Текст книги "Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир"

Что делать с письмом, Альбрехт не знал, но чувствовал, что нужно что-то ответить. Просто бросить письмо в огонь и забыть о нем нельзя: автор его – не простой монах, а глава богословского факультета Виттенбергского университета, а также генеральный викарий одиннадцати монастырей. Так что, прочитав письмо, через две недели Альбрехт передал его богословскому факультету университета в своем родном Майнце, надеясь, что ученые богословы дадут ему какой-нибудь полезный совет. Совсем уж безбожником Альбрехт не был – и, должно быть, смутно чувствовал, что в словах Лютера есть нечто справедливое; просто время сейчас было уж очень неподходящее, чтобы в этом разбираться.

Майнцские богословы, получив письмо и тезисы, тоже с ответом не спешили. Несомненно, они сразу поняли, что вопросы подняты сложные и даже опасные. В конце концов они выдавили из себя ответ уклончивый и почти бессмысленный: профессора в Виттенберге, мол, вправе устраивать академические диспуты на любые темы (кто же в этом сомневался?), а что касается самого вопроса об индульгенциях, пусть его решает папа. Явно понимая, что твердое «да» или «нет» может ввергнуть их в беду, майнцские профессора предпочли передать пас в Ватикан. Так же поступил и сам Альбрехт. Так зажглась искра, из которой впоследствии возгорелось пламя.

Понимая, что Альбрехту понадобится для ответа какое-то время, Лютер пока разослал тезисы своему другу Иоганну Лангу в Эрфурт и еще нескольким людям – все своим уважаемым ученым друзьям и союзникам. Без сомнения, он полагал, что эти тезисы их заинтересуют, вызовут разговоры и, может быть, приведут наконец к публичному обсуждению этой проблемы. Нюрнбергский гуманист и печатник Кристофер Шерль был впечатлен тезисами и решил, что они заслуживают широкого распространения – и, не трудясь получать разрешение автора (ибо об авторском праве в те времена и слыхом не слыхивали), просто напечатал их и начал продавать у себя в Нюрнберге. В этот миг, что называется, понеслась лошадка вскачь: тезисы вырвались из-под контроля Лютера и начали жить своей жизнью. Сам Лютер пока не понимал масштабов происходящего – да и как понять, если ничего подобного с ним, и более того, ни с кем в истории еще не случалось? Шерль напечатал тезисы в Нюрнберге; за этим вскоре последовали переиздания в Базеле и в Лейпциге. Базельское издание, оформленное в виде изящного памфлета, произвело настоящий фурор, особенно среди интеллектуалов. Дальнейшую судьбу тезисов даже сложно проследить. Текст распространялся стремительно, разлетался, словно семена молочая на ветру; быстро перешагнул он границы Саксонии, да и всей Германии. В январе тезисы были переведены на немецкий, что во много раз увеличило их читательскую аудиторию; благодаря их языку, простому, яркому и емкому, они затронули умы и сердца не одних лишь ученых. В марте 1518 года экземпляр тезисов приобрел Эразм Роттердамский. Он отправил их в Англию своему другу Томасу Мору, а тот познакомил с ними короля Генриха VIII, которому еще предстояло сыграть в этой истории видную – и не самую приятную – роль.

Тезисы Лютера распространились со скоростью, прежде невиданной в мировой истории. Пришествие книгопечатания изменило все, но этого никто еще не понял; поэтому происшедшее поразило всех – а самого Лютера серьезно обеспокоило. В марте он писал Шерлю:

Приветствую. Любезный и ученейший Шерль, получил оба ваши письма, и по-немецки, и по-латыни, вместе с даром от достопочтенного Альбрехта Дюрера, а также мои тезисы в оригинале и на общеупотребительном наречии. Вы удивляетесь, что я не отправил их вам сам. Отвечу на это: цели публиковать их у меня не было, я хотел лишь посоветоваться о них с несколькими ближними – и дальше, услышав дурные отзывы, их уничтожить, или же, услышав добрые отзывы, отредактировать. Но теперь, когда они напечатаны и разошлись куда шире, чем я ожидал, я невольно тревожусь о последствиях: не потому, что не желал бы широкого распространения истины – напротив, к этому я и стремлюсь, – но потому, что форма их мало подходит для наставления широкой публики. У меня самого есть в этих вопросах некоторые сомнения – и, определенно, я выражался бы куда осторожнее и аккуратнее, если бы знал, что из этого выйдет[119]119
  Smith, The Life and Letters of Martin Luther, 43–44.


[Закрыть].

