Текст книги "Ужас клана. Акт I"

Ужас клана
Акт I
Эндрю Брин

© Эндрю Брин, 2016

ISBN 978-5-4483-0899-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
«Услышь Святой, мой дивный тихий глас,
Пророчеству я время открываю.
Тебе я испытанье посылаю.
Оккама открывает глаз»
 
 
Священных слов начало, писания главы,
Божье слово на буквы разобрали.
Здесь собрана легенда, о жизни и земле,
Собрано все то, что раньше не забрали.
 
 
Во времена вселенной тёмной,
Нибиру родилась одна,
Планета, благодати скромной
Богов не видных никогда,
Осыпавших земную твердь
И небом наградив сполна.
 
 
Землей же мать родная стала,
Сказали небу – ты Отец
Но космосу пусто̀ты было мало
И молвил он:
 
 
«Жизни вы венец!
 
 
Создайте мир не тверди зѐмной,
Создайте, птиц, ослов, овец,
Лошадей здесь разведите,
Растеньям дайте солнца свет.
Пусть реки падают в моря,
Создайте горы, дождь и снег.
Создайте рай вокруг себя!
 
 
Мил мне будет тот кто первый
Возьмёт на плечи весь тот труд
Что тяжкий слишком, и усердный.
 
 
Земля молчала, молчали Небеса
Но спор неожиданно родился.
Сказали Неба чудны̀е голоса:
 
 
«На мне родиться жизнь должна»
Земля молчать не стала больше:
«Я тоже жизнь создать могла»
 
 
Возникла первая война!
Желанье первенства в обоих появилось.
Разверзлась мертвая земля:
Чудовище из песка и глины зародилось.
 
 
Он имя нёс и всей земле орал
О силе гордой, Землёю одарённый
Голем первый. Звали – Награал11
  Имя Награлл по разному трактовалось в разных легендах Гикии. Но все сходятся на том что имя «Награал» было дано первому неживому созданию от звуков землетрясений и собирающихся в тело голема камней.


[Закрыть]
Лишь целью матери навеки ослеплённый.
 
 
Но Небо разверзло облака.
Из туч и грома сотканный воитель,
Чья воля была не столь ярка.
Спикатту22
  Спикатту – название звезды приближённой к Нибиру. Необычное название для Сигивильской мифологии объясняется тем что название было взято из других цивилизаций. Попросту это слово можно перевести как «Солнце» но учитывая многозначность древних слов это могло быть связано и с божественным светом.


[Закрыть] – назван был небесный житель
 
 
По миру мертвому скитались,
Два мёртвых воина богов,
Найдя друг друга, долго дра̀лись.
Но удары не оставляли здесь следов,
 
 
А порождали нечто похожее на ветер.
Удар мечом – посыпалась черная зала,
Деревья выросли оттуда, у подножья их трава.
 
 
Дожди заполнили озёра.
Океан весь мир мертвый затопил
Песок стал синим-синим морем,
И с удивленья гром с неба молотом пробѝл.
 
 
Земля тряслась, не веря зелени живой
И остановились великие бойцы,
Махнули Нибиру боги сильною рукой
«Не мы, а наши дети молодцы».
 
 
Но мертвый был Голлем Награа̀л
И не живой небесный был Спика̀тту
Хотенье было, чтобы кто-то сыном стал
Но не суждено, кому-то стать здесь экспонату.
 
 
Космос силы подарил,
Настал час мертвых зарожденье,
Из двоих единого слепил,
Живое первое не было видѐньем.
 
 
Отец благою силой наградил,
А мать любовью одарила.
Их первый сын уверенно ходил,
И радовался их миру милом.
 
 
Вдарили слово божье в разум,
Назвали сына – Антаро̀т.
И молвили – не соверши греха ни разу.
Начало времени настало сразу
Но чем же сына прокормить,
Не создана еда для бога,
Пришлось же космосу пищу вдруг явить
Комету скинуть. А дожди – святые во̀ды.
 
 
О все сюда, прозрела животѝна,
Мать наша, земля с отцом, что пал с небес.
Здесь не было плохой тугой трясины,
Лишь голос что шипел во свет «Прелесс33
  «Перелесс» Первое слово Антарота.


[Закрыть]»
 
 
Но скучно было, сыну, Антаро̀ту,
И брат был создан. Имя Бэтрахо̀н.
Теперь их двое, каждый был с заботой,
Каждый матерью любимый испокон.
 
 
И жили так долгие столетья.
Как вдруг все реки высохли до дна,
Деревья вымерли, и не было наследья.
Мать мира, земля, была бледна̀.
 
 
О что же делать? Спросил вдруг Антарот,
О что же будет? Вопрос был Бэтрахона.
Не ждали дети такой вот поворот,
Погибла Мать, их вечная икона.
 
 
Решенье есть. Отец сказал «Спасите
Не жизнь, а душу матери своей,
И эру новую под мной вы вострубите,
Спасайте Нибиру вы скорей.
 
 
И Антарот пошёл. Он в горы устремился,
Бэтрахон следом шагал же по земле,
По мёртвой, чёрствой, отцу он всё молился,
А Антарот сказал «Мать жила во мгле».
 
 
Взошли на горы, брата два родны̀е,
И молвил старший «Отдам себя всего,
Чтоб земли наши были не пустые,
Извини, оставлю тебя я одного».
 
