Текст книги "Королевский дуб"

Я стала рассматривать людей, которые попадались по дороге: они ездили на квадратных, забрызганных грязью автомобилях с четырьмя ведущими колесами, пололи клумбы, похожие на цветные фотографии, входили и выходили из небольших, наполовину деревянных с медными вывесками магазинов, расположенных на Пальметто-стрит, считавшейся, очевидно, главной улицей города.

Все эти люди были одеты в хлопчатобумажные юбки или брюки цвета хаки, блейзеры и рубашки-поло, короткие сапоги или бесчисленные резиновые туфли, а многие, включая и женщин, носили от солнца парусиновые или поплиновые шляпы с отвернутыми книзу полями. Я не видела ни одного незагорелого человека и не встретила никого в галстуке или на каблуках. Детей я тоже не видела.

– А как бывает, когда они здесь? – спросила я Тиш. – Я имею в виду „зимних жителей".

– Так же, как и сейчас. Только на улицах немножко больше народу.

Тиш свернула с главной улицы, и мы попали в зеленый лабиринт переулков в западной части города. Моя подруга медленно направляла свой „блейзер" то вверх по одной пятнистой от теней улице, то вниз по другой, показывая мне слоноподобные, крытые кровельной доской, с фронтонами и башенками дома „зимних жителей" с их старомодными теннисными кортами, бассейнами и вышками, беседками и помещениями для слуг, с конюшнями и газонами для крокета, скрывающимися за высокими густыми заборами из подстриженных старых деревьев или за красивыми кирпичными стенами.

Перед каждым домом у обочины в выдолбленной мраморной подставке для выхода из кареты стоял небольшой чугунный жокей. Все коттеджи имели веселые, фривольные названия: „Фолли", „Монрепо", „Коттон Пэтч", „Дейдрим", „Клауд Найн", „Сан-Суси", „Шангрила".[15]15
  „Безумие", „Мой покой", „Ситцевая заплата", „Грёза", „Блаженство", „Беззаботность"; „Шангрила" – синоним Утопии.


[Закрыть] Да и сами улицы имели такие названия, которые были бы смешны в другом месте, а здесь казались столь же уместны, как тропы для верховой езды и фигурно подстриженные сады: Шампань-стрит, Джинн-лайн, Изи-стрит.[16]16
  Шампанская улица, переулок Джинна, Беззаботная улица.


[Закрыть]

Мы проехали мимо старого, почтенного, обшитого белыми досками клуба игроков в гольф и мимо теннисного клуба (Тиш сказала: „Таких только четыре в стране: очень старые, очень французские и очень щегольские"). Промелькнула также знаменитая маленькая частная школа для девочек и три частных клуба – обеденный, для игроков в крокет и для игроков в бадминтон. Все они, обшитые досками или построенные из валунов, потемнели от плюща, глициний или времени.

В самой глубине лабиринта мощеные улицы уступали место дорогам, покрытым мягкой черной землей, как за домом Тиш, а газоны с редкими деревьями переходили в настоящий лес.

Мы обогнали невысокую загорелую женщину средних лет, едущую верхом на красивой крупной гнедой лошади. Дама была одета в заплатанные брюки для верховой езды, линялую рубашку-поло и неизбежную парусиновую шляпу. Она поприветствовала нас, подняв кнутовище. Тиш помахала рукой в ответ. На лошадях, загнанных в мыло, промелькнула четверка игроков в поло в рубашках, приклеившихся к потным спинам. Они подняли свои клюшки, здороваясь с нами.

– Треки, конюшни и поле для поло находятся там, сзади, – объяснила Тиш. – Я оставляю их на завтра. Похоже, сегодня игра уже закончена. Давай побыстрей поедем в Гостиницу и опередим наплыв толпы на ланч. Проголодалась, Хил? Ведь надо было подняться на рассвете из-за кошмаров!

Хилари с заднего сиденья ответила:

– Да, – и, опомнившись, поправилась: – Да, пожалуйста.

