Текст книги "Как возникла Библия"

Возникновение критики Нового Завета

В общем и целом мы можем проследить здесь ту же линию, что и в ветхозаветной критике. И здесь мы наряду с Реформацией наблюдаем появление гуманизма, превозносящего индивидуальность и независимость человека (центром событий считается человек, а не Бог). Это философское направление извращает божественное откровение и пытается объяснить книги Библии как шедевры человеческой литературы, при малейшей возможности проводя параллели между ними и языческими культурами и религиозными ритуалами. Так, для Нового Завета ищутся параллели в еврейской (Дж. Лайтфут, 1670) или классической литературе (Г. де Гроот, 1645), или сразу в обеих (Дж. Дж. Уэттстейн, 1652). Этот подход не может привести к чему-либо иному, кроме критики библейского канона: так, например, Гуго де Гроот выдвигал аргументы против 2 Пет. и 2 Иоан. Эту же тенденцию мы наблюдаем прежде всего в (английском) деизме. Так, например, Джон Локк (1695) проводит различие между «существенным» учением Христа и «несущественным» учением («оформлением» идей), изложенным в посланиях апостолов. Другие утверждали, что Иисус был просто проповедником нравственности, бывшим озабоченным лишь судьбой своего учения, и лишь позднее возникшие Евангелия построили на нем теологию, уделявшую больше внимания личности Иисуса, чем его учению.

В 18-м веке (начало эпохи просвещения) эта теория, провозглашавшая превосходство человеческого разума (здравого смысла) над Словом Божьим, распространилась из Англии по Германии. Большое влияние имело и воззрение Н. С. Раймаруса (1778), отрицавшего возможность библейских чудес, называвшего Иисуса евреем-идеалистом без шанса на выживание и объявлявшего апостолов жуликами, якобы укравшими тело Иисуса, чтобы иметь возможность проповедовать о Его воскресении из мертвых! Таким же авторитетным радикалом был и И. С. Землер (1775), который, хотя и не возражал против основных идей христианства, проводил различие между божественным содержанием («Слово от Бога») и человеческой формой его записи (Писание); используя этот подход, он объявил «неподлинными» целые книги канона. Третьим солирующим теологом тех дней был Ж Ф. Габлер (1787), введший в историческую критику понятие «миф» – историю, в которой человек с помощью элементов и символов (изобразительных средств) материального мира описывал свою веру в высшую действительность (так должна была пониматься история сотворения мира в Быт. 1-3). Г. Л. Бауэр (1800) доработал эту теорию применительно к Новому Завету. Так и здесь мы видим в первом ряду не плоды объективного научного анализа, а особую разновидность философского мышления, при которой в качестве отправной точки рассуждений берется утверждение, что божественных откровений нет и не может существовать.

И в 19-м веке мы видим ту же тесную связь критики с философией. Так, например, на И. Г. Айхгорна, помимо работ Землера и Габлера, оказал большое влияние романтизм Гердера. Он объявлял пастырские послания «неподлинными» (т.е. написанными не Павлом, а позже, неизвестным лицом) и заявлял о нахождении им различий между первоначальными текстами писаний и добавленными позже частями. В. М. Л. де Ветт работал, вдохновляемый теми же идеями; он оспаривал подлинность 2 Фес. и Ефес. Здесь же мы видим и влияние гегелевского идеализма и диалектики, пропагандируемых прежде всего Ф. С. Бауром из «Новой Тюбингской школы». Последний исходил из предположения Землера о противоборстве между христианами еврейского и языческого происхождения в апостольской церкви и применял при этом диалектическую идею Гегеля об «эволюционном развитии истории»: через противопоставление тезы (иудейское христианство, напр. книга Откровения) и антитезы (языческое христианство) он пришел к синтезу (католическое христианство, ср. Деяния Апостолов). На основе этой схемы он считал возможным выявить, какие части посланий апостола Павла «подлинны», а какие – нет. Эта работа, начавшись в первой половине 19-го века с Посланий, была продолжена во второй половине века на Евангелиях, которым с того момента было посвящено основное внимание критиков.

