Текст книги "Да победит разум!"

На вопрос о том, является ли советская система социалистической, можно однозначно дать отрицательный ответ. Мы пришли к заключению, что это государство управленцев, использующих наиболее передовые методы тотальной монополизации, централизации, массовой манипуляции, медленно двигающееся от принудительной манипуляции к массовому внушению. Это государство, хотя и напоминает некоторыми чертами социализм, на деле представляет собой его полную противоположность и в социальном, и в гуманистическом смысле; все тенденции его развития неумолимо сближают его с наиболее развитыми капиталистическими странами, притом что это не меняет его нынешний курс. Это очень успешная с экономической точки зрения система, и хотя она неблагоприятна для развития подлинной свободы и индивидуализма, в ней есть элементы планирования и социальной поддержки, которые могут считаться весьма позитивными достижениями.

2. Является ли Советский Союз революционно-империалистическим государством?

Тезис о том, что цель Советского Союза – завоевание мирового господства, зиждется на двух допущениях. Главное заключается в том, что Хрущев, будучи коммунистом и наследником Ленина, желает революционизировать мир ради победы коммунизма. Другое – в том, что Хрущев, как наследник царей, является лидером русского империализма, цель которого опять-таки мировое господство. Иногда эти два допущения объединяют, а иногда утверждают, что совершенно бесполезно «обсуждать, действительно ли Советский Союз заинтересован в мировом господстве, ибо вся проблема может заключаться в том, что советская концепция безопасности предполагает подрыв всех остальных государств»[82]82
  См. Henry A. Kissinger, The Necessity of Choice, Harper & Bros., New York, 1960, p. 149.


[Закрыть]. Более того, мнения разделились и насчет того, как Советский Союз намеревается достичь мирового господства. До недавнего времени преобладало мнение, которое, возможно, высказывают и сейчас, что Советский Союз хочет покорить мир силой оружия, но в связи с миролюбивыми жестами советского руководства многие склоняются к тому, что Советский Союз стремится достичь той же цели не насильственными военными методами, а экономическими способами и ненасильственной подрывной деятельностью.

Давайте обсудим эти разнообразные взгляды на стремление Советов к мировому господству и исследуем качество аргументации в пользу этого тезиса.

Самая старая и, вероятно, до сих пор самая популярная концепция говорит о преемственности режимов Ленина, Сталина и Хрущева и их политики на протяжении сорока лет после революционного этапа 1917–1921 годов. Однако если бы Хрущев был законным наследником Ленина и подлинным коммунистом в соответствии с марксистско-ленинской традицией, то его главный интерес заключался бы в распространении коммунизма по всему миру, ибо нет никакого сомнения в том, что Ленин надеялся на международную революцию, всячески пытался ее приблизить ради победы коммунизма не только в России, но и во всем мире.

Но, как я уже пытался показать, Сталин и Хрущев, вопреки всякой идеологии, представляют не революционный коммунизм, а консервативный тоталитарный менеджеризм и господствующий класс этой системы. Возникает вопрос, действительно ли представители такой системы и этого класса могут быть коммунистическими революционерами; могут ли они желать революции за рубежом или хотя бы симпатизировать такой революции, самый дух которой полностью противоположен духу, господствующему в России.

Ответ на этот вопрос зависит от более общей политической предпосылки, а именно: внутренняя структура режима определяет его отношение к революции. Консервативная держава по своей природе не получает никакой пользы от революционных движений за рубежом. Во-первых, лидеры консервативного государства – это люди, управляющие за счет авторитета и подчинения, а революции – это движения, сражающиеся против авторитета и подчинения. Те, кто приходит к власти в условиях консервативной политической системы, не симпатизируют противникам авторитаризма. Однако более важно то, что революции в других странах, особенно если они не очень далеки (географически и культурно), представляют угрозу для консервативных стран. Конкретно это означает, что если бы, например, начались пролетарские революции в Западном Берлине, Западной Германии, Франции, Италии, то советская бюрократия столкнулась бы с трудной задачей не допустить распространения этой революции на Восточную Германию, Польшу, Венгрию и т. д. В крайнем случае Советам придется снова использовать танки и пулеметы, как это было во время восстаний в Восточной Германии, Польше и Венгрии, для того чтобы подавить выступление революционных рабочих. Захочет ли этого Хрущев, и сможет ли он это сделать?

