Текст книги "Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография"

• • • •

Тем не менее где-то в глубине души я был глубоко уверен, что на протяжении всего показа действовало некое наслоение образов. Что-то неуловимое произошло между мной и фильмом.

• • • •

В понедельник вечером в пивной «У Судека» я добивал себя смесью пива и рома, тогда как на следующее утро мне предстояло приступить к практике. По программе Академии я должен был ассистировать Любе Велецке, режиссеру с последнего курса, в ее дипломном фильме.

Иногда во время практики и удается чему-нибудь научиться, но чаще всего это больше похоже на сеанс дрессировки. В действительности ассистент – это как подмастерье, проходящий через все стадии рабства. Если ему удается выдержать испытания и по ходу хотя бы что-нибудь усвоить, он может надеяться, что однажды получит собственного ассистента. Все это могло быть откровенно банальным, если бы во время съемок я не познакомился с Агнес. Это напоминало какой-то обряд. Агнес, изучавшая в Братиславе дизайн, исполняла в фильме главную роль. Она приехала в Прагу, чтобы стать актрисой. Эта девушка, казалось, сошла с картины Вермеера. Агнес, со своими оленьими глазами, превратила мои беседы с ней во время съемок в нечто большее, чем простой обмен словами.

Когда мужчины задаются вопросом, почему некоторые представители сильного пола преуспевают там, где терпят неудачу другие, ответ заключается в следующем: женщины обожают болтать о пустяках. Помимо мистических связей, соединяющих мужчину и женщину, важное место занимает болтовня. Чем больше говоришь о пустяках, придавая им значимость, тем выше твои шансы на успех. Главное – не ослаблять усилий, а трепаться и снова трепаться, изображая личный интерес к каждой выдаваемой глупости. Потом остается лишь подождать, когда дама созреет. Успех в этом случае обеспечен.

• • • •

Агнес жила в нашем общежитии, на верхнем этаже, в комнате Любы Велецки. Как-то вечером, поднимаясь к себе спать, она шепнула мне: «Спокойной ночи!» В тот вечер я погрузился в сон, испытывая теплое чувство от того, как она произнесла эти два слова. Проснувшись утром, я обнаружил на комоде над головой свежий рогалик и маленькую бутылку молока. И в моей крошечной ледяной комнате словно затопили огромную печку. В ней стало неожиданно тепло.

Мы продолжили работать над фильмом, обмениваясь признательными взглядами, наполненными странной нежностью. История с Майей осталась на родине. Взгляд венгерки Агнес меня обжигал. Каждое утро я продолжал просыпаться с рогаликом и молоком над головой.

В четверг Агнес должна была уехать обратно в Братиславу. Я, несмотря на свое влюбленное состояние, твердил себе: ты увидишь «Амаркорд», этого хочет Господь. В пятницу, в 14 часов, состоится моя встреча с великим автором и его фильмом.

В среду вечером, за ужином в столовой общежития, Агнес бросила на меня робкий взгляд. И хотя между нами ничего не было – ни поцелуев, ни тем более постели, – я почувствовал, что она собирается сказать мне что-то важное.

– Знаешь, – начала она, – ты мне нравишься.

– Ты тоже мне нравишься, – ответил я.

– Если хочешь, можем провести уик-энд у меня в Словакии. Я могла бы тебе показать, что такое венгерская деревня.

– Мне обязательно ехать так далеко, чтобы поцеловать тебя?

Она покраснела.

– Мне хотелось бы посмотреть «Амаркорд», – добавил я. – Я пропустил уже два показа.

– Если не хочешь, можем отложить на другой раз.

– Дело не в том, что я не хочу, а…

И я подумал, что опять не увижу фильм Феллини.

Затем я вспомнил, что «Амаркорд» будут показывать еще и в понедельник. И тут же передумал:

– Я согласен, мне очень хочется увидеть венгерскую деревню. Не исключено, что другой возможности не представится. Фильм никуда не улетит, это же не птица!

• • • •

Мы сели в поезд, и все было похоже на потрясающую любовную идиллию. Я долгое время был одинок, и рогалики над моей головой меня добили. Еще одно: мне не пришлось болтать и нести ахинею. Всего лишь раз во время нашей поездки я задался вопросом, продолжает ли Василевич бегать за пирожными для Майи всякий раз, когда ей захочется сладкого.

Мы прибыли в Братиславу обнявшись. На вокзале нас ждал брат Агнес, которого она с гордостью представила мне:

– Миклош.