Ситуация наподобие той, как если бы электронное письмо, в спешке отправленное другу, попало в ведущие СМИ, или случайный комментарий, записанный скрытым микрофоном, прогремел в вечерних новостях. Что ж, Лютеру ничего не оставалось. События вышли из-под контроля, устремились вскачь – и в погоне за ними он оказался там, куда никогда и не думал попасть.

Тетцель наносит ответный удар

А что же с Тетцелем, мастером продаж, из-за которого началась вся эта заварушка? Сгоряча Тетцель пообещал отправить Лютера на костер; но, подумав, остыл и пришел к мысли, что отвечать ему следует в спокойном и строгом академическом ключе. Недавно он записался студентом в Бранденбургский университет во Франкфурте – и теперь решил, что на аргументы следует отвечать аргументами. Тетцель выпустил собственные тезисы – хоть и написал их, в конечном счете, не сам, а с помощью известного франкфуртского богослова Конрада Коха, по рождению в Вимпфене получившего не слишком удачное гуманистическое прозвище «Вимпина»[120]120
  Впрочем, сейчас, пять столетий спустя, многие гуманистические имена звучат, на наш слух, очень странно.


[Закрыть]. 20 января 1518 года Тетцель защищал свои тезисы на диспуте: с кем диспутировал – история умалчивает, да и вообще эта дискуссия прошла без фанфар. В тезисах своих Тетцель довольно поверхностно излагал такое понимание индульгенций, с которым сам Лютер был вполне согласен. Таким образом, его тезисы – сознательно или в простоте душевной, этого мы никогда не узнаем – игнорировали те проблемы, связанные с индульгенциями, которые волновали Лютера: проблемы, возникшие в том числе благодаря пламенному красноречию самого Тетцеля и ему подобных.

Той же весной Тетцель отправил из Галле в Виттенберг книгопродавца с особым заданием: распространять печатные экземпляры его тезисов, дабы бороться с идеями Лютера. Но заочной дискуссии не получилось. Виттенбергские студенты к тому времени были полностью на стороне Лютера – и приступили к книгопродавцу с гневными упреками за то, что он привез в их славный город такой мусор (если не сказать хуже). Слово за слово – и скоро по Виттенбергу разлетелась весть, что в условленный день и час на рыночной площади эти невежественные тезисы получат по заслугам. В назначенное время, при большом стечении народу, около восьмисот экземпляров – весь боезапас неудачливого книгопродавца – полетели в огонь. Лютер, услыхав об этом постыдном событии, пришел в ужас, понимая, что вину за это возложат на него, и гневно обличил этот поступок своих чересчур рьяных сторонников в проповеди. Однако сделанного не воротишь – и ясно было, что битва с Иоганном Тетцелем неизбежна.

Тем временем, желая как-то овладеть ситуацией, быстро выходящей из-под контроля, Лютер набросал более подробное изложение своих тезисов и отправил черновик епископу Бранденбургскому. «Девяносто пять тезисов» никогда не предназначались для широкого распространения и обсуждения. В конце концов, это были тезисы будущих дебатов – набросок, краткий конспект того, что Лютер намеревался сказать. Разумеется, звучали они резко и даже провокационно – ведь задача их состояла в том, чтобы возбудить интерес и вызвать желание поспорить. Но теперь они в виде памфлета разошлись едва ли не по всему христианскому миру – да еще и по-немецки! Нечего сказать, интерес возник, желание поспорить – тоже; но совсем не там и не так, как предполагал Лютер. Чтобы исправить ситуацию, он решил опубликовать более подробное и умеренное изложение своих взглядов на этот вопрос, под заглавием «Резолюции». Как видно, в это время Лютер еще не сомневался, что все можно исправить. Поэтому, когда епископ Бранденбургский предложил ему пока не публиковать этот новый документ, Лютер с радостью согласился. Целью его было – не возбуждать недовольство, а лишь обратить внимание Церкви на то, что происходит, и помочь ей увидеть свои ошибки. Можно ли было сомневаться, что Церковь его за это только поблагодарит?

