Текст книги "Мой очаровательный оригинал"

– Софи, потерпи. И остынь. Наше время еще не пришло, мы пришли раньше, – она смотрит на наручные часы, – пять минут еще.

Я шумно вздыхаю, беру бутылку воды и делаю два больших глотка, предлагаю Кати, та отказывается, и я закидываю полулитровку в тряпичную сумку.

– Слушай, а тебя отец не потеряет? Ты предупредила хоть его, что берешь отпуск?

– Да, он знает. – Кати откидывает свои объемные каштановые волосы за плечи и, смиренно положив предплечья на подлокотники кресла, ждет мастера.

– А с учебой что? Тоже отпуск взяла?

Странно всё же это, семестр начался, а она здесь.

– Я бросила универ, – ошарашивает она меня признанием, и я выпучиваю глаза от потрясения. Каталина видит мою реакцию и отвечает на невысказанный вопрос с бодрой улыбкой: – Отцу я уже сказала, не переживай. Не убил, как видишь. Жива и сижу перед тобой.

Я дарю ответную улыбку.

– Один шаг на пути к свободе?

– Так точно, – с энтузиазмом.

– И как же твой отец согласился? – И в самом деле, как ей удалось переубедить такого упертого и сурового человека?

– Скажем так, я не оставила ему выбора.

– Что-то ты не договариваешь, подруга, – прищуренным взглядом изучаю ее лицо, оценивая мельчайшие детали.

– Софи, ты такая подозрительная, – тихо смеется, – прямо-таки во всем. Расслабься. Я просто сказала отцу то, что не могло оставить его равнодушным.

– А на свете есть такая вещь? – уточняю с недоверием.

– Как оказалось, да. Прости, не могу сказать, это семейное.

– Понимаю.

– Так значит, ты у нас идешь на свидание? – начинает Кати, радостная за меня.

– Ну… вроде как иду.

– Я очень рада, но также я слегка беспокоюсь за тебя. Не дай бог этот парень тебя обидит…

– Я сумею постоять за себя, Кати. Пожалуйста, не думай об этом, хорошо? Если что, я сама, всё сама, слышишь? Не надо за меня парням морду бить или что-то вроде того. Ян, конечно, и меня пугает иногда своей непредсказуемостью, но я осознаю: мне это нужно. Сильно нужно. Я уверена: не попробую сейчас – пожалею потом.

– Я доверяю твоей интуиции. – И улыбчивая Кати вмиг становится серьезной, немного даже суровой, хотя скорее это ее излюбленная бравада. – Но если он тебя обидит, ему мало не покажется.

Я цокаю языком, закатываю глаза.

– И что ты сделаешь?

– Я умею разные пакости устраивать, вариантов куча, надо лишь избрать самый изощренный и вредоносный.

Ее шутливый тон вынуждает отбросить всю серьезность затронутой темы, и я легкомысленно заявляю:

– Предупреждаю, Ян боец, так что любителей ночами разукрашивать чужие лица не советую нанимать. А еще у него тачка стоит 23 миллиона рублей, тоже не советую разукрашивать, иначе не расплатишься.

– Не расплачусь? – на ее лице скепсис. – Уверена?

– Ну, Кати, денег жалко, зачем тебе?

– Хорошо-хорошо, наемники и тачка в пролете, но кроме этого же есть столько всего интересненького. Могу, например, свести с ума. Хочешь, весь день в каждом прохожем он будет видеть лишь тебя? Или слышать твое имя? Видеть твое имя на стенах домов, билбордах, тротуарах, на вывесках магазинов?

– Это такая многоходовка, тебе не лень такое грандиозное представление устраивать, людей подговаривать?

– Для тебя ничего не жалко, ни времени, ни ресурсов.

– Кати, я ценю это, правда, но давай без фанатизма, даже первое свидание еще не состоялось, не будем забегать вперед. Но если вдруг всё пойдет к чертям, даже тогда, – не надо, хорошо? Такие спектакли ничего не исправят, в них смысла нет. Ты вот, например, когда от Нико уходила, ничего ведь ему не сделала? Никаких прощальных "подарков" не оставляла, так?

