Текст книги "Ящер-2 [Casual Rex]"

И снова Бо удивил меня.

– Элвис – один из ваших пациентов? – спросил я.

Доктор Борежар фыркнул, и я практически почувствовал, как из моей трубки вытекает слюна.

– Не будь идиотом, мой мальчик, – сказал он. – Элвис умер.

Каким-то шестым чувством я понял, что на расстоянии две тысячи миль отсюда доктор Бо озорно подмигнул мне.

* * *

Через некоторое время я снова оказался на Франклин-авеню, приготовившись к лобовой атаке на отель «Сент-Регис». Эрни согласился вечерком приглядеть за нашим «особым гостем», освободив меня для проведения расследования по делу Минского, чтобы мне не нужно было беспокоиться, торчит ли наша пташка в клетке, пока меня нет на месте. В тот момент это казалось великодушным жестом со стороны моего напарника, но по прошествии времени я понял, что он просто хотел пару лишних часов провести наедине с Луизой. Они снова стали общаться, как старые друзья, и мне не стоит спускать глаз с этой парочки.

Я пробежал три лестничных пролета и почувствовал, что мне тяжело дышать. После четвертого я уже пыхтел как паровоз. А после пятого задумался, не стоило ли мне сделать ЭКГ, когда я в последний раз был у доктора Залазника. И с каких это пор в дешевых ночлежках стали делать такие высокие потолки.

Когда я поднялся на шестой этаж, мне пришлось остановиться на секунду и передохнуть. И я подумал, что Эрни сейчас был бы совсем не в форме. Затем я протащился по коридору и несколько секунд слушал, что происходит за дверью номера 619. Скрип кровати. Приглушенные стоны. Музыка секса. Будет весело.

Выверенный удар ногой по тому месту, где язычок замка входит в дверную коробку, и тонкая дверь распахнулась, громко ударившись о стену. Мужчина на кровати (это человек, мерзкий паскудный человечишка) скатился с проститутки-аллозаврихи в человеческом обличье, лежащей под ним, дрожащей рукой натягивая на себя комок грязных простыней.

– Что за… кто…

Я не стал утруждать себя ответом, по крайней мере, вербальным. Быстрым прыжком я оказался внутри номера и начал сбрасывать все, что можно, с тумбочки и туалетного столика в надежде создать грохот и дезориентировать противника.

Одного только вида этой свиньи, трахавшей нашу самку, пусть и такую бесстыжую, мерзкую дешевку, как эта проститутка, достаточно, чтобы привести меня в бешенство.

– Пять секунд, – сказал я, стараясь чтобы мой голос оставался на уровне приглушенного рева. Мои зубы просто чесались, чтобы я выпустил их наружу, а когти подрагивали под перчатками, то слегка выдвигаясь вперед, то опять втягиваясь.

Человечишка был растерян. Его пенис быстро обмяк, повис между двух белых ляжек как бесполезный маленький червяк. Никакая «Виагра» не поможет, когда сталкиваешься с разъяренным велосираптором.

– Ч-что?

– Хорошо, ноль секунд.

Я сделал шаг вперед и снял массивную золотую печатку со среднего пальца правой руки. Это верный признак, что я собираюсь в ближайшем будущем прибегнуть к кулакам.

Скорее всего этот козел видел достаточно боевиков, чтобы понять сигнал. Честно сказать, в этот момент я приободрился. Он не стал даже одеваться, просто схватил свое шмотье под мышку и понесся прочь из номера, вниз по лестнице. Дряблая задница подпрыгивала при каждом шаге.

Я сосредоточил все внимание на Стар, которая так и не сдвинулась с кровати. Ее обнаженный костюм поблескивал от какого-то вещества, которое она в данный момент выдавала за пот. Я предпочитаю использовать баллончики с потом, но слышал о малоимущих грязнулях, использующий воду из Тихого океана или в крайнем случае, собственную мочу. Отвратительно, до чего доходят некоторые динозавры, чтобы сэкономить пару баксов.

– Это был хороший клиент, – протянула Стар. Слюна тоненькой струйкой свисала изо рта прямо на грудь. И мне пришлось приложить усилия, чтобы снова сфокусироваться на ее бледном лице. Видно было, что она под кайфом. – Но он вернется.

