Текст книги "Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография"

• • • •

Пока мы спускались по улице Скерлич, дурман от марихуаны постепенно улетучивался. Теперь невидимое вещество, циркулирующее в крови, вместо того чтобы стимулировать в мозгу рецепторы смеха, впрыскивало в него слабые дозы паранойи. Я показал Джонни на одно из окон и произнес:

– Летняя жара в Сараеве бывает изнурительной, и улицы становятся совершенно пустынными. Теперь представь этот крутой спуск в разгар лета, когда здесь нет ни одной живой души. Как-то прошлым летом, когда в июльском зное ощущалось приближение грозового ливня, один из жителей высунул в окно граммофон и динамики. И внезапно раздалась музыка, которую никто не ожидал здесь услышать: «Волшебная флейта» Моцарта. Музыка разливалась по всем уголкам призрачно пустынной улицы.

– Местные жители редко слушают Моцарта, – продолжил я, – возможно, лишь на атеистических похоронах. И если кто-то включает Моцарта на пустынной улице, это означает, что он хочет снять накопившееся напряжение. А вовсе не для того, чтобы насладиться невероятной гармонией и космическим равновесием, подаренными нам Моцартом.

• • • •

Судя по всему, моего гостя выбили из колеи мои абстрактные рассуждения о грядущей войне. На следующий день у Джонни поднялась температура, и он не смог встать с кровати. А может быть, причиной был ледяной холод Министерства культуры Республики Босния и Герцеговина. Или на Джонни так подействовала музыка Моцарта, величественная красота которой однажды разлилась по пустынной улице Сараева, предвещая войну? Или же холод пробрался под одежду моего гостя и подорвал его иммунитет, когда он присоединился к моим друзьям, защищавшим кафе от притязаний капиталистов?

Как бы то ни было, Сенка сумела быстро сбить температуру благодаря проверенной годами алхимии. Компрессы из виноградной водки и чай из шиповника сотворили чудо.

– Your mother Senka saved my life, great woman![85]85
  Твоя мать Сенка спасла мне жизнь, она великая женщина! (англ.)


[Закрыть] – повторял мне позже Джонни.

В тот день Джонни остался лежать в кровати, а я через некого Миру Пуриватру, жена которого была родственницей Изетбеговича, получил приглашение встретиться с президентом Боснии и Герцеговины в квартире его сына.

• • • •

Изетбегович с виду показался мне вполне миролюбивым. Это впечатление усиливалось присутствием его беременной невестки и сына Бакира, которого я знал еще со школьной скамьи. Когда его отца бросили в тюрьму из-за написанной им книги «Исламская декларация», я, по наущению Добрицы Косича[86]86
  Сербский писатель и политический деятель, родился в 1921 г.


[Закрыть], подавал петиции о его освобождении. Они оказали положительное воздействие на моральный дух Изетбеговича, находившегося тогда в заключении.

• • • •

– Тебе известно, Эмир, что мы, все Изетбеговичи, в прошлом объявляли себя сербами. Белград нам ближе, чем Загреб, – начал Алия.

– Я этого не знал, очень любопытно, – ответил я, прежде чем продолжить: – Мы умирали со смеху, глядя на комика Цкалию по сербскому телевидению, нам так нравился его юмор. Что касается Нелы Эрзисник, чтобы не обидеть ее, моя мать говорила: «А она ничего».

– Только дело вот в чем, – перебил меня Алия, – когда видишь, как сербы ведут себя по отношению к албанцам, у меня не остается никаких иллюзий по поводу того, какое место они отвели бы нам, мусульманам, в объединенном государстве!

Изетбегович намекал на соглашение, заключенное между мусульманами и сербами, которое Милошевич уже подписал и которое собирался ратифицировать Зульфикарпашич, лидер более умеренной мусульманской партии, обращенной к Европе[87]87
  ß 1990 г. Адил Зульфикарпашич основал Мусульманско-боснийскую организацию (МБО), в целом выступавшую против любого этнического доминирования. – Примеч. ред.


[Закрыть].