И когда я вижу в ее глазах недомолвку, наблюдаю за ее подвижными губами, изображающими ясную картину увиливания, понимаю, что это не так: эта девчонка все ж таки парню бывшему напоследок подложила памятный сюрприз.

– Кати, что ты сделала? – прищуриваю на нее глаза, а сама уже в ярких красках представляю: парень повсюду натыкается на ее плакаты, слышит ее песни по радио или в исполнении уличных музыкантов, во всякой прохожей видит ее волосы, ее одежду, бегает за ними, разворачивает к себе лицом и разочаровывается.

Каталина хоть и самый добрый, светлый человек на свете, ей не чужда маленькая шаловливая месть, почти безобидная, но вполне ощутимо проникающая в душу.

– Ничего особенного, – качает она головой, – просто стерла о себе все воспоминания. Когда после последней ссоры он под утро вернулся пьяным и невменяемым завалился в нашу постель, уснул за секунду, даже не поговорив со мной… просто как ни в чем не бывало улегся рядом и заснул, представляешь?!

– Что было дальше?

В этот момент к нам подходят мастера, и я вся напрягаюсь, мрачным взором прожигая отражение в зеркале. Мало того что я ждала специалиста четверть часа, так еще и…

– Не смей!

Мой устрашающий тон лезвием холодным разрезал жаркий воздух в помещении, мастера замерли в недоумении.

– Что-то не так? – спрашивает девушка, остановившаяся между двух кресел, позади.

Кати отлично видит мою реакцию, обеспокоенно хмурится и решает всё срочно исправить, объясняет сложившуюся ситуацию на русском, невзирая на заметный акцент. (Десять лет назад, в далекой начальной школе, подруга клятвенно пообещала "с этого дня я тоже буду учить твой язык, чтобы когда-нибудь я смогла отправиться с тобой в Россию и путешествовать там без языкового барьера". И ведь случилось задуманное: она здесь, мы обе в России.)

– Девушка, не могли бы вы поменяться с молодым человеком местами? Моя подруга ненавидит мастеров-мужчин, на дух их не переносит, вы же не хотите скандала?

– Нет-нет, я не прочь стричь ваши роскошные волосы, – косо поглядывая на меня, мужчина осторожно отходит к моей подруге, вернее сказать, трусливо бежит от меня к ней. Запускает пальцы в ее волосы, собирает объем и откидывает за спину, будто гладит. – Королевский объем, мягкие на ощупь, позвольте спросить, какие средства используете?

– Шампунь, кондиционер, масла, ничего экзотичного, – сухо отвечает Кати, показывая нежелание вдаваться в ненужные подробности и общаться с парнем понапрасну. – Просто отстригите сантиметров десять и освежите стрижку. – И уже мне на испанском: – Устала от чересчур длинных волос, аж до жопы отросли.

Оба мастера тем временем накидывают на нас парикмахерские пеньюары.

– Десять сантиметров, думаешь это много для тебя? До поясницы ведь будут.

– До поясницы меня устраивает, я же не такая высокая как ты. Для той, чей рост никак не желает пересечь отметку 159, поясница – не показатель удивительной длины. Будет в самый раз.

– Что хотели бы сделать с волосами? – интересуется девушка у меня за спиной, и я сажусь ровно, смотрю прямо в зеркало.

– Подстричь концы, стрижка та же, НО! – Я поднимаю палец вверх, ловя ее сосредоточенный взгляд в отражении. – Спереди волосы не должны доходить до груди. Ровно на семь сантиметров ниже ключиц, это понятно? Отрежете сверх меры – я сама на секунду стану "специалистом" и побрею вас на лысо, уяснили?

На миг опускаю глаза на бейдж, прикрепленный к груди девушки.

– Да, – с неуверенной улыбкой мастер Людмила, юркнув в пространство между креслами, приседает на корточки и с остервенением начинает что-то рыскать на всех четырех полках передвижного вспомогательного столика. Тележка на колесиках трещит от ее неуклюжих и грубых действий.

– Милочка, что вы там ищете? – Я с сомнением гляжу на эти неловкие женские руки, она точно в состоянии заниматься стрижкой без вреда для волос?