Мой тезис о том, что Советский Союз, будучи консервативной, иерархически организованной системой, выступит против революции, может показаться многим читателям, мягко говоря, вздорным. Они вспомнят о надеждах Ленина и Троцкого на мировую революцию, о заявлениях Сталина и Хрущева о «победе коммунизма», а также о захвате Советским Союзом прибалтийских государств, Польши, Чехословакии, Болгарии и Румынии. Какие основания, спросят эти читатели, не считать хрущевский социализм революционной системой ввиду столь очевидных контраргументов?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, давайте шаг за шагом проследим за сменой искренней надежды на мировую революцию, которую питали Ленин и его соратники, и трансформацией коммунистических партий в инструмент сталинской внешней политики.

Отношения между Россией и международным коммунистическим движением всегда отличались двусмысленностью. Но природа этой двусмысленности резко изменилась в период с 1917 по 1925 год. Как я уже писал выше, Ленин и Троцкий были уверены, что только революция в Германии (или в Европе) может спасти русскую революцию. Внешняя политика была подчинена их революционным целям; но когда германская революция потерпела неудачу и Россия осталась единственной коммунистической страной, именно она стала символом и средоточием коммунистической надежды. Выживание Советской России стало самостоятельной целью, хотя и сохранялась вера в то, что выживание России было необходимым условием для окончательной победы коммунизма. Таким образом, исподволь и незаметно, интересы зарубежных коммунистических партий были подчинены интересам советской внешней политики.

Развитие событий в этом направлении началось в начале 20-х годов. После того как практически миновала угроза возобновления Гражданской войны и иностранной интервенции, сразу начались попытки вступить в переговоры с Западом и поставить сохранение Российского государства выше мировой революции. Чичерин[83]83
  Георгий Васильевич Чичерин (1872–1936) – российский революционер, советский дипломат, нарком (народный комиссар = министр) иностранных дел РСФСР и СССР в 1918–1930 годах. – Примеч. ред.


[Закрыть] обратился к союзным правительствам с призывом вступить в мирные переговоры и впервые объявил, что капиталистические государства и Советская Россия могут мирно сосуществовать, ведь «либеральная Англия не вела беспрерывной войны против крепостнической России»[84]84
  См. E. H. Carr, Vol. III, p. 161.


[Закрыть]. Однако нападение Польши на Россию, поддержанное Францией, и первоначальные успехи Советского государства положили конец этому первому всплеску надежды на мирное сосуществование. Предшествующие события вызвали у Ленина последнее оживление прежних надежд, и разочарование в этих надеждах стало концом революционной стратегии Москвы в отношении Запада.

События 1921 и 1922 годов сделали этот конец явным и неизбежным. В 1921 году потерпела поражение германская революция, Ленин ввел новую экономическую политику (НЭП), заключил торговое соглашение с Великобританией и подавил матросский мятеж в Кронштадте. Ленин и Троцкий не отказались от своих революционных надежд, но признали свое поражение. Впервые в истории Коминтерна итальянские и немецкие коммунисты и левые социалисты открыто высказали подозрение о подспудном противоречии между интересами России и интересами Коминтерна и его членов – коммунистических партий[85]85
  Carr, l. c., pp. 395–396.


[Закрыть].

Одним из первых признаков подчинения коммунизма интересам российской внешней политики стала новая тактика Коммунистической партии Германии (КПГ), проявившаяся во время заключения Рапалльского договора[86]86
  Рапалльский договор (1922) – договор между РСФСР и Веймарской республикой (общепринятое наименование Германии с 1919 по 1933 год) о восстановлении дипломатических отношений и урегулировании всех спорных вопросов; договор был заключен во время Генуэзской конференции в городе Рапалло, Италия. – Примеч. ред.


[Закрыть]. До этого КПГ отказывалась от поддержки германского буржуазного правительства (о чем свидетельствовала пассивная позиция, занятая компартией в отношении реакционного Капповского путча[87]87
  Капповский путч (1920) – мятеж, предпринятый консервативными силами против правительства Веймарской республики. – Примеч. ред.