 
«Иду с тобой», брат скорей ответил,
И вдарил Антарот по горному плато̀,
Он расстоянье до центра сам размѐтил
И сделал пропасть, большую но зато,
 
 
Обоих сразу вместить в паденье до̀лгом,
И братья прыгнули во Мать скорей свою,
В планету, в центр, хоть было б много толку
«Теперь молитву о прощении спою»
 
 
И Антарот рушился на части,
Ядро планеты собою заменил.
Он мать оставил, и взял проблемы власти.
Теперь брат меньший, в одиночестве весь гнил…
«Отрывок далее подвержен цензуре по приказу Клана Оракулов»
…Настал час мира возрожденья!
Настал час сердца нового биенья.
 
 
Ушёл сын первый – Антарот
Смотрел он вверх разинув рот,
 
 
И лил он слёзы постоянно,
От них он был совсем стеклянный.
 
 
И был один в земле весь бог.
«О чтоб один я сделать смог»?
 
 
И звал он брата «Вниз спустись,
Со мной за жизнь внизу возьмись.
 
 
Весь мир погиб, остались мы,
Рабы мы смертной вечной тьмы.
 
 
Проси же брат, дары с небес
Отец пусть даст тебе чудес».
 
 
Просил же их наш Бэтрахон,
И стал молиться отцу он.
 
 
И наградил он силой славной
Могучей, редкой, полноправной.
 
 
Спустил вниз наш младший брат:
«Вдохни всех сил мой аромат».
 
 
Отец дал власть – исправить время,
Нести чтоб легче было бремя.
 
 
Взмахну рукой, уйдут все тучи,
Разлука нас не будет мучить.
 
 
Но мать, увы, вернуть не в силах,
Нет силы той в моих всех жилах
 
 
Что нам вернёт святую Мать,
Землю нашу лучше не видать.
 
 
Там чернь, там ветер, холод сильный,
И вздох отца с небес могильный.
 
 
Давай же брат мы жизнь родим,
Теперь же мы за жизнью бдим»
 
 
Взмахнул рукой наш Бэтрахо̀н
Ох силой славной правит он.
 
 
Он создал Время, создал Свет,
Других пока детей здесь нет.
 
 
Но позже, дальше, родил на Свет
Того кто дальше был воспет.
 
 
Родил он Альфу – всех нача̀ло,
Имя в гротах всё блистало.
 
 
Родил Омегу – наш итог.
И больше создавать не мог.
 
 
И все пещеры что внутри,
Лишены были дверѝ.
 
 
И сила вся была великой,
Но и была же вся безликой.
 
 
Вся сила эта утекла
Через проход, через года.
 
 
И чтобы Время шло вперёд,
Бэтрахон всю власть берёт
 
 
И молвит он «Мы здесь навечно
Здесь жизни наши бесконечны,
 
 
Так пусть наверх наш путь закрыт,
Горами долгими зарыт.
 
 
Препятствие создам из врат
И имя дам им – «Опонват44
  Врата «Опонват» – решение закрыть выход из пещер и создало такое название переводившееся как «Тупик» однако врата всё таки долгое время оставались открытыми пока Оккарсоманк не запечатал их сам оставшись снаружи.


[Закрыть]».
 
 
Закрыл обоих нас я здесь,
Чтоб силы моей смесь
 
 
Не сгинула с отцовской болью:
Ветрами, грязью, и безвольем.
 
 
И наступила эра Кра̀я,
Она, братьев всех пугая,
 
 
Длилась долго, очень уж
Для двух больших тоскливых душ.
 
 
Решили оба «Мы родим,
Мир новый, смерть мы победим.
 
 
Родил детей ты Бэтрахон
Время, смысл, испокон
 
 
Плетутся нити мирозданья,
С отрешённым пониманьем.
 
 
Не жить вдвоём в сим мире нам
В пещерах долгих двум богам.
 
 
Давай дадим обоим цель,
Построим мы за семь недель
 
 
Мир новый, он подземный будет
Отец за подвиг не забудет.
 
 
«Давай же брат, что сделать мне?
«Минарил55
  Минарил – скинутая космосом комета – пища для богов.


[Закрыть] ты мне неси извне»
 
 
Взошёл брат младший Сам наверх,
И с места он комету сверг.
 
 
Пища их, начало жизни,
В которой оба здесь как слизни.
 
 
Ищут место, хоть нашли
И сделать что-то все могли.
 
 
Сказал брат старший «Ну давай
Закончим Эру. Имя – Край.
 
 
Жить будет здесь сын первый мой,
С доброй, праведной судьбой.
 
 
Я дам Устой. Я дам законы.
И дам сынам своим всем троны».
 
 
И Антарот комету взбил,
Из Минарила он лепил
 
 
Сына первого, большо̀го
И раскрыл ему немного
 
 
Суть свою, желанье плод,
Не дать лишиться миру вод.
 
 
Лепил он долго – двести лет,
Читал родной уже куплет:
 
 
«О сын, каков ты будешь здесь,
Живи же – взбитая ты смесь»
 
 
И Минарил приняв всю форму,
Себя взрастив с отцовским кормом
 
 
И вырос ввысь, сын первый в мире,
Живой он был, и как в сатире
 
 
Сказал наш Бог – я стал отцом
Не буду я же впредь слепцом,
 
 
Как мать моя, не дам я сгинуть,
Родному чаду. Рот разинуть
 
 
Сумею я, и дам еды
И дам я кров средь всей среды.
 