– Сейчас. Секундочку. Нашла. – И она, весьма гордая собой, вытаскивает линейку, затем вторую. – Сделаю всё в лучшем виде, не сомневайтесь.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться, Каталина прикусывает от подступающего к горлу смеха губу. Наши глаза встречаются, и в них играют безмолвные смешинки, мы обе хохочем внутри.

– Людмила, я верю в вас, приступайте. Кстати, а вы с коллегой знаете испанский?

– Нет, – качает она головой, кажется, хочет о чем-то полюбопытствовать, но я пресекаю любые вопросы, бросив снисходительное "отлично" и, далее всецело игнорируя персонал, обращаюсь к подруге по-испански:

– Кати, ты не договорила. Он "как ни в чем не бывало улегся рядом и заснул", что дальше?

– От него разило виски, а вся шея была в чужой губной помаде.

Ее губы, должно быть, скривились, когда она это произнесла. Но мы обе сидим прямо, как того требуют правила хорошей стрижки.

– Это могла из вредности сделать какая-нибудь приставучая стерва, он необязательно мог спать с ней, ты ведь это понимаешь?

– Софи, ты его защищаешь? – шутливо хмыкает она, прекрасно зная, что я последняя на этой планете, кто может страстно защищать мужчину.

– Я? Ты меня с кем-то путаешь, – в тон ей отвечаю я. – Я всего-навсего подхожу ко всем подобным случаям рационально. А-то ты не видела все эти американские фильмы, где между двумя влюбленными постоянно намеревается встрять какой-нибудь придурок или хитрая злющая стерва. Вот из-за таких вот "третьих лишних" многие пары ссорятся вдребезги и расстаются навсегда. А потом через несколько лет при случайной встрече выясняется: а виноватых то и не было! Но твой Нико козел, от него все равно надо было делать ноги. Поэтому пусть будет: он тебе изменил, и точка.

– Если честно, мне уже всё равно.

Слышу поникший голос и торопливо склоняю ее к самому интересному:

– Так что же ты все-таки за сюрприз ему устроила?

– Как уже сказала, стерла воспоминания обо мне, все до единого. Он задрых, я влезла в его телефон, удалила все совместные фотки, почистила еще социальные сети, стерла свой номер из его контактов. Выкинула в бак настольные рамки с нашими снимками, его футболки, в которых я иногда спала, сгребла из квартиры всё, что напоминало бы ему обо мне, и выбросила туда же, в мусорный бак. Подсвечники, купленные мной, коробка с елочными игрушками, плюшевые тапочки – всё превратилось в мусор. Из его квартиры в целости я забрала только свою одежду и книги с полок. Книги пришлось оставить в родительском доме, они не поместились в чемодан, и практически сразу, на следующий день я полетела в Стамбул к Лале. Это было три недели назад.

Не стану ей говорить о том, что всё это бесполезно, ведь не в вещах хранятся воспоминания, но даже если и так: как же нетронутые стены, кровать, мебель, которых касались ее пальцы, не только пальцы? Квартиру не сожжешь, не превратишь в груду пепла. Ох, Кати, Нико тебя не забудет, как бы ты ни старалась себя у него отнять. Но так этому эгоистичному подлецу и надо, пусть не забывает! Пусть не смеет забывать, кого он потерял!

– Он с тобой связывался с тех пор?

– Звонил, – подтверждает она мои догадки, – как оказалось, он знает мой номер наизусть.

– Ты ответила?

– На первые тридцать звонков нет, потом разозлилась и взяла трубку, накричала, а он…

– Что он?

– Сказал, если я не вернусь к нему, он наложит на себя руки. Видите ли, жить без меня не может.

– Надеюсь, ты ему не поверила?

– Нет, но он, похоже, страдает. Впрочем, этого я и хотела. Хотела, чтобы его корежило и мучила совесть. Хотела, чтобы он бесился от того, что у него нет даже моего фото. Я ведь и свои профили почистила, все фотки удалила. Просто исчезла из его жизни, будто меня не было. Ни одной зацепки не оставила. Будто я ему приснилась: два года снилась изо дня в день, с утра до ночи. Будто эти два года были лишь сном, а потом он сломался о "реальность, где нет меня и не было". И вот он гонится за этим призрачным сном, как за непрекращающимся наваждением, надеясь меня найти, но у него ничего не выходит. Наверное, он все костяшки в кровь разбил от безысходности. Ведь, невзирая ни на что, Нико меня любит, но я его уже нет. Он одно сплошное разочарование, не понимаю, зачем он мне был нужен всё это время? Зачем я тратила на него столь драгоценное время? Софи, я была дурой, да? – Голос надламывается на последней фразе.