[Закрыть]), но в период между летом 1921 года и временем заключения пакта в Рапалло в апреле 1922 года поведение КПГ изменилось. Коммунисты поддержали Рапалльский договор в рейхстаге, а газета «Роте Фане»[88]88
  «Роте Фане» («Красное знамя») – центральный печатный орган Коммунистической партии Германии; газета издавалась с 1918 по 1939 год. – Примеч. ред.


[Закрыть] приветствовала договор как «первый независимый акт внешней политики немецкой буржуазии с 1918 года»[89]89
  Цитируется по: E. H. Carr, l. C., Vol III, p. 415.


[Закрыть]. Эти события означали, пишет Карр[90]90
  Эдуард Халлетт Карр (1892–1982) – британский историк, политолог, дипломат, журналист, исследователь международный отношений. – Примеч. ред.


[Закрыть], «что наиболее влиятельные коммунистические партии мира определяли свое отношение к своим правительствам в зависимости от того, проявляли они враждебность или, наоборот, дружелюбие по отношению к советскому правительству, и тактика коммунистов менялась в соответствии с колебаниями таких отношений. Эти следствия развивались достаточно медленно, и их определенно не осознавали те, кто заключил договор в Рапалло весной 1922 года»[91]91
  E. H. Carr, l. c., p. 415.


[Закрыть]. Через шесть месяцев после Рапалло советское правительство сделало вторую попытку вернуться в международную политику в статусе великой державы, поддержав турок на Лозаннской конференции; преследования коммунистов в Турции не стали препятствием для российско-турецкой дружбы.

К 1922 году крушение революционных надежд было признано открыто. На IV Конгрессе Коминтерна (1922) Радек[92]92
  Карл Бернгардович Радек (настоящее имя Кароль Собельсон, 1885–1939) – советский политический деятель, журналист, революционер. – Примеч. ред.


[Закрыть] заявил: «Характерная черта времени, в котором мы живем, заключается в том, что, несмотря на то, что кризис капиталистического мира до сих пор не преодолен и вопрос о власти до сих пор является главным из всех вопросов, широчайшие массы пролетариата утратили веру в свою способность завоевать власть в обозримом будущем… Если ситуация такова, если подавляющее большинство рабочего класса чувствует себя бессильным, то завоевание власти как непосредственная задача снимается с повестки дня»[93]93
  Protokoll des IV. Kongresses der Kommunistischen Internationale, Hamburg, 1923, S. 33, цитируется по: E. H. Carr, l. c., Vol. III, p. 444.


[Закрыть]. Речи Ленина и Зиновьева хотя и не были проникнуты таким разительным пессимизмом, все же были выдержаны в минорном ключе.

То, что случилось в 1922 году, сегодняшним историкам представляется намного более ясным, чем непосредственным участникам тех событий. Надежда на революцию не оправдалась. Так же как Маркс и Энгельс в середине XIX века недооценили жизнеспособность капитализма, Ленин и Троцкий в период между 1917 и 1922 годами не смогли понять, что большинство рабочих на Западе не желало отказываться от экономических и социальных преимуществ, предложенных капиталистической системой, и идти опасным и неизведанным путем социалистической революции.

Сначала революционное отступление было совершенно искренним со стороны Ленина и других вождей. Они совершили стратегический отход и надеялись, что в какой-то момент в будущем снова возникнет революционная ситуация. Но после болезни и смерти Ленина с восхождением Сталина и постепенным отстранением Троцкого от реальной власти отступление превратилось в обыкновенный обман. Хотя невозможно указать момент, когда именно произошло это изменение, можно проследить движение в этом направлении по последовательности событий, происшедших между заключением пакта в Рапалло в 1922 году и заключением пакта с Гитлером в 1939 году.

После путча 1923 года в Германии, в ходе которого «престиж коммунистов получил новый и на этот раз непоправимый удар»[94]94
  George F. Kennan, Soviet Foreign Policy, 1917–1941, l. c., p. 49.