– Допустим, – ответил я, – но попробуй поставить себя на место серба: ты дорожишь своей территорией, своими монастырями, духовным наследием Лазаря, это ведь что-то значит.

Сейчас я говорил больше как защитник Югославии, а не как заступник сербов.

– Это к делу не относится, Эмир, – вмешался Бакир, – обычная сербская пропаганда. Для албанцев это вопрос демографического взрыва, мы вовсе не хотим прогонять сербов. Клянусь матерью, никто не собирается никого никуда выгонять.

Сын Изетбеговича изо всех сил пытался убедить меня и поколебать мои сложившиеся убеждения. Я вспомнил, каким был Бакир во времена учебы. В перерыве между уроками он вынимал сосиску из своего сэндвича. Затем с брезгливой гримасой пересекал всю столовую и демонстративным жестом, с неизменным «Фу, гадость!», бросал ее в мусорное ведро.

Когда его обзывали Али Желтым, из-за его рыжих волос, Бакир старался принимать это с юмором.

– Я – не желтый, я – зеленый! – отвечал он, лишний раз напоминая о своей исламской принадлежности.

• • • •

– Хорошо, а как мы научим албанцев из Косова платить за электричество? Будет ли кто-нибудь брать налог за крупные земельные сделки? Насколько мне известно, страховые компании и основные государственные учреждения не функционировали уже при Тито. Все началось задолго до Милошевича!

Изетбегович не стал в это вникать, а решил сразу перейти к делу:

– Не обижайся, но я считаю, что ты слишком много философствуешь. Сейчас важно не это, мы должны сосредоточиться на ключевых проблемах.

Президент выдержал паузу, как истинный актер, – ровно столько, сколько требовалось, чтобы следующая фраза прозвучала во всей своей значимости:

– Знаешь, Эмир, у сербов скоро останется совсем немного генералов в Боснии. Им следует свыкнуться с этой мыслью.

Сообщая мне это, Изетбегович полагал, что наш разговор будет передан Добрице Косичу. Он считал, что Косич имеет решающее влияние на Милошевича. Но довольно быстро выяснилось, что это не так.

– Да, если Босния – страна мирных граждан, – ответил я шутливым тоном, – логично, что солдаты в ней занимаются своим делом.

Но он не проявил того же чувства юмора, с каким отнесся к милым мальчикам из «VOX»:

– Конечно, логично. А при мусульманах станет еще логичнее!

• • • •

Если бы я продолжил выражать свое мнение, это неминуемо привело бы к конфликту. «Не очень-то любезно со стороны гостя пакостить в доме хозяина», – промелькнуло в моей голове. Но я все же настаивал на угрозе войны.

– Мы все как следует обдумаем, – продолжил президент, – и испробуем все мирные пути. Но если придется драться, мы будем драться. Знаешь, я не меньше других хочу достичь согласия с сербами. По моему мнению, следует переселить мусульман из районов, где их меньшинство, а сербов большинство, в наши края. То же самое нужно проделать с сербами. Чтобы наши жили среди своих, сербы – друг с другом, и в Боснии воцарится мир!

Как он себе представлял переселение этих автономных народов, у которых даже школьный автобус не мог отправиться на экскурсию без скандальных организационных накладок?! Для президента Изетбеговича главным источником вдохновения явно была Турция. По всей видимости, кто-то из историков навел его на эту мысль, основанную на известном эпизоде турецкой истории – масштабном переселении народов в 1922 году. Турки из Восточной Греции и с островов были переселены в Измир, а греки выселены из него. Этот глобальный обмен населением произошел за два дня. Именно таким образом до нас дошла греческая музыка-андерграунд «ребетико» – прямое следствие всех этих потрясений. Мне не известно, знал ли Изетбегович, что тогда, в 1922 году, всего за два дня триста тысяч греков были загнаны в нищенские условия существования. Я спросил его, боится ли он войны.

– Я боюсь только Аллаха, – ответил он, – и мне хочется верить, что существует мирное решение и для нас, и для остальных народов.

