Текст книги "Новые приключения Грязнули Фреда"

– Судью на мы-ло! Нет, на котлеты!

– Коль скоро дошло до неминуемой гибели одного из нас, предлагаю выпить за помин его души! – предложил Максвелл и залпом опрокинул в себя полбутылки рома, отчего мигом свалился замертво.

– Караул, помогите! – раздались откуда-то крики Офелии Пепиты.

Все дружно бросились ей на помощь и застали такую картину: артистка, придавив коленями поверженного навзничь водопроводчика, лупит его сковородкой по голове.

– Помогите! – кричала она. – В одиночку мне его не прикончить! Попросите у кочегаров лопату.

Пришлось бежать за лопатой.

– Чем шляться по экспедициям, не лучше ли было бы посидеть в кофейне с какой-нибудь дамочкой, пусть и не блещущей научными познаниями! – разглагольствовал сэр Максвелл. – Пора подавать сигнал бедствия! – Достопочтенный профессор ухватился за свисавший с мачты канат и с довольной ухмылкой принялся раскачиваться. Проходившему мимо Ливингстону в швейцарской фуражке Максвелл сунул мелкую монетку.

– Один билет до Пикадилли! Сдачи не надо. А впрочем, давайте… сигнал бедствия! Ах, не по вашей части? Не делайте из пустяка вопрос престижа! – И тотчас сорвал аплодисменты за удачный трюк: походя вмазал жене футбольного судьи. – Швейцара для того и нанимают, чтобы вовремя оповещал кого следует!.. А престиж – дело десятое… Лучше забыть о нем начисто… Я сквозь мощнейший телескоп наблюдал ту удивительную, бескрайнюю вселенную, которая воцаряется в голове человека, насмотревшегося на звездное небо. И то правда, почтенные старцы, коллеги мои академики, кого волнует бескрайность далеких световых лет?… Вы лучше мне скажите, что будет здесь с крайними делами близких, лишенных света лет?… Похитить у смерти одну-единственную световую минуту здесь, на Земле, – that is the question, вот в чем вопрос, пользуясь формулировкой Шекспира… Я признаю только одного великого астронома, профессора Офелию Пепиту, которая… каждый вечер стремится подобрать ключ к нашим сердцам и к тому же играет на гитаре… My old Ophelia… славная старушка Офелия… Мне-то самому более-менее шестьдесят стукнуло. Скорее более, чем менее, ну да все равно! Сколько стукнуло, того и стукнуло… – пробормотал профессор и, лихо съехав со столба, уселся у его подножия в позе индийского мудреца. – В чем истина Архимеда? Дайте мне в этой безграничной пустоте… фиксированный женский взгляд, и я переверну себя в этот мир. Ведь что есть этот мир?… Лента движущихся картин… и жизнь это вам не алгебра, а звуковой фильм.

– Ваша правда! Хочешь жить, умей вертеться… – подхватил слесарь-водопроводчик.

– Вот и вертимся, вертимся! – согласно кивнул Максвелл.

Подхваченный мощным валом корабль ухнул в бездну, чтобы сразу же вслед за тем взлететь до высот Мон-Блана. И, представьте себе, на горном пике профессор узрел прекрасную Адриенн, которую не видел два десятка лет. «Мой компас показывает, что вы возвращаетесь из Тибета, где овладели тайной вечной молодости, а я за это время так постарел»… – с грустью констатировал Максвелл. Девушка лишь пренебрежительно отмахнулась. Глаза ее сверкали, ледяное дыхание гор колыхало оборки голубой блузки, роскошные белокурые косы покоились на груди… Красавица звонко смеялась – так звенят сосульки ледника под лучами жгучего солнца.

Откуда ни возьмись, вдруг появился далай-лама, для неузнаваемости прикрывшийся маской, но Максвелл его сразу же опознал и со смехом представил девушке: «Славный парень! Я его знаю испокон веку, да и как не знать – мы на пару отбывали заключение в этнографическом отделе Британского музея! А теперь он выбился в шишки на ровном месте – вернее, на вершине горных хребтов, и, видишь ли, своих не узнает!» И тут вдруг досточтимый ученый услышал странные звуки: как будто бы в животе урчит, но не так, как положено, а гитарными аккордами. Далай-лама неодобрительно покачал головой, и Максвелл застыл в ужасе, осознав, что это Офелия Пепита играет на гитаре у него в желудке!

