Текст книги "Вот так мы теперь живем"

Глава XXVI. Миссис Хартл

Пол Монтегю нанял к тому времени хорошую квартиру на Саквилль-стрит и, по общему мнению, процветал. Однако его мучили тревоги. О тех, что вызывала фирма «Фискер, Монтегю и Монтегю», и о том, чем он в них утешался, читателю уже известно. Еще он тревожился из-за своей любви, хотя, позволяя себе верить в успех великой железной дороги, иногда надеялся и на семейное счастье. Генриетта, по крайней мере, пока не выказывала склонности выйти за кузена. Еще его беспокоила карточная игра, которую он не одобрял, зная, что она – быстрый путь к разорению, и тем не менее, вопреки всем укорам совести, день за днем возвращался в «Медвежий садок». К той поре у него назрела новая тревога. Как-то утром, вскоре после злополучной ночи в «Медвежьем садке», он сел в кэб на Пикадилли и велел отвезти себя по некоему адресу в Ислингтон. Там он постучал в скромный приличный дом – в таких живут люди с доходом двести-триста фунтов годовых – и спросил миссис Хартл. Да, миссис Хартл живет здесь. Его проводили в гостиную. С четверть часа он простоял у круглого стола, листая книги, оставленные здесь для жильцов. Затем вошла миссис Хартл – вдова, на которой он когда-то обещал жениться.

– Пол, – начала она быстрым и резким голосом (который, впрочем, мог быть очень приятным, когда она бывала довольна) и, говоря, взяла его за руку. – Пол, скажи, что твое письмо ничего не значит. Скажи так, и я все тебе прощу.

– Я не могу так сказать, – ответил он, не отнимая у нее руку.

– Не можешь! Как это понимать? Как смеешь ты говорить, что твои обещания были пустыми словами?

– Многое изменилось, – хрипло ответил Пол.

Он приехал по ее просьбе, считая, что трусостью будет не приехать, и все же встреча была для него мучительной. На его взгляд, у него имелись основания взять назад свое обещание жениться, но ему неловко было их излагать. Он узнал о миссис Хартл нечто такое, что, знай он это раньше, избавило бы его от нынешнего затруднения. Однако он когда-то ее любил – в каком-то смысле продолжал любить и сейчас, – и такого рода ошибки прошлого не мешали его сочувствию.

– Что изменилось? Я постарела на два года, если ты об этом. – Говоря, она глянула в зеркало, слово проверяя, стала ли за это время старухой, негодной ему в жены.

Она была очень красива – той красотой, что редко встречается в наше время. В наши дни мужчины ценят формы женского лица и фигуры больше, чем цвет кожи или выражение, и женщины приноравливаются к мужскому вкусу. Искусственные волосы и вата позволяют создать почти любые объемы. Ваятели обоего пола, парикмахеры и модистки, искусно создают пышные формы, или классически сдержанные, или небрежные, которые, когда рука ваятеля долго их не касается, становятся вполне растрепанными. Цвет лица безусловно улучшают, но это не тот естественный колорит, что нравился нам раньше. Любовь к плоти и крови сменилась тягой к конскому волосу и толченому перламутру. Однако миссис Хартл была красавицей не в нынешнем вкусе. Она была очень смуглой брюнеткой с большими и круглыми синими глазами, которые могли смотреть нежно, а могли – очень сурово. Шелковистые, почти черные кудри обрамляли голову и шею тысячей завитков. Губы, щеки и шея у нее были полные, и кровь часто приливала к лицу, так что выражение его менялось едва ли не с каждым произнесенным словом. Нос, тоже полный, ничуть не портила легкая вздернутость, и всякий, влюбленный в миссис Хартл, мог назвать его идеальным. Рот у нее был большой, и она почти никогда не показывала зубы в улыбке. Под округлым подбородком, украшенным большой ямочкой, намечался второй. Бюст у нее был крупный, прекрасной формы, но она всегда одевалась так, будто не ведает или не хочет ведать своих достоинств. Монтегю неизменно видел ее в черном – не в печальном одеянии скорбящей вдовы, но в шелковом, шерстяном или бумажном по сезону, всегда новом, всегда идеально сидящем и всегда простом. Миссис Хартл, несомненно, была красавицей и знала это. Она держалась как женщина, знающая о своей красоте, но ровно в той мере, в которой женщине следует о ней знать. О своем возрасте она никогда Монтегю не говорила, но на самом деле ей было за тридцать – возможно, ближе к тридцати пяти. Однако миссис Хартл была из тех, над кем годы как будто не властны.