• • • •

Возможно, именно его вера лежала в основе этой непоколебимой уверенности? Или же он эксплуатировал свой авторитет, позволивший ему взять штурвал Боснии из рук одряхлевших коммунистов товарища Тито?

Вот уже многие годы дети коммунизма больше походили на переведенных в низшую категорию дворецких, но никак не на людей, способных вести за собой народ. Единственным из них, кто имел шанс стать политическим лидером в это смутное время, был Фикрет Абдич. Он создал экономическое чудо в Боснийской Крайне. Позже, наказанный боснийскими коммунистами соразмерно своим головокружительным успехам, он превратился в жертву. В политических вихрях, сотрясающих страну, Абдич перешел в SDA[88]88
  Партия демократического действия (босн. Stranka Demokratske Akcije – SDA) – национальная партия боснийских мусульман, основанная в 1989 г. Изетбеговичем.


[Закрыть], то есть стал членом партии Изетбеговича, не подозревая о том, что его там ждет. Вероятно, в самом начале он просто хотел вновь запустить свою фирму «Агрокомерц» и для этих целей принял участие в президентских выборах в Боснии, уверенный, что при любом раскладе сумеет возродить экономическую жизнь в своей Крайне.

На первых демократических президентских выборах от партии SDA было два кандидата: Изетбегович и Абдич. И неожиданно с большим отрывом победил Абдич, получив на несколько десятков голосов больше, чем Изетбегович. Этим голосованием боснийские мусульмане отдали приоритет тому кто был наследником присущих Югославии Тито комфорта и модернизма. Они не поддержали Изетбеговича, представителя мусульманской клерикальной Боснии. Таким образом, Фикрет Абдич мог бы стать президентом Боснии и Герцеговины, но этого не случилось.

После победы на выборах состоялось собрание SDA в Тесани. Во имя поддержания дисциплины в партии Абдича вынудили смириться с тем, что президентом Боснии и Герцеговины вместо него станет Алия Изетбегович. Новость ему сообщил легендарный Сенга, секретарь SDA. В зале, где проходило собрание, рядом с руководителями партии сидели вооруженные до зубов люди в черной униформе и темных очках, специально прибывшие из Сандьяка[89]89
  Регион на юго-западе Сербии и севере Черногории, в основном населенный мусульманами.


[Закрыть]. Боснийцам дали понять, что Абдич не стремится к исполнению президентских функций. Вся лживость этой ситуации прояснилась во время войны, когда Абдич создал собственную армию и столкнулся в военном конфликте с Изетбеговичем, ставшим его заклятым врагом.

Он был не единственным, кто любой ценой стремился избежать войны с сербами. Адил Зульфикарпашич, представлявший наиболее умеренное мусульманское течение, подписал с Милошевичем соглашение о ненападении между мусульманами и сербами. Соглашение, которое Изетбегович выбросил в мусорную корзину.

• • • •

Мой разговор с президентом прерывался долгими, тягостными паузами, полными недосказанности. И тогда хозяева попытались разрядить обстановку. Ведь они пригласили меня для того, чтобы переманить на свою сторону, а вовсе не с целью запугать. Именно этим я объясняю перемены в их поведении. Пока Алия, его сын Бакир и беременная невестка рассказывали анекдоты о Хасане Ценгиче, секретаре их политической партии, на которого Нелле, Доктор Карайлич, делал забавные пародии, я ненадолго унесся в своих мыслях далеко от этой квартиры.

А размышлял я вот над чем: стратегия президента на самом деле отличалась от обычной балканской политической тактики почти двухвековой давности. «Маленький брат» с Балкан получил от «Большого брата» мира – в данном случае Запада – гарантию, что тот придет ему на помощь, «если кто-нибудь обидит малыша». В основе этой стратегии лежит сценарий ресторанной потасовки. В балканских кафе драки обычно начинаются так: к столу, за которым сидит компания крепких ребят, подходит паренек. Взяв со стола стакан с водой, он выплескивает содержимое в лицо одному из воинственно настроенных здоровяков. Тот, не раздумывая ни секунды, дает парню оплеуху и направляется прямиком к столику, откуда подошел обидчик, который тем временем выбегает на улицу. Облитый и его дружки набрасываются на сидящих за столиком провокаторов. И в тот самый момент, когда зрители уверены, что конфликт исчерпан, в кафе вновь появляется тот самый паренек, а за ним – двухметровые амбалы, которые в свою очередь мутузят тех, кто уже считал себя победителем в этой маленькой ресторанной войне.