Он тут же сказал что-то сестре раздраженным тоном. Чувствуя себя неловко, я спросил ее, что я сделал не так.

– Нет, все в порядке, – успокоила она меня, – просто он сообщил мне, что полицейский спросил у него документы, потому что его машина была плохо припаркована. Еще полицейский сказал, что мы, венгры, постоянно доставляем проблемы словакам и что мы хуже, чем цыгане.

• • • •

Мы приехали в деревню, еще находясь под неприятным впечатлением от встречи Миклоша со словацким полицейским. На пороге возник отец Агнес, Золтан, с красным лицом и, по всей видимости, под мухой. С кажущимся спокойствием он пожал мне руку.

– Милости просим в порядочный венгерский дом! – заявил он.

Когда я поблагодарил его по-чешски за гостеприимство, он тут же утратил свое добродушие.

– Ты не говоришь по-венгерски? – удивился он.

– Нет.

– Как это?

– Ради бога, папа, – вмешалась Агнес, – откуда ему знать венгерский?

– Понятия не имею, но я думал, что парень моей дочери должен говорить на нашем языке.

Мы сели за стол, и Золтан тут же принялся декламировать поэму по-венгерски.

– Так жалко, что ты не можешь понять эту поэму, – сказала мне Агнес, – она прекрасна!

Затем они все втроем затянули венгерскую народную песню. Сам не знаю почему, я ощутил чувство неловкости, которое еще больше усилилось, когда я увидел в глазах Агнес такое же тягостное выражение.

По окончании песни Золтан завел серьезный разговор. Мы продолжали сидеть, и он попросил Агнес перевести мне его слова:

– Ты знаешь, что вошел в порядочный венгерский дом, и если собираешься жениться на Агнес…

– Папа, о чем ты?! Какая еще свадьба?

– Замолчи, я все знаю, у меня есть глаза, я не идиот!

Отец явно решил выдать дочь замуж.

– Но, папа, это совсем не то!

Агнес расплакалась и убежала в свою комнату. Я собрался последовать за ней, когда Золтан меня остановил.

– Женщина плачет, что тут такого? – сказал он мне, на этот раз по-словацки.

– Что она говорит? – спросил я его, услышав, как Агнес что-то выкрикнула своему отцу между двумя всхлипываниями.

– Она сказала: «Папа, зачем ты испортил мне все дело?!»

• • • •

В итоге она меня разочаровала, эта Агнес. Как женщина могла, после всего двух дней знакомства, назвать свои отношения с мужчиной «делом», если только она не проститутка? Даже если она неправильно употребила слова. Может, у нее это просто вырвалось? Но такие вещи обычно просто так не вырываются. Вне всякого сомнения, это был стратегический маневр, и поведение отца подтвердило мою догадку.

– Оставь ее, мы с тобой сами договоримся. По-мужски, – настаивал он.

Речь на словацком давалась ему нелегко, он спотыкался на каждом слове и продолжал пить. Я соглашался со всем, что он рассказывал в тот вечер. Существовала тысяча причин для того, чтобы все было так, а не иначе: жена умерла, он остался один с детьми… Остаток ночи я провел, погрузившись в уныние, поскольку мужчина не дал мне перевести дух ни на минуту. Настоящий пьяница. Все это время Агнес горевала в своей комнате, поняв, что наша любовь убита в зародыше. На рассвете она молча проводила меня до дверей. В ней не осталось ничего от той женщины, полной благородства, которая оставляла свежие рогалики для одинокого студента. И дело было даже не в отсутствии макияжа. Ее лицо утратило свое сияние. Она судорожно сжала мою руку, прекрасно осознавая необратимые перемены, произошедшие этой ночью:

– Я просто хотела, чтобы ты знал: мой отец не такой плохой, каким кажется.

– Я знаю.

И я отправился в сторону вокзала.

• • • •

На этот раз по возвращении в Прагу я не чувствовал себя слишком усталым. Скорее расстроенным этим неприятным происшествием. И потом, я переживал за Агнес. Почему я так легко отказался от ее нежного взгляда? Возможно, какая-то более серьезная причина одержала верх над зарождающейся любовью? Или я не хотел еще раз упустить возможность посмотреть «Амаркорд»?