Ее запах, смесь жвачки и свежевскопанной земли, то становился интенсивнее, то пропадал. Снова и снова.

– Это что? – спросил я, подошел и стал бить ее по щекам, чтобы попытаться вернуть нормальный цвет лица. – Ты что, накачалась базиликом?

Она засмеялась. Типичное гоготанье проституток. Затем оттолкнула меня.

– Да базилика сейчас днем с огнем не сыщешь, придурок. В этом году все сидят на красном кайенском перце. Пе-е-е-р-е-ец.

Я влепил ей еще одну пощечину. На этот раз скорее для удовольствия, чем для пользы дела.

– Куда ты дела причиндалы Минского? Продала?

Ответа не последовало. Вместо этого она перегнулась через край кровати и высунула свой длиннющий язык (интересно, этот похотливый козел заметил, что он слишком длинный и быстрый) и слизнула что-то с туалетного столика. Это была дорожка красного перца, но она тут же исчезла, растаяв на ее язычке.

Я выдвинул ящик ночного столика и обнаружил целый склад пластиковых мешочков с кайенским перцем и какой-то наркотической травой, которую я не сразу опознал. Может, розмарин? Я открыл окно. Пришлось попотеть, поскольку чертово окно было накрепко закрыто аж со времен палеолита. В номер влетел теплый ветерок, унося дурные запахи в другие, более интересные места. Я открыл пластиковые пакеты и пустил остатки наркоты по ветру, высыпав содержимое в переулок под окнами. Водопад травки оросил мусорку и потрескавшийся асфальт.

Стар заскулила и попыталась подняться с постели.

– Это мои запасы, ублюдок.

– Небольшая поправочка. Были твои, – я легонько толкнул ее назад. Ее кожа напоминала салфетку, а мускулы были слабы и бесполезны, поэтому она со всего маху упала назад. – Я хочу знать, что ты сделала с имуществом Минского?

– А это еще кто?

– Ты отлично знаешь, кто это. Минский. Парень, с которым ты встречаешься.

– Я со многими встречаюсь, – сказала она и попыталась затащить меня на кровать. – И с тобой могла бы. Прямо сейчас.

С этими словами она потянула за угол своей маски на шее, приоткрывая кожу, которая оказалась болезненно бледной.

Я подавил в себе отвращение, с легкостью отпрянул от нее и уселся на расшатанное кресло.

– Минский. Эфир. Инструменты. Говори.

– Ах, коротышка!

– Ага, мы поняли друг друга!

Она хитренько посмотрела на меня.

– Давай-ка разберемся. Ты что думаешь… Ты думаешь, что он печется об этом дерьме?

– Леди, думать не входит в мои профессиональные обязанности. Просто скажи, что ты сделала с его инструментами, и мы избежим неприятностей, – я устроил целое представление: снял перчатку, продемонстрировал готовые причинить эти самые «неприятности» когти, растягивая удовольствие, чтобы мои намерения стали очевидными.

Но Стар не повелась на мой спектакль под названием «Винсент – головорез».

– Коротышке плевать на свои препараты и инструменты, – сказала она, подпрыгивая на кровати, человеческие груди соблазнительно выделялись на бледном теле. – Поверь мне. Подожди секундочку и сам его спросишь.

О чем, черт побери, она говорит?

– О чем, черт побери, ты говоришь?

Ровно через секунду раздался стук в приоткрытую дверь номера, и знакомая коротенькая ручка с букетом роз просунулась в дверной проем.

– Дорогая, – пропищал тоненький голосок. Словно его обладатель подышал гелием. – Я пришел слишком рано?

Я рванул дверь, схватил эту ручонку как можно крепче и дернул на себя, сбив Минского с ног, затащил его в номер и подтянул к себе.

– Приведи хоть одну причину, по которой я не должен вставить этот букетик роз тебе в задницу, – рявкнул я.

Маленькое тельце задрожало в моих руках, но я не намерен был отступать. Минский, одетый в шикарный шерстяной костюм и нелепый галстук в полоску, смотрел то на меня, то на свою подружку, словно кто-то из нас сейчас загадочным образом испарится и оставит его в тишине и покое.