• • • •

Мирсад Пуриватра был сыном знаменитого дизайнера мусульманской нации в Боснии. Он обожал «Sex Pistols» и получил должность в Академии драматических искусств за то, что принес двадцать метров коаксиального кабеля для спектакля по пьесе Младена Материча «Танец года».

Театр «Обала» родился в связи с потребностью сараевцев тоже иметь в своем городе место, где могло бы самовыражаться альтернативное искусство, и живой театр, контрастирующий с апатией публичного театра. Среди этих сараевцев был и Пуриватра. Его любовь к панк-музыке, европейская внешность и упорное стремление одеваться в черное стали определяющими факторами в решении Младена принять Мирсада-панка в наши ряды. Для Мирсада это был неплохой маневр, даже если он и не был хорошим стратегом. По мере того как приближалась война, он все меньше демонстрировал свою принадлежность к движению панков и все больше утрачивал черты бунтовщика. Младен Материч научил его любить Джерома Боша в живописи и Боба Уилсона в театре, тогда как во время многочисленных гастролей спектакля «Татуированный театр» Весна Байцетич приобщала его к своим утонченным замечаниям об искусстве и жизни.

Незадолго до войны Мирсад осознал, что мусульмане Сандьяка довольно далеки от Боша и Уилсона. Поэтому он постепенно начал забывать известные имена альтернативной сцены. С живописью было то же самое. В начале враждебных действий Мирсад организовывал выставки и вернисажи, но, сообразив, что кино намного выгоднее, переквалифицировался в директора кинофестиваля. Именно в этот период он признал творчество своего отца.

Во время гастролей театральной труппы «Обала» Младен Материч и Мирсад Пуриватра вели долгие беседы о войне. Младен напомнил, что сербский народ всегда сражался за свою автономию – у него не было другого выбора, кроме как сражаться.

– Это единственный маленький народ, который заплатил за свое выживание миллионами погибших. С тех пор как он освободился от турецкого гнета, он воюет не на жизнь, а на смерть, защищая свои национальные интересы. Сербы никогда не примут никакого хозяина.

После крупного слета в Фоче, организованного SDA Изетбеговича, – на котором, по данным средств массовой информации, собралось более ста тысяч человек, – толпа принялась угрожающе размахивать саблями. Одетые в форму зловещего дивизиона «Ханджар»[90]90
  Боснийская мусульманская дивизия, созданная по инициативе Гиммлера в 1943 г.


[Закрыть], манифестанты оживили в памяти воспоминания о тех временах, когда боснийские мусульмане содействовали дивизии СС в ее неудавшемся наступлении на Москву. Теперь они подняли свои сабли против сербов, угрожая отомстить за мусульман, которых четники убили во время Второй мировой войны. Они кричали, что теперь готовы убивать сами.

– Не следует так провоцировать сербов, вы рискуете заплатить высокую цену, – заметил Младен Мирсаду.

– Если сербы нас побьют, мы найдем другое средство.

И он рассказал ему историю о ресторанной драке!

• • • •

В распределении ролей, по словам Пуриватры, сербам должно было здорово достаться от американцев. И я наконец понял, почему президент Боснии и Герцеговины Алия Изетбегович, казалось, совсем не опасался того, что весь военный арсенал находится в руках JNA. Все вокруг бряцали оружием, а президент как будто и не боялся войны. Омерович продолжал наращивать запасы «Калашниковых» в своем подвале. Повсюду на Балканах спрос на оружие резко повысился. Что касается JNA, всем было известно, что хранилось на ее складах. И тогда страх стал обычным состоянием всех жителей Боснии.