[Закрыть], начало преобладать мнение Сталина о превосходстве российских национальных интересов над революционными интересами коммунистических партий. Он всегда испытывал презрение к иностранным коммунистическим партиям и много раз явно выражал это презрение: «Коминтерн никого не представляет. Он существует только благодаря нашей поддержке»[95]95
  Цитируется по: Isaac Deutscher, l. c., p. 392.


[Закрыть], – говорил он Ломинадзе[96]96
  Виссарион Виссарионович Ломинадзе (1897–1935) – советский партийный деятель. – Примеч. ред.


[Закрыть] в двадцатые годы. Такое же отношение он выразил много лет спустя в беседе с польским лидером Миколайчиком: «Коммунизм подходит Германии, как корове седло»[97]97
  Цитируется по: Isaac Deutscher, l. c., p. 537.


[Закрыть]. Его личное презрение к китайским коммунистам было известно всем. При его правлении разительно изменились отношения между Россией и коммунистическим движением; целью было могущество России, а коммунистические партии должны были служить этой цели.

В 1925 году Сталин впервые официально признал, что острый революционный период, начавшийся после Первой мировой войны, закончился, и за ним последовал период «относительной стабилизации». Только в 1947 году он опубликовал свою речь перед студентами-коммунистами, произнесенную в 1925 году, которая может пролить свет на истинное отношение Сталина к коммунистическому движению: «Я полагаю, что революционные силы Запада велики, что они растут, что они будут расти, и что они смогут в каких-то странах свергнуть буржуазию. Это так. Но им будет очень трудно удержаться… Проблема нашей армии, ее мощи и готовности, неизбежно возникнет в связи с трудностями окружающих нас стран… Это не означает, что в любой такой ситуации мы будем связаны обязательством вмешаться против кого бы то ни было»[98]98
  Цитируется по: Isaac Deutscher, l. c., p. 411.


[Закрыть].

Это заявление являет собой хороший пример разницы между ритуальным языком и реальной политикой, которая с тех пор будет преобладать во всех высказываниях русских лидеров. Выражение надежды на рост революционных сил – это ритуал, без которого не обходится ни одно коммунистическое высказывание, но действительная часть высказывания сосредоточена на том, что Сталин уклонился от всяких обязательств оказать военную поддержку в случае попыток иностранных революционеров удержаться у власти. Он оставил этот вопрос открытым, но настаивал на том, что он не «связан обязательствами» вмешиваться.

Внешняя политика России какое-то время казалась успешной в попытке сохранить открытые дружественные отношения с Западом, особенно с Великобританией. Однако британское консервативное правительство между 1924 и 1927 годами взяло курс на разрыв с Россией; 12 мая 1927 года на советскую торговую делегацию в Лондоне было совершено полицейское нападение, несмотря на то что власти так и не нашли ничего криминального в деятельности делегации, британское правительство разорвало все официальные отношения с Россией 20 мая 1927 года[99]99
  См. George F. Kennan, l. c., p. 63.


[Закрыть]. После этого провала во внешней политике «советское правительство еще решительнее, чем раньше, отвернулось от реальной революционной деятельности за границей, замкнулось в неполной изоляции и направило все силы на завершение двух великих внутренних программ»[100]100
  См. George F. Kennan, l. c., p. 63.


[Закрыть]. Эти две программы заключались в быстрой индустриализации России согласно первому пятилетнему плану (1928–1933) и в установлении тотального государственного контроля над сельским хозяйством. Троцкий был исключен из партии, и Сталин приступил к построению российского управленческого индустриализма. Как указывал Джордж Кеннан[101]101
  Джордж Кеннан (1904–2005) – американский дипломат и ученый, «архитектор» холодной войны. – Примеч. ред.


[Закрыть], эта новая программа потребовала величайших жертв от русского народа, и Сталин, в оправдание этих трудностей, был вынужден подчеркнуть нарастание внешней угрозы[102]102
  Цитируется по: George F. Kennan, l. c., p. 79.


[Закрыть]. Он использовал радикальную фразеологию для того, чтобы скрыть окончательный отход от революционных идей и, кроме того, показать западным странам, что в ответ на враждебные действия после 1924 года они столкнутся с подрывной деятельностью коммунистических партий.