Я повернулась, чтобы взглянуть на нее, и невольно улыбнулась. Дочка была молчаливой все утро, и я опасалась, что великолепие и необычность всего увиденного вместе с испугом, испытанным на рассвете, устрашат ее и заставят замкнуться еще больше. Накануне Пэмбертон не понравился Хил. Но сейчас она восторженно улыбалась, и маленький рот был чуть приоткрыт, а светло-голубые глаза сияли. Она вертела своей шелковой головкой, чтобы не пропустить лошадей. У меня сжалось сердце, как это часто бывало, просто от удовольствия, что моя дочка такая красивая, и от неистового чувства любви и желания защитить ее. Но, увидев улыбку Хил, я почувствовала, что во мне начала расти волна согревающего облегчения. Пока в Пэмбертоне нет ничего страшного, и за Хилари не стоит опасаться. Я с радостью переехала бы даже в Диснейленд, только бы удержать светлую радость на личике дочери.

Тиш взглянула на Хилари через зеркало заднего вида и усмехнулась мне:

– У меня уже есть один обращенный. Я и тебя заполучу!

Пэмбертонская Гостиница была просторным обшитым досками строением с нависшей крышей, сверкавшим от побелки. Каменные веранды окружали ее со всех сторон. Неизбежный чугунный жокей держал бронзовую пластинку, на которой можно было прочесть: „Основана в 1835 году". Ломонос и петуньи цвели в горшках и на шпалерах. Находящаяся справа пустынная покрытая гравием стоянка для автомобилей начала постепенно заполняться фургонами, „чероки", „блейзерами" и мелькавшими среди них большими иностранными седанами.

Тиш поставила свой „блейзер" рядом с низким „ягуаром" кремового цвета и негромко просигналила. Дверцы „ягуара" открылись с обеих сторон, Чарли и еще один мужчина выглянули из них. Мы с Тиш сунули головы в их автомобиль, и я глубоко вздохнула с невольным наслаждением.

Насыщенный запах новой кожи был так же приятен, как аромат старомодных роз, растущих на клумбах по обеим сторонам дорожки, ведущей к веранде. Автомобиль внутри был весь отделан гладкой бежевой кожей и полированным деревом цвета меда.

– Господи, Чарли, это все равно что оказаться внутри промасленного бисквита. Неплохо для деревенского акушера, – воскликнула я, а он рассмеялся и потрепал меня по подбородку.

– Вот это мнение. Настоящее дитя семидесятых, – заметил Чарли, – только мне случайно стало известно, что ты годами разъезжала по Бакхеду в „БМВ"… Энди, это Картер Деверо, мой неустрашимый партнер по игре в поло и соратник по всяческим пакостям в детстве. Картер, познакомься с Энди Колхаун – нашим с Тиш старейшим другом и новейшим жителем Пэмбертона. А эта хорошенькая леди – Хилари Колхаун. Они остановились у нас, ожидая, пока Рэнди Ливингстон закончит уборку домика в Пайпдриме. Помнится, я рассказывал тебе об Энди.

– Да, ты говорил, и я с нетерпением ожидал знакомства, – произнес Картер Деверо очень медленным низким грудным голосом, наверно, самым красивым, какой я когда-либо слышала. Он был приятным на вид, но ничем не примечательным мужчиной, высоким и немного полноватым в талии, таким же, каким стал теперь Чарли, и таким же загорелым, как его приятель, с редеющими песчаного цвета волосами и мягкими голубыми глазами. Улыбка его была открытой и милой, как у ребенка, а необычный голос очаровывал, как превосходная музыка или птичье пение. Он заставлял вас улыбаться от удовольствия и вызывал желание слушать еще и еще.

Впятером мы вошли в Гостиницу. Хилари тянулась сзади, держась за мою руку, а рука Чарли легко покоилась на ее головке.

Большая гостиная с низкими потолками была увешана оленьими рогами, обшита старыми красивыми резными дубовыми панелями. Глубокие кожаные кресла и диванчики были расставлены перед громадным камином, сложенным из природного камня и заставленным теперь, в жару, папоротниками. Везде висели гравюры с охотничьими сценами, картины, изображающие всадников, а на столах и на полу были расставлены различные скульптуры. Экземпляры „Форбса" и „Блад хорс"[17]17
  „Форбс" – журнал, посвященный бизнесу и общественной жизни; „Блад хорс" ("Кровавая лошадь") – справочник по скачкам и разведению животных в Северной Америке.


[Закрыть] покоились на низких столиках.