 
О сын – ты слушай, познавай,
И вместе жить мы впредь давай.
 
 
Большая полая Нибѝру
Станет данью и Эфиром66
  Оракулы поставили под сомнение бессмертие богов в древние времена. И хотя эта ересь была искоренена, Эфир – то есть божественная кровь и плоть осталась как редко использующийся термин.


[Закрыть],
 
 
Жизни прошлой что была.
Жизнь теперь ожить должна.
 
 
О сын – ты богом будешь ныне,
Живя со мной, в земной твердыне.
 
 
Я дам же силы жизни всей,
Чуток ты жизни всем отлей,
 
 
Создай ты свет, создай ты ночь.
Сумей и будущим помочь.
 
 
Моей всей жизни ты посол,
И имя дам я – Гиланхо̀лл.
 
 
Родился сын и молвил – папа,
«Я ступень всего «Этапа»
Что делать мне? Скажи отец
«Жизни, сына, ты Венец»
 
 
Сказал отец и дал он земли,
В полой планетарной тверди,
 
 
И там впредь жил наш Гиланхо̀лл,
Был молод, мал, ходил он, мол,
 
 
Ища ответы на вопрос,
«Где силы всей апофеоз»?
 
 
И жил он долго – тыщи лет.
И пел он новый здесь куплет:
 
 
«Пусть буду я, отцом живых
Не сделаю рождённых я пустых.
 
 
И кабы ты отец старался,
Под небо из земли взобрался,
 
 
Увидел ты – тут пустота̀.
Природы вялой нагота.
 
 
Ударил я под небом дланью,
И дал свободу я дыханью.
 
 
Налил водой все океаны,
Моря и реки. И вулканы
 
 
Родили живность, вся растёт,
Впредь дух мой живность бережёт.
 
 
Пустил я птиц, пустил я рыб,
Убрал я сотни прошлых глыб,
 
 
Что звались Смертью матерей.
Отец! Ты труд мой здесь узрей».
 
 
И он узрел. О Антаро̀т
Лишился ты простых забот.
 
 
Взвалил на сына ты работу,
А сам лежишь объятый гротом.
 
 
Он наверху, а ты внизу.
Твою не видели слезу.
 
 
Не плакал ты, ты не успел,
И Небо громом вдруг воспел:
 
 
«Что сделал ты, о сын мой первый?
Сим мир жил долго и манерно,
 
 
А ты родил и наделил,
Родного сына ты слепил,
 
 
И дал ему вершить природу,
Дал начало всему роду.
 
 
Но посмотри, что сделал Он,
Да он родил всю жизнь броском,
 
 
Лучей твоих родил что ты
И чую я их за версты.
 
 
Но он меняет твою Мать.
Нибиру всю готов вскопать,
 
 
Не дай ему менять весь мир.
Мир для меня святой кумир.
 
 
Он губит память всю о том,
Как с матерью мы здесь поём.
 
 
О сыне первом что родился,
Из нас тут каждый им гордился.
 
 
Не дай сгубить родную память,
Оставь планету. Дай мне править.
 
 
А Гиланхолл – энтузиаст.
Мечтатель, деятель, фантаст,
 
 
Пусть лучше он создаст зверей.
Скажи ему ты – но не бей».
 
 
И Антарот услышав сло̀во,
Веленье гордое – отцово,
 
 
Решил исправить волю сына,
Что им была же столь любима.
 
 
Но как же так, он наверху
А ты Ядро, и ты внизу.
 
 
Сказать же как? О Бэтрахон,
Просил бы он покинуть трон,
 
 
Просил бы брата, но уж нет,
Он сам желал отдать совет.
 
 
Покинуть гроты он не может
Но слепить другого сможет.
 
 
…и Антарот комету взбил
Из Минарила он лепил.
 
 
Второго сына, тот, кто встанет,
И на поверхность он восстанет.
 
 
Лепил он долго – триста лет.
И Антаротом он воспет:
 
 
«Он сын второй, ты род продолжишь
И сыну первому ты молвишь:
 
 
Что пусть он жизнь родит по новой,
Скажи ему «Ты твердь не трогай»
 
 
И дам я силы часть, узрей.
Добро впущу в тебя. Испей
 
 
Воды что брат разлил
По океанам. Закалил
 
 
Порывы ветра, павших с гор,
Что защищают наш бугор.
 
 
Где дверь наружу смотрит вверх,
Твой дядя проведёт наверх.
 
 
Иди же сын – я силу дал,
Дам имя Бэ̀ррос. Я сказал».
 
 
И он пошёл, идут как боги,
Нет, страха, жалости, тревоги.
 
 
Вторая часть кометы па̀ла.
Фигура сына вновь восстала.
 
 
Он «Папа» молвил, шёл
Он к цели жизненной пошёл.
 
 
Взошёл наверх наш молодой,
Бэррос маленький, немой.
 
 
Но силы Неба одарив
Силой новой, наградив
 
 
Даром голоса. Ты слушай.
На вот – Минарила скушай.
 
 
Бэ̀ррос вырос. Рос сто лет.
Теперь он гордый. Он атлет.
 