– Я… я… она не…

– Ты какого хрена тут делаешь?

– Она… я не хотел…

– Ты велел мне отыскать ее и вернуть тебе твои причиндалы.

– Пожалуйста, – тихо взмолился Минский. – Не при Стар…

– Ты знаешь, что она тут вытворяла с человеком, когда я сюда пришел?

Дантист даже не поежился. Вероятно, он знал, что она вот уже какое-то время занимается межвидовым сексом. Может быть, его это даже возбуждало. Да, порочность некоторых динозавров не знает границ.

– Пожалуйста, – повторил он. – Ты не понимаешь.

– Так объясни.

Минский снова взглянул на Стар. Полагаю, если бы ее не было в номере, он был бы более откровенен.

– Проваливай, – велел я, бросив к ее ногам долларовую бумажку. – Купи себе содовой.

Шлюшка подняла банкноту, скатала из нее шарик и швырнула его мне в лицо. Я постарался не вздрогнуть, когда грубая бумага царапнула мою щеку. Затем, все еще в личине, но по людским меркам абсолютно голая, она пошла к двери, по дороге проведя рукой по груди Минского, вышла в коридор и скрылась из вида.

Я швырнул Минского на кровать, он тяжело плюхнулся на нее, и заржавевшие пружины заскрипели.

– Из-за тебя я только зря тратил время, – прорычал я. – И Эрни тоже. Ты думаешь, у нас только одно дело? Ты думаешь, что мы этим занялись только потому, что мы – душки?

– Я не… Я сказал вам правду, ребята… Она действительно украла мои инструменты…

– И?

– И… и все. Она украла, я взбесился и хотел, чтобы вы все вернули.

– Но теперь у вас все в порядке. И с кражей. И с враньем.

– Нет, это…

– Но ведь ты все еще трахаешь ее.

Минский посмотрел куда-то вдаль. Я схватил его за пухлые щечки и развернул к себе.

На секунду наши глаза встретились. Во взгляде Минского читались стыд, боль и похоть. Но он быстро отвел глаза в сторону.

– Я ничего не мог с собой поделать, – признался он. – Просто не смог держаться от нее подальше.

Всего лишь легкий удар моего запястья, и Минский отлетел назад, свалился с кровати и шлепнулся на пол. Я уже и так потратил на этого козла достаточно времени, нечего с ним возиться.

– Я тебе скажу, от чего ты сможешь держаться подальше, – сказал я. – От моего офиса!

Я хлопнул дверью и ушел, не оглядываясь. Через два лестничных пролета я проходил мимо открытых дверей какого-то номера, и изнутри доносился знакомый набор криков и стонов. Снова наша Стар. Я это понял, даже не заглядывая внутрь. И мне стало чуть веселее, оттого что Минскому приходится бить баклуши наверху, пока его «девушка месяца» двумя этажами ниже трахается с незнакомцем за вшивые пятьдесят баксов.

Нет, вычеркиваем. Мне стало намного веселее.

* * *

Спустя одну неделю все в офисе Ватсона и Рубио в значительной степени устаканилось. Луиза прекратила дежурить у нас в кабинете и отправилась домой. Мы пообещали позвонить ей, как только произойдет какой-то прорыв. Эрни ее не хватает, скажу я вам, и он находит как минимум два предлога в день, чтобы набрать Луизин номер и посвятить ее в какие-нибудь незначительные детали расследования. Интересно, знает ли ее муж о звонках Эрни, а если знает, то не тревожит ли его сей факт.

Последние двадцать четыре часа царила блаженная тишина, но до этого мы все время слушали какофонию из визгов, рева, проклятий, доносившуюся из квартиры наверху. Руперт не слишком хорошо воспринял идею депрограммирования.

Доктор Бомонт Борежар или Бо, как я называю его после того, как неделю бегал ему за фаст-фудом и диетическим персиковым чаем со льдом, появился на пороге нашего офиса на следующее утро после моего возвращения из отеля «Сент-Регис». Он оказался пухлым милым старичком, похожим на плантаторов из учебников истории. Нас потрясла его белоснежная седина и такого же цвета усы и бородка. Производство компании «Никитара», модель «Полковник Сандерс № 3». Пах он в основном как плитка шоколада в фольге, но мне кажется, я учуял и легкие нотки пырея.