– Ты прекрасна, как всегда, – сказал он.

– Пфа! Не говори так. Что мне моя красота, если она бессильна удержать твою любовь? Сядь и расскажи, что изменилось.

Она выпустила его руку и села напротив стула, на который указала ему.

– Я рассказал тебе в письме.

– Ты ничего не рассказал мне в письме, кроме того, что все… кончено? Почему все кончено? Ты меня не любишь?

И она бросилась перед ним на колени, обняла его ноги и заглянула ему в лицо.

– Пол, я пересекла Атлантику, чтобы тебя увидеть – после стольких месяцев! И ты меня не поцелуешь? Даже если ты бросишь меня навсегда, поцелуй меня один раз.

Разумеется, он поцеловал ее, и не один раз, но с долгим нежным объятием. Как могло быть иначе? Он всем сердцем желал, чтобы она осталась в Америке, но, когда миссис Хартл стояла перед ним на коленях, как мог он ее не обнять?

– А теперь расскажи мне все, – сказала она, усаживаясь на скамеечку у его ног.

Миссис Хартл, безусловно, не походила на женщину, которую можно безнаказанно обидеть или оттолкнуть. Даже сейчас, целуя ее, Пол чувствовал, что она может еще до его ухода разодрать ему лицо в клочья. Он знал, какова она в ярости, хотя знал и силу ее искренней любви. Они вместе ехали в Англию из Сан-Франциско, и она была очень добра к Полу в его болезни, душевном смятении и нищете – в Нью-Йорке он остался почти без гроша. С парохода в Ливерпуле они сошли помолвленными. Он рассказал ей про все свои дела, поведал ей всю историю жизни. Это было до второй его поездки в Америку, и про мистера Гамильтона К. Фискера он еще даже не слышал. Однако миссис Хартл почти не говорила о себе – только что она вдова и едет в Париж по делу. Когда Пол расставался с ней на вокзале, откуда она ехала в Дувр, он горел любовью, даже предлагал сопровождать ее во Францию, но она отказалась. Тут он вспомнил, что должен сообщить о помолвке своему другу Роджеру, понял, как мало знает про даму, на которой собрался жениться, и устыдился. Он не знал, есть ли у нее средства и какие, знал только, что она старше его на несколько лет и почти не говорит про свою семью. Она лишь упомянула, что ее муж был одним из величайших негодяев на людской памяти, а избавление от него стало единственным хорошим событием в ее жизни до встречи с Полом Монтегю. Но только после расставания – только когда осознал, какую скудную историю поведает Роберту Карбери, – Пол ужаснулся. Так умна была эта женщина и так неотразимы ее чары, что он за недели ежедневного общения, все более и более влюбляясь, не заметил, что чего-то недостает.

Он рассказал обо всем другу, и друг объявил, что невозможно жениться на даме, с которой познакомился в поезде, не зная о ней решительно ничего. Роджер всячески убеждал Пола забыть о своей любви – и отчасти в этом преуспел. Так приятно и естественно наслаждаться обществом умной красивой женщины в долгом путешествии, столь же естественно вообразить, будто она всю жизнь будет в точности такой же, как сейчас… и не менее естественно осознать свою ошибку после расставания! Однако Монтегю, хотя наполовину изменил своей вдовушке, наполовину оставался ей верен. Он дал слово, от которого не мог так просто отречься. Затем он вернулся в Калифорнию и через Гамильтона К. Фискера узнал, что в Сан-Франциско миссис Хартл считают загадкой. Некоторые даже не верят, что мистер Хартл вообще существовал. Другие утверждали, что мистер Хартл безусловно существовал и, насколько им известно, до сих пор жив. Собственно, лучше всего про нее знали, что она убила человека выстрелом в голову и произошло это вроде бы в Орегоне. Ее не судили за убийство, поскольку, на взгляд орегонцев, обстоятельства ее оправдывали. Все знали, что миссис Хартл очень красива и очень умна – но все считали ее очень опасной. «Она всегда при деньгах, – сказал Гамильтон Фискер, – но никто не знает, откуда они берутся». Затем он спросил, чем вызван вопрос Пола. «Я не стал бы связываться с ней на всю жизнь, если вы об этом» – был вердикт Гамильтона К. Фискера.