• • • •

Я пришел в клуб Академии заранее и принялся терпеливо ждать начала сеанса. Великий момент приближался. Я несколько раз зевнул. Ничего страшного, успокоил я себя. Кто угодно может зевать, когда чувствует усталость. Зал постепенно заполнялся. Помимо студентов, было много людей из мира кино, которые пришли посмотреть знаменитый фильм. Перед самым началом показа на сцене появился наш профессор Антонин Броусил. Человек, которому удалось провезти через «железный занавес» в нашу Академию в Праге огромное количество фильмов, поприветствовал присутствующих и объявил, что по причине огромного интереса, который вызвал этот шедевр, фильм останется в Праге еще на три недели и что Феллини – настоящий Шекспир нашего времени. Я почувствовал, как слипаются мои веки, но быстро взял себя в руки. Я слегка задремал во время речи профессора, но он уже сказал все, что было нужно. Аплодисменты. Занавес открывается. Загорается экран. В зале медленно гаснет свет. Темнота. Начинается фильм. Какая чудесная экспозиция! Римини через объектив оператора Джузеппе Ротуна, пух весенних одуванчиков, соединяющий разные планы, бродяга появляется, подпрыгивает, хватает пух и восклицает: «La primavera!» А я… засыпаю. Я сплю и просыпаюсь, когда идут финальные титры! Да что же это такое? Я вообще нормальный человек?

На этот раз товарищи не могли окинуть меня презрительным взглядом, поскольку их не было на показе. Лишь один технический специалист аккуратно приподнял мою ногу, чтобы освободить проход. Теперь я был точно уверен, что по мне плачет психушка!

• • • •

Неделя прошла в глубоком унынии. Меня угнетал неудачный уик-энд в Словакии, но особенно я терзался при мысли, что не в состоянии справиться со сном во время показа великого фильма.

• • • •

На ресепшен в общежитии мне сообщили, что меня ищет некий Кера из Сараева. Он возвращался из Берлина, весь одетый в кожу.

– Слушай, старик, у меня денег полные карманы, никогда еще так хорошо не ездил. Приглашаю тебя на ужин, но при одном условии!

– Каком?

– Мы идем в самый дорогой ресторан города!

• • • •

Едва мы устроились за столиком в «Дубоне», самом шикарном местном ресторане, как Кера принялся щеголять тем, чему он научился в большом мире. Он подзывал официантов и, по его собственному выражению, собирался научить их правильно работать.

Когда безусый официант наливал нам коньяк, Кера сказал мне:

– Переведи этому колосоеду, что коньяк следует подавать слегка подогретым, и попроси его принести мне несколько зерен жареного кофе.

Пока я переводил молодому человеку пожелания Керы, я размышлял о том, насколько тягостно выносить нарциссизм людей, будь то венгерский националист, мечтающий избавиться от своей дочери, или обычный воришка из Сараево.

– Эй, о чем задумался? Что хорошего в жизни?

– Ничего, недавно приехал из Братиславы и решил жениться.

Не знаю, зачем я ему это сказал. Возможно, чтобы прекратить его идиотскую лекцию о хороших манерах и избавить официантов от пытки. Не то чтобы я был в прекрасных отношениях со всеми официантами, но я терпеть не мог, когда кто-нибудь начинал вести себя высокомерно. А при виде того, как тип из сараевского квартала Вратник преподает урок жизни пражцам, у меня в жилах стыла кровь. Мне было ужасно стыдно.

– Значит, женишься? Молодец! На Майе? И пусть сдохнут от зависти все, кто пускает по ней слюни!

– Какая еще Майя? Я встретил одну венгерку – пальчики оближешь!

– Я знаю венгерок, это лучшие цыпочки в мире.

В тот вечер Кера сильно набрался. Он раздавал официантам чаевые по сто марок и кадрил официанток, размахивая у них перед носом пачкой банкнот.

– Это, конечно, твое дело – с венгеркой, но очень жаль, что жемчужина Сараева снова достанется колосоедам. Ну и ладно. Когда вернусь, расскажу всему городу, что ты женишься на венгерке, чтобы все уроды сдохли от зависти! – подытожил совершенно пьяный Кера.

На следующий день он уехал в Сараево.

• • • •

Через три дня после отъезда Керы мне позвонила Амела Аганович.

– То, что я слышала, – это правда? – осведомилась она.

– А что ты слышала?

– Говорят, ты женишься!

– Послушай, Амела, мужчина должен рано или поздно жениться. Так лучше это сделать сейчас.

– Ты что, издеваешься? Майя этого не переживет!

– А при чем здесь Майя? Тебе вообще известно, когда мы виделись в последний раз?