В конце нашей беседы я сказал Изетбеговичу, что этот страх и эту ненависть лучше всего описал Андрич в своей новелле «Письма из 1920 года». Было видно, что Изетбеговичу это не понравилось, и от одного упоминания имени писателя по его лицу пробежала едва заметная тень. Он промолчал и напомнил мне тем самым мою боязливую соседку из Високо Даринку, говорившую о моем отце Мурате намеками: «Майя, когда приедет ваш друг?.. Не решаюсь произнести его имя…»

Реакция президента Изетбеговича была такой же, за исключением того, что он предпочел промолчать. Я нисколько не сомневался, что за его добродушной маской скрывается мстительная натура. Лишь в коридоре, когда мы обувались, собираясь выходить из квартиры его сына, он не смог больше сдерживать свои чувства:

– Скажи-ка, это правда, что ты собираешься снять фильм «Мост на Дрине»?

– Собирался, но это очень дорогостоящий проект. Здесь нужна крупная киностудия.

– Зачем тебе это, друг мой? – продолжил он. – Литература Андрича пропитана ненавистью, ведь он был всего лишь лакеем на побегушках.

Едва покинув квартиру его сына, я уже знал, что Изетбегович не может быть моим президентом. И даже не потому, что за ненависть Нобелевских премий не дают, просто я отказывался принимать тот факт, что мой президент может говорить такие вещи о моих кумирах.

• • • •

Из Парижа мне позвонила Майя и попросила съездить в Високо. Нужно было проведать нашу летнюю резиденцию. Я обрадовался, что смогу показать Джонни нашу семейную гордость. Увидеть Джонни Деппа в Високо – какой неожиданный поворот! Настоящий хеппенинг[91]91
  Театральное представление с элементами импровизации. – Примеч. пер.


[Закрыть] концептуального искусства!

• • • •

По сравнению с большинством местных строений наш дом был прямым воплощением дистанции, на которую мы отдалились от нашей страны. Это все равно что смотреть в перевернутую подзорную трубу на расположенные рядом предметы: только тогда начинаешь понимать, насколько они далеки. Именно в эту перевернутую подзорную трубу следует разглядывать индивидуальный почерк, уже в то время характеризующий мои фильмы, и особую красоту нашего дома. Ни то, ни другое не выросло подобно плоду, зреющему на дереве, которое берет соки из нашей земли. Внешний вид дома словно призывал покинуть окружение, которому так и не удалось насадить свои эстетические правила, чтобы основать собственный стиль. То же самое с моими фильмами. Их успех никак не повлиял на творческих людей из нашей среды. Не возникло никакого течения, потому что для его развития не хватило времени. Как только наиболее талантливые боснийцы достигали каких-либо результатов, они сразу же покидали родную страну, чаще всего по политическим причинам. В итоге Босния осталась страной без стиля, похожая на футбольный клуб третьей категории, где выдающиеся игроки долго не задерживаются. Не только по причине незавидных финансовых условий, но прежде всего из-за узких и ограниченных взглядов на жизнь и провинциальности, в которой погрязла самая худшая из народных политик.

• • • •

Стремление к красоте здесь было вытеснено не подлежащими обжалованию судебными постановлениями. Причиной всему – нищета: социальное явление, глубоко укоренившееся в моей стране. Эта бедность нашла свое отражение в поэзии, в частности в народных песнях. В то же время средний класс, включающий в себя заказчиков, потребителей и создателей эстетических канонов, не был признан социальным фактом. Все это прекрасно подходило тутумраци, которые представляли собой многовековое, но пагубное явление в Боснии.

• • • •

Во имя принципов, процветающих в самых бедных социальных слоях, были уничтожены розы и виноградные кусты Домицелей, бабушки и дедушки Майи, которых австрийцы доставили из Словении по первому железнодорожному пути. Их отправили в Високо, так как местное население не внушало доверия властям Вены, констатировавшим, что турки оставили после себя примитивное восприятие мира, а древний славянский обычай измерения времени и вовсе никуда не годился. Отныне больше ничего не могло планироваться приблизительно. Только что проложили железную дорогу, и восточные привычки создавали проблемы новым веяниям, доносящимся до Боснии с Запада. Способы отсчета времени требовали радикальных перемен. По мнению австрийских оккупантов, следовало покончить с пагубным обычаем, когда сделки заключались словами «обсудим это на неделе». Железная дорога стала самым ощутимым признаком этих перемен: поезд приходил не «на неделе», а в конкретный день, ровно в 8 часов, чтобы снова отправиться в путь… в 8.15. Учитывая неотложность этой адаптации и новые требования времени, торговля в Боснии стала в основном сферой деятельности иностранцев.