За гостиной (надо было подняться на один пролет лестницы с невысокими полированными деревянными ступеньками) располагался ресторан. За столиками сидели женщины и мужчины, похожие на Тиш, Чарли и Картера Деверо. Ресторан утопал в полумраке, был роскошным и успокаивающим, с отделкой из темного дерева и зелеными растениями, белоснежными скатертями из дамаста, медными украшениями и чучелами фазанов над камином. Когда мы вошли, то до нас донесся звук приглушенных голосов и большинство голов повернулось в нашу сторону.

Чарли поднял руку, здороваясь с присутствующими, Тиш тоже помахала в знак приветствия. Нас посадили у окна с частым переплетом и широким подоконником. Окно выходило на задний двор Гостиницы. Улыбающийся чернокожий официант возник рядом с Чарли.

– Добрый день, доктор. Вам и гостям по порции того, что вы обычно заказываете? – Он вопросительно взглянул на меня, все еще продолжая улыбаться.

У меня было такое чувство, что все остальные в ресторане также смотрели только на меня. Я внезапно почувствовала себя слишком круглой, темнокожей, яркой, чересчур хорошо одетой в полотняное платье, в котором отправилась бы на ланч в Атланте. Слишком другой, слишком… гречанкой.

В ресторане не было ни одной женщины, чьи волосы не выгорели бы от солнца и не были бы строго зачесаны назад или подстрижены в форме прямого, свободного флипа 60-х годов, скрепленного сзади заколкой. Их кожа была загорелой, без капли косметики, за исключением розовой помады. Юбки из плотной материи или широкие полосатые хлопчатые брюки, рубашки-поло или обычные фланелевые открывали руки и ноги с крепкими мускулами.

Несколько мужчин были одеты в рубашки из легкой полосатой ткани или в желтовато-коричневые поплиновые костюмы, но большинство, как Чарли и Картер Деверо, красовались в сильно помятых поплиновых брюках, рубашках-поло с открытыми воротниками и полосатых темно-синих летних блейзерах. Мокрые волосы хранили еще следы расчески, возможно, только что игроки покинули золотистые поля и солнечные корты. Мужчины Пэмбертона, конечно, работали, но создавалось впечатление, что это не самое главное занятие в их жизни.

– Принесите нам всем по „Кровавой Мэри", Альфред, – распорядилась Тиш, а когда я отрицательно покачала головой, она воскликнула: – Энди, перестань! Эта Гостиница славится своими коктейлями. Мы поедем домой и вздремнем, и я обещаю, что не буду заставлять тебя пить за ланчем. Ведь в полдень мы здесь не напиваемся! А сейчас есть повод: ты переехала в Пэмбертон, и надеюсь, раз и навсегда. Для Хилари Альфред сделает легкий „Ширли Темпл".[18]18
  Коктейль, названный по имени юной кинозвезды 30-х годов, получившей „Оскара" в возрасте пяти лет.


[Закрыть]

Хилари робко посмотрела на меня: она ненавидела этот коктейль, но хотела быть вежливой и произвести хорошее впечатление в новом, неисследованном мире, где нужно пробить себе дорогу.

– Я думаю, для Хилари лучше просто кока-колу, – выручила я дочку.

– Сделайте два, – отозвался Картер Деверо, – а лучше всего мне диетическую коку. Через час встреча с клиентом, а старый дурень чует водку на расстоянии двух футбольных полей. Он считает выпивку во время ланча декадентством.

– Так оно и есть, – сказала Тиш, – оттого и слаще ее вкус.

– А чем вы занимаетесь, мистер Деверо? – спросила я, скорее чтобы услышать его красивый голос, чем получить ответ на вопрос. Я чувствовала себя обязанной быть заинтересованной и приятной, ценным приобретением для Тиш и Чарли в месте, которое, совершенно очевидно, было средоточием их мира. Они раскланивались буквально с каждым столиком.

– Пожалуйста, зовите меня Картер, – попросил он. – Я в некотором роде поверенный в делах. Типа „на все руки мастер". В Пэмбертоне нет особых возможностей для специализации. В основном я занимаюсь земельными участками.

– Картер один из лучших агентов по продаже земли для владельцев лошадей на Юге, – тепло заметила Тиш, – а еще – один из лучших игроков в поло и один из первых наездников в стипль-чезе.