На палубе тем временем разыгрывался очередной акт трагедии оголодалых путешественников. Последняя хлебная корка была съедена, и они вот уже который час варили кожаный ремень водопроводчика. Какое там, кожа не хотела мягчеть! Сократ Швахта с кривой ухмылкой наблюдал за их бесплодными попытками. Здесь может спасти положение только матросский пир. На этот случай он заранее раздал анкетные листки, позаимствованные в каюте капитана. Их требовалось заполнить: имя и фамилия родителей, постоянное место жительства, род занятий, а внизу, в разделе «Примечания», каждый должен был указать, что, если ему выпадет жребий быть съеденным, он официально подтверждает – никто его не вынуждал, более того, съедение произошло по собственному желанию.

– Пожалуйте ужинать! – пригласила компанию к столу жена футбольного судьи.

– Кто же в такой момент думает о еде? – обдал ее презрением Сигорский.

Футбольный судья вытащил бумажку и мрачно поинтересовался:

– Кто из вас Сократ Швахта?

– Никаких подтасовок! Там должно быть указано ваше имя. Мужайтесь, вам предстоит быть съеденным!

Послышались выкрики:

– Судью с поля! Судью на мыло! Нет, мыло несъедобно!

– Кто упомянул мыло? – кипятился судья.

– Снова тащим жребий! – гаркнул палач и развернул бумажку: – Сократ Швах… Что за свинство!

Оказалось, что на всех листках для жеребьевки стоит имя палача. Вновь поднялся переполох.

Примерно в то же время Лилиан освободила заключенных в трюме пленников, взяв с них обещание не вымещать злобу на Тео. Сама она тоже решила присмотреть укромное местечко, чтобы отсидеться до поры до времени. Но едва она сунулась в кладовку, где хранилась картошка, как чья-то безжалостная рука стиснула ей горло.

– Тео! – вскрикнула Лилиан. – Тео, на помощь!

– Это я и есть! – прошептал в ответ злоумышленник, который действительно оказался мистером Тео: его выпустила на свободу вездесущая Офелия.

К чему приукрашивать факты? Я вынужден признаться, что этот измученный, вконец издерганный молодой человек… ударил даму! Схватка происходила в темноте, противники дрались молча, отчаянно, а затем, устав валтузить друг друга, поцеловались…

После передышки сражение вспыхнуло с новой силой.

А на палубе тем временем делили ужин – гороховое пюре. За единственную мозговую косточку разгорелась нешуточная борьба, в которой победила Офелия Пепита. Сдобрив добычу солью и перцем, она постучала косточкой о край тарелки и крайне удивилась, когда изнутри посыпались осколки стекла. Палач с рыданиями рухнул на стол…

Мозговая косточка обернулась… подзорной трубой, откуда один за другим сыпались виды Милана, Рима, Токио.

– Это была моя сокровенная тайна! – вымолвил бледный, как смерть, палач. – Мой рецепт созерцания мира в розовом свете. Будь тут хоть дождь, туман или морская болезнь, а глянешь в трубу, и глаз радуется: какие города, пейзажи, какие красотки!.. Взамен пустых иллюзий – полноценные диапозитивы!

– Боже правый! – пробормотал футбольный судья. – Каких только ужасов не насмотришься в море.

– Это жестоко – лишить человека единственной радости в жизни! – не унимался исполнитель приговоров. – И незачем колотить трубой об тарелку! Там остались только Афины, но ведь их на хлеб не намажешь. Вы меня разоблачили, но пусть бросит камень тот, кто исхитрится отвесить поклон, не расквасив носа! Вольно смеяться над неудачником, которому дали фамилию Швахта, потому что так звали мясника, у лавки которого меня подобрали в карнавальную ночь. Кратом я заделался, когда некий брадобрей взял меня в подмастерья, а Сократом меня прозвал полоумный учитель гимназии… Швахта Крат Сократ – мало не покажется, а я к тому же еще и Ахмед, так как в восемнадцать лет объездил всю Центральную Америку, играя заглавную роль в оперетте, и тюрбан мне был очень даже к лицу… Ну как тут после всех злоключений не податься в палачи?