– Рубио? – спросил он, когда я подошел и предложил донести багаж.

– Доктор Борежар?

Он широко улыбнулся, схватил сам свои тяжеленные сумки, с легкостью подняв их, лишь слегка крякнул.

– Не стоит тратить времени, сынок. Это всего лишь книги. Вся моя одежда на мне.

Тогда я впервые уловил запах доктора и сказал, что его аромат кажется мне приятным.

– Не понимаю, о чем это ты.

– О том, как вы пахнете, – сказал я. – О вашем запахе. Думаю, вы анкилозавр, но я не слишком хорошо умею определять такие вещи.

Снова непонимание. Неужели я допустил фатальную ошибку и каким-то образом связался с врачом – не динозавром? Неужели Дэн настолько глуп, что дал мне имя человека?!

Я попытался еще раз:

– Ну ладно. Мы все тут… свои. Чужих ушей нет. Я просто сказал, что мне нравится ваш запах.

Бо сердито посмотрел на меня, но потом смягчился, и в его взгляде читалось лишь легкое раздражение. Он понизил голос, хотя вокруг нас на расстоянии ста метров не было ни души, и прошептал:

– Слушай, если мне нужно убедить пациента вернуться к обычной жизни, и я собираюсь внушить ему, что он не такой, как его предки, то просто не могу быть говорящим динозавром. Пока я в маскараде, я такой же человек, как и все. Понятно?

Мы с Эрни и Луизой разбили лагерь в нашем офисе, пока Бо и Руперт наверху издавали звуки, напоминавшие профессиональный матч по борьбе без правил. Если я раньше думал, что знаю, что такое стуки и вопли…Скажем, то была камерная музыка по сравнению с борьбой (и физической, и эмоциональной), которая последние несколько дней проходила наверху.

Каждый день в час дня и в шесть вечера Бо выходил из квартиры. Под костюмом он весь был потный и скользкий, хотя нам, разумеется, вообще ни при каких обстоятельствах нельзя было упоминать, что он в костюме. Бо сообщал нам, что ему заказать поесть. Гамбургеры, хот-доги и вдобавок лепешку с начинкой или даже две. С другой стороны, Руперта кормили как на званом обеде, все блюда готовила Луиза, которая в течение нескольких часов не вылезала из маленькой кухоньки, совмещенной с нашим офисом. Но чаще всего вечером все это великолепие возвращалось нетронутым.

Луиза худела. Лишилась сна. Теряла постепенно рассудок. И когда она, наконец, уехала домой два дня назад, мы испытали облегчение.

Так что лишь мы с Эрни оказались на месте, как в шоке увидели, что в дверях появился Руперт. Хорошо одетый, слегка похудевший, но, кажется, вменяемый.

– Мне лучше, – сказал он.

Бо, стоящий за его спиной, сиял от гордости.

– Это было непросто. Нет, ребятки. Но самое тяжелое уже позади. Теперь уже начинается путь по ровной дорожке.

– Вы уверены? – спросил я. – Ну, что… что тебе лучше?

– Я понимаю, что со мной произошло, – сказал Руперт. – Понимаю, что прогрессисты пытались со мной сделать, и рад, что вы меня вытащили оттуда. И это уже шаг вперед.

– А еще что? – подсказал ему Бо.

– Ах да.

Руперт подошел к нам с Эрни, затем постарался максимально широко расставить руки и заключил нас в объятия. Мое лицо оказалось прижатым к его плечу, но отодвинуться было бы невежливо, поэтому я стерпел боль.

– Спасибо, что спасли меня.

– Не за что, малыш, – сказал Эрни, и я поддакнул, высвобождаясь из рук Руперта. Хватит с меня групповых объятий.

– Не могли бы вы позвонить сестре? – спросил Руперт. – Не хочу, чтобы она волновалась.

– Разумеется, – сказал я, но Эрни уже висел на телефоне и говорил Луизе, чтобы она поскорее приехала в офис.