Итак, Лютер согласился отложить публикацию «Резолюций», хотя уже написал о том же предмете проповедь (под заглавием «Проповедь об индульгенциях и благодати»). В сущности, он ее даже напечатал. Не все свои проповеди Лютер отдавал в печать, но эту счел достаточно важной. Получив ответ от епископа, он согласился даже приостановить продажу печатных экземпляров проповеди; однако часть из них уже разошлась и наделала нового шума. В начале эпохи книгопечатания, когда об авторском праве еще и слыхом не слыхали, всего одна печатная книга могла породить множество других – а те, в свою очередь, порождали еще, и еще, и еще, пока эти поколения печатных книг не заполоняли землю, подобно потомкам Авраама, многочисленным, как песок морской и как звезды на небе. Стоит заметить, что ни пфеннига авторских отчислений за свои сочинения Лютер никогда не получал. Книгопечатание тех времен напоминало Дикий Запад: каждый печатник, ни у кого не спрашивая разрешения, свободно печатал и продавал все, что считал нужным – прежде всего то, что могло принести ему прибыль. А сочинения Лютера отлично продавались и приносили большую прибыль – и в 1518 году, и еще много-много десятков лет спустя.

Именно в «Проповеди об индульгенциях и благодати» мы впервые (не считая самих тезисов) встречаем изложение взглядов Лютера на этот вопрос. В проповеди он говорит четко и ясно: сама мысль, что Церковь вправе (посредством индульгенций) ослаблять наказание, которое накладывает Бог за грехи, попросту неверна – она не имеет оснований в Библии и богословски ошибочна. Далее: считать, что несколькими монетами можно откупиться от того страдания, какое в неизмеримой мудрости своей налагает Бог на душу за грех и ради ее же конечного блага, – богохульно и противоречит здравому смыслу. Такой ошибочный взгляд на индульгенции, продолжает Лютер, ведет к тому, что Церкви присваивается роль, присущая одному только Богу. Так впервые Лютер высказывает мысль, которая в дальнейшем принесет ему много бед: что Церковь и папа неправедно присваивают себе роль Бога. Также говорит он в этой проповеди, что помочь Церкви возвести собор Святого Петра – дело, конечно, благое; однако полное безумие – делать это для того, чтобы избавиться от страданий, назначенных нам Богом ради нашего исправления и спасения.

Проповедь эта вышла из печати и распространилась далеко за пределами Виттенберга – и Тетцель, вполне предсказуемо, решил ответить на нее собственной публикацией. Было это, по-видимому, ближе к концу апреля 1518 года. В новом своем сочинении Тетцель отбросил все богословские реверансы и перешел к старым добрым личным выпадам, заявив, что Лютер – еретик не лучше Джона Уиклифа и Яна Гуса. Здесь в первый раз мы видим очертания того трагического пути, который суждено было пройти этому спору далее. Лютер говорил смиренно, искренне, в простоте сердца; но Тетцель – в пылу защиты Матери-Церкви – счел нужным причислить его к еретикам, противопоставить папе и Церкви, хотя точно известно, что в тот период Лютер и в мыслях не имел ничего против папы и Церкви и хотел лишь им помочь. Ядовито-враждебный тон и тяжкие обвинения, выдвинутые Тетцелем в этом документе, стали печальным предвестием всего, что произошло дальше. Он ответил попросту: «Молчи, возьми свои слова назад – а иначе Церковь сотрет тебя в порошок. Аминь». Эгоистично и цинично старался он отвертеться от любого серьезного изучения аргументов Лютера и размышления над ними – и, как мы знаем, в конечном итоге в этом преуспел. Заявляя, что Лютер бросает вызов папе, Тетцель сделал ставку на тщеславие и мелочный нарциссизм Льва X и его окружения. Если он прав, если они не станут утруждать себя разбором доводов этого монаха (или, чего доброго, молиться о том, чтобы Бог указал им верный путь), а просто отмахнутся и заставят этого беспокойного немца замолчать – тогда, с точки зрения Тетцеля, все сложится как нельзя лучше!

Для Тетцеля все было проще простого. Аргументы? Библия? – да пошли они ко всем чертям! Папа ошибаться не может. Кто говорит, что папа или Церковь ошибаются, тот еретик – и делу конец. Тетцель был доминиканцем, а между доминиканцами и августинцами с давних пор шло жестокое соперничество, несомненно сыгравшее свою роль и в этом споре, и в том, что за ним последовало. Орден доминиканцев, основанный в XIII веке святым Домиником де Гусманом, одной из главных своих задач видел уничтожение ереси; ясно, что августинец Лютер, возвысивший голос против того, что делал доминиканец по приказу папы, пробудил в доминиканцах охотничьи инстинкты. Хотя официально доминиканцы называли себя именем своего основателя, августинцы насмешливо прозвали их «псами Господними» – от латинского Domini canes; более мягкий вариант этого прозвища звучал как «небесные гончие»[121]121
  Kittelson, Luther the Reformer, 23.