На следующий день Амела позвонила мне снова:

– Хочу, чтобы ты знал, – Майя в отчаянии! Ты даже не представляешь до какой степени! Она рыдает целыми днями!

Я включил свой цинизм и процитировал Пиранделло, новеллу которого изучал для одного сценария:

– Женщине необходимо избавляться от воды, поэтому она выходит через глаза. Это пройдет, ничего страшного. – В то же время я осознал, что Майя все еще меня любит. Но я решил до конца скрывать свои чувства, как Дирк Богард в «Слуге». Я продолжил: – Передавай ей от меня привет, мы все же приятно провели время вместе.

• • • •

Отправившись в конце зимы в Западный Берлин за дисками, которые мне заказали чехи, не имевшие возможности попасть за границу, я увидел афишу «Амаркорда». Надо ли мне было идти в кинотеатр? Или я опять все просплю?

Я не пошел на фильм. Опасаясь в очередной раз опозориться.

• • • •

В Берлине я купил диски «джаз-рок», чтобы перепродать их в Праге и пополнить свои сбережения, предназначенные для съемок моего дипломного фильма. Возвращаясь обратно на поезде, я принялся мечтать о лучших временах и о дне, когда смогу наконец увидеть «Амаркорд».

Пришла весна и вместе с ней – конец учебного года, который я закончил с прекрасными результатами. Передо мной было целое лето.

Самые лучшие летние каникулы я проводил как раз во время своей учебы. Мне очень нравилось отдыхать «дикарями» на острове Мльет. Там мы с Зораном Биланом и Златаном Мулабдичем чувствовали себя королями. Мы приезжали пьяные из Дубровника, похожие на молодых обезьян, облившихся перебродившего кокосового сока. В таком же состоянии мы возвращались в Сараево в самом конце лета.

Пока мы ставили палатку, я заверил местного полицейского в нашей поддержке:

– Эй, дружище, если кто-нибудь будет тебя доставать, скажи нам, и проблемы не станет!

Полицейский поначалу наверняка решил, что это просто шутка. Но, внимательнее присмотревшись к молодым волкам, которыми мы тогда были, он вполне серьезно отнесся к моему предложению. Будучи единственным полицейским на острове, он быстро смекнул, что сотрудничество с нами – выгодное дело. В случае драки он рисковал получить неплохую взбучку, пока полиция доберется из Дубровника. А так он пользовался нашим покровительством, и никто не решался бросить на него косой взгляд. Если бы кто-нибудь осмелился связаться с ним, то имел бы дело с нами. А все вокруг знали, что этого лучше не делать.

• • • •

Однажды утром, не успел я проснуться, как Златан радостно сообщил мне новость:

– Твоя Майя на острове!

«Ого!» – подумал я, прежде чем ответить:

– Ну а я-то тут при чем?

– Она упала с велосипеда и ободрала свои красивые ножки. Постарайся найти на острове подорожник, это лучшее средство от таких болячек!

– Подорожник для красивых ножек! – отшутился я с безразличным видом.

Я подождал, пока Златан отойдет подальше, и начал незаметно пятиться в сторону дороги. Когда я убедился, что он на меня не смотрит, рванул с места и помчался к центральной площади, словно спринтер на стометровке.

Я вошел в бар на берегу большого озера и заказал себе кофе. К самодельной пристани причалил катер, и я увидел, как на берег высадилась Майя, поддерживаемая матросом. Это был сын хозяина дома, где остановилась Майя с родителями. Невооруженным взглядом было видно, что этот здоровяк – обычный простофиля. И тогда я решил создать впечатление зрелого мужчины.

Я сделал над собой огромное усилие, чтобы скрыть свое волнение. Мы не виделись полтора года. Я опасался повторения ночи в баре отеля «Белград». Внезапно мне в голову пришла светлая мысль. Я решил заговорить о будущем. В битве между человеком и герцеговинцем победил герцеговинец. Но на этот раз у герцеговинца было сердце.

– Тебе нужен серьезный мужчина, Майя, интеллектуал. Наилучшим сочетанием стал бы немного хулиганистый интеллектуал. Если ты встретишь мужчину, который сможет тебе дать лишь что-то одно, например свой ум, ваши отношения долго не продлятся. Он быстро тебе наскучит. Если же, наоборот, это будет необразованный хулиган, предлагающий тебе только обеспеченную жизнь, тебя быстро затошнит от его вульгарности. И ты его бросишь.