 
Увидел брата – Гиланхолл.
Что вытягивал наш дол.
 
 
Лепил он земли, горы ставил,
И миром до сих пор он правил.
 
 
Но вдруг увидев брата он.
Молвил брату Гиланхолл:
 
 
«Я ждал тебя, как ждал я света
И ждал отцовского ответа.
 
 
Хотел же я не быть однѝм,
Давай же силы мы сродним.
 
 
Мир новый мы родим,
И честь отца не посрамим.
 
 
Но Бэррос вдруг остановил,
«Послушай братец, век ты вил
 
 
Мир новый, пусть он и прекрасный,
И труд не будет твой напрасный.
 
 
Но Небо просит – «внук мой, Стой.
Иных ты силой удостой.
 
 
Рождай ты жизнь, не трогай твердь
Ты память рушишь, дашь мне Смерть».
 
 
Но Гиланхолл пошёл в упор,
Возник первый в мире спор.
 
 
О как же так, ведь наш отец
Естества всего венец.
 
 
Сказал он мне – ты мир меняй
И жизнь ты новую рождай.
 
 
И Бэ̀ррос молвил тут в ответ:
«С отцом же спорить права нет.
 
 
Сказал он Так – пусть будет воля
Исполнена, а наша доля
 
 
Творить здесь жизнь, и мы родим
Жизнь новую, им мир мы наградим».
 
 
Сын старший гордый был – забыл,
Как брата он сперва любил.
 
 
И Гиланхолл сказал на брата:
«Я справлюсь сам, ты силы трата.
 
 
Обидел ты меня, о брат,
Тебе я больше здесь не рад.
 
 
Но я не стану Небо слушать,
И я не стану клятву рушить,
Что дал отцу, Всего венец
«Ты слышал что сказал? Глупец»
 
 
Крикнул Бэррос напрямик,
«Отца я голос, просьбы крик.
 
 
Сказал он мне, скажи ты брату,
Про ненужной силы трату.
 
 
Будь ты добр, исполняй,
А нет… меня не заслоняй».
 
 
«И что»? Ответил старший брат.
«Ты будешь силой моей вжат,
 
 
Если ты не сгинешь быстро
Из мира этого, где чисто».
 
 
«Теперь я вижу брат родно̀й
От силы стал ты вдруг слепой,
 
 
Забыл отца, забыл ты цель,
Ты сел на собственную мель
 
 
Ты дорожишь твореньем рук
Ты мне грубишь – а я ведь друг».
 
 
«Я тыщи лет мир этот строил,
Менял его, и удостоил
 
 
Силой жизни, жизни в цѐлом,
И свет родил на свете белом».
 
 
И тут же Бэррос не сдержался,
Пошёл на брата, грубо дрался.
 
 
И началась вражда меж ними,
Как будто меж совсем чужими.
 
 
И Бэррос силу осознав,
Крикнул брату «Ты сказав
 
 
Что мир ты жизнью здесь заполнишь
Погибель прошлую восполнишь,
 
 
И за упрямство – Вот! Смотри!
Как рушу я мир изнутри».
 
 
«Стой падаль! Ты не поспеешь,
Ты сгинешь здесь и не успеешь
 
 
Сжечь дерево, давить траву
Ступнями мерзкими. Порву»!
 
 
И война здесь родила̀сь.
Кому же в мире сим сдала̀сь?
 
 
Два молодых не знали суть,
Жизней собственных, но путь
 
 
Повёл их по тропе безликой
К вражде, войне и злости дикой.
 
 
И Бэррос силу проявил,
Он силу первую явил.
 
 
Назвал он Хаос, и сказал
«Как жизнь ты всем здесь показал,
 
 
Я покажу, что значит Смерть,
Смотри как гибнет твоя твердь».
 
 
И насылал болезни он,
Пожары слал, и сам бегом
 
 
Давил всех птиц, летел что
Туда где нет вражды за то Ничто.
 
 
И Антарот, узнав о го̀ре,
Не смог сказать о сим позоре.
 
 
Но Небо ждать не стал. Отцы,
Кричали детям – Вы глупцы.
 
 
«Стоять! Кончайте драться, убивать
Сжигать всю землю, жизнь марать.
 
 
Два Идиота. Драться хватит,
И сил на зло здесь столько тратить.
 
 
О что вы делали? Смотри.
С лица вину свою сотри.
 
 
Мой Антарот, ты что наделал?
Из сына гордого ты сделал!
 
 
Он силу взял, и тут узнал
Что бога плоть ты взбунтовал,
 
 
Ему дав власть второго Бо̀га
Хоть ограничил бы немного.
 
 
Но Гордость – вот его порок,
Он зла навеки тут пророк».
 
 
И шли века как нам сказали,
И в будущем всё нам показали
 
 
Как бились братья наверху,
Поддавшись злобному Греху̀.
 
 
О как сказать – стоп же дети!
Ведь выросли вы здесь на трети!
 
 
Он Бэтрахона попросил,
И тот двоих под твердь спустил.
 
 
В пещерах он сковал двоих,
И каждый вроде бы затих.
 
 
И Антарот тут поразмыслив,
И до решения домыслив,
Часть мира нижнего отдал
Кто первый честь свою марал.
 