Монтегю виделся с ней в Нью-Йорке проездом во время второго путешествия в Сан-Франциско и, несмотря на предостережения Роджера, снова пообещал на ней жениться. Он сказал, что попытается вызволить свои деньги – как вспомнит читатель, великой железной дороги тогда не было в помине, – и миссис Хартл обещала последовать за ним. С тех пор и до сего дня они не виделись. Она не поехала в Сан-Франциско, во всяком случае, пока он там был. Затем миссис Хартл писала ему в Англию, и Монтегю пытался объяснить, что их помолвку следует разорвать. А теперь она приехала к нему в Лондон!

– Расскажи мне все, – сказала миссис Хартл, приникая к Полу и заглядывая ему в лицо.

– Но… когда ты сюда приехала?

– Сюда, в этот дом, позавчера вечером. Во вторник я была в Ливерпуле, там узнала, что ты, вероятно, в Лондоне, и поехала сюда. У меня одна цель – повидаться с тобой. Я могу понять, что ты отдалился от меня. То путешествие домой было так давно! Наша встреча в Нью-Йорке получилась короткой и невеселой. Я не говорила тебе, потому что ты сам был тогда беден, но я в те дни сидела без гроша. Теперь я сумела вырвать свое у грабителей. – Миссис Хартл проговорила это так, что было видно – она умеет быть очень настойчивой в возвращении своего (или того, что считает своим). – Я не смогла сразу приехать в Сан-Франциско, как обещала, а когда добралась туда, ты уже поссорился с дядей и уехал. И вот я здесь. По крайней мере, я была тебе верна.

При этих словах он вновь положил ей руку на затылок, словно хотел прижать ее голову к своим коленям.

– А теперь, – продолжала она, – расскажи о себе.

Трудно вообразить более неловкое положение. Честность требовала мягко отодвинуть ее от себя, встать и объявить, что, каким бы ошибочным ни было его прежнее поведение, он не намерен на ней жениться, о чем и должен сказать совершенно прямо. Однако ему мешал то ли избыток, то ли недостаток благородства. Правда, он все-таки поклялся себе – в эти самые минуты, когда она сидела у его ног, – что не женится на ней. Его женой будет либо Гетта Карбери, либо никто. И все же Пол не знал, как сказать это достаточно твердо и в то же время как бы извиняясь.

– Я здесь по делам железной дороги, – сказал он. – Ты, верно, слышала о нашем проекте?

– Кто о нем не слышал! В Сан-Франциско только об этом и говорят. Гамильтон Фискер – человек дня, и, когда я уезжала, твой дядя покупал виллу за семьдесят четыре тысячи долларов. Правда, говорят, будто самый жирный куш ушел к вам, лондонцам. Многие досадуют на Фискера, что он ездил сюда.

– Все идет очень хорошо, насколько я понимаю, – сказал Пол, немного стыдясь, что так мало обо всем знает.

– Так ты управляющий здесь, в Англии?

– Нет. Я член фирмы, которая управляет делами в Сан-Франциско, однако по-настоящему все решает наш председатель, мистер Мельмотт.

– Я о нем слышала. Великий человек. Француз, да? У нас говорят о том, чтобы пригласить его в Калифорнию. Ты с ним, конечно, знаком?

– Да. Вижу его раз в неделю.

– Я бы скорее хотела увидеть его, чем вашу королеву или ваших лордов и герцогов. Говорят, он держит в руке весь коммерческий мир. Какая сила, какое величие!

– Да, величие, если оно заработано честно, – ответил Пол.

– Такие люди выше честности, – возразила миссис Хартл, – как генерал выше человечности, когда жертвует армией, чтобы завоевать страну. Такое величие несовместимо с нравственными угрызениями. Пигмея остановит канава, великан перешагивает через реки.

– Пусть лучше меня остановит канава, – сказал Монтегю.

– Ах, Пол, ты не рожден для коммерции. И я признаю, что коммерция неблагородна, если не достигает настоящих высот. Мало радости жить в достатке, корпя над счетами с девяти утра до девяти вечера. Однако этот человек одним росчерком пера отдает и получает миллионы долларов. А что, здесь говорят, будто он нечестен?

– Он мой деловой партнер, так что мне лучше не говорить о нем дурно.

– Разумеется, такого человека будут чернить. Наполеона называли трусом, Вашингтона – предателем. Ты должен отвести меня туда, где я увижу Мельмотта. Ему я готова целовать руку, но я не удостоила бы и одним почтительным словом любого из ваших императоров.