– Теперь уже слишком стар и жирен для скачек, – произнес Картер с довольным видом, – а скоро стану слишком тяжел и для поло, если не буду чаще выбираться из конторы. Впрочем, это относится и к Чарли. Сегодня утром оба наши пони проклинали своих хозяев.

– Скоро мы сгоним жиры ходьбой. Стоит только открыться охотничьему сезону, – пообещал Чарли.

Я бросила косой взгляд в сторону Хилари. Она тоже посмотрела на меня быстро и настороженно.

– Есть ли какое-нибудь занятие в Пэмбертоне, которое не было бы связано с лошадьми? – быстро спросила я.

– Множество собак, – ответил Чарли, – всех видов, в основном охотничьих. Завтра заканчивается тренировка охотничьих южных терьеров. Пара терьеров Картера участвует в состязаниях, и одна из них претендует на приз „Лучший на смотре".

– А какие это собаки? – Тонкий серебристый голосок Хилари заставил меня вздрогнуть, будто я услышала, как заговорила красивая фарфоровая статуэтка, ведь дочка так долго молчала.

Картер Деверо улыбнулся ей искренне и открыто:

– Джек Рассел[19]19
  Порода собак для охоты на лис, названа в честь создавшего ее священника (1795–1883), страстного охотника.


[Закрыть] – милые, энергичные приземистые псы с широкой белой усмешкой. Лила и Гомер. Их назвали в честь моих деда и бабки. У нас всегда были собаки этой породы. Если ты придешь завтра на трек и приведешь с собой маму, я вас представлю. Им будет очень приятно познакомиться с тобой.

Хилари улыбнулась в ответ и посмотрела на меня, а я, в свою очередь, бросила взгляд на Тиш, которая неожиданно произнесла:

– Мы и так собирались туда. Я приготовлю с собой ланч, чтобы поесть после соревнований. А как ты, Картер?

– Прекрасно, – отозвался тот. Он посмотрел на меня, и я почувствовала, как лицо стало горячим, чего не случалось со мной с самых первых дней в Эмори. Я поднесла бокал к губам и сделала большой глоток. Тиш была права. Напиток оказался божественным: прохладный, пряный, он легко растекался по жилам. Я сделала еще один глоток.

Ланч удался на славу, хотя чувство странности и непонятности не покидало меня, и оно только усилилось от алкоголя, который мне пришлось выпить в самый полдень. Я чувствовала, что если я внезапно встану, то просто взмою вверх, как пушинка.

Ощущение странности не уменьшалось: теперь многие успели закончить свой ланч, проходили мимо, заговаривали с нами, улыбались, приветствовали нас с Хилари в Пэмбертоне, а потом высказывали пожелания поскорее увидеть нас на беговых дорожках или около конюшен.

– Вы должны навестить нас, – предложили несколько женщин, я улыбнулась и ответила, что мы сделаем это с удовольствием, и разговор вновь перешел на лошадей и охоту. Я убедилась, что объявление, которое увидела Хилари при въезде в город, было верным: охотничий сезон – или, по крайней мере, сезон охоты на некоторые виды животных – действительно открывался на следующей неделе. А вскоре, очевидно, разрешат и другие виды охоты.

Разговор мало касался каких-либо иных проблем. Охотничьи ружья, луки, собаки, снаряжение, одежда… Не морочащие себе голову высокими материями мужчины и женщины в Гостинице, казалось, знали о ритуале убийства животных столько же, сколько знали о лошадях. Так же, мак мои современники в Бакхеде были знакомы с теннисом, работой в садах и автоклубами.

Мне не нравился этот разговор из-за Хилари, но я ничего не могла сказать ей при всех, поэтому я лишь наблюдала за дочерью. Она вновь притихла и тщательно изучала меню десерта. Я не могла придумать, что я ей скажу, когда мы останемся одни в летнем домине Тиш. Мы неосторожно оказались в таком месте, где охота была страстью, которую нельзя ни скрыть, ни оставить незамеченной. Хилари придется каким-то образом примириться с этим. Я не могла построить для нее совершенный мир.