Эти три мотива хорошо объясняют новый воинствующий курс Коминтерна после 1927 года. В своем докладе, сделанном 3 декабря 1927 года, Сталин заявил, что «положение капитализма становится все более прогнившим и неустойчивым»[103]103
  Там же, с. 184.


[Закрыть]. Коминтерн сменил тактику, и его представители заговорили о том, что капиталистический мир вступает «в следующий цикл войн и революций». Эта новая «революционная» тактика была истолкована американскими советологами как доказательство того, что Сталин никогда не отказывался от своих революционных планов. Эти наблюдатели не видят, что этот радикализм служил интересам русской внешней и внутренней политики и не выражал никаких истинных революционных планов.

Лучшее суждение о новой революционной тактике было представлено Густавом Хильгером, тогдашним советником германского посольства в Москве. «Так, один компетентный наблюдатель тех дней, – пишет Кеннан о Хильгере, – смог позже, описывая советскую политику в период первого пятилетнего плана, сказать, что Советский Союз „скрывал железный изоляционизм за фасадом оживившейся активности Коминтерна, которая отчасти была нацелена на отвлечение внимания от внутренних проблем государства“»[104]104
  Джордж Ф. Кеннан (указанное сочинение, с. 80) цитирует из: Gustav Hilger and Alfred G. Meyer, The Incompatible Aliies, The Macmillan Co., New York, 1953, p. 226.


[Закрыть]. Следует отметить, что несмотря на все радикальные высказывания, Коминтерн не направил ни одной директивы, требовавшей захвата власти, но требовал лишь неустанной борьбы с «наступлением капитала»[105]105
  Capitalist Stabilization has Ended, Thesis and Resolutions of the Twelfth Plenum of the Ex. Comm. Of the Comintern, Workers Library Publ. New York, 1932, p. 7; цитировано Г. Маркузе, указ. сочинение, с. 54. См. также анализ Маркузе тактики 1927 года. «Таким образом, – резюмирует он, – даже самая „левая“ коммунистическая программа не противоречит нашему допущению о том, что сталинская стратегия предусматривала эффективное сдерживание революционного потенциала в западном мире после поражения центральноевропейских революций».


[Закрыть].

После консолидации власти Сталина и его победы над всеми оппонентами, после прихода к власти Гитлера и начала эры Рузвельта Сталин предпринял очередной маневр. Он не пытался мобилизовать германских рабочих на борьбу против Гитлера с целью утверждения в Германии левого правительства. Напротив, московской марионетке – Коммунистической партии Германии, с которой московское начальство обращалось с нескрываемым презрением, было приказано проводить откровенно самоубийственную политику. Обращаясь с социал-демократами, как со своими злейшими врагами, и заключив тактический пакт с нацистами, компартия делала все, чтобы предотвратить провал нацистов и обеспечить их победу. Немыслимо, чтобы Сталин до такой степени деморализовал и оболванил Коммунистическую партию Германии, имея целью революцию в Германии или даже поражение Гитлера. Говоря это, я никоим образом не хочу сказать, что Сталин желал победы Гитлера. Несомненно, он видел, что Гитлер угрожал и ему самому, и изо всех сил пытался отвести эту угрозу. Но есть много веских причин, хотя и не доказанных, думать, что Сталин предпочитал победу Гитлера подлинной рабочей революции в Германии. Германский диктатор являл собой военную угрозу, с которой можно было справиться дипломатическими усилиями или военными приготовлениями, но германская пролетарская революция подорвала бы саму основу сталинского режима.

Сталинские попытки примкнуть к антинацистской коалиции западных стран были подкреплены новыми приказами, отданными иностранным коммунистическим партиям. Им было велено взять курс на сотрудничество с либеральными и демократическими элементами своих стран и способствовать формированию единого фронта со всеми «антифашистскими силами», включая и социал-демократов. Эта политика была официально санкционирована на VIII (последнем) конгрессе Коминтерна в 1935 году.