Наш сосед, рачительный хозяин Митар, был не единственным, кто назначал встречи и совершал сделки по крестьянскому принципу «обсудим это на неделе». Подавляющее большинство населения так и не отказалось от древних славянских часов и продолжало определять время, поднимая глаза к небу.

Митар купил один из трех домов Домицелей спустя некоторое время после смерти самых старших членов семейства. Он переехал в ближайший к нам дом и выкорчевал розы, виноградные кусты и цветники, возделываемые десятилетиями.

– Моей бабушке Даринке не видно дороги. Вся эта растительность загораживает пейзаж, – объяснил он. И добавил: – Господи, сколько же можно было посадить картошки на месте этих роз!

Когда во время уик-энда Мисо обрезал цветы перед домом, Митар, смакуя свой кофе после тяжелого трудового дня, наблюдал за ним с того самого места, где отныне он мог наслаждаться видами окрестностей.

– Если бы ты сажал что-нибудь поумнее, чем эти розы, что-нибудь для пропитания, то мог бы называться достойным судьей! – бросал он через ограду в адрес Мисо.

• • • •

Еще не совсем оправившись от своего гриппа и утомившись от вихря событий, который я вечно поднимал вокруг себя, Джонни отправился спать, как только мы прибыли в Високо. Я же взобрался по склону над нашим домом и сорвал яблоко. Немного найдется на земле мест, где земля и небо приносят такие сочные плоды! Впившись зубами в яблоко, я посмотрел на маленький дом внизу и заплакал. Не знаю, что было тому причиной: моя прошлая жизнь или мысли о будущем. Как бы то ни было, я плакал, и слезы стекали по моему лицу. Соленая вода смешивалась с кисло-сладким вкусом самого прекрасного яблока на свете, воскрешая в памяти воспоминания моего детства. В то время слезы чаще смешивались со вкусом земли. Переживания, излившиеся сейчас в виде слез, были лишь ничтожной частью той бури, что бушевала в моей душе. Позже я понял, что все эти так долго сдерживаемые рыдания были предвестниками гораздо более серьезных и трагических событий.

В тот день я выплакал все свои слезы по нашему дому. Джонни, мой почетный гость, стал последним, кто спал в нем. Этот дом уже горел раньше: в первый раз – во сне бабушки Даринки, жены нашего соседа Митара, выкорчевавшего розы и виноград. Он также приснился горящим Давору Дуймовичу, актеру, сыгравшему главную роль в фильме «Время цыган». Моему сыну Стрибору тоже часто снился наш дом в языках пламени.

Если этот маленький дом уже столько раз горел в разных снах, что хорошего могло его ждать в неотвратимо надвигающиеся смутные времена?

• • • •

Слово «Сандьяк» настолько врезалось в память Джонни, что, когда несколько дней спустя такси доставило нас из парижского аэропорта к башне Сен-Жак, он спросил меня:

– Is it connected to people from Sandjak?[92]92
  Это связано с людьми из Сандьяка? – Примеч. пер.


[Закрыть]

Мы расстались как старые друзья. Джонни отправился на съемки фильма «Гилберт Грейп», а я два месяца спустя сел в самолет до Нью-Йорка, где мне предстояло читать лекции по режиссуре еще один семестр. В очередной раз я взялся за три дела сразу. Подобно Софоклу, переплетавшему по несколько интриг в своих драмах. Я снимал «Аризонскую мечту» в Париже, читал лекции студентам в Нью-Йорке и начал писать «Андерграунд». Не успел я ступить на посадочную полосу аэропорта Кеннеди, как увидел на телевизионных экранах первые выстрелы в Сараеве.