Внезапно я посмотрела на Тиш, и мне показалось, что я не узнаю женщину, сидящую напротив меня. Да, она выглядела как Тиш – или как должна была бы сейчас выглядеть моя подруга, – и в течение прошедшего дня и ночи она была не менее теплой и любящей, доброй и открытой, чем раньше. Но сейчас казалось, что нечто глубинное, основное изменилось в моей подруге. Вдруг Тиш превратилась в одну из окружавших нас женщин, которые останавливались поболтать у столика, женщин экзотических в их простоте и уверенности, погруженных в дикий, изобильный, привычный мир, который, я это знала, навсегда останется чуждым мне миром.

Раньше, заметив, что разговор об охоте беспокоит Хилари, Тиш тут же переменила бы тему, но теперь она, казалось, не замечала, что за ее столом сидел ребенок со слишком широко открытыми глазами. Я уже отметила для себя, что дети не составляют существенной части этого мира.

Гостиница постепенно пустела, мы закончили пить кофе и вышли на сверкающую от солнца автостоянку.

– Вы правда приедете на завтрашние соревнования? – спросил Картер Деверо у нас с Хилари. – Упроси свою маму прийти. В конюшне есть подходящие для тебя лошадки. С такими длинными ногами, как у тебя, ты потрясающе будешь смотреться в седле, как туго натянутая лайковая перчатка на изящной ручке.

Солнце вновь засияло в глазах Хилари, и я кивнула Картеру в знак согласия. Мы расстались.

– Я не знала, что эта местность такой важный охотничий район, – сказала я Тиш, когда мы выезжали со стоянки, – как я понимаю, даже женщины здесь не прочь пострелять.

– Господи, конечно! Там – в полях и лесах вокруг топей реки Биг Сильвер к востоку от нас – находятся самые лучшие в мире охотничьи угодья. Люди из разных частей света приезжают сюда поохотиться. Лисицы, перепела, олени, голуби, утки, куропатки, индюки и белки – только выбирай. Многие крупные частные заказники находятся именно здесь. Ты знаешь, большие такие плантации…

По моему лицу она поняла, что я ни о чем таком даже и не догадывалась.

– Вообще-то, – продолжила Тиш, – плантации разбросаны по всему Югу, но по какой-то причине дедушки всех этих владений были основаны в свое время только вокруг Пэмбертона. Большинство из них создано „зимними жителями", которые имели обыкновение приезжать сюда, скупать сотни тысяч акров[20]20
  Акр – 4046,86 квадратных метра.


[Закрыть] поросших лесом земель по безобразно низким ценам и строить особняки или охотничьи домики, причем некоторые походили скорее на огромные коттеджи. „Зимние жители" возводили и заезжие дома, где сдавались койки для охотников, различные склады и сараи для свежевания туш и дубления шкур, помещения для слуг, псарни, конюшни и все такое прочее… словом, настоящие феодальные поместья. Богачи приглашали узкий круг друзей на охотничий сезон, а остальную часть года поставляли древесину или выращивали культуры, дающие прибыль, дабы плантации окупались. В основном вокруг нас живут лесопромышленники. Сейчас большинство плантаций сдается в аренду на сезон охотничьим и рыболовным клубам, но до сих пор они остаются частными и весьма шикарными. Вряд ли кто-либо вне этого круга знает об их существовании. Три или четыре таких плантации расположены вокруг Пэмбертона. Чарльз и Картер охотятся на одной из них под названием „Королевский дуб". Ее владелец – житель Пэмбертона Клэй Дэбни. Милейший человек. Мы все его очень любим. „Королевский дуб" – старое семейное владение. Клэй и его сын держатся за него, хотя могли бы сделать целое состояние, если бы захотели продать такую собственность. Но они прекрасно справляются со своими делами, а в мире полно безобразно богатых людей, желающих приехать сюда для охоты. Так что Клэй может содержать и постройки, и большой дом, и прислугу. Я думаю, он сдает в аренду часть леса компании по производству бумаги. Недавно Дэбни выстроил взлетную полосу длиной в шесть тысяч футов для небольших реактивных самолетов, а может, это сделал Чип, его сын, я не знаю.

– Охоту на большой плантации надо хоть раз увидеть, Энди, – сказала Тиш. – Тебя пригласят по крайней мере на одну из них, и ты должна пойти. Это не похоже ни на что в мире. Все здесь соответствует старому европейскому стилю, с оттенком избранности и тайны. До мелочей соблюдается ритуал. Когда я бываю в „Королевском дубе", я всегда вспоминаю „Сад Финци-Континис", помнишь этот фильм? Конечно, не то же самое, но на память невольно приходят знакомые кадры.