В этот вечер мы все отправились на праздничный ужин в «Трейдер Вик», полинезийский ресторанчик неподалеку от нашей конторы. Полинезийские факелы и огромные фруктовые коктейли, украшенные небывало крупными зонтиками, полностью соответствовали нашему приподнятому настроению. Оказалось, что доктор Бо – великолепный рассказчик, и мы узнали, как он излечивал сектантов по всему миру. Нам роздали несколько веточек базилика, чтобы улучшить наше настроение еще больше, но Бо запретил Руперту прибегать к наркотику. Возможно, это было мудрое решение.

Я понял, что не могу не поднять тост. Взял веточку базилика со своей тарелки, поднял ее и сказал:

– За Руперта, вернувшегося к нам.

– За Руперта, – эхом раздался хор голосов, и остальные тоже подняли свою любимую травку.

– И Бо, показавшего ему путь!

– И Бо!

Мы принялись разжевывать базилик. Сразу стало хорошо. Какой счастливый день!

Итак, вечером 19 марта в восемь часов сорок пять минут Руперт Симмонс был успешно выведен из секты, известной под названием «Прогрессисты», и вернулся к друзьям и семье. Счастливый, здоровый и психически нормальный.

А еще через три дня Руперт Симмонс был мертв.

9

Похороны были очень красивыми. Все сделано со вкусом. В дело пошел весь черный бархат, который Симмонсы смогли раздобыть за такой короткий срок. Открытый гроб из красного дерева с инкрустацией золотом. В нем лежал Руперт, который выглядел так, словно он просто сладко спит и видит десятый сон. Священник что-то бубнил о молодежи, о том, что они многое принимают как должное, и так неохотно обращаются за помощью. На похоронах присутствовали Луиза, ее старенький отец и кое-кто из ее тетушек и дядюшек. Все они были бледны, удручены, раздавлены горем, но более всего растеряны.

Его обнаружила Луиза. По крайней мере, так сказал Эрни, и у меня нет причин сомневаться в их словах. Последние несколько дней Луиза ни с кем не общалась, поскольку ей пришлось заниматься всякими мелочами, которые обычно обрушиваются на вас, когда умирает кто-то из близких. Звонки в похоронное бюро, священнику, заказ еды для поминок. Подобные обязанности лучше всего переложить на кого-то другого, все равно на кого, но, к несчастью, этим всегда занимаются именно те, кто только что лишился родственника, в результате я едва ли успел сказать хоть слово сочувствия бывшей жене моего напарника.

Кроме того, меня терзало и чувство вины. Ну, может быть, не море вины, но вероятно речка.

Руперт оставил записку. Моя жизнь не имеет смысла. Вот и все. Пять слов, и каждое словно крошечная свинцовая пулька, выпущенная прямо мне в сердце. Я винил себя, и обычно мои мысли шли по такому кругу: если бы мы не стали его депрограммировать, если бы не запирали его, если бы не увозили из лагеря прогрессистов в багажнике моей машины, то Руперт Симмонс все еще был бы сегодня жив и здоров. Ну поклонялся бы предкам и нес всякую чушь про правду, которую открывает Прогресс, но по крайней мере подавал бы признаки жизни и от него исходил бы запах здорового динозавра. А сейчас труп в деревянном ящике передо мной не пах ничем, я с трудом смог заставить себя остановиться и прекратить попытки учуять каппучино со сливками.

– Мы видим, – сказал священник, – что жизнь это не дар. Это наша привилегия…

Секобарбитал. Одно из немногих человеческих лекарств, которое оказывает то же действие и на динозавров. Когда Руперта Симмонса нашли, то в правой руке он сжимал бутылочку из-под секобарбитала. Он даже не стал снимать личину перед тем, как принять около 2000 миллиграммов, примерно в двадцать раз больше рекомендованной дозы снотворного. Так что в мир мертвых он отправился все еще в латексном облачении, в плену у застежек, поясков и молний. Может быть, это было послание всем нам. Видите, что вы натворили? Видите, какой невыносимой вы сделали мою жизнь? А может, и нет. Теперь уже этого не узнаешь, поскольку записка «Моя жизнь не имеет смысла» оставляет обширное поле для толкования. Думаю, так оно и лучше.