 
Он Бэрросу вручил весь юг,
«Плоди же там ты сын тварюг,
 
 
Которых ты родить желаешь,
Меж жизнью и душой встреваешь.
 
 
Построй там мир какой сам хочешь
«Добром» обратным ты клокочешь».
 
 
И Бэррос выдохнул, ушёл,
И в земли тёмные вошёл.
 
 
В Пещеры долгие глядел,
Он получил тут свой удел.
 
 
«О Гиланхолл, что дать тебе?
Бери весь север, что на мне.
 
 
Оставишь твердь всю в покое,
Не будешь больше ты в позоре.
 
 
Займи весь север и твори,
Мир новый здеся, изнутри».
 
 
Старший сын освободившись,
Ушёл в свой мир, совсем не злившись.
 
 
Он чёрный мир весь оглядел,
Он долго в мрак пустот смотрел.
 
 
Но щёлкнул пальцем и сказал:
«Однажды силу показал,
 
 
Явлю еще и мир здесь станет,
Таким каким в фантазии предстанет.
 
 
Тут будут кущи, будет лес,
И не будет здесь небес
 
 
Что скажут мне как жить и править.
Теперь мой мир я буду славить.
 
 
Спасибо папа» – Гиланхолл
Сказал, уйдя в свой дол.
 
 
«Спасибо папа» – Бэррос молвил
И волю сил своих исполнил.
 
 
И жили боги долго – вечность.
Где мира нижнего конечность?
 
 
Всей жизнью правил Гиланхо̀лл,
Живых он вёл чрез верхний холл.
 
 
Чрез царство первое – пустое,
Где существо сидит немое.
 
 
А существо – наш Бэтрахо̀н,
Его же дети испокон
 
 
Не существа, а духи мира
И чтут духовно все кумира.
 
 
Наш Бэтрахон, что брата младше,
Устроил первый строй монарший,
 
 
Явил границы всех пещер,
Для царства выстроил барьер.
 
 
И чтоб вражды не допустить,
Сказал он брату «Я пустить
 
 
Смогу живых существ и только,
И буду сверху я, поскольку
 
 
Хранитель врат теперь я ныне,
И тут построю я твердыню.
 
 
Что скажешь брат. Ты будешь рад
Что я освою Фёсарат?
 
 
Царство первое, где я
Владею нитями бытья.
 
 
И время я кручу здесь му̀дро
Я одинок, но мне не трудно».
 
 
И Антарот сказал ему,
«Как честь всё это восприму.
 
 
Освой же царство, и живи.
На помощь в нужный час зови».
 
 
И вот молва о царстве новом,
Велением отцовым,
 
 
Разошлась к двоим сынам,
Что жили в сласть себе и нам.
 
 
Они лишь силу знали, власть,
И не утихала страсть.
 
 
Один был добрый – жизнь рожда̀л,
Гиланхолл всё продолжал.
 
 
Второй был злым, он мир весь рушит,
И жизнь рождённую задушит.
 
 
Но вдруг они заткнулись о̀ба,
И Бэррос, как сказало слово,
 
 
Создал границы, объявил:
«Я царство новое здесь свил,
 
 
Я Даудэсом нареку
Мир новый, и пущу реку,
 
 
Куда я силу разолью
Свою. Гнездо себе совью
 
 
Я на горе которую слепил,
Из злости собственной, где пил
 
 
Я кровь свою, что вышла зло̀бой
К силе «праведной», отцовой.
 
 
Я буду жить как Бэтрахон,
Неужто хуже я, чем он?»
 
 
И молвил Антарот в ответ:
«О Бэррос, сын терявший свет,
 
 
Что Даудэс? Ведь он пустой,
Ты жизнью новой удостой.
 
 
Ты посмотри на Бэтрахо̀на,
Он, не имея даже трона,
 
 
Родил детей, их много там,
Где выход есть к большим вратам.
 
 
И ты создай. Создай детей.
Люби их, холей и лелей.
 
 
И в них ты силу всю вложи
И им всё время ты служи.
 
 
И не пугайся слов моих
Чего же сын ты вдруг затих?»
 
 
И Бэррос думал долго вдруг,
Не стал терзать его испуг.
 
 
Он внял словам, на дно залёг,
Теперь от всех он был далёк.
 
 
Он медитировал, знава̀л
Силу кровную, давал
 
 
Знанье собственной душе,
О первом его малыше.
 
 
Пока сам Бэррос познавал,
Гиланхолл не отставал.
 
 
Как же так, брат осознал,
И значение познал,
 
 
Что жить в себе нельзя здесь, ибо
Не скажет мир тебе «спасибо».
 
 
А Дети скажут, сами были,
И отца благодарили.
 
 
Но Гиланхолл тут был без царства,
Он не родит детей в дикарстве.
 
 
И Молвил старший большинству
Аппалайфом назову
 
 
Я новый мир, границы ставлю,
И Царство новое оставлю
 
 
Пристанищем для жизни всей,
И тут создам дитя первей
 
 
Чем брат, что жаждёт со̀здать тварь
Хоть с царством он, не жизни царь.
 
 
Но я не гордый. Я забыл
Пороки все, в которых был.
 
 
Мудрее стал, уйду учиться,
И о знаниях молиться,
 
 
Как жизнь святую здесь созда̀ть,
Как сына первого рождать.
 