– А что, все женщины Пэмбертона помимо верховой езды еще и охотятся? – спросила я. – Как-то я не считала охоту женским видом спорта…

– Многие. Знаешь, здесь говорят, что каждая вторая женщина в городе глуха на одно ухо из-за того, что слишком часто стреляет из ружья. Все, с кем ты сегодня познакомилась, занимаются охотой. Я не охочусь, потому что почти не умею стрелять, и, видно, никому не удастся меня научить. И, конечно, мне неприятно само убийство животных. Тебе, разумеется, тоже не обязательно этим заниматься. Но ты все равно очень много узнаешь об охоте, а в противном случае тебе просто не о чем будет разговаривать в гостях.

Я вдруг почувствовала, что Тиш вызывает у меня досаду, но не могла сказать почему, пожалуй, меня раздражала ее беспечная уверенность. Уверенность в том, что я легко смогу проскользнуть в мир, в котором вращалась она сама. Тиш, как никто другой, знала, как хрупки были наши с Хилари чувства, знала, что нам будет весьма трудно с деньгами и что мне придется очень напряженно работать, чтобы свести концы с концами. У нас просто не останется времени для званых гостей и вечеринок и еще меньше – для скачек, всевозможных сборов и охоты на лис.

И она, конечно, должна была знать, что мои вкусы никогда не распространялись на те виды спорта, которыми могут заниматься только богатые люди. И уж, разумеется, на те, которые связаны с убийством животных. В глубине сердца я была, так же как и мой ребенок, истинно городским созданием.

И я была глубоко обеспокоена мыслью об этих больших плантациях, молчаливых и скрытых от посторонних глаз, поросших темными лесами, раскинувшихся в речных топях к востоку от города. Казалось, что-то дикое, первобытное, старое как мир прижалось к земле где-то вдали, незримое, но почти ощутимое. Будто какой-то огромный зверь, мощный и бесшумный, затаился прямо за границей теплого круга бивачного костра.

Негодование по поводу этой неизвестной для меня Тиш и ее яркого опасного мира тихо и безмолвно кипело во мне, пока мы не въехали на подъездную аллею дома. И тогда я заметила:

– У вашего жокея белое лицо.

Она не обратила внимания на мой тон и рассмеялась:

– Да, Пэмбертон – единственное место в мире, где все еще в порядке вещей иметь на газоне черных жокеев, отлитых из чугуна. Но мы побелили нашего просто из принципа. Мы – единственные тайные либералы в городе.

Кажется, что именно слово „тайные" все поставило на свои места. Это была та самая Тиш, моя дорогая, пылкая, добросердечная подруга, неистовая защитница угнетенных во всем мире, моя соратница в бегстве от общества Вудстока,[21]21
  Город в США, место проведения ежегодных фестивалей рок-музыки.


[Закрыть] единственная из нас последовавшая велению своего сердца и работавшая в „Корпусе мира". И она еще говорит о тайном либерализме! Об окраске оживляющего их газон жокея в белый цвет!

– Прекрасный поступок, – произнесла я. – Можете размахивать вашими флагами. Чугунные жокеи – единственные чернокожие, виденные мною в Пэмбертоне, которые никому не прислуживают. В городе почти нет евреев, „гишпанцев". Может быть, я единственная здесь гречанка?

Мы тут же заспорили, как будто я уязвила Тиш, и бурливший в ней гнев вырвался, как артиллерийский залп, навстречу моему возмущению. Она резко затормозила и повернулась ко мне.

– О'кей, Энди, а скажи-ка мне, сколько чернокожих, евреев и даго[22]22
  Презрительная кличка итальянцев, испанцев и португальцев.


[Закрыть] ты приглашала к себе на обед в Атланте? Сколько раз ты выходила на демонстрации и выступала с речами в их защиту? И как долго твоя Хилари посещает закрытую школу?