– Боюсь, ты обнаружишь, что твой кумир – на глиняных ногах.

– Ах, ты о том, что он дерзко нарушает вашу заповедь не желать земного богатства. Все ее нарушают, но втихомолку, наполовину отдергивают алчную руку, молятся не ввести их во искушение, тащат лишь по мелочи и делают вид, будто ненавидят то, чего на самом деле вожделеют. Вот человек, который смело говорит, что не признает такого закона, что богатство – это могущество, а могущество – это благо, и чем больше у кого-нибудь богатства, тем выше, сильнее и благороднее он может стать. Мне нравятся люди, которые могут вывернуть пугала наизнанку и жгут соломенные чучела на своем пути.

У Монтегю было собственное мнение о Мельмотте. Несмотря на их деловые связи, он считал великого директора мерзавцем, каких не видел свет. Восторги миссис Хартл были очень милы, как и ее женское красноречие, однако Пола неприятно поразило, что она изливает эти восторги на такого субъекта.

– Что до меня, мне он неприятен.

– Я думала, вы лучшие друзья.

– О нет.

– Но ты в этом деле преуспеваешь?

– Да, вероятно. Это такая рискованная штука, в которой до конца нельзя понять, действительно ли ты преуспеваешь. Я вошел в нее не по своей воле. У меня не было выбора.

– По-моему, тебе сказочно повезло.

– Если судить по сегодняшним результатам, то да.

– Что уже само по себе хорошо, Пол. А теперь, раз мы заговорили по-старому, объясни мне, что все это значит. Я ни с кем так не говорила после нашего расставания. Для чего разрывать нашу помолвку? Ты ведь любил меня когда-то?

Он предпочел бы смолчать, но она ждала ответа.

– Ты знаешь, что любил, – сказал он.

– Так я думала. Я знаю одно: что ты можешь не сомневаться в моей любви. Или я не права? Отвечай прямо, как мужчина. Ты во мне сомневаешься?

Пол не сомневался в ней и вынужден был это сказать.

– Нет.

– Хватит мямлить, как девчонка! Если тебе есть в чем меня упрекнуть, выкладывай начистоту! Хотя бы этого я вправе требовать. Я никогда тебя не обижала. Никогда тебе не лгала. Я ничего у тебя не взяла – если ты не вручил мне свое сердце. Я отдала тебе все, что у меня было. – Тут она вскочила и сделала от него шаг. – Если ты меня ненавидишь, так и скажи.

– Уинифрид… – начал он, обращаясь к ней по имени.

– Уинифрид! Первый раз, хотя я называю тебя Полом с той минуты, как ты вошел. Что ж, говори. Ты любишь другую?

И тут Пол Монтегю показал, что он по крайней мере не трус. Зная порывистый нрав этой женщины и то, как неукротима она бывает в гневе, он пришел сюда, с тем чтобы сказать правду, и теперь сказал то, ради чего пришел.

– Да, я люблю другую, – произнес он.

Миссис Хартл стояла молча, глядя ему в лицо, думая, как лучше начать атаку. Стояла она очень прямо, стискивая правую руку пальцами левой.

– О, – прошептала она, – так вот почему ты меня гонишь.

– Причина не в этом.

– Что? Разве может быть причина более веская? Если только, полюбив другую, ты не возненавидел меня.

– Послушай меня, Уинифрид.

– Нет, сэр! Больше не Уинифрид! Как смел ты меня целовать, если шел сюда с такими словами на языке! Так ты любишь – другую! Я для тебя слишком стара, слишком груба… слишком не похожа на ваших английских куколок! Какие же… другие причины? Послушаем твои… другие причины, чтобы я могла разоблачить их лживость.

Причины было очень трудно назвать, хотя в изложении Роджера Карбери они звучали легко и убедительно. Пол мало знал про Уинифрид Хартл и ничего – про покойного мистера Хартла. Таковы были его причины, если кратко изложить их суть.

– Мы слишком мало друг о друге знаем, – сказал он.

– Что еще ты хочешь знать? Спрашивай – узнаешь! Я когда-нибудь отказывалась тебе отвечать? Что до тебя и твоих дел, если я считаю, что знаю о них достаточно, должен ли ты жаловаться? Что именно ты хочешь знать? Спрашивай что угодно, и я отвечу. Тебя интересуют мои деньги? Давая мне слово, ты знал, что у меня почти ничего нет. Теперь у меня довольно собственных средств. Ты знал, что я вдова. Что еще? Если ты хочешь услышать, каким негодяем был мой муж, я буду говорить, пока ты не оглохнешь. Мне казалось, что любящему мужчине неприятно слышать о том… кто, возможно, был когда-то любим.