Сталин не преуспел в своей внешней политике, несмотря на новую тактику Коминтерна. «Во многих столицах, и в наибольшей степени в Лондоне, подавлялась любая политика сотрудничества с Советской Россией, даже во имя сдерживания расползания фашизма. Лига Наций, отражая эти настроения, превратилась в неэффективную пустую говорильню. Окончательная формулировка франко-советского пакта была туманной и неопределенной, а его действие было осложнено предыдущим решением Лиги Наций. Этот пакт не имел никакого развития вплоть до 1939 года, когда было уже поздно, и не сопровождался обсуждением военных вопросов. Французское правительство так долго тянуло с его ратификацией, выказывало столько колебаний и нерешительности, что ценность пакта как политической демонстрации была сведена практически к нулю. Презрение Германии к этому пакту было откровенно продемонстрировано оккупацией Рейнской области в марте 1936 года при полном отсутствии реакции со стороны западных стран; это показало, насколько неэффективен был пакт для целей, с которыми Москва его заключала»[106]106
  George F. Kennan, l. c., p. 86.


[Закрыть].

Во время гражданской войны в Испании Запад способствовал поражению Республики, введя эмбарго на поставки военного снаряжения всем воюющим сторонам, хотя на деле не стал серьезно препятствовать военной помощи, которую Гитлер и Муссолини оказывали Франко. Однако эта война не смогла пробудить в Сталине надежду, и его действия были далеки от революционных. После некоторого колебания в начале франкистского мятежа русские решили вмешаться, ибо победа Франко «будет означать окружение Франции фашистами, возможный триумф фашистских тенденций в самой Франции и дальнейшее ослабление западного сопротивления Гитлеру. После этого будет открыт путь германской агрессии на Восток»[107]107
  Там же, с. 87.


[Закрыть].

Россия отправила военную помощь Республике, но примирилась с ее поражением, когда стало понятно, что лишь гораздо больший объем помощи позволит Республике противостоять итало-германской поддержке Франко. По мере того как советская военная помощь начала сворачиваться в 1937 году, Сталин продолжал истребление своих социалистических и анархистских соперников в Испании. Когда уничтожение сталинских политических противников (которые вопреки интересам России желали превращения гражданской войны в битву за социализм) входило в противоречие с усилиями ради достижения военных успехов, «предпочтение беспощадно отдавалось первой задаче, к большому раздражению лидеров Испанской республики»[108]108
  Там же, с. 89.


[Закрыть].

Большинство советских генералов и функционеров, воевавших в Испании, были казнены в России вскоре после возвращения на Родину. Сталин хотел уничтожить всех, кто, познакомившись с западными революционными идеями, стоял на пути окончательной ликвидации революционной традиции, предпринятой Сталиным в годы чисток. Коротко говоря, отношение Сталина к Франко было похоже на его отношение к Гитлеру. Он предпочел бы падение Франко, но не ценой народной революции в Испании, которая могла бы стать сигналом к революционным выступлениям в других европейских странах.

Когда попытки Сталина прийти к соглашению с Западом потерпели неудачу (не будет большим преувеличением считать, что уничтожение почти всех ведущих коммунистов из окружения Ленина было последней попыткой показать Западу, что с революционным прошлым покончено), Сталин снова поменял курс, на этот раз заключив пакт с нацистами. Коммунистические партии немедленно поняли намек и подключились. Молотов дал им подсказку своим заявлением о том, что «нацизм – это дело вкуса». Вслед за этим коммунисты изменили своей антифашистской линии и начали нападать на «западных империалистов». В качестве дружеского жеста по отношению к нацистам Сталин передал в руки гитлеровского гестапо тех немецких коммунистов-беженцев, в отношении которых было хоть малейшее сомнение в верности новой линии Коммунистической партии. Коминтерн занял нейтральную позицию между двумя лагерями.

Сущность новой политики Коминтерна в период между заключением советско-нацистского пакта и нападением Германии на Россию очень кратко описал Дойчер[109]109
  Исаак Дойчер (1907–1967) – польский и британский историк и публицист, автор книг по истории и социологии, биограф Льва Троцкого и Иосифа Сталина, специалист по проблемам Советского Союза. – Примеч. ред.