«Синоптическая проблема»

Если критика Ветхого Завета сосредотачивалась в основном на Пятикнижии, то критика Нового Завета имела своей основной целью анализ Евангелий. Это и понятно: ведь послания Нового Завета, в противоположность историческим книгам, несравненно сложнее разделить на «источники» и «предания». Уже давно было замечено, что первые из четырех Евангелий, а именно – от Матфея, Марка и Луки (дающие согласованное описание жизни Иисуса Христа и поэтому называемые «синоптическими») сильно схожи друг другом (иногда они почти дословно совпадают друг с другом: ср. Матф. 8, 1-4 с Map. 1, 40-45 и Лук. 5, 12-16). Поэтому эти Евангелия, несмотря на различный характер описания, вряд ли были написаны совершенно независимо друг от друга. "Синоптическая проблема " заключается в следующем: какова и насколько велика эта взаимная зависимость? В течение последних трех столетий предлагалось уже множество решений этой проблемы. Мы бегло рассмотрим важнейшие из них:

1. Теория Первоевангелия. Г. Е. Лессинг (1778) я И. Г. Айхгорн (1812) полагали, что все четыре Евангелия являются обработкой или обобщением древнего арамейского Евангелия назореее, в то время как Ф. Шляйермайер (1825) отдавал предпочтение первоначальным собраниям исторического материала различного рода (собрании историй о чудесах или изречений Иисуса или крестных мук и т.д.), которые должны были образовать основу первых трех Евангелий.

2. Теория устных преданий была построена прежде всего И. К. Л. Гизелером (1818) и позже Б. Ф. Уэсткоттом (1851), но, по сути дела, базируется на теориях отцов Церкви, таких, как Палий и Ире-ний (2-век). Основная идея заключается в том, что на основе проповедей апостолов возникло что-то вроде устного Первоевангелия, принимавшего со временем благодаря постоянному повторению все более устойчивые очертания, пока три евангелиста, по возможности пользуясь существующими письменными документами, не изложили его каждый на свой лад письменно. При этом Евангелие от Марка (самое короткое и простое) должно было в наибольшей степени соответствовать этому первоевангелию. Но тут нашелся контраргумент: почему Марк опускает так много деталей учения Иисуса Христа, которые были зафиксированы двумя другими евангелистами? И из других соображений критики полагали, что «синоптики» («предсказатели»; первые три евангелиста) воспользовались существовавшими к тому времени письменными источниками.

3. Пользовательская теория. Различные критики пытались найти решение проблемы, исходя из предположения, что Евангелия зависимы друг от друга (т.е. что один или два евангелиста опирались на написанное другими). И. И. Грисбах (1789) полагал (вслед за Августином), что Марк создал свое Евангелие на основе написанного Лукой и Матфеем (последовательность: Матфей, Лука, Марк), но Баур и, позже, X.Г. Джеймсом (1922) считали, что порядок следования должен быть следующим: Матфей, Марк, Лука. К. Лахман (1835) противопоставлял им ряд: Марк, Матфей, Лука, на что Y Локтон (1922) отвечал, что должны следовать Лука, Марк и Матфей. Таким образом, все, что угодно, только не единство. Эта теория давно устарела, но мысль, что Марк заложил основу для двух других Евангелий, осталась и подготовила почву для теории различных источников, к рассмотрению которой мы сейчас переходим.

4. Теория различных источников. В середине 19-го столетия идея о «приоритете Марка» получала все большее признание и превратилась почти в догму. И вот появилась теория, утверждавшая, что согласование и различия трех Евангелий могут быть наилучшим образом объяснены, исходя из представления о наличии двух различных источников: (а) Евангелия от Марка или его ранней версии (Перво-Марка) и (б) И-документ (И – «источник», также имеющий название логой — «слова», потому что он в основном содержал слова Христа), который Матфей и Лука цитировали каждый на свой лад. Эта теория двух источников была развита X. И. Холъцманом (1863) после того, какХ. Г. Вайсе ввел в 1838 году понятие «Логой-источника», вдохнув тем самым новые жизненные силы и в теорию Первоевангелий, придав ей новые формы.