• • • •

После референдума о независимости Боснии и Герцеговины, в котором сербское население не принимало участия и который стал последней каплей для тех, кто верил в эту независимость, сербы начали воздвигать в городе баррикады. Для меня это было достаточным основанием для того, чтобы перевезти Сенку в Герцег-Нови, в Черногорию. По прибытии в Нью-Йорк я позвонил своим родителям и вздохнул с облегчением, узнав, что они вместе. У Сенки могли возникнуть крупные проблемы в Сараеве из-за моих политических убеждений. Но внезапно одно за другим произошли более серьезные события.

Из Нью-Йорка я регулярно звонил в квартиру в Герцег-Нови.

– Сиба Крвавац умер, – однажды сообщила мне мать.

– Как так? От чего? – Я произнес слова, лишенные смысла, какие обычно говорят в такой ситуации.

– Сердце.

– Как к этому отнесся Мурат?

– Это ужасно, он рыдает без перерыва! Погоди-ка, я дам ему трубку.

Отец всхлипывал как ребенок, не в силах сдержать слез. Он смог лишь вымолвить:

– Знаешь… у меня никогда не было брата… Но в моей жизни он значил гораздо больше…

Я попытался его успокоить, насколько это было возможно по телефону.

• • • •

После лекций в Колумбийском университете я взял за привычку прогуливаться по Бродвею. Мои ноги сами несли меня к центру города, поскольку обратное направление вело в Гарлем, где присутствие белых, и не без основания, было нежелательным. К югу, до площади Коламбус-серкл, тянулись небоскребы, но мне уже не хотелось поднимать голову к драматическому нью-йоркскому небу. Мне хватило одной неудачной попытки сосчитать этажи на небоскребе, чтобы больше никогда не испытывать желания смотреть вверх. Охота любоваться тем, что ограничивает твой взгляд, быстро пропадает.

Сиба Крвавац нашел для меня спасительное средство в мой подростковый период: он заразил меня страстью к кинематографу. И теперь его смерть наполнила собой нью-йоркский пейзаж. Пока я шел, меня охватывало глубокое отчаяние, когда мой взгляд натыкался на огромные здания. Американские мегаполисы больше походили на выставку новых стройматериалов под открытым небом, чем на то, что мы, европейцы, привыкли называть городом.

• • • •

На какое-то мгновение мне показалось, что наши несчастья скоро закончатся. Когда стало известно, что португальский дипломат Кутильеро подготовил мирный план, я был вне себя от радости, не понимая, куда бежать и что делать. Мне хотелось выскочить на улицу и броситься на шею прохожим. Мне казалось, что войны можно избежать. Но счастье оказалось недолгим. Вначале Изетбегович подписал европейский мирный план, получивший название «Лисабонские соглашения». Но после встречи с американским послом в Белграде, господином Зиммерманом, президент Боснии и Герцеговины отозвал свою подпись. План был отклонен, и в тот же день, 7 апреля 1992 года, Соединенные Штаты Америки признали независимость Боснии и Герцеговины. Это и стало настоящим началом войны.

• • • •

Мои мысли и чувства вновь вернулись к кошмару, связанному с уничтожением миров. Еще ребенком я видел подобные сны, после того как мой кузен Эдо рассказал мне историю конца света. Будучи впечатлительным по натуре, я выработал целую стратегию, чтобы подготовить себя к этой катастрофе. Я сделал вывод, что главное спасение для меня – в моей семье. Даже оторвавшись от своих корней, барахтаясь в потоке прибывающей воды, необходимо во что бы то ни стало уцепиться за этот ствол. Сегодня мой сон стал реальностью, и самым важным для нас было оставаться вместе. И будь что будет! Земля проваливается под нашими ногами, небо трещит по швам, но до самой последней секунды остается надежда. Можно спастись, если действовать согласно правилам богатого арсенала моих снов. И конечно же не терять надежды. Война – это еще не конец света. Это самое прибыльное предприятие, изобретенное человеком за его долгую историю существования. И всегда найдется способ справиться с этим бедствием, не прибегая к прямым конфликтам. Если бы не приходилось защищать дорогих тебе людей от постоянной угрозы, война могла бы стать вдохновением для авантюристов, желающих обогатиться за ее счет, а также для творческих людей. На мои мечты о жизни сообща действительность ответила самой большой утратой из тех, что мне доводилось переживать до сих пор.