[Закрыть]: «Оба воинственных лагеря… преследовали империалистические цели, и выбирать между ними не приходилось. Рабочий класс призывали выступать против войны и бороться за мир. Внешне это было похоже на пораженческую политику, которую Ленин проводил во время Первой мировой войны. Но это сходство было обманчивым. В ленинском неприятии войны была революционная цельность и последовательность, в то время как политика Коминтерна соответствовала временным удобствам сталинской дипломатии и была столь же извилистой, как и эта дипломатия. Временами оппозиция к войне принимала откровенно прогерманский характер, как, например, в октябре 1939 года, когда Коминтерн продублировал призыв Молотова и Риббентропа к мирным переговорам и обвинил Францию и Британию в разжигании войны. Результатом этой политики, особенно во Франции, стало тотальное пораженчество, но отнюдь не революционное. Оно дополняло пораженчество, разъедавшее верхушку французского общества, которая прикрывала его миролюбивыми призывами, шедшими снизу. Только после всего этого невосполнимого вреда, когда Москва, встревоженная победами Гитлера, начала побуждать к сопротивлению нацистской оккупации, Французская коммунистическая партия приняла на вооружение новую политику. Менее очевидным, но не менее важным было воздействие, какое оказало заключение пакта Молотова-Риббентропа на антинацистские элементы в Германии; этот пакт усилил и без того большую растерянность. Пакт усилил в антифашистах чувство поражения и заставил многих из них примириться с гитлеровской войной»[110]110
  Isaac Deutscher, Stalin, Vintage Books, New York, 1960.


[Закрыть].

После нападения Германии на Россию линия коммунистических партий снова поменялась, главной задачей стала поддержка России. Французским коммунистам было приказано вступать в отряды Сопротивления; снова были взяты на вооружение лозунги, появившиеся сразу после 1933 года. Понятно, что Сталин не собирался использовать войну как трамплин для начала революции на Западе. Напротив, особенно в Италии и во Франции, где коммунисты своим участием в движении Сопротивления добились всеобщего уважения и престижа, Сталин делал все, что было в его силах, для того чтобы доказать, будто эти коммунистические партии не ставят перед собой революционные цели. Они сложили свое идеологическое оружие и «впервые в своей истории, невзирая на собственные программы, запрещавшие им участвовать в буржуазных правительствах и администрациях, они удовлетворились мелкими должностями в тех правительствах, у которых они не могли отобрать власть ни в тот момент, ни в будущем, в правительствах, из которых они впоследствии были вытеснены почти без усилий другими партиями. Армия и полиция оставались в руках консервативных или, во всяком случае, антикоммунистических групп. Западной Европе было суждено остаться царством либерального капитализма»[111]111
  Deutscher, l. c., p. 518.


[Закрыть].

Позже в Италии коммунистические депутаты, вопреки социалистам и либералам, даже голосовали за возобновление Латеранского пакта[112]112
  Латеранские соглашения (1929) – система договоров между итальянским государством и Ватиканом, которые определили права и привилегии Римско-католической церкви и ее положение в Итальянском королевстве. – Примеч. ред.


[Закрыть], который Муссолини заключил с Ватиканом. В Греции, во время восстания 1944–1948 годов, Сталин не помог греческим коммунистам военным вмешательством, соблюдая ялтинские договоренности, согласно которым Греция оставалась в сфере западных интересов[113]113
  См. David J. Dallin, l. c., p. 14. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Те, кто утверждает, будто Сталин хотел завоевать мир для Коминтерна, едва ли смогут ответить, почему после войны, имея вооруженных и полных энтузиазма коммунистов Италии и Франции, он не призвал к революции и не поддержал ее вторжением русских войск; почему вместо этого он провозгласил, что наступил период «стабилизации капитализма», и заставил коммунистические партии следовать политике сотрудничества согласно программе-минимум, которая никогда не ставила своей целью коммунистическую революцию.

Джордж Кеннан приходит в основном к тем же выводам, когда пишет, что Сталин «в общем, колебался, стоило ли побуждать зарубежные коммунистические партии к попыткам захвата власти»[114]114
  George F. Kennan, l. c., p. 54.


[Закрыть], хотя он пришел к ним по иным причинам (под которыми могу подписаться и я), а именно: Сталин боялся, что внутренние соперники могут объединиться в борьбе против него с лидерами сильных зарубежных коммунистических партий.