К концу этого горестного повествования расчувствовавшиеся слушатели спали все до единого, да и у самого рассказчика глаза слипались. Что, впрочем, не помешало ему извлечь из нагрудного кармана Сигорского сигару и закурить.

Время перевалило за полночь. Все пассажиры спали. В том числе Тео и Лилиан; противники устало привалились друг к другу, даже во сне не ослабляя хватки…

Небосвод, подобно куполу мирового собора, простирался над океанскими водами, поверхность которых бороздил лишь «Стенли», пошатываясь из стороны в сторону. Да оно и неудивительно: ведь за штурвалом стояла Офелия Пепита и при этом… досматривала десятый сон.

На рассвете вблизи вновь появилась «Бригитта», и пираты под предводительством Доктора захватили корабль.

«Мы прибыли в Триест, дорогая, – писал господин Вагнер супруге. – Начинается таможенный досмотр».

Глава тридцать третья

Мистер Тео проснулся у себя в каюте с жуткой головной болью. Он сел в постели и увидел на двери предостерегающую надпись:

СИДЕТЬ В КАЮТЕ И НЕ ТРЕПЫХАТЬСЯ!

ИНАЧЕ – KPАНТЫ!

Пароход причалил к Самби-Сумби.

К мистеру Тео приблизился шкаф и почтительно обратился с просьбой:

– Соблаговолите отпереть дверцу! Не стягивать же мне этот гроб через голову, как ночную рубашку!

– А ну, марш на место!

Шкаф, как побитый пес, поплелся к стенке. Снаружи донесся голос Артура Максвелла.

– Вперед, друзья мои! Заверяю вас – мы возвратимся на борт с Густавом Барром!

Шкаф издал смешок, похожий на скрежет металла, и мистер Тео в сердцах посулил смазать его машинным маслом, если он не умолкнет.

У причала для встречи экспедиции выстроились: правитель архипелага Самби, небольшой отряд туземных гвардейцев, правительственный письмоводитель с явными признаками базедовой болезни и знаменитый художник в плавках.

В каюту мистера Тео неожиданно заявился Вихлястый Скелет, по виду проповедник, а по сути пират.

– Не возражаете, если к вам зайдет посетительница? Если мой совет для вас что-нибудь да значит, я бы не рекомендовал с ней связываться. Это подлинная мадам Барр. Медный Граф от вашего имени встретил ее на вокзале в Сан-Франциско и доставил на борт «Господина Вагнера».

– Вам удалось заманить ее на эту ржавую посудину?! – изумился Тео.

– Я бы попросил без оскорблений! – сурово одернул его Вихлястый Скелет. – У дамы не может быть никаких претензий к пароходу. И если уж на то пошло, то пароход мне нравится больше, чем дама.

Вихлястый Скелет удалился, уступив поле действия вдове томящегося в шкафу путешественника. Законная мадам Барр! Эта не ворковала грудным голосом, как горлица, зато время от времени испускала короткие всхрипы, сотрясаясь при этом всем телом. Старая, некрасивая до безобразия, с жиденьким, остреньким пучочком.

– Рада познакомиться, – сообщила гостья и всхрипнула. У Тео от изумления подскочили брови. – Только вчера выяснилось, что я спутала вас с вашим младшим братом. Хрр!

– Выпейте воды! Вот, пожалуйста… Что это с вами такое?

– Застарелый симптом, не обращайте внимания! Другой мистер Тео тоже рыжий. Он рассказал, что вы ведете праведную жизнь и намерены заняться миссионерской деятельностью в джунглях. Хрр!.. У вас всегда лицо дергается?

– Боюсь, отныне это станет для меня застарелым симптомом…

Тео готов был рвать и метать. Ну что тут скажешь? Что Медный Граф никакой ему не брат и не сват? Но ведь не выкладывать же этой тетке всю подноготную!

– Вас всего два брата в семье? – поинтересовалась мадам Барр.

– Нет. На палубе обретается наш старший брат, его зовут Васич… Надеюсь, нам удастся разыскать вашего супруга.

– Мой бедный Густав!.. К сожалению, за последнее время он несколько подрастерял живость ума… Что там? Вы держите в шкафу кур?