Слева от меня стоял пожилой джентльмен, от которого пахло черствыми пшеничными крекерами и треской. Он потихоньку передал мне небольшую дозу базилика, словно фанат на рок-концерте, пускающий по кругу косяк. Я отщипнул кусочек и тут же почувствовал, как сладостная волна побежала по моим венам, согревая изнутри, и сунул базилик Эрни, который тоже взял себе чуть-чуть и передал по цепочке дальше. Вот так мы и боремся с горем. Берешь травку, разжевываешь, и вот уже все готовы продолжать эту ужасную церемонию. А священник (думаю, это человек, поскольку он не затыкается) в эту картину не слишком вписывался.

– … так случилось с молодым Рупертом, который умер и не может теперь рассказать, почему же он чувствовал, что жизнь его не имеет смысла…

А ведь все шло хорошо. Ну или мы так думали. Руперт вернулся в свою старую квартиру, встретился с друзьями, от которых до этого отдалился, и даже заговорил о том, чтобы пойти работать в какую-нибудь некоммерческую организацию.

– Например, в фонд по охране окружающей среды, – сказал нам Руперт на следующий день после ужина в «Трейдер Вик». – Буду спасать тропические леса.

Поскольку некоторые из моих родственников все еще перебиваются с хлеба на воду в Южной Америке и живут под пологом тропического леса, то я подумал, что идея просто замечательная. Бо сказал нам, что поиски работы – это первая стадия возвращения к нормальной жизни, и это указывает, что пациент, т. е. Руперт, заинтересован в том, чтобы снова стать полноценным членом общества. Он, кстати, даже выразил готовность на добровольных началах работать в так называемой группе осведомления о культах, которая информирует молодых динозавров из группы риска об опасности промывания мозгов, и все мы восприняли эту идею с большим энтузиазмом.

Более того, он даже впервые за последние несколько лет поговорил с девушкой, с которой встречался в старших классах школы, и они уже условились встретиться в испанском ресторанчике неподалеку. Подразумевалось, что это не романтическое свиданье, но возможности развития отношений никто из них не отрицал. И снова Бо был настроен оптимистично:

– Немного секса еще никому не мешало.

А еще Луиза сказала нам, что он снова стал играть на гитаре и готовить, и на его угрюмую молодую мордочку снова вернулся нормальный здоровый румянец. Короче, по всем пунктам оценка «отлично».

По-моему, совсем не похоже, что он утратил смысл жизни. Хотя многие обладают талантом делать хорошую мину тогда, как внутри все балки и перекрытия прогнили и осыпаются. Должно быть, Руперт один из них.

Вечером 21 марта Руперт пригласил сестру с мужем прийти на следующее утро на фирменный завтрак. Друзья и родные ти-рекса знали, что на «фирменный завтрак» Руперт подает что-то из тех блюд, которые он освоил во время путешествия по всему свету. На этих своеобразных презентациях можно было попробовать национальные кухни чуть ли не всех стран: перепелиные яйца, корейские блинчики с зеленым луком, суши, креветки, приготовленные в индийской печи тандори. Каким-то образом Руперту удавалось скомбинировать несопоставимые вкусы в одном блюде, от которого сам Вольфганг Пак[6]6
  Популярный в Голливуде шеф-повар и владелец сети лос-анджелесских точек общественного питания Spago and Chinois.


[Закрыть] позеленел бы от зависти, утратив привычный коричневый окрас.

Террелл, здоровый как дом и тупой как пробка, не смог пойти к Руперту в то утро, так что Луиза отправилась в гости к брату одна. Она совершенно не была готова к дальнейшим событиям и очень растерялась, когда на звуки дверного звонка брат не отозвался. И именно Луиза колотила в дверь, когда ответа не последовало в течение нескольких минут. Именно Луиза в конце концов пошла к владельцу дома, чтобы тот отпер дверь, и она нашла брата мертвым, распростертым на неразобранной постели с пузырьком в одной руке и предсмертной запиской из пяти слов возле головы.