– Нет, – тихо говорю я, качая головой, хоть Кати и не может этого видеть. – Ты просто любила. Просто любила, слышишь?

– Ты много раз говорила мне, что Нико, мягко говоря, меня не достоин. – ("Мягко говоря" – это Кати еще преуменьшила.) – А я… нет, я слушала, но…

– Любила, – заканчиваю я вместо нее. – Это любовь, Кати. У нее захваченное в плен сердце не отобрать. Но у тебя получилось, я горжусь тобой, моя сильная девочка.

– Поэтому я боюсь за тебя! – Она резко перескакивает со своей больной темы на меня, даже подпрыгнув в кресле и повернувшись ко мне. Косым взглядом я это замечаю, а вот она плевать хотела на замечания мастера, чтобы та сидела ровно. – Я боюсь, если ты влюбишься не в того, он принесет в твою жизнь очень много боли. Сломает тебя.

– Не сломает. Я куда сильнее, чем все думают.

Мой уверенный, ровный, выдержанный тон мог бы убедить всех вокруг, кого угодно, но сама я внутри мелко затряслась. Нет, Ян – мое спасение, не погибель, ведь так?

Да и разбитую однажды нельзя сломать. Разве что… уничтожить?

***

На небе вечереет, в румяный закат уходит солнце, и мы с девочками спускаемся в метро, в одном из лабиринтов находим местечко для выступлений и готовим аппаратуру. Кати подключает гитару к усилителю, я также вожусь с проводами, закрепляю синтезатор на стойке, отрегулировав высоту. Лали в перчатках устанавливает аккумулятор.

Я получила бесплатную лицензию в проекте "Музыка в метро": как только приехала в страну, занялась и этим вопросом, написала на их сайт, оставила заявку и прочее, что от меня требовалось для участия. Я готова была выступать одна, но приехали подруги, и теперь мне не так одиноко. Докупили дополнительную аппаратуру и готовы покорять местный метрополитен.

Мы сами на себя не похожи, на нас одежда, отличная от нашего повседневного стиля. Лале, обожающая платья так же как и я, облачилась в "клеопатровый" стиль нашей группы – бохо; на ней свободная рубашка-блуза белого цвета, из льна, с мелким черным орнаментом и с шнурками-завязками на груди на манер ослабленного корсета; и короткие джинсовые шорты, на ногах коричневые ботинки, сплошь обвязанные шнурками. Кати, любящая обычный и комфортный уличный стиль: стильные футболки, красивые рубашки, тканевые или кожаные шорты с высокой посадкой и грубым широким ремнем на талии, редко платья, – сегодня в коротком нежно-молочном сарафане на худеньких бретельках, с мелкими узорами и тонким бледным орнаментом, рядами украшающим льняной материал; местами ткань усеяна орнаментными дырочками-прямоугольниками; в подоле имеется небольшая оборка, делающая образ легким и воздушным. На ногах сеньориты Суарес бурые сандалии со сложным переплетением шнурков и петель, тянущимся по всей голени до самых колен. На руках браслеты-кольца, очень много колец. И наконец я, глубоко пристрастная к экстравагантным платьям, выбрала легкий, не отягощённый сложным кроем наряд: платье в пол, белое и льняное, на узких бретельках и с тоненьким кружевом по кайме; на ногах нетяжелые ботинки, серо-бежевые, с черными треугольными вставками и с круглыми кожаными шнурками. На шее изящная тройная цепочка, самая длинная – кулон, уходящий под ткань, падающий в ямку между грудей.

Совершенно верно, мы облачились в те наряды, в которых нас очень трудно узнать, а еще темные парики с прямой челкой – как завершающий атрибут нашей костюмерной постановки.

– Готово, – в счастливом предвкушении произносит Лале, хватая в руки скрипку.