• • • •

Двадцать девятого сентября 1992 года в Герцег-Нови скончался мой отец. Я узнал об этом довольно странным образом. Мирослав Циро Мандич, режиссер, живший некоторое время у нас в Париже, разговаривал с Майей в тот момент, когда она звонила мне в Нью-Йорк, чтобы сообщить печальную весть. Прежде чем произнести привычное «алло» и не зная, что связь уже установлена, она советовалась с Циро, следует ли ей сообщить мне о смерти Мурата сейчас или лучше дождаться моего возвращения в Париж. Я принял этот удар молча. До рассвета я выкурил свою последнюю пачку сигарет, а после полуночи компанию мне составил Момчило Мрдакович. Этот техник, настоящий невропат, мечтавший, несмотря на свой преклонный возраст, когда-нибудь снять собственный фильм, оказался идеальным компаньоном, способным поддержать меня в моем горе. Он принес бутылку сливовицы, наполнил стаканы. Согласно обычаю мы пролили половину содержимого для души Мурата и выпили остальное за моего покойного отца. На следующий день в Колумбийском университете мои лекции были отменены. На доске объявлений значилось: «No class today, Emir’s father passed away»[93]93
  Сегодня занятий не будет, у Эмира скончался отец (англ.).


[Закрыть].

• • • •

Когда мы со Стрибором приехали в дом номер 8 по улице Норвецка, где теперь моя мать жила одна, мы увидели на большой застекленной входной двери объявление о похоронах Мурата Кустурицы, с его именем, фамилией и фотографией с красной звездой наверху. Этот визуальный шок был лишь преамбулой к окончательному осознанию смерти моего отца.

Когда умирает кто-то из близких, время меняет свой привычный ход. В ту секунду, когда ты узнаешь эту новость, в некоторой степени умираешь и сам. Ты начинаешь хуже слышать, тише говорить и становишься похожим на уличный фонарь, который непонятно каким образом продолжает светить. А затем ты отправляешься к месту захоронения, и именно там отчаянное желание не умирать вновь возрождает тебя к жизни.

Стрибор разглядывал фотографию своего дедушки.

– Это когда-нибудь закончится? – спросил он.

Он имел в виду все те несчастья, которые обрушивались на нас одно за другим.

– Даже если кажется, что этому нет конца, будь уверен, вечно так продолжаться не может, – ответил ему я.

Как, наверное, это было тяжело для моего Стрибора! Больше всего на свете мне хотелось его утешить и хоть немного приободрить, подобно тому, как мой отец успокаивал меня, когда это было необходимо. Так произошло, когда я впервые увидел мертвого человека. Тогда отец прогнал страх смерти из моего взгляда так же быстро, как ветер разгоняет облака на небе. На протяжении всей жизни воспоминание об этой сцене было поддержкой для моей впечатлительной натуры. Когда кто-то заявляет с подобной уверенностью, что «смерть – это непроверенный слух», он парализует страх перед концом жизни с помощью самой сильной анестезии. Я всегда помнил о том, как отец свел смерть к банальному факту из газетной рубрики происшествий, в то время как его остроумие и проницательность герцеговинца придавали мне смелости. Главное не в том, что у тебя тяжело на сердце, а в том, что ты несешь этот груз не один. В этом и состоит роль отца – научить ребенка преодолевать бремя невзгод, обрушивающихся на него на протяжении жизни.

• • • •

Из какого теплого, нежного источника отец черпал свои силы? На чем держалось его заразительное обаяние, делавшее его любимчиком среди сараевских друзей? Как он стал опорой, на которой выстроилась вся моя жизнь? Я едва помню его родителей. Но их история – это кратчайший путь, ведущий к источнику, который я хочу познать.