Пока Луиза рыдала, обнимая тело брата, хозяин дома, орнитомим, который постоянно ширялся кинзой, однако еще не безнадежный, сумел воспользоваться современными средствами связи и позвонил в полицию динозавров и в морг. И вскоре комнату заполнили полицейские значки. Они осмотрели место происшествия, взяли образцы, по просьбе Дэна Паттерсона (а он, разумеется, сделал это по моей просьбе) провели быстренькое расследование и пришли к выводу, который мы и так знали, – смерть наступила в результате самоубийства.

Доктор Борежар был вне себя из-за чувства вины. Он практически каждый день звонил из Мемфиса, чтобы сказать, как он сожалеет, что Руперт умер.

– Я не могу поверить, что это случилось, – постоянно твердил он. – Мальчик казался таким… Его поведение никогда не указывало… Это так неправильно…

Мы не винили его. По крайней мере, мы с Эрни, ну а Луиза, естественно, притворялась, что не таит зла на доктора. Но все же он присылал венок за венком, некоторые даже были украшены отдельными листиками медицинских трав. Короче, все, чтобы смягчить горе Луизы и унять собственное ощущение провала.

Он даже прислал обратно чек с оплатой за его услуги. Вот такой вот доктор.

– Пожалуйста, следуйте за мной к месту погребения, – сказал священник, завершив отдавать дань динозавру, которого он едва знал, – где мы возвратим юного Руперта земле, из которой он вышел.

Этого я никогда не понимал. Что предполагается, что мы все сделаны из грязи? Я хотел было поднять руку, но священник уже прошел мимо, миновал проход между рядами и вышел навстречу яркому солнечному свету.

– Винсент, – прошипел Эрни. Я взглянул на него. Эрни кивнул туда, где заканчивалась наша небольшая похоронная процессия. Позади рядов американских и импортных автомобилей припарковался вытянутый лимузин с пятью окнами, зеленый как задница у гадрозавра.

– Только что подъехал? – шепотом спросил я у Эрни, и он кивнул.

Шофер, разодетый в изумрудный фрак, спрыгнул со своего места, рысцой обогнул машину и подскочил к пассажирской двери. Да, прямо-таки состязания по бегу. Он торжественно распахнул дверцу, и когда я увидел, кто его пассажир, то почти не удивился.

Это была Цирцея. В трауре. Длинное черное пальто, зеленое бархатное платье до совершенных лодыжек, высокие каблуки увязли в мокрой земле.

– А она, черт возьми, что здесь делает? – спросил Эрни громче, чем надо. Кое-кто из родных Руперта повернулся и зашикал на нас, но Эрни удивительным образом проигнорировал их.

– Должно быть, она считает себя его другом, – я вдруг понял, что защищаю лидера прогрессистов. – А друзья приходят на подобные мероприятия.

– Друзья не промывают мозги друг другу.

– Ну, ты с этим поделать ничего не можешь. Уверен, она хочет лишь отдать дань уважения Руперту, вот и все.

Эрни приподнялся.

– Я ей покажу дань уважения.

Но я смог схватить его за локоть и силой заставить сесть на место, пока ситуация не приняла скверный оборот. Эрни пребывал в хорошем расположении духа из-за того, что наладил отношения с Луизой, и если он станет инициатором скандала на похоронах ее брата, то может навечно стать персоной нон-грата, как какая-нибудь обезьяна.

– Да ладно тебе, – сказал я. – Пусть посмотрит и уйдет.

По-видимому, только это она и собиралась сделать. Цирцея встала позади всех собравшихся, и пока священник продолжал свою бесконечную проповедь, я практически ощущал, как она буравит взглядом мой затылок, словно пытается проникнуть в мой мозг и посмотреть на все происходящее моими глазами, поставить себя на мое место. Но каждый раз, когда я оборачивался, она смотрела куда-то вдаль, казалось, полностью сосредоточившись на священнослужителе и его сомнительных словах мудрости.

– Прах к праху, – нараспев произносил священник, пока шестеренки крутились, и гроб с телом Руперта опускался в землю. – Пыль к пыли.

Это человеческий ритуал, но мы тоже его используем. Времена, когда мы сжигали трупы умерших или давали им возможность найти последний приют под водой, остались в прошлом. Мы совсем как люди. Когда дело касается умерших, мы ведем себя не лучше барахольщиков, которые жалеют выбрасывать старье. Так и мы закапываем их в ящике под землю, словно можем захотеть снова выкопать их, и они пригодятся нам когда-либо в будущем.