Позже теория различных источников была доработана В.X. Стритером (1924) в «теорию четырех источников», в которой он исходил из существования следующих письменных документов: (а) Евангелия от Марка, по характеру типично римского, (б) И (ограничивая его информацией, содержащейся у Матфея и Луки, но отсутствующей у Марка), предположительно написанного в Антиохии, (в) М, документа-словаря из Иерусалима, из которого Матфей должен был позаимствовать информацию, содержащуюся исключительно в его Евангелии, (г) Л , кесарианское предание (вероятно, передававшееся лишь устно и потому не признаваемое многими в качестве источника), из которого должен был черпать сведения Лука.

Несмотря на довольно-таки спекулятивный характер этой теории (приоритет Марка недоказуем, И, М и Л, в принципе, лишь мыльные пузыри), она обрела большую популярность в англосаксонских странах, хотя и была позднее частично пересмотрена школой критиков литературных форм.

5. Критика литературных жанров (исторических форм). Как мы уже видели в гл. 7, школа критики исторических, или литературных, форм (жанров) сосредотачивала свои усилия на вопросе о том, как, происходя из устных преданий, различные источники превратились в письменные документы. При этом искались первоначальные литературные формы поначалу устно передаваемого предания о Христе, и это делалось путем классификации текстов Евангелий по таким «формам». Таким образом, критика литературных форм рассматривает Евангелия как результат синтеза целой коллекции независимо передававшихся элементов-"перикопов" (= греч. разделы, главы) и, кроме того, предполагает, что каждая литературная форма этого перикопа возникла во вполне определенной общественной ситуации. Каждая литературная форма должна быть характерна для особой «жизненной ситуации» и больше передавать веру и потребности первых христиан («задающей тон» общины), чем исторического Иисуса. Этим выражением «исторический Иисус» мы переходим к следующей центральной проблеме. Перед тем как мы ознакомимся с этой теорией, мы вновь хотим сначала познакомить читателя с ее историей.

Проблема «исторического Иисуса»

Наряду с проблемой возникновения книг Нового Завета у его критиков существует еще один камень преткновения – проблема восстановления начала христианской истории, конкретно: истории жизни и деятельности Иисуса и апостольской церкви. Уже вскоре критики пришли к заключению, что Евангелия дают нам искаженный образ исторического Иисуса. Д. Ф. Штраус (1936) первым, будучи подвержен сильному влиянию рационализма Реймаруса и введенному Габлером понятию мифа, заявил в своей сенсационной книге «Жизнь Иисуса», что Новый Завет нужно понимать как миф. Евангелия (написанные лишь после смерти Иисуса Христа) должны рассматриваться лишь как воспроизведение веры в мифическую природу Иисуса, которой ученики «наградили» своего Учителя, и главным образом после того, как они начали видеть в Иисусе «исполнение пророчеств Ветхого Завета». Согласно «разъяснению» Штрауса, истинное значение заключенной в этом мифе «идеи» заключается в том, что через нее человечество начинает осознавать себя «Богом во плоти».