 
И сын ушёл, залёг на дно.
И двое поняли одно,
 
 
Что взрослыми они вдруг стали,
Как дети больше не болтали.
 
 
И Мир затих, и Антарот
Не зная больше здесь забот,
 
 
Держал весь свет всё на себе.
«О дети молвите хоть мне
 
 
Едино слово, хоть «Привет»
Хоть песни маленькой куплет.
 
 
Вы повзрослели и ушли
В свои рождённые миры».
 
 
Но унывать наш Бог не стал,
Он бодр был хоть и не спал.
 
 
…и Антарот комету взбил
Из Минарила он лепил
 
 
Сына третьего по счёту,
Не обделённого почётом.
 
 
Но ему отец не дал,
Силы жизни, лишь сказал
 
 
Живи как есть, сын мой третий
Сквозь череду больших столетий,
 
 
Без силы той, что погубила,
В себя навеки что влюбила
 
 
Братьев старших. Но сейчас
От гибели двоих я спас.
 
 
Не повторяй ошибок, будь другим,
Будь младшим самым, но благим.
 
 
И будь же ты над ними вечно,
Следи за ними ты беспечно.
 
 
Следи, чтоб сил две стороны̀,
Не начали опять войны.
 
 
И будь над ними, ведь ты тот,
Кого назвал я Тарахнот.
 
 
И сын родился, оглядел
Отцовский и пустой удел.
 
 
Он юный был, но сразу знал,
Как земли братьям Бог давал.
 
 
«Где мой удел? Весь север за̀нят!
Там старший брат мой трезво правит.
 
 
Весь юг увяз в гниющей силе,
Там Бэррос правит как в могиле.
 
 
Где править младшему царю?
С тобой отец я говорю!
 
 
И если быть судьёй мне тут
Пусть братья с царств всех убегут.
 
 
Не ожидая поворот
Сказал же сразу Антарот.
 
 
Не сыну младшему а брату,
«О Бэтрахон, я Фёсарату
 
 
Хочу наместника вручить
Что скажет ты? Позволишь жить?
 
 
И брат в ответ «Ну пусть живёт,
И царство в верхнее войдёт,
 
 
Мои здесь земли столь большѝ,
Что хоть втроём вы здесь верши.
 
 
И пусть племянник мой ося̀дет,
И прежде чем на трон он сядет,
 
 
Скажу я брат, ты силу дай,
Зависть в младшем не рождай
 
 
Пусть он мой мир изменит так,
Пусть он изгонит пустой мрак.
 
 
И сыну младшему скажи,
Ты равновесием верши
 
 
Ведь видишь ты, что старший взял,
Силу жизни, вдохновлял
 
 
Себя на добрые дела,
Куда душа его вела.
 
 
А средний сын несёт лишь смерть,
Спалил однажды он всю твердь.
 
 
И чтобы не было войны,
Законы младшего важны»
 
 
И жил весь мир, и в нём все Боги,
А твердь мертва была опять.
О что же я – дурные строки.
Я должен наконец понять что…
 
 
Ладно, зачем же утруждать?
Продолжу я о Них писать…
 
 
И шли века, прошло их много,
И в мире нижнем так же строго.
 
 
Но всё менялось, с каждым днём,
О будущем сейчас споём.
 
 
Жил Антарот, и жили ча̀да
Ничто им больше здесь не надо,
 
 
Ведь за века, их царства стали
Огромными, и перестали
 
 
Пустыми быть, как раньше были,
В пещерах, где порывы выли.
 
 
Аппалайф – удел Старшо̀го,
Расширился в границах много
 
 
Огромный мир, на облаках,
Он дом для дивных добрых птах.
 
 
А Даудэс весь чёрный стал,
Весь как будто в смерти спал.
 
 
Дурной здесь воздух, мир здесь жил
В дурмане чёрном, дорожил
 
 
Дыханьем что отец,
Как безудержный слепец,
 
 
Дышал на чад своих рождённых,
И на месте погребённых.
 
 
А Фёсарат, кем младший правит,
На место братьев своих ставит,
 
 
Разросся в ширь, поддался вверх,
Здесь мира нижнего весь верх.
 
 
Делил здесь Бэтрахон свой дом,
Покрываясь сам он мхом.
 
 
А Тарахнот трудился чтоб
Мир весь в смерти не утоп.
 
 
Иль чтобы гордость брата, что старшо̀й,
Не обобщал свой «добрый» строй…
 

«Продолжение подвержено цензуре по приказу Клана Оракулов»

 
…И вот рассказ мы вам явили
Рассказ о нижнем Сигивилле.
 