Погребение подошло к концу, и похоронная процессия рассеялась. Родственники и друзья Руперта по очереди выражали друг другу сочувствие, словно играли в какую-то замысловатую игру. Я почувствовал чье-то знакомое присутствие за своей спиной. Ее выдал по большей мере запах, концентрированный аромат трав и сосновой хвои, который испарялся из пор. Обычный запах динозавра, каким-то образом поднявшийся на следующую ступеньку.

– Я не ожидал тебя здесь увидеть, – сказал я, даже еще не обернувшись.

– А я – тебя, – ответила Цирцея. Она была, по крайней мере, сантиметров на восемь выше меня (это достижение для дамы), и я понял, что не могу отвести взгляда от этих глаз.

– Ты что простыл? – спросила она.

Она имела в виду тот факт, что я зажал ноздри двумя пальцами правой руки, изо всех сил пытаясь не вдохнуть ее пьянящий аромат. Меньше всего мне сейчас нужно еще одно путешествие в Юрский период. Хотя, может, это как раз нужно мне больше всего. Но в процессе эволюции не все железы, воспринимающие запахи, сосредоточились в носу, частично эту функцию выполняли и вкусовые сосочки языка. И я мог нюхать каждый сантиметр тела главы прогрессистов каждый раз, когда насыщенный феромонами воздух контактировал с моим языком.

– Да, – ответил я. – У меня ужасный насморк. Прошу прощения.

– Ты хорошо его знал?

– Более или менее, – объяснил я. – Он – друг моего друга. В прошлый раз я видел его в тот вечер, когда члены… клуба… встречались у тебя дома.

Ее смех был звонким и беззаботным, и если бы не обстоятельства, то она позволила бы себе расхохотаться в полную силу.

– Ох, это не мой дом, – сказала Цирцея. – Это наш общий дом. Скажи мне, тебе понравилось на той вечеринке?

– Было… познавательно, – ответил я.

– Именно этого мы и добиваемся, как говорится, умей дело делать, умей и позабавиться…

На секунду я был абсолютно уверен, что она ущипнула меня за задницу. Но ее руки были далеко от моей пятой точки, я быстро повернулся вокруг своей оси, но никого не обнаружил, должно быть, у меня глюки. Я сжал ноздри еще сильнее, блокировав остаточные следы запаха этих дьявольских трав.

– Возможно, тебе захочется прийти еще раз. Я был готов дать отрицательный ответ, сказать категоричное и отчаянное «нет», но тут пальцы меня подвели. Мускулы ослабли, наплевав на мои приказы напрячься. Они не подчинились, несмотря на то, что мозг верещал «Отставить! Встать в строй!». Вскоре мои ноздри уже были широко раскрыты и раздувались по своей собственной воле. Мне придется и их занести в черных список непослушных частей тела, а пока что они втягивали сладкий аромат Цирцеи.

– Да, мне хотелось бы прийти еще раз, – я вдруг осознал, что это мои слова. Где-то далеко-далеко Эрни кричал, чтобы я шел к машине, прощался и поторапливался, а я из какого-то другого измерения просил его подождать секундочку. Но здесь и сейчас были только я, изумрудная богиня Цирцея и самые высокие, густые и благоухающие джунгли, которые только бывали после триасового периода.[7]7
  Первый период мезозойской эры.


[Закрыть] Деревья вырывались из-под земли и взмывали в небо. Нас окружали лианы, вытянувшие к нам свои пальцы-листья, лаская наши тела, словно втягивая меня и эту совершенную самку-велосираптора в водоворот сочных листьев. В этот раз мы никуда не бежали, но даже стоя спокойно я чувствовал желание, силу природы, растущую внутри моего тела, которая взрывается и наполняет меня чистой энергией. Она касалась моей морды, а я – ее, языки высунуты, мы возбуждены, наши зубы стучат в предвкушении удовольствия, стоны и рев созревают где-то внутри наших глоток, и мы кричим на языке, которого я даже не знаю.