Тем самым Штраус дал толчок, пробудивший целое новое направление в мышлении, в честь чего Баур провозгласил все Евангелие от Иоанна совершенно неисторическим и содержащим лишь «идею» о Христе. Таким образом, критики могли лишь надеяться обнаружить в Евангелиях что-то об историческом Иисусе. Далее, возникшая (вышеназванная) литературная критика стимулировала появление исторической критики, и теперь У. Уирид (1901), переплюнув Штрауса, мог смело подать идею о том, что Иисус Сам никогда не представлял Себя Мессией. Идея о Мессии должна была быть изобретением первых христианских общин, поэтому Марку и пришлось написать свое Евангелие, чтобы «объяснить», как Иисус мог превратиться в Мессию, никогда не говоря об этом в Своих проповедях. Это недоразумение должно было «объясняться» утверждением, что Иисус, очевидно, считал Себя Мессией, но запрещал другим говорить об этом (ср. Map. 1, 34.44; 3, 12; 5, 43; 7, 36; 8, 26.30; 9, 9). Также и Веллхаузен (1905) утверждал, что Иисус был просто иудейским учителем, называвшим Себя «Сыном Человеческим», но в очень простом смысле: «Я, человек…»

На рубеже веков, как мы уже видели, появился и религиозно-исторический метод анализа, искавший параллели в культуре и религии греков и римлян (П. Вендланд, 1907), персов и египтян (Р. Райтценштайн, 1921). В. Бюсси (1906) принялся за религиозно-историческое изложение книги Откровения, другие делали попытки изложить крещение, вечерю и структуру первохристианской общины в свете языческих культур (см. К. Клемен, 1924). На основе таких исследований искались пути восстановления картины жизни Иисуса и апостолькой церкви. Так, «последовательно-эсхатологическая школа» (И. Вайс, 1892, А. Шеайцер, 1906) пытались полностью «объяснить» «фигуру Иисуса» на основании еврейского апокалипсиса (символическое изображение грядущего). Предсказания Иисуса якобы не исполнились, и это имело для Него последствием распятие, а для основанной Им Церкви – подсознательное ощущение того, что Иисус никогда не придет за ней. Бюсси (1913) подобным образом «реконструирует» постепенный рост учения об Иисусе в первых христианских общинах. Так, начало свидетельству об Иисусе как «Сыне Человеческом» (понятие позаимствовано из еврейского апокалипсиса) должно было быть положено в палестинской общине. Далее, греческая община должна была первой начать прославлять Иисуса как Господа (Кириос), проложившего ей путь, как это было принято в языческих культах богов. Павел, как считается, переработал оба этих воззрения в учение о сверхъестественном искуплении, центром которого является Иисус, в то время как Иоанн под влиянием греков поднял христианство до уровня насыщенно-мифического вероучения. Ядром этой языческо-иудейской смеси должна была быть лишь простая проповедь Иисуса о милосердном Боге, прощающем грехи.

Так от самой жизни и учения Христа не осталось практически ничего. Восстановить образ «исторического Иисуса» очень сложно или вообще невозможно, так что критикам остается лишь решить вопрос о том, каким образом первохристианская община проповедовала Иисуса. В двадцатом столетии старания критиков были также направлены на установление связи между кумранскими свитками и сектой ессенеев (см. гл. 3) (см. А. Дюпон-Соммер, 1961) и еще больше – с ранним еврейским гностицизмом (мистической религиозной философией) (Е. Кеземан и Р. Булътман). Их основное внимание сосредотачивалось на Иоанне, по их мнению, воспользовавшемся мифом о пришествии Того, Кто через Свое явление и вознесение принес людям избавительное знание (гносис). Другие (К.X.Додд, 1946) видят в нем скорее влияние идеализма Платона, но все критики едины во мнении, что Евангелие от Иоанна ни в коем случае не является историческим повествованием о жизни Иисуса.

В заключение этого короткого обзора мы приходим к тем же самым опровержениям, что и в предыдущей главе. Мы видим тех же теологов (прежде всего Бультмана), ничего не оставивших от исторического Иисуса и так же пропагандирующих метод литературно-формального анализа. Теперь нам понятна связь: согласно утверждениям этих теологов, Евангелия описывают нам не исторического, реального Иисуса, а мифический персонаж, который проповедовался апостольской церковью!

