней не успели. – К бабушке с дедом. На все каникулы.

– Но… – вклинилась мама.

Костя не дал ей договорить и не смотрел больше в ее сторону. Наконец-то решился взглянуть на Женьку. Потому что – какая теперь разница?

– Так что прощаемся. Счастливо провести лето.

Женька не ответила. Совсем ничего. Даже не кивнула. Но Костя и не ждал, понимал, что бессмысленно. Развернулся и рванул той же тропинкой по газону между лип и дальше, к дому. Выудил из кармана мобильник, заждавшийся своего часа.

– Бабуль, привет. Это опять я…

* * *

Бабушка не стала возражать: хочет Костя приехать, пусть приезжает. Да хоть прямо сегодня. Но, может, все-таки подождет до завтра?

Ну, нет! Не пройдет это, бабушка: и про утро вечера мудренее, и про остыть, как следует подумать. И рассказывать он ничего не будет. Никак. Не получается.

Но бабушка причин и не спрашивала, по голосу, видимо, поняла, что бесполезно. Или задумала потом перезвонить маме. Пусть. Пусть она и объясняет, что случилось.

Дома Костя первым делом зашвырнул под стол школьную сумку и достал другую, большую, дорожную, натолкал в нее вещей, не забыв прихватить любимый скетчбук и принадлежности для рисования. Потом переоделся.

Вроде как и все – можно ехать. Хорошо, что в последнее время немного заработал, на билет точно хватит. Ну и там, у бабушки, куда-нибудь устроится. Не сидеть же на шее у двух пенсионеров, а на лето семнадцатилетнему работу найти – не проблема. Да хоть улицы подметать.

В дверях столкнулся с мамой. Она застыла на пути. Не нарочно, скорее всего. Выходила из лифта, увидела, как открывается дверь квартиры, и остановилась в замешательстве. Открыла рот, желая что-то сказать, но Костя опередил:

– Можно я пойду?

Голос прозвучал глухо, но твердо.

Поверь, мам, это самый лучший вариант: разойтись молча, не пытаясь ничего объяснять, доказывать и править. Иначе Костя сорвется, выскажет все, и последняя фраза может получиться такой: «Больше я сюда не вернусь!»

Мама все-таки не сдержалась, коротко выдохнула:

– Костя…

Но больше ничего добавлять не стала, отодвинулась в сторону, освобождая дорогу.

Лифт он ждать не будет, лучше снова по лестнице. Со ступеньки на ступеньку Тяжелая сумка врезалась в плечо. Ну и ладно.

Как доехал до вокзала, даже не заметил. Слишком много мыслей, которые заняли все Костино пространство и время.

Сбежал? Да, сбежал. Глупо, нелепо. Не столько от мамы, сколько от вопроса: «Что делать дальше?» Не хочется на него отвечать. По крайней мере, прямо сейчас. Выяснять отношения, искать приемлемые выходы… Да фиг с ними!

Хочется побыть хоть немного свободным, по-настоящему свободным, а не птичкой на ниточке. Вроде бы и есть иллюзия полета, машешь крылышками, радуешься простору, но далеко не упорхаешь. Ограниченная длина привязи не позволит. И в любой момент чья-то рука дернет за веревочку: «Все, налетался! Быстро на жердочку! И не чирикай».

Костя сам вернется, но только тогда, когда посчитает нужным. Все-таки это его дом, его мама. Тут уж ничего не поделаешь. Но его жизнь, между прочим, – только его. И ею он имеет право распоряжаться.

Нет, не думать, не решать сейчас. Просто ехать.

Костя купил билет на ближайшую электричку. Долго ждать прибытия не пришлось, всего десять минут. В вагоне выбрал совершенно свободную скамейку, затолкал под нее сумку, устроился у окна, засунул руки в карманы толстовки.

Мобильник. Лежит себе, полеживает. Якобы просто так, ни на что не намекая.

Да понял Костя, понял.

Нельзя пожелать счастливого лета и убежать, делая вид, типа я тут ни при чем, несчастная жертва домашней тирании. Да только позвонить по-прежнему не хватает смелости, и Женька вряд ли захочет слушать его. Но можно сделать так.

Костя торопливо набрал текст сообщения – всего два слова – и ткнул в надпись: «Отправить».

«Жень. Прости».

Все, ушло. Костя зачем-то перечитал сообщение еще раз. Зажмурился и едва не застонал.

Еще бы добавил: «Прощай!» Слезливая пафосная лирика. Отстой.

Никогда не надо следовать мимолетным порывам. Чтобы потом не чувствовать себя законченным идиотом.

Экран потемнел, Костя сжал телефон в руке. Вагон дрогнул, тронулся с места. Вовремя. Легкое покачивание и стук колес по нарастающей. Плюс еще какое-то странное ощущение.

Костя даже не сразу понял, что это затрепетал в ладони мобильник. Он же на вибровызов поставлен, звук отключен.

Мелкое нервное дрожание телефона перешло в пальцы и дальше. Забилось теперь где-то в середине груди. И стало немного не по себе. И Костя не сразу решился посмотреть, что за номер высветился на экране. Или надпись? Ну, скорее всего: «Мама».

Нет.

«Женя».