– Сейчас камеру установлю, и поехали, – Кати тянется за профессиональной видеокамерой, отходит подальше и закрепляет там ее к стойке.

– "Клеопатры" еще не вымерли? – хмыкаю я, имея в виду нашу анонимную групповую страничку в соцсетях. – Когда была последняя запись? В прошлом году? Кажется, после того как забрали Лале в Стамбул, у нас и не было совместных выступлений. Там хоть какая-то активность осталась?

– Осталась, – уверяет Каталина, включая запись. Возвращается к нам и берет в руки гитару, я еще раз проверяю микрофоны. – Я периодически выкладываю ролики, так, по мелочи: старые записи и свои новые каверы.

– Я видела их, – говорит Лале. – Тебе не помешала бы маска на лицо, парика и бохо недостаточно; иногда ты снимаешь с близкого расстояния – это конец конспирации.

Кати с ухмылкой оборачивается к подруге.

– Макияж, Лале, я наношу такой, что родная мать не узнает, – и подмигивает ей.

– Я-то узнала.

– Ты и так знала, что это я. Ну что, девочки? Начинаем?

– Давайте песню Хорхе, – предлагает Лале. – Софи, ты ведь знаешь "Хочу свободы"?

– Конечно, давайте.

– Почему вы обе так обожаете моего младшего брата? – изображает нытье Кати, но сама посмеивается. Она сама его обожает, а к нам претензии?

– Он единственный парень, кто соблюдает дистанцию. Единственный друг, который уважает мое личное пространство.

– Аналогично, – соглашаюсь я с Лале. – А еще у него обалденные песни.

Лале, закинув искусственные волосы назад, подтверждает:

– Это точно.

Нет ни у кого сомнения в таланте Хорхе, он учится в лучшей Музыкальной Студии, которую я недавно покинула по известным обстоятельствам; все мы видели, на что способен этот парень: играет на гитаре, поет офигенно, сам сочиняет музыку, стихи к ним; гибкий красочный голос, имеет широкий диапазон. Нас двоих, как учащихся с уникальным голосом, часто педагоги ставили в дуэт, отсюда и общение, переросшее в дружбу. И "Хочу свободы" – это именно та песня, которую мы обсуждали с Хорхе две недели назад по скайпу, та его песня, которую он записал и выпустил неделей позже.

– Хорошо, споем этот "мега-хит" моего романтичного братца! – провозглашает Кати, делая вид, что уступает нам. – Первый куплет ты, – важно тычет в меня указательным пальцем, – припев вместе, следующий я, половина припева также я, заканчиваешь ты, потом повторно припев уже вдвоем, идет?

– Возражений нет, – смотрю на ее собранность и здоровый рабочий энтузиазм с мягкой, снисходительной улыбкой. Давно мы так не собирались в музыкальный коллектив, очень давно не пели вот так – тайком и для случайных слушателей. Она скучала по этим временам, сильно скучала, по Кати видно. Ее лицо светится, в ней играет жизнь, блеск в глазах сияет чувством свободы, ощущением "я готова взорвать сцену, я готова улететь на ней в небо".

Но настроенный на "завоевание" лад нарушает звонок телефона, вибрирующий в моей сумке, что брошен у аккумулятора с разъемами и проводами.

Номер незнакомый, я хмуро гипнотизирую две последние цифры, но отвечаю, в душе надеясь, что это Ян: я дала парню свой номер, он с восхитительным упорством завоевал-таки его у меня.

– Да, – говорю я с присущей мне непринужденностью.

– Сеньорита Софи, добрый вечер! – на том конце явно рады моему голосу, чего не скажешь обо мне: я едва ли сдерживаю порыв немедленно сбросить вызов. Лучше бы вообще не отвечала!

– Профессор Александр, откуда у вас мой номер?

– О, я зашел в деканат, объяснил срочную ситуацию, и они тотчас дали мне ваш номер телефона…

Ох уж этот деканат! Направо и налево номера что ли раздает?!

– Вы по какому делу, профессор? – нагло прерываю я его окольную речь, напролом пробираясь к причине, по которой человек смеет отнимать у меня время.

– Софи, вы заняты? Я отвлекаю вас?

– Да, профессор, я очень занята. Не могли бы вы кратко описать причину столь позднего звонка?