Поэтому Евангелия вновь заинтересовали критиков: те надеялись обнаружить в них не какие-то новые подробности из биографии Иисуса, а историю первохристианской общины. Каждая из многочисленных литературных форм должна была быть обусловлена особой «жизненной ситуацией», обстоятельствами и потребностями первохристианской общины, и теория литературных форм видит своей задачей выявление этих особенностей и соотнесение их с конкретными «жизненными ситуациями». Теперь наша задача – внимательно рассмотреть и оценить эти методы и связанную с ними историческую критику (хотя мы имеем лишь возможность сделать это в общих чертах).

Происхождение школы литературной критики

С учетом вышенаписанного можно выделить четыре важные причины, приведшие (вскоре после 1-й мировой войны) к возникновению формально-исторического метода:

1. Преимущественно вследствие публикаций работ И. Веллхаузена и X. Гункеля появилась идея обнаружить различные литературные формы и в Евангелиях (позже в книге Деяний Апостолов). Эти формы предполагалось проанализировать с точки зрения первоначального положения (т.е. жизненной ситуации), причем религиозно-исторический метод должен был позволить восстановить общий фон жизни первохристианских общин. Таким образом, эта чисто умозрительная работа с самого начала основывалась на недоказанном утверждении, что духовная жизнь в первохристианских общинах основывалась не столько на исторических фактах жизни и делах Иисуса Христа, сколько на собственных потребностях и представлениях.

2. Интерес к этому методу был вызван и недовольством результатами, полученными при применении теории различных источников. Можно иметь различные мнения относительно того, насколько оправдано деление синоптических Евангелий на два источника (Марк или Перво-Марк и И), но это нисколько не приближало критиков литературных форм к ответу на вопрос, откуда произошли сами эти источники! Критики мечтали проникнуть глубже, в период времени до возникновения этих письменных источников, и ответить на вопрос, как развивалось устное предание в течение нескольких десятилетий между смертью Иисуса и созданием первых писаний. Хотя это исследование преподносилось как «научное», из-за отсутствия объективных критериев и объективной исторической информации о этих десятилетиях оно практически могло черпать идеи лишь из воображения критиков (см. ниже).

3. Третьим движущим фактором была историческая критика источников, прежде всего Марка. Путь в этом направлении был проложен У Уирид с его теорией «тайны Мессии» в Марке (см. выше). В 1903 году к этой теории подключился Веллхаузен: он предположил, что первоначальное предание Марка лишь с трудом различимо из-за редакционных поправок, предпринятых в соответствии с собственными воззрениями первохристианской общины. Эта идея оказала огромное воздействие на первых представителей формально-исторической критики, таких, как К. Л. Шмидт и Р. Бультман, хотя те и не желали признать антихристианский характер рационалистических предубеждений, на которых базировались их воззрения.

4. «Современная научная картина мира» (как ее принято называть), отвергаемая и многими современными учеными, побудила ученых демифологизировать Евангелия, т.е. извлечь из них мифологические элементы мировоззрения 1-го века, не выдерживающие критики «современной науки». Этим предполагалось выявить существенную информацию Евангелий, скрытую в литературных «формах» (напр., в историях о чудесах). Таким образом, критики литературных форм видели свою задачу в следующем: (а) различение разнообразных литературных «форм» (притч, историй о чудесах, речей, легенд, мифов, истории о крестных муках), (б) выявление их «жизненной ситуации», т.е. обусловившей их написание «доминирующей общины», (в) установление их исторического значения.

Формально-исторические теории

Отягощенные грузом предрассудков и предубеждений, формально-исторические критики принялись за дело и разработали каждый свою теоретическую позицию, из которых мы хотим коротко обрисовать наиболее важные:

1. К. Л. Шмидт основывался на Уириде и Веллхаузене, усерднее изучил построение Евангелия от Марка и различил в нем «предание» (отдельные элементы устного предания, «перикопы») и «редакции» (связи между элементами, т.е. дополнения и вплетения в написанный Евангелистом текст). Он пришел к выводу, что географические и хронологические сведения Евангелия недостоверны и что в «редакциях» проявляется собственная теологическая позиция Марка. Этим Шмидт стимулировал дальнейшие формально-исторические изыскания.