[Закрыть].

В июне Лютер решил ответить Тетцелю – однако, очевидно, не принял его всерьез. Вместо ответа по существу он обрушился на Тетцеля всей мощью тяжеловесного старонемецкого сарказма. Впрочем, невежество Тетцеля, ясно видное из его писаний, и не позволяло вести с ним серьезную дискуссию. Зная, что стоит на твердой богословской почве, Лютер презрительно отмахивался от угроз Тетцеля «огнем и водой» (то есть казнью на костре или через утопление). Вместо этого Лютер предлагал Тетцелю «держаться лучше вина вместе с тем огнем, на котором жарят гуся, – к этому он больше привычен!»[122]122
  Brecht, His Road to Reformation, 210.


[Закрыть] Здесь мы слышим первые грубые ноты мелодии, которой вскоре предстояло развернуться в симфонию такой брани и оскорблений, каких еще свет не видел. Лютер откровенно издевался над Тетцелем; фактически он говорил: «Дорогой отец Пузан, сидел бы ты лучше за своим гусем и не лез в трудные вопросы, в которых ни рожна не смыслишь! Ешь, пей, набивай брюхо, а богословие оставь тем, кто поумнее!» Кроме того, Лютер обвинил Тетцеля в алчности и жажде наживы. Не забыл и поддразнить: мол, если тот готов вступить в очную дискуссию – пожалуйста, я здесь, в Виттенберге, двери открыты: «А буде найдется вопрошатель, считающий, что он в силах глотать железо и раскалывать камни, – да будет ему известно, что здесь ждет его охранная грамота, открытые двери, бесплатный кров и стол»[123]123
  Там же.


[Закрыть]. Иными словами, курфюрст Фридрих все это с радостью тебе предоставит, раз уж ты осмелился заявить, что он укрывает у себя в Виттенберге еретика.

В том же месяце архиепископ Альбрехт, несомненно, обеспокоенный тем, куда может завести эта перепалка, предложил богословскому факультету Лейпцигского университета выпустить свое разъяснение этого спора. Однако лейпцигские богословы, как и майнцские, отказались, понимая, что дело это рискованное – слишком уж легко неосторожным высказыванием настроить против себя Рим. Лучше, как говорится, не высовываться и ждать, чем дело кончится, с безопасного расстояния.

Обелиски и астериски

Здесь в нашей истории появляется новый персонаж: богослов по имени Иоганн Эк, которого вплоть до злосчастных событий начала 1518 года Лютер считал другом. Познакомил их известный гуманист Кристофер Шерль в то время, когда был ректором Виттенбергского университета; однако в январе 1518 года, прочтя тезисы Лютера, Эк немедля дал знать, что очень хочет с ним подискутировать. Ради этого, говорил он, я готов и десять миль пешком пройти. Затем Эк написал и издал опровержение тезисов Лютера, озаглавленное «Обелиски». Слово «обелиск» первоначально означало прямоугольные каменные монументы, восходящие ко временам Древнего Египта, но в типографском деле скоро начало обозначать крошечные кинжалы, изображаемые на полях рукописи в знак того, что этот текст сомнителен. Так что заглавие книги Эка, вполне возможно, показалось Лютеру именно типографским «обелиском» – кинжалом в спину от старого друга. Эка Лютер считал человеком разумным и образованным; однако тот не просто вступил с ним в спор, а быстро перешел к личным нападкам и оскорблениям. В своих гневных инвективах Эк не знал удержу. Он метал в Лютера булыжник за булыжником, именуя его простецом, бесстыжим, «богемцем» (то есть последователем Яна Гуса – а значит, еретиком, заслуживающим смерти), а также ненавистником папы. Это предательство стало для Лютера тяжелым ударом.

Трудно сказать, что именно возбудило в Эке такое негодование; но, очевидно, отчасти оно было связано с тем, что Лютер обвинял продавцов индульгенций в алчности, подрывающей авторитет Церкви. Такое обращение за поддержкой к широко распространенному в те времена антиклерикализму Эк воспринял как величайшее оскорбление – невзирая на то, была ли в доводах Лютера какая-то правда.

Во всяком случае, Лютер был глубоко задет и даже не хотел отвечать, однако друзья уговорили его ответить. Тогда он написал «Астериски». Туше! Слово «астериск» по-гречески означает «звездочка»; а звездочками на полях рукописей отмечались особенно важные или ценные места в тексте – полная противоположность уничижительному значению кинжалов[124]124
  Там же, 211.


[Закрыть]. Итак, всего через шестьдесят