– Да-да, я не отниму у вас много времени. Дело в том, что я наконец закончил писать копию работы одного очень талантливого художника. Не хотите спросить: кого? Или, быть может, сами отгадаете?

У меня же как раз куча времени, чтобы сидеть и отгадывать! Девчонки с немым вопросом уставились на меня, Лале красноречиво показывает взглядом на наручные часы, я жестом руки "сейчас-сейчас" прошу чуточку подождать.

– Профессор, даже не имею предположений. Удивите меня, кого же вы скопировали? – Топаю в нетерпении ножкой: этот человек так любит театральные паузы, я просто вскипеть готова.

– Караваджо! – торжественно заявляет он, с гордостью. Я так и застываю с открытым ртом, пораженная точно в сердце.

– А… название репродукции?

– Вас заинтересовало, не так ли? Я так и знал! Знал, что наши вкусы поразительно совпадают! Вы же придете ко мне завтра? Прошу не отказывайтесь, Софи. Я расскажу вам о картине то, чего вы точно не знали. Ни в одной доступной литературе этого не сыскать, не вычитать… Загляните утром, буквально перед занятиями, если так боитесь моего излишнего внимания, – доверительно произносит мужчина. – Софи, я вас не обижу, я лишь люблю искусство и пытаюсь привить эту любовь студентам. Хотелось бы также увидеть вашу реакцию. Оцените полотно непредвзято, я, как немногие люди, ценю в первую очередь честность, сеньорита. Я наслышан о вас, как об истинном ценителе искусства. Вы же еще поете, не так ли? Я читал о вас в интернете, вам подвластны 5 октав диапазона, вы победитель трех вокальных конкурсов, у вас уже две музыкальные премии, я смотрел фильм с вами! Вы – человек искусства, сплошь сотканный талантом и тонким вкусом.

Кажется, у меня появился очередной фанат в лице собственного преподавателя. Ох, его внимание меня живьем съест. А еще этот хитрец не сказал самого главного…

– Профессор Александр, так как называется полотно?

– А я разве не сказал? – удивляется самому себе и огорошивает ответом: – "Амур-победитель". Долго пришлось попотеть, ночами работать, ведь днем у меня студенты, учебный процесс, на который уходят все силы, но результатом я доволен. Хотя мне не помешает оценка со стороны, и вы, Софи, на эту роль подходите как никто другой.

– Я польщена, – наконец говорю я сухо, тая в груди надежду лично увидеть одну из самых загадочных фигур, изображенных любимым Меризи да Караваджо. Ну и пусть копия, если она хороша настолько, что не отличить от оригинала, – даже копия заслуживает восхищения, поскольку это точно такое же мастерство, такой же труд, техника. Подражать – это талант, ведь это ставит тебя на тот же уровень, на котором восхваляют знаменитых художников. Не твоя вина, что у них есть признание, а у тебя… впрочем, всё впереди.

И пока я не успела отказаться, Александр выдвигает последний аргумент, который в одночасье сомнения стирает в пыль:

– Вы целый семестр можете позировать однокурсникам, я не заставлю вас рисовать, если вы того сами не желаете.

Его фраза меня рассмешила, и я зажимаю рот кулаком.

– Целый семестр рисовать меня? За что вы так ненавидите студентов?

– Софи, я вам обещаю, они будут на седьмом небе от счастья от того, что будут рисовать знаменитость.

– Профессор, этого знать им не стоит, – предупреждаю я.

– Увы, Софи, запретить пользоваться интернетом я им не могу. Рано или поздно всё раскроется.

– Лучше поздно.

– Обещаю, я буду нем как рыба.

– Отлично.

– Так мне вас ждать? – с надеждой спрашивает мужчина.

Я киваю, не сразу сообразив, что он не увидит, и тогда я отвечаю:

– Да.

Кажется, этот профессор не так плох, как я подумала изначально. Ему не чужда честность? Пожалуй, стоит заглянуть и проверить и его, и себя: надо учиться пересиливать ужас от мысли "Господи, я наедине с мужчиной!" Если я хочу вылечиться, надо жертвовать комфортом. Надо, Софи. Это для твоего же блага!

"Умничка, так держать! Прятать голову в песок не выход, пора действовать!"