2. М. Дибелиус (1919) исходил из предположения, что все предания первохристианских общин возникли из миссионерских потребностей: они строились из материала, часто использовавшегося в проповедях и постепенно принявшего вследствие этого устойчивые формы. При этом из насущных потребностей развились следующие литературные формы: (а) парадигмы (короткие рассказы, через примеры излагающие моральное учение), (б) новеллы (истории о чудесах, обработанные рассказчиками), (в) "лексические " сборники (изречения, собранные для уроков религии), (г) легенды (священные рассказы, напр., о детстве Иисуса), (д) мифы (напр. об искушении Иисуса в пустыне, преображение Иисуса) и (е) истории страданий Иисуса. Не имея на то никаких исторических доказательств, Дибелиус просто выдумал три категории христианских работников, развивших свои собственные устные изложения: проповедников, рассказчиков и учителей.

3. Р. Бультман, в отличие от Дибелиуса, отрицал значительную историческую достоверность предания (ограничивая ее отдельными словами) и полностью приписал его изобретение первохристианской общине. Глубокие предубеждения Бультмана коренились в историческом критицизме (А. Харнак), экзистенциализме (М. Хайдеггер) и сравнительном анализе религий (Р. Райтценштайн, В. Бюсси) и совершенно исключали для него возможность любого признания исторической ценности Евангелий: он мог рассматривать их только как плоды буйной фантазии теологов из первохристианской общины. Булътман различал следующие формы: (а) апоетигмы (примерно то же, что и парадигмы Дибелиуса), (б) истории о чудесах, (в) легенды (к которым он причислял и мифы) и (г) «слова»; их он подразделял следующим образом: слова мудрости, "Я"-слова (изобретенные общиной изречения, приписываемые Иисусу), пророческие и апокалиптические высказывания, законы и предписания и, наконец, притчи, которые также все были признаны им «неистинными».

Все, что Бультман смог признать достоверным, – это около 40 «слов» и факты, что Иисус действительно жил и умер на кресте. Все остальное он считал переработанным или внесенным общиной. Это может потрясти нас, но не Бультмана, уже давно отбросившего из своих предубеждений любую возможную связь между историей и верой. С одной стороны, он верил, что исторический Иисус (кто бы это ни был) уже 1900 лет мертв, а, с другой стороны, проповедовал, что сущностью христианства является «внутренняя встреча со Христом». Что он, однако, не объясняет, это как же первохристианской общине удалось завоевать своей фантазией мир: (а) за такое короткое время (до возникновения первых письменных источников), (б) при наличии такого количества (еще живших в то время) критически настроенных свидетелей жизни и смерти Христа, (в) вопреки внимательности первых христиан при изложении фактов, большой учености некоторых из них (вспомним Павла!), их большой сплоченности и высоким моральным стандартам (см. ниже).

4. Е. Кеземан (1954) в противовес глубокому историческому скептицизму Бультмана вместе с Г. Борнкаммом (1956), Е. Фуксом (1957) и Дж. М. Робинсоном (1959) организовал новое движение. Они углубились в изучение исторических высказываний и дел Иисуса, описанных в Евангелиях, но так и не смогли обнаружить связи между историческим Иисусом и керигмой (проповедью Иисуса) в первохристианской общине.

5. Английские критики литературных форм Б. С. Истон, (1928), В. Тэйлор (1935) и И. Б. Редлих (1939) также изучали литературные формы четырех Евангелий, но они отвергли исторический скептицизм Бультмана и ограничились чисто литературной критикой. Они справедливо признали, что голое изучение литературных форм не способно породить ни одного заключения об исторической достоверности текстов. Затем Тэйлор и Редлих даже отказались от классификации типа «легенд» и «мифов», потому что эти определения основывались не на литературных формах текстов, а на их содержании.