После 1946 года отношения между Востоком и Западом начали охладевать. Запад разоружился и весьма подозрительно относился к агрессивным советским планам относительно всего западного мира, когда Сталин в нарушение ялтинских соглашений установил вассальные режимы в Польше, Венгрии, Румынии и Болгарии. Черчилль в своей фултонской речи озвучил западное понимание происходящего, и Сталин, очевидно, воспринял это заявление как призрак формирования нового союза западных стран, направленного против Советского Союза. Этот страх перед западным союзом против Советов всегда занимал Сталина. Это ни в коем случае не было тактической уловкой, как не было и совершенной фантастикой, хотя в 1946 году этот страх был слишком большим для имевшего места фактического положения вещей. С другой стороны, Запад всегда очень подозрительно относился к русским планам революционного завоевания мира, и действия Сталина, казалось, подтверждали самые худшие опасения. Так, опираясь на взаимные подозрения, которые в то время были абсолютно нереалистичными, стороны вступили в холодную войну. На охладевающие отношения с Западом Сталин отреагировал агрессивной русской стратегией в 1947–1948 годах (учреждение Коминформа в 1947 году, переворот в Чехословакии, блокада Западного Берлина[115]115
  Имеется в виду блокада Советским Союзом железнодорожных и автомобильных путей западных союзников по территории Восточной Германии, в западные секторы Берлина. – Примеч. ред.


[Закрыть] и разрыв с Тито в 1948 году). В то же самое время ведущему советскому экономисту Варге было разрешено опубликовать анализ развития капитализма, в котором Варга осторожно признал стабилизирующую и производительную роль капитализма. Даже несмотря на то, что его теория была отвергнута, ее публикация была пробным камнем в полностью контролируемой сталинской системе. С тех пор советская идеология дважды (в 1956 и 1958 годах) подчеркивала важность старых теорий о том, что определяющими факторами эволюции капитализма являются внутренние противоречия капиталистической системы. Эта теория подразумевает, что серьезной причины для революционной активности в западных странах нет, потому что они, в конце концов, сами падут под тяжестью этих внутренних противоречий. (Я коснусь идеологического характера этой теории ниже; пока же достаточно сказать, что действительная часть этой формулировки заключается в том, что нет никакой необходимости в революционной борьбе, а ритуальная часть говорит о надежде на коммунистическую революцию.)

Принципы либерализации 1956 года были повторены, а затем подтверждены в заявлении представителей 81 коммунистической партии в Москве, в ноябре 1960 года[116]116
  Опубликовано в The New York Times, December 7, 1960 (курсив мой. – Э. Ф.).


[Закрыть]. В этом заявлении чувствуется отпечаток хрущевских взглядов на все важные вопросы, в частности, в противоположность взглядам китайских коммунистов сказано:

«Ход общественного развития подтверждает правоту ленинского предсказания о том, что страны победившего социализма будут оказывать влияние на развитие мировой революции главным образом своим экономическим устройством. Социализм совершил беспрецедентный конструктивный прогресс в производстве, науке и технике, а также в установлении нового, свободного сообщества людей, в котором во все большей степени удовлетворяются их материальные и духовные потребности».

«Недалеко то время, когда доля социализма в мировом промышленном производстве станет больше, чем доля капитализма. Капитализм потерпит поражение в решающей сфере человеческой деятельности, в сфере материального производства».

«Консолидация и развитие социалистической системы оказывает возрастающее влияние на организацию жизни народов капиталистических стран. Силой своего примера, мировая система социализма революционизирует мышление трудящихся в капиталистических странах, вдохновляет их на борьбу против капитализма и в значительной мере облегчает эту борьбу».

Более того, в заявлении утверждается следующее:

«В мире, разделенном на две системы, единственно правильным и разумным принципом международных отношений является принцип мирного сосуществования государств с различными социальными системами, выдвинутый Лениным, а в дальнейшем разработанный в Московской декларации и Манифесте мира 1957 года, в решениях XX и XXI съездов КПСС, а также в документах других коммунистических и рабочих партий».