"Только ты меня и вдохновляешь. Придаешь мне сил. Без тебя я не знала бы, как собрать себя заново. Ты мой каркас, на тебе держится моя израненная душа. Спасибо, сильная Софи".

Я отключаю телефон, прячу в сумку и, ощутив в себе прилив духовных сил, говорю подругам:

– Давайте устроим грандиозное шоу, который никто никогда не забудет!

Я обхватываю микрофон руками и под одобрительные взгляды подружек начинаю первый куплет:

– Я… я разбиваюсь

Об острые скалы

Твоего сердца,

Под шторм попадаю…

А потом пальцы ложатся на клавиши, и на припев мы заходим вдвоем с Кати, слившейся воедино с гитарой:

– Я буду не тем,

Я буду не с тем,

Кто разрывает меня на части,

В незримый берет плен…

Хочу свободы… я…

А почему бы нет?

Ты же сама

Разрушила мой свет.

Скрипка красиво обволакивает наши с Кати голоса, пусть Лале сама и не поет, но частичка ее души, ее чарующая музыка наравне с человеческим голосом вплетается в сердца прохожих, заставляет остановиться, погрузиться в "танец", поток добрых мыслей, поймать позитивную, умиротворяющую волну, почувствовать тепло в груди, улыбнуться.

Минута – перед нами стоят трое человек, две женщины и один старичок, очки которого так напоминают мне Германа. Пять минут – возле нас собирается толпа, несколько десятков человек. Полчаса – нас обступают живым полукругом, подогревая интерес новых прохожих, которым сквозь плотную толпу всё труднее становится разглядеть эпицентр "шторма". Мы поем каверы, мы поем песни знакомых, но никогда на улицах и в метро не поем свои в целях конспирации.

– Кру-у-уто-о! – кто-то орет в толпе, и мы с девчонками многозначительно переглядываемся. Да, мы знаем, что наша музыка дарит вам кайф. Знаем, потому что сами кайфуем.

Я закрываю глаза, крепко стискиваю микрофон и выдыхаю звуки, что взлетают высоко под великолепные арочные своды метрополитена и отражаются о каменные фигурные стены – акустика просто волшебна!

Ночью, когда Лале с Каталиной уже крепко спят каждая в своей кровати, я, маясь от бессонницы, одеваюсь в мотокомбинезон, скатываю туго в рулоны бумаги с рисунками на полу и помещаю в два тубуса. Повесив последние на плечи и зафиксировав за спиной, беру ключи и хлопаю дверью. Прокачусь по ночной Москве и пустым дорогам, сожгу наконец эти страшные рисунки, сотканные из ужаса далеких, но таких близких воспоминаний, доныне прячущихся в моем изможденном разуме. Поеду загород и устрою давно желанное пепелище. Возможно, глядя на разрушительный огонь, я снова почувствую на время облегчение и покой.

Глава 21.

Мне всё еще хочется так ее называть

Ян

5 сентября 2022.

Ночь на понедельник.

Я правда считал, что ночь пройдет без эксцессов, я наивно полагал, что Софи будет тихо-мирно спать в своей кроватке до самого утра и что у меня вся ночь отведена для раздумий. Но, дежуря под ее подъездом и с разочарованием глядя на то, как девушка в черном одеянии запрыгивает на мотоцикл с подозрительными цилиндрическими предметами за спиной, которые идеально подошли бы для вырезанных из рам дорогостоящих полотен, – я понимаю, как глубоко заблуждался. Эта женщина куда-то везет картины или же… напротив, едет на новое преступление!

Две девушки в мыслях: одна – последняя тварь и эгоистичная сука, вторая – невинный цветок, который нельзя сорвать и тем уничтожить. Я стою перед самым тяжелым выбором, который только был за всю мою карьеру. Никогда еще я не был на таком перепутье, исполняя свою работу.

Однако в эту теплую ночь чаши весов снова меняют положение: эта ночная вылазка точно не в пользу "цветка", я снова начинаю склоняться к тому, что это Ольга Стацевич, а никакая не Софи де Армас.

Я от души, со всей дури бью по рулю, разочарованный и злой, и только после этого бесшумно завожу двигатель. Стоит девушке тронуться с места, я вслед за ней.