– Как придется… Теперь вот мышь завелась! Ну не беда, сейчас мы ее утихомирим!

– Не слишком ли много воды вы туда льете? Как бы бедняжка не захлебнулась!

– Неважно. Как только выйдем в открытое море, прикажу выбросить за борт эту рухлядь. Она… хм… отработала свое. Вы хорошо жили с мужем? – спросил Тео, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

– Я была счастлива с Густавом, хотя и не питала особых иллюзий. Видите ли, до восемнадцати лет Густав Барр был известен под именем Теодора Пружица. Он служил приказчиком у моего отца в лавке колониальных товаров… По-моему, у вас в шкафу не мышь, а крыса. Боже мой, сколько воды вы туда плеснули! Это не повредит животному?… Короче говоря, мой будущий муж совершил… хрр!.. ошибку: уехал из города, прихватив из кассы наличность. Несколько лет спустя мы случайно встретились с Пружицем и…

– Могу я попросить вас о любезности? Пожалуйста, не произносите вслух это имя! Оно действует мне на нервы.

– Хорошо, постараюсь… Каким образом год за небрежное обращение с чужой собственностью обернулся взаимной клятвой хранить друг другу верность до гроба, я затрудняюсь объяснить. Мне еще с детских лет импонировало… хрр!.. небрежное обращение мужа с изюмом. Когда Пру… Молчу, молчу! Какой же вы нервный, однако! Когда Густаву хотелось меня побаловать…

Отвязаться от словоохотливой вдовы удалось с трудом. Когда после ее ухода Тео отпер дверцу шкафа, профессор стоял там бледный, как полотно.

– Ну, вот что, Дружиц, Мружиц или как вас там зовут! Мало того, что в качестве приказчика вы небрежно обращались с изюмом и чужой кассой, но и как муж вы попросту растранжирили себя! Стыдитесь, господин Гружиц! Вы пытались избежать заслуженной кары!

– Ах, сударь! Разве за растрату дают пожизненный срок?

– Но это еще не все ваши грехи. Сия почтенная дама никогда не обладала кожей белее, чем снега Арктики, не соперничала красотой с коралловыми рифами, а темпераментом с Огненной Землей, у нее не было глаз ясных, как небо над Испанией, а ее поцелуи не обдавали зноем Африки!

– Согласен. Но что я должен был сказать? Что мое знакомство с колониями ограничивалось торговлей колониальными товарами, а во время первого моего путешествия я не был ни искателем, ни исследователем – просто за мной гнались по пятам мастера сыска и полицейские следователи?

– Непростительный грех с вашей стороны, господин Вруницкий! Скажи вы прямо, что ваша жена – худосочная особа, засидевшаяся в девичестве, к браку с которой вас вынудила горькая необходимость, все сложилось бы по-другому. Тогда мне удалось бы избежать столкновения с женщиной, действительно темпераментной, как Огненная Земля, и с душой темной, как чернокожая Африка! А кроме того, переменчивой, как море у мыса Доброй Надежды, и обманчивой, как мираж в пустыне.

– Сожалею, если невольно ввел вас в заблуждение.

За ввод в заблуждение вывода из шкафа не полагается. Тем более что снаружи послышались шум, восклицания, чьи-то твердые шаги, и в каюту ворвался чемпион научных открытий.

– Сударь! – От волнения Максвелл с трудом дышал. – Я принес вам радостную весть: мы нашли Густава Барра! В данный момент он находится здесь, на борту, под надежной охраной! Дайте кусок картона или плотной бумаги – подложить под шкаф, чтобы не шатался!

Под шкаф, который и впрямь шатался из стороны в сторону, подсунули сложенный лист плотной бумаги, но от этого голова у Тео не перестала идти кругом. В полной оторопи он взирал на энтузиастов, принесших «добрую» весть.

– Сударь! – вмешался футбольный судья. – Подписываюсь под словами сэра Максвелла. Наука не бессильна! Наука – что навесной мяч, пущенный подъемом стопы в левый верхний угол ворот!

– Верно, так оно и есть! – восторженно подтвердил Максвелл, не понявший ни слова из всей этой тирады.

Глашатаи удалились.

Что тут можно было возразить?… Что наука порой бывает бессильна. Могла ли пикнуть Земля, когда предшественники Максвелла констатировали, что она имеет форму тарелки? И что ей оставалось бы делать, вздумай кто-то доказать путем расчетов, что рядом с ней в космосе плавают нож и вилка? А в фокусе планеты находится вареник со сливой?

Густав Барр сознает свой долг и остаток лет проведет в этом шкафу. Ведь стоит ему выйти хоть на мгновение, и реальный мир рухнет. Что, если вдруг окажется, что каждое тело теряет в весе, сколько пожелает, а сумма углов равнобедренного треугольника равна среднемесячному прожиточному минимуму? На следующий же день все певческие общества были бы распущены, все служащие опоздали бы в присутствие, а человечество как таковое упилось бы до зеленых чертиков.

Из шкафа раздался робкий стук, в ответ на что Тео прошипел:

– Если вы еще хоть раз посмеете подать признаки жизни, я – в интересах человечества – сожгу вас, как вдову индуса!

На самом деле случилось вот что. К берегу пристала шлюпка, где было четверо: сэр Артур Максвелл, Медный Граф (вместо Тео) и Лилиан (в роли госпожи Барр, ради чего плутовка не поленилась освоить губную гармонику); Джимми От-Уха-До-Уха вызвался подменить Доктор.

Правителя растрогала «супруга великого ученого».

– Умоляю, помогите мне, господин правитель! – ломала руки лжесупруга. – Боюсь, что муж не захочет возвращаться домой. Он ведь очень болен, бедняга… Да и рассудком уже не тот, что прежде.

– Насколько мне известно, в горах, среди диких племен обретается некий европеец, который называет себя Барром.

– О, если бы нам удалось увезти его отсюда!.. Тогда мне не пришлось бы оставаться здесь с ним на веки вечные, – низким, вкрадчивым голосом произнесла дама и извлекла из губной гармоники несколько тактов. После чего правитель незамедлительно объявил, что ей ни в коем случае не придется оставаться здесь, поскольку он считает своим моральным долгом возвратить хворого человека любящей семье.

В горах, среди туземцев действительно обнаружился обитавший в хижине «Густав Барр»: приземистый, седовласый и с моноклем в глазу. Он занимался тем, что вел долгие переговоры с вождями племен, курил первосортные сигары, а на ночь облачался в свой самый нарядный полосатый костюм, в котором почему-то ложился в постель. Простодушные аборигены не могли взять в толк этакое чудачество. А тут и вовсе начались чудеса: на берег сошел человек с волосами цвета заходящего солнца и с лицом в золотистых пятнышках, – туземцы тотчас нарекли его Пятнистым Закатом. Сопровождение тоже оказалось достойным: Косматая Рожа – длинный, как столб, белолицый с нервно подрагивающей козлиной бороденкой – и Белая Головка (имелся в виду Доктор); этот привез с собой обширный запас оплеух и колотушек и не скупясь одаривал ими любопытствующих аборигенов, снующих вокруг багажа путешественников. Среди прибывших была и женщина.

– Тебя как зовут? – поинтересовался у вождя племени Пятнистый Закат.

– Мое боевое прозвище Рыба Враль, но это ложь.

– Мы ищем одного ученого… – И Пятнистый Закат передал вождю наказ правителя вернуть чужестранца скорбящим родственникам.

Тем временем подоспел и сам «профессор». Он разгуливал, попыхивая сигарой, и ни о чем не подозревал. При его появлении дамочка, которую он сроду в глаза не видел, издала трубный глас, переполошивший всех аборигенов: они решили, что прибыл заморский корабль, и высыпали на берег. А дамочка бросилась на шею перепуганному ученому.

– Приветствую вас от имени Географического общества, – сказал путник, похожий на телеграфный столб, и почтительно снял шляпу.

Ученый сознавал, что его ответ должен прозвучать в духе литературных канонов. Представим читателю образчик, неизменно встречающийся в беллетризованных жизнеописаниях при изложении кульминационных сцен. У героя «спонтанно» вырываются слова, вынашиваемые годами, пока он ждет своего первооткрывателя. Каждому любителю биографического жанра знакомы подобные пассажи: «Когда невероятное наконец ценой неслыханных усилий обернулось явью, великий ученый торжественно и вместе с тем избегая ненужного пафоса произнес»… Далее следует несколько искусно подобранных безыскусных слов.

Но даже Андре Моруа, непревзойденному мастеру романизированных биографий, не додуматься до естественной простоты ответа, каким Густав Барр удостоил приветственную делегацию.

– Что за чушь собачья?! – раздраженно воскликнул он. – Даму эту я знать не знаю! И вообще, здесь я прекрасно себя чувствую!

– Ты говоришь неправду, господин, хотя из нас двоих Враль здесь я! У тебя болит голова, и с мозгами не в порядке, тебя надо долго-долго лечить!

И на сей раз Враль не соврал: он собственноручно так крепко вдарил Куэбру по башке, что без длительного лечения здесь было не обойтись.

Как известно, наука непогрешима, но человек – увы! – грешен и по делам рук своих получает воздаяние. Оглушенного ударом Куэбру крепко обхватила жалобно причитающая женщина, что дало возможность ее спутникам сделать «профессору» укол в руку. Куэбра заорал не своим голосом и схватился за револьвер, но несколько пар заботливо обхвативших его рук и одна из них, с особой любовью державшая его за глотку, помешали бандиту сопротивляться, покуда инъекция не подействовала.

Таким образом, операция прошла блистательно, и опаснейший гангстер был доставлен на корабль без нарушения прав экстерриториальности. Теперь мы можем открыть читателю, что в этом и заключалась задача экспедиции – цель, казавшаяся недостижимой. Изъять Куэбру с неприкосновенной территории чужого государства. Ведь вздумай поборники справедливости действовать официально, и простодушному португальскому правителю не совладать бы с ними, даже с помощью всех своих вооруженных сил – четверки стражников.

Однако… научная цель экспедиции увенчалась успехом! Во всех газетах статьи на первых полосах, фотографии!.. Ба, да это же наш давний знакомец Густав Барр собственной персоной, и при нем законная супруга! Не Лилиан, а пожилая тетка с пучочком на затылке… Подменили их, что ли? Вот именно!

Густава Барра выпустили из шкафа и поставили перед выбором: обвинение в мошенничестве или празднование научной победы. Подчинись принуждению, великий ученый предпочел мировую славу. Максвеллу тоже предоставили выбор – сделаться всеобщим посмешищем или выступить кандидатом на Нобелевскую премию, и этот гениальный человек скрепя сердце смирился с нобелевским лауреатством. Не его вина, что больше шансов было у физика Брюсье – того самого, что маялся морской болезнью и потому выпал из внимания мировой общественности. Иначе быть бы ему в числе лауреатов, поскольку братец его, ловкий оператор ведущего агентства новостей, постоянно держал Брюсье под прицелом камеры. Физик не сходил с экранов, улыбался, помахивал цилиндром, так что вскоре его стало не отличить от кивающего головой льва, эмблемы фирмы «Метро-Голдвин филмз».

А у островов Тонга под покровом ночи двумя шлюпками доставили на борт прежнюю команду, шепнув матросам на ушко, что либо те присоединяются к участвующим в поиске пропавшего ученого, либо идут под трибунал как бунтовщики. Моряки предпочли первое. К тому времени как они заняли свои места на борту «Стенли», чумной «Господин Вагнер» с гангстером Куэброй под надежной охраной был уже далеко. Но едва он скрылся за горизонтом, матросы принялись убирать камуфляж: сняли ржавую обшивку с корпуса, покосившуюся трубу, прогнившую дощатую обшивку…

И когда быстроходный крейсер «Роджер» горделиво подошел к причалу Сан-Франциско, никому и в голову бы не пришло, что еще совсем недавно он бороздил океанские воды под видом утлого суденышка с дурацким названием «Что новенького, господин Вагнер?».

Пристань залита светом, на трибунах изысканное общество, сплошь знаменитости, толпы зевак готовы прорвать ограждение, надрываются репродукторы, гудят клаксоны автомобилей, ревут сирены… И диктор взволнованно повторяет: «Внимание, внимание!.. Показался "Стенли отдыхает"!»

Мистер Тео не сошел с корабля, сказавшись больным. Лилиан тоже не ступила на берег и отказалась от комментариев, зато Офелия Пепита пожинала лавры: принимала букеты цветов, позировала фотографам и корреспондентам кинохроники и улыбалась, улыбалась без устали!.. Автомобильная кавалькада черепашьим шагом двигалась к городу, и со всех сторон раздавались приветственные возгласы в адрес великого ученого. Славили всех без разбора: достойных славы, бесславия и даже бесчестья.

А команда «Господина Вагнера», вернее «Роджера», в том числе Грязнуля Фред, Петере, Рыжий Васич и Доктор двинулись на окраину города к харчевне «Не сверни шею!». Дорогой вспыхнула ссора, потому как выяснилось, что Фред опять смухлевал: на топливо, вишь ли, были потрачены денежки, а на «Роджере» до сих пор полно непочатых канистр со «Стенли»!

– Осточертели вы мне! Сыт по горло! – Грязнуля Фред сдвинул на затылок фуражку, повернулся и пошел прочь от неблагодарных дружков.

Слабый свет фонаря на углу на миг выхватил из тьмы сутуловатую фигуру в свитере, наброшенной на плечи куртке, с засунутыми в карманы необъятных штанов руками. Капитан Фред шагал не спеша, вразвалку, и вскоре скрылся в призрачном мраке глухих окраинных переулков, чтобы потом вынырнуть где-нибудь в Кейптауне или Мальмё. Все таким же угрюмым и мрачным, со своим дьявольски хитрым, изворотливым умом, с загадочной жизненной трагедией, битый, но непобиваемый, этакий рыцарь без страха и упрека, легендарный герой преступного мира…

– Клянусь честью, этот Стровачек всегда передергивает при сдаче! Кстати, вы не знакомы с Грязнулей Фредом? О-о, это прославленный атаман пиратов. В Порт-Саиде мы с ним на пару сожгли судно – просто так, назло всем… Ну что ж, по случаю столь прекрасного вечера давай простимся, Арнольд! Не забывай папу!

Господин Вагнер приветственно приподнял шляпу; оттуда весело выпорхнул воробей и выписал прощальный круг над головой хозяина, вновь впавшего в блаженное состояние беспробудного пьянства.

– Не опозорь родителя! – напутствовал господин Вагнер обретшую свободу птаху. – И не заносись высоко, скромному воробью негоже мечтать о поднебесье! О Господи! – испуганно ахнул он. – Этот воришка прихватил с собой на память отмычку!

Однако даже эта потеря не огорчила господина Вагнера. Он бодро шагал по улицам в своем залихватски нахлобученном котелке с пришпиленной свечой и с полными карманами увядших цветов, а поравнявшись с залитой огнями ратушей, подивился:

– Ах-ах, какая иллюминация! Видать, сегодня праздник! Придется исполнить по этому случаю нечто бравурное!

И затянул во всю глотку марш Мендельсона.

Пока в парадном зале ратуши гремели пышные тосты, Офелия Пепита прохлаждалась на балконе в обществе А. Винтера.

– Какой прекрасный вечер! Знаете, что пришло мне в голову?

– По-моему, – сказал А. Винтер, – стоило бы выбрать себе звездочку, как мы делали в детстве…

«Украл мой текст!» – с досадой подумала Офелия.

– Нет уж, не буду выбирать себе звезду! – отрезала она.

– Хорошо детям: они-то всему верят, – робко продолжил А. Винтер. – Помнится, дедушка с бабушкой под Рождество клали мне в башмак сладости. А что кладут в башмаки взрослым людям?

– Известно что: колодки! – огрызнулась Офелия.

Это слово повергло беднягу Винтера в дрожь.

– К-колодки?… Теперь очередь за Ганнибалом, лапшой-макаронами и киноактерами!

– Ну, ладно уж! – сжалилась над ним артистка. – Давайте выберем звезду.

– Давайте! – воспрял духом А. Винтер. – Вам какая больше по душе?

– Мне? – отозвалась Офелия и решила скаламбурить. – Моя любимая звезда – Чарли Чаплин! В нем столько блеска и…

Когда она обернулась к собеседнику, того и след простыл. Позабыв про пальто и шляпу, А. Винтер бежал без оглядки.