«Отрывок из „Мифологии Нибиру“. Вступление»

Глава 1
Шесть кланов Гикии

Как же быстро летит время. Уже завтра Совет Зиро. С момента объявления его даты, до сегодняшнего дня, меня мучает бессонница. Я вынужден скитаться по коридорам своего дворца в одиночестве, дожидаясь момента, когда начнут слипаться глаза. Совет должен состояться завтра утром. Не могу сказать, что меня волнуют вопросы, которые прозвучат там, просто всякий раз, когда мы собираемся в центре Темного Города, на вершине Пирамиды Мира, создается впечатление, что мы не решаем проблемы нашей страны, а показываем свою наращенную власть за год. О Боги, говорю так, словно первый день живу. Просто я слишком сильно устал, и меня часто одолевают приступы злости. Боюсь, что однажды сломаюсь, и плюну на всё. У меня вообще нет желания появляться на этом совете, участвовать во всем этом. Каков же соблазн думать, что я простой человек. Пускай Кланы сами решают проблемы, а меня не трогают. Невольно вспоминаю свои юные годы, задолго до того как стал лидером своего клана, до того как вообще стал на путь политики. Мечты мои не могли похвастаться оригинальностью – я видел себя на троне, представлял себя Лидером. Тогда мне было двадцать. И сейчас понимаю, сколько воды утекло, и никто не мог подумать, что спустя тридцать лет так оно и случится. Наизусть выученные здания школ, где я работал, сменились роскошными залами дворца. Как вчера помню вручение титула, звания и должности от предыдущего Лидера. Теперь, я стою один, в пустом коридоре, и мечтаю об обратном: о хорошем доме за городом, войдя куда, увижу любимую женщину…

Но если не остановить мои мысли, они будут очень долго забивать мою голову, но всегда в конце подобных размышлений говорю себе, что мне нравится быть тем, кто я есть. Мне нравится все, чтобы не говорили мои уста в порыве злости.

Коридоры для меня представляли настоящую вечность. Иду прямо, сворачиваю, иду еще дальше. Как призрак. Потом замечаю, что иду кругами. Я шагал по бархатному ковру, обращал внимание на картины и портреты, увешанные вдоль стен, присматривался к темным тяжёлым шторам, на каждом из которых красовались вороны улетающие вдаль. С потолка свисают минариловые лампы, не позволяющие окончательно утонуть в темноте здешние коридоры. Как жаль, что они не могли изгнать частицу душевного мрака, томящуюся во мне. Большие окна, на чьих угловатых вершинах красовались мрачные фрески, стройным рядом тянулись ввысь, некоторые были открыты, другие вообще зашторенные. Манимый прохладным свежим воздухом из открытого окна, я подошел к нему и облокотился на большой подоконник, натертый слугами до зеркального блеска.

Передо мной открылась красивая панорама ночного города, усыпанного высокими шпилевыми зданиями. Готические дома купались в свету большой луны, чей свет проходил сквозь слабые облака. С труб домов тянулся дым, уплывая в небо. Ночные птицы летели через город, напевая странные ноты, а вдали послышался глухой звон колокола, ознаменовавший полночь. Срывался дождь с туч, зависших над моим дворцом. Большие капли начали барабанить по окнам, я отошел и последний раз посмотрел на лунный город Аутрайнкарн.

Дождь. Как будто я еще не достиг порога уныния. Теперь еще и дождь. Я пошел дальше по коридору. Повинуясь странному желанию, у развилки я свернул налево, достиг большой винтовой лестницы и поднялся на следующий этаж, подойдя к двери в конце коридора. Немного подождав, я поднял кольцо, висевшее на дверях, и постучал им о серебряную бляху. Парой секундой позже двери открылись, и на пороге оказалась пятнадцатилетняя милая девушка. Она одета в черное длинное платье, полностью скрывающее ноги, а руки облегали черные длинные рукава. Лицо у нее было слегка бледным, глаза подведены темно-фиолетовым цветом, а губы скрывались за тёмной помадой. Длинные, цветом тьмы волосы ниспадали подобно водопаду. Губки девушки растянулись в улыбке, обнажив белоснежные зубы, а большие выразительные глаза приветствовали меня.

Мне стало интересно, почему в столь поздний час она одета и не спит. Хотя в этой ситуации я сам чувствую себя дураком. Кто в полночь стучится в двери из-за простого безделья?

– Доброй ночи, милая, – тихо я сказал, – Ты… ты не спишь?

– Нет, папа, проходи, – дочка не дала мне себя оскорбить, и завела в свои покои, – что-то случилось?

– Просто хотел проверить как ты. Сегодня ты весь день выглядела приболевшей.

– У меня всё хорошо.

Комната освещалась огромным камином и свечами с потолка. Перед ним мягкие диваны и большой стол, еще один стол стоял в углу комнаты, у окна закрытого мощными шторами из темной ткани, с вышивкой в виде профиля ворона. Мягкие паласы застилали весь пол. Не смотря на обилие света, его едва хватало, чтобы осветить всё помещение. Света не давала и большая луна закрытая надвинувшимися тучами. На стенах обрамлённых дорогой древесиной висели картины с пейзажами моего города. Был и один большой портрет, занимавший всю стену над камином. На полотне я изображён в темных мощных доспехах и с мечом. Портрет, написанный во время войны десятилетней давности.

Дочка села за писательский стол с книжками и свитками, взяла перо, макнула в темно-синие чернила и быстро дописала какое-то письмо. Потом встала, отложив все предметы.

– Я писала письмо Генри, – Она сказала это медленно и с опаской. Знала, что эти слова меня не обрадуют. Потому сразу напряглась, понимая, что скрывать это от меня бесполезно.

– Письмо? В полночь?

Мое настроение, держащееся на одном волоске, исчезло вовсе. Виной всему прозвучавшее имя. Единственная причина, она же и слишком серьезная, это то, что я не могу терпеть, как моя дочь встречается с парнем не из нашего Клана. Теперь ясно, почему она мне сказала об этом не просто, а с чувством вины, с запинками, опасаясь моей реакции. Реакция с моей стороны, конечно же, была. Обремененный этой мыслью, я сел на диван перед столом и грелся от пламени камина.