Я так не хочу, чтобы я был прав! Так сильно хочу ошибиться сейчас, оправдать девушку всеми способами, проследить, убедиться, что она не преступает закон.

Я молюсь, чтобы Софи просто вышла покататься и развеяться, нагулять сон. Но насколько сильно смущают эти ее "цилиндрики" за спиной, настолько же быстро скачет внутри меня маяк правосудия: нет, это Софи, и в тубусах может находиться всё что угодно, необязательно картины; нет, Ян, чувства затуманили твой разум, и ты не желаешь признать очевидное.

Черт-черт! Я снова бью по рулю, не совладав с эмоциями. Соберись, тряпка! Ты один из лучших агентов, у тебя стопроцентный тест по самоконтролю, черт тебя подери! А тут какая-то девчонка! Пулей влетела в мозг, второй – пронзила сердце и уселась там, будто королева в тронном зале; и плевать хотела, что кровью моей заливает все "стены" и "пол", мучая меня, как пленника своих жестоких интриг. Я шумно выдыхаю и, придерживая руль одной рукой, второй тянусь к бардачку и нащупываю пистолет. Крепко сжимаю пальцами холодную рукоять, следя за перемещениями объекта. Мотоцикл резко, под острым углом, сворачивает влево и движется к большому кольцу, я кидаю оружие на пассажирское кресло и двумя руками закручиваю руль, чуть не подрезав автомобиль с соседней полосы, вовремя отхожу от столкновения. Ночь, полупустые дороги, машин кот наплакал – и едва несостоявшаяся авария. Цирк Шапито какой-то! Водитель седана недовольно рычит в клаксон, а я желаю одного: чтобы сигналка заткнулась под его пальцами. Девушка на секунду оборачивается на звуковую возню за спиной и, не заметив ничего из ряда вон, продолжает движение. А я сбавляю скорость и увеличиваю расстояние между нами, дабы не заподозрила слежку. Седан скрылся в другом направлении и мозгом быстро забылся.

Вот Софи движется к Тверской, в голову лезет глупая мысль: ну не в консерваторию же в полночь собралась? Дед мой давно храпит под одеялом. И все-таки: она догадывается, что я агент, и потому решила подобраться ближе к моим родственникам, имея цель держать меня в узде? Или совпадение, и случайный музыкальный жребий выпал на Германа, уважаемого и довольно известного композитора? Хочется верить, что второе, ведь первое к чертям разрывает планы. И Стацевич тогда на шаг впереди меня, а-то и на два, пока я тут с усердием расставляю для нее якобы многосложные, а на деле безобидные, мать твою, сети! Если она знает, кто я, наблюдает со стороны насмешливо… но где я мог проколоться? Нет, нигде не мог. Ранее мне никогда не поручали ее дело, дело убийства коллекционеров и кражи картин, этим занимался мой старший брат, который погиб на задании, словил пулю в лоб. До определенного дня со Стацевич я не пересекался ни разу. Она меня не знает, не должна знать.

Трель звонка вдруг раздирает тишину в салоне. Мама. Как же не вовремя!

– Да, – отвечаю с раздражением, не в силах игнорировать ее третий звонок. Знает, что на работе, что не положено звонить, догадывается, что пошел по стопам отца, но боится напрямую спросить и получить утвердительный ответ. И все равно продолжает названивать – явно что-то стряслось.

– Ян, можешь говорить?

– Мам, я взял трубку, давай ближе к делу, – тороплю мать, не сводя сосредоточенных глаз с мотоцикла и его виртуозной наездницы. Какие виражи делает на перекрестках! И ведь не сбрасывает скорость! Она кто такая вообще? Профессиональная мотогонщица?! И кто? Ольга или Софи?!

– Майя… – тихо молвят на том конце, и я только сейчас замечаю, что голос заплаканный, что мать еле сдерживается, чтобы не зарыдать мне в ухо. – Майя пропала.

– Твою мать! – От неожиданности я резко даю по тормозам. Объект, завернув в узкую улочку, срывается с крючка, и я ее теряю.

Машина посреди дороги, я ругаюсь матом, сердце грохочет, а на том конце, уже не стесняясь, рыдают в три ручья.