– Ты хочешь сказать, что мне нужен кто-то вроде Джона Диллинджера[37]37
  Диллинджер, Джон (1903–1934), американский преступник, грабитель банков, два раза бежавший из тюрьмы. – Примеч. пер.


[Закрыть], окончившего философский факультет?

– Ну, не такого масштаба, конечно, но уже гораздо теплее…

Мы расхохотались. И я понял, что сейчас я как раз, что называется, трепался. Когда мужчина взрослеет, он больше не может молчать, подумал я. Наверняка потому, что он уже чему-то научился в жизни. Он перестает быть пижоном, бездумно разбрасывающим свои мысли на ветер. Во время созревания он еще не умеет связывать их между собой, поэтому предпочитает молчать, чтобы не выглядеть идиотом. Впрочем, так ли уж хорошо говорить все время умные вещи? Я решил привести пример из нашей жизни:

– Знаешь, как Паша попросил Куну стать его женой? Он сказал ей: «Для тебя будет лучше, если твоим мужем буду я, а не какой-нибудь тип с высшим образованием. Ты выйдешь за него замуж, а через три месяца захочешь, чтобы я стал твоим любовником. Поэтому будет намного экономичнее, если я стану одновременно и твоим мужем, и любовником».

Говоря это, я не отдавал себе отчета, что косвенно подразумевал себя и что такая фраза могла быть воспринята ею как предложение руки и сердца.

• • • •

Осенью был запланирован показ «Амаркорда» в сараевском кинотеатре «Романия». Это была золотая эпоха великих кинорежиссеров.

– Ты знаешь, что идет «Амаркорд» Феллини? – в невероятном возбуждении спросила меня Майя. – Ты его смотрел?

Что ответить? Правду? Невозможно. Как студент, изучающий режиссуру, может признаться, что трижды уснул во время этого великого фильма? А если я скажу, что не смотрел его, будет еще хуже. Это все равно что спросить у студента-художника, видел ли он произведения Микеланджело, а он ответит отрицательно. Я ловко вышел из положения:

– Этот фильм можно смотреть бесконечно!

– Тогда пойдем на него вместе!

Мы уселись в самом красивом сараевском кинотеатре «Романия». И вот раздвигается занавес. Идут начальные кадры: летит пух одуванчиков, связывая между собой виды города Римини. Насколько совершенно Феллини выстроил свою экспозицию! Старый волк использует одуванчики, чтобы перейти от одного плана к другому. Снимаю шляпу! Появляется бродяга и восклицает: «La primavera!» А я… о чудо, я не засыпаю! Дальше женщина развешивает на веревке свое белье. Появляется адвокат, разговаривающий в камеру, местные ребятишки дразнят Градиску, и моему счастью нет предела. На протяжении всего фильма я держу Майю за руку, словно мы сидим в самолете, потеряв дар речи перед этим шедевром.

• • • •

«Амаркорд» значил для моих фильмов то же, что Большой взрыв для нашей Вселенной. Его образы и замыслы стали источниками, наполнившими жизнью все мои кинематографические изыскания. Все, что произошло в моей последующей жизни кинорежиссера, измеряется вехами этого фильма. Важные события моей жизни совершили настоящий скачок в моей шкале бытия! Мои мать с отцом, мой дом, мои друзья и все, что так или иначе запало мне в душу: леса, горы, женские попки, велосипеды, макушки религиозных храмов, мосты, поезда, автобусы… Все, что я не любил: галстуки, небоскребы, кухонные плиты, школы, больницы… И наконец, все, что имело для меня ценность: благородство, смелость, история, музыка… Все это я открывал для себя заново.

• • • •

Мой дипломный фильм «Герника» был совсем не похож на «Амаркорд», но их связывал невидимый мостик. Идеи, словно прохожие, свободно переходящие с одного берега на другой, шли по этому мосту, сглаживая разницу в восприятии мира, и неважно, было это в боснийских горах или на берегу Средиземного моря. Моя «Герника» следовала тому же правилу, что и «Амаркорд», – снимать человека в пространстве, не отделяя лицо от окружающей его среды. К этому восприятию я пришел, посмотрев этот фильм более десятка раз.

Когда я показал свою работу профессору Отакару Вавре, он сказал мне:

– Это серьезный фильм, благодаря таким работам мы можем сказать, что не зря обучаем студентов режиссуре.

А я мысленно произнес: «Спасибо тебе, Федерико!»