– Но вы же хотели открыть клинику с аптекой и консультировать ребятишек из гетто… Вы собирались – ты и Чарли…

– И мы сделали это. Мы провели два года в Боливии, в „Корпусе мира", занимаясь именно этим. Вспомни. Мы пожертвовали своим временем. Я и теперь даю несколько бесплатных консультаций, а у Чарли множество бедных пациенток. Не говори мне о том, что мы сделали и чего не сделали. А где ты была все эти годы в Атланте до рождения Хилари? Ведь ты не работала. Ни в гетто, ни где-то в другом месте, я думаю…

– Спина – вот мое рабочее место! Или секс без перерыва, или сплевывание крови из разбитого рта – вот мои занятия! И не смей так говорить со мной!

Я глубоко вздохнула и остановилась. Мы с ужасом уставились друг на друга, и в уголках глаз Тиш я заметила слезы. Они появились там, где раньше я никогда их не видела.

И моя подруга вновь стала той Тиш, которая любила меня все годы с тех пор, как мы узнали друг друга, которая нашла мне работу и открыла мне и моему затравленному ребенку свой дом и свою жизнь.

Никогда еще, даже во времена самого ужасного и бездумного подчинения Крису, я не чувствовала себя так гадко и мерзко, как сейчас. Хилари распахнула дверцу „блейзера", выпрыгнула из машины и бросилась в дом. Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Ведь я забыла, что дочка все время сидела рядом.

– Даже не знаю, что сказать, – рыдала я, – мне так стыдно. Ты и Хил…

Тиш подвинулась на сиденье и обняла меня. Она пахла, как всегда – теплом, застоявшимся запахом сигарет и солнечным светом, который запутался в ее чистых жестких волосах. Она пахла так, как и должна была пахнуть Тиш. Моя и только моя Тиш…

– Ох, Энди, перестань, – бормотала она, и в ее голосе почувствовались слезы, – я знаю… „ягуары", „Кровавые Мэри", охота на лис… Я ведь не совсем мать Тереза. Так легко потерять остроту восприятия, которая бывает у тебя, когда ты молода, и которая делает возможным всякое самопожертвование и службу другим. Мне стыдно, но это именно тан. Я не осуждаю тебя. У тебя была дерьмовая жизнь. Ты болезненно беспокоишься по поводу Хилари, ты устала и напугана и становишься вредной, когда опасаешься чего-нибудь. Завтра я постараюсь быть более приятной. А Пэмбертон станет еще лучше.

И действительно, город показался настолько милым на следующее утро, насколько отталкивающим он был накануне. Возможно, я начинала терять остроту ощущения, о которой говорила Тиш, но то, что казалось чрезмерным и искусственным вчера, приобретало в это утро очарование и магию. Солнце не светило уже так беспощадно с небес и утеряло свою диснеевскую сказочную искусственность. Теперь оно казалось золотым и несущим добро. Воздух не был разреженным и давящим, а стал чистым, душистым и вселяющим бодрость. Трава не казалась утрированно-зеленой, как на цветной фотографии. Она превратилась в сочный, густой и почти голубой от свежести покров. Люди, мимо которых мы проезжали, отнюдь не выглядели карикатурно. Они держались с достоинством, были привлекательны и солидны. Даже „ягуары", „мерседесы" и неизбежные джипы и лендроверы не были вычурными, а казались необходимыми для того, чтобы сгладить выбоины на желтых земляных дорогах.

Внутри большого „ягуара" Чарли было тепло, и уютный салон приятно успокаивал нервы в утреннем холодке. Пар от чашек кофе вливался в насыщенный запах кожи, а по радио Пегги Ли пела: „Когда мир был молодым"…

Хилари, одетая в старые галифе и сапоги Кейти, дочери Тиш, выглядела благородно, привлекательно, как настоящая наездница, и она сама знала об этом. Даже я была тайно и малодушно довольна, что смогла влезть в брюки для верховой езды, одолженные мне Тиш.

Покрой брюк скрывал мой округлый зад, копна непослушных волос была зачесана назад и собрана в конский хвост, перевязанный шарфом. Я чувствовала себя, как Джеки Кеннеди-Онассис по дороге на охоту в Пипэк. В этот момент казалось, что нам не просто можно, но и необходимо жить в этом городке под названием Пэмбертон.

Три больших трека Пэмбертона – тренировочный, одномильный и круг для стипль-чеза – располагались в роще к западу от Пальметто-стрит, окруженные сетью грунтовых улиц, на которых были выстроены самые большие коттеджи и дома, а также большинство из двенадцати частных конюшен города и конных заводов.