Пол не сомневался, что она легко разобьет любые его доводы. Лучше было не упоминать никаких причин, но твердо стоять на том, что он любит другую, – признать себя клятвопреступником, изменником, последним негодяем. Грех, простительный в глазах того, кто не страдает, в глазах страдающего достоин осуждения на вечные муки. Пусть она назвала бы его чудовищем, пусть накинулась бы на него в ярости. Однако все было бы уже сказано, и ему не пришлось ничего больше измысливать.

– Я ничего не хочу слушать, – в отчаянии проговорил он.

– Тогда зачем говоришь, что мы слишком мало друг о друге знаем? Что ж, это жалкое оправдание измены. Почему ты не говорил такого в Нью-Йорке, когда мы были вместе? Подумай, Пол. Ты не видишь, что поступил низко?

– Нет, я так не считаю.

– Разумеется – мужчина может обмануть женщину и найти себе оправдание. Кто… эта дама?

Пол знал, что не вправе упоминать Гетту Карбери. Он не признавался ей в любви и не получил никаких подтверждений, что она любит.

– Я не могу ее назвать.

– А я, приехав к тебе из Калифорнии, должна вернуться, удовольствовавшись словами, что… твои чувства переменились? По-твоему, это благородно? На твоем сердце не останется царапины? Ты сможешь пожать мне руку и уйти – без сожалений, без единого укора совести?

– Я такого не говорил.

– И это человек, не желавший слышать мои похвалы Огастесу Мельмотту, поскольку считает его нечестным! Ты лжец?

– Надеюсь, нет.

– Ты обещал жениться на мне? Отвечай!

– Да.

– А теперь отказываешься выполнить свое обещание? Я жду ответа.

– Я не могу на тебе жениться.

– И после этого ты не лжец?

Ему пришлось бы долго объяснять, что можно нарушить обещание и не солгать. Он решил разорвать помолвку до того, как встретил Гетту Карбери, и потому не мог обвинить себя в измене. К решению этому его привели слухи о ее прошлой жизни и неуверенность касательно ее мужа. Если мистер Хартл жив, то отказ жениться на миссис Хартл точно не делает его лжецом. Он себя лжецом не считал, однако и защищаться был не готов.

– Ах, Пол, – продолжала она уже другим голосом, мягким и нежным, – я вручила себя тебе на всю жизнь. Ах, как объяснить, что я твоя навеки? Той даме ты тоже дал слово?

– Нет, – ответил он.

– Но она тебя любит?

– Она никогда этого не говорила.

– Ты сказал ей о своей любви?

– Нет.

– Так, значит, между вами ничего нет? О Пол, вернись ко мне. Никакая женщина не полюбит тебя, как я. Не будет жить только ради тебя. Подумай, чего мне стоило приехать сюда, где у меня нет ни единого друга – если ты мне не друг. Выслушай меня. Я сказала квартирной хозяйке, что мы помолвлены.

– Ты так ей сказала?

– Конечно. Разве я не имела на это права? Разве мы не были помолвлены? Или я должна была скрыть правду, рискуя, что после твоего прихода она станет меня оскорблять или даже выставит на улицу? Я здесь, потому что ты обещал на мне жениться, и не смутилась бы объявить об этом через газеты, будь дело только во мне. Я сказала ей, что я невеста Пола Монтегю, который вместе с мистером Мельмоттом управляет новой великой железной дорогой в Америке, и что этот мистер Пол Монтегю посетит меня сегодня утром. Она женщина умная и не усомнилась в моих словах, но, если бы усомнилась, я показала бы ей твои письма. Теперь поди и скажи ей, что я солгала – если посмеешь.

Пол не считал, что должен сию минуту разыскивать квартирную хозяйку, чтобы обличить даму, с которой, безусловно, поступил дурно. Ему требовалось все обдумать. Через некоторое время он взял шляпу, чтобы уйти.

– Ты не собираешься говорить ей, что я сказала неправду?

– Нет. Сегодня не собираюсь.

– И ты еще придешь ко мне?

– Да.

– У меня здесь никого нет, Пол, кроме тебя. Помни об этом. Помни про свои обещания. Помни о нашей любви – и будь ко мне добр.

И она отпустила его, ничего более не прибавив.