– А я думал, ты изменила свое мнение, – сказал я, всматриваясь в глаза своего портрета, – Как же наш последний разговор? Ты забыла, о чем мы говорили тогда насчет ваших отношений? – я сказал это спокойно, не злясь. Повернул голову, смотря на дочку. Она подняла брови и взяла себя за руки, чувствуя, что сделала что-то не так, – или же я что-то не так сказал?

Взглянув на пламя камина, вскоре услышал тяжелый вздох и обиженный голос дочурки:

– Нет, ты все понятно объяснил. Но… но ты же сам тогда сказал, что выбор все равно остается за мной, – в ее голосе я услышал мольбу.

Она положила руку мне на плечо. Я ее взял, провел пальцами по ее нежной коже, и повел ее так, чтобы она обошла диван и села рядом со мной.

– Алки… девочка моя, тебе не годик от рождения. Ты уже давно взрослая девушка и должна понимать. Я тебе намекал, и прямо говорил, чем чреваты ваши отношения.

– Пап, я все понимаю. Как ты и говорил, закон нашего кодекса гласит, нельзя выходить мне замуж за мужчину из другого Клана.

– И не только тебе. Всем! Ты правильно сказала, а теперь объясни Алкима, что здесь непонятного?

– Но пап, – она опустила голову, потом подняла и посмотрела умоляющим взглядом, – мы любим друг друга.

Сижу и думаю не о нашем разговоре, а о том, с каких пор она стала такой упрямой? Ибо всегда Алки действовала здравомысляще, слушалась тем, кто говорит только хорошее, взвешивала все решения. Сейчас же, когда она узнала что значит любовь, ее натура в корне изменилась. Еще бы не изменилась, ей пока что пятнадцать лет.

– Это я уже слышал много раз, – встал я со вздохом, и обернулся к сидящей дочери, – ты понимаешь, чем обернется все это, когда дело дойдет до вашей помолвки?

– А почему вы не даете нам молодым жить по своим правилам? – чуть не плача повысила она голос.

– Не я создавал правила милая, и я не могу рушить правила кодекса существующие века, только из-за прихоти своей дочери.

Стоя у камина, я пытался найти выход из ситуации, он был, но, увы, не самый лучший. Алки бесшумно подошла сзади и обняла меня.

– Папа, а если перейти в другой Клан? – спросила она.

Этот вопрос пугал меня всегда. Я знал, что однажды она спросит об этом, иначе зная ответ, она давно предприняла бы что-то подобное. Мой страх связан с тем, что можно перейти в другой Клан, а потом уже выходить замуж. Но если моя дочь ради замужества перейдет в другой Клан это станет для меня позором. К сожалению, на это запрета нет. Меня радовало то, что она не знает правды, то есть большинство правил кодекса, и в голове назревала маленькая ложь. Я собирался ей сказать, что и это запрещено, но тогда мой отказ породит в ней ненависть ко мне, особенно когда она эту правду узнает. Но и лгать нет желания, и не хочу, чтобы она стала первой нарушительницей нашего кодекса. Я люблю ее, люблю всех своих дочерей, это будет маленькая ложь во имя спасения, и надеюсь, она никогда не узнает, или же разлюбит Генри, а потом отблагодарит меня за мой запрет. А если явится сам Генри и попросит ее руки?

– Пап? – она опять спросила об этом, ее слова сбили меня с толку, – можно же перейти под покровительство другого Клана?

И все же, как я не старался найти оптимальный выход, соблазн лжи взял верх.

– Нельзя!

Ее объятия ослабели, она отошла в сторону. Я, развернувшись, увидел, как она садилась за письменный стол и начала разглядывать письмо Генри. Подойдя к столу, я взял письмо и начал читать небольшой текст, где в основном были описаны чувства, клятва в верности, любовь и тому подобное. Я свернул письмо и направился к выходу. Алки не могла сидеть на месте, раздираемая робостью.

– Папа! – крикнула она вслед.

– Письмо я заберу. С этого момента я запрещаю тебе встречаться с этим человеком, – жестко я сказал ей. Она выслушала и обиженно опустила голову, – ты поняла?

Ее послушный кивок успокоил меня. Еще я был спокоен за то, что ради того человека она не ослушается меня и не станет сбегать из дворца, и устраивать тайное свидание. Хотя… мне кажется, я слишком наивен в данный момент.

Выйдя из комнаты, я закрыл двери и опустошенно шагал по коридорам, поглядывая на аккуратное письмо. Не в силах я, нарушая законы своего Клана, сделать свою дочь счастливой. Меня охватил гнев. Вновь прочитав еще раз строки, я смял письмо.

Несчастный клочок бумаги оставался у меня в руках все время, что я бродил по дворцу. Спустившись по лестнице на нижние этажи, непосредственно в главный зал дворца, я подошел к огромному камину и кинул письмо в безжалостное пламя. Огонь уничтожил его быстро, и, почувствовав слабый запах горелой бумаги, я тяжело вздохнул. Перед закрытыми глазами мелькнула мысль о пышной свадебной церемонии, о согласии перед этим на свадьбу, об отношениях между людьми из совсем других Кланов. Заглянул, называется, проведать дочку.