Конюшни казались великолепными в голубом утреннем свете – длинные, приземистые: их побелка стала белесой от непогод. Огромные деревья поднимали свои могучие ветви над крышами этих окрашенных в белый, красный или серый цвета построек, образуя тенистые своды. Беговые дорожки, коррали, круги были аккуратно расчесаны граблями, так же как и посыпанные белой галькой подъездные аллеи и стоянки для автомобилей. Каждая конюшня щеголяла своим флюгером и деревянной вывеской, покрашенной в цвета владельца. Мне понравились их названия: „Догвуд", „Ранэвей", „Хикори Бренч", „Хэнд-ту-маус".[23]23
  Кизил, Беглец, Ветка пекана, Голодная жизнь.


[Закрыть] Имена же владельцев уже приобрели благородный налет легенд и денег: Биддл, Уитни, Дюпон, Лонгуэрт, Бельведер.

Чарли провел „ягуар" к конюшне „Ранэвей", длинному приземистому сооружению. Стены были выбелены, а ставни окрашены в зеленый цвет. Зелено-персиковый флажок оповещал: „Владение Бельведеров".

– Здесь мы встретимся с Картером, – сказал Чарли. – Он совладелец одной из лошадей Пэт Дэбни, что дало ему повод приударить за самой хозяйкой.

– Ты сплетничаешь больше всех женщин, которых я когда-нибудь встречала, – упрекнула мужа Тиш. – Картер порвал с Пэт пару лет назад, сказав, что она ему не по карману, а сама Пэт не хотела содержать его. Жена Картера умерла от рака пять лет тому назад, Энди. И он с тех пор не женился, хотя давно оставил скорбь. Я говорю тебе на тот случай, если ты заинтересуешься.

– Нет, не заинтересуюсь, – заверила я. – Бельведер… Дэбни… Кто чем владеет? И где раньше я могла слышать эти фамилии?

Тиш рассмеялась:

– В Пэмбертоне так или иначе все связано. Ты к этому привыкнешь. Бельведеры – семья, владевшая раньше поместьем, где расположен твой домик. Это старое, известное имя в сфере резиновых шин и лошадей. Пэт Дэбни, владелица „Ранэвей", – урожденная Бельведер. Она единственная из семьи, кто еще приезжает сюда. Ее папочка оставил дочке конюшню. А фамилию Дэбни ты слышала, когда я рассказывала о „Королевском дубе", той огромной плантации в топях Биг Сильвер. Этими землями владеют Клэй Дэбни и его сын Чип. А Пэт была замужем за племянником Клэя – Томом. Дэбни – старая и уважаемая фамилия в Пэмбертоне. Они здесь были всегда. Ты много услышишь о них, а может быть, и познакомишься сегодня кое с нем. С Пэт – наверняка. А возможно, и с Клэем. Пэт – чистопородная Бельведер. Не знаю, почему она так старалась сохранить фамилию мужа после развода. Нет, с Клэем ты не встретишься – я слышала, он поехал по делу в Атланту. Он владеет сетью радиостанций, газет в этих краях и некоторой недвижимостью в Атланте. К тому же он – член законодательных органов штата. Тома ты не увидишь точно. Он наш местный отшельник и едва ли когда-нибудь выходит из топей Биг Сильвер.

– Похоже, этот парень в моем вкусе, – заметила я. – А что, он живет на дереве?

– Нет, у него что-то вроде хижины на Козьем ручье в глубине топей вблизи реки. Он живет там круглый год. Я думаю, это одна из причин, почему Пэт развелась с ним. Он отказался переезжать с ней в город.

– И он не хотел оставлять свою работу, чтобы ухаживать за конюшней женушки, – вмешался Чарли, подводя „ягуар" к изгороди из жердей, вдоль которой стояли бочонки из-под виски, в которых росли петуньи. – Том ненавидит лошадей.

– Я уверена, что он в моем вкусе, – сказала я. – Можно мне отправиться в топи, чтобы взглянуть на него?

– Ах нет, ты все-таки сможешь его увидеть, – встрепенулась Тиш. – Он преподает английский в колледже. Даже отшельникам нужно питаться. К тому же он ужасно популярен, все очень любят Тома. Хотя большинство из нас думает, что он малость не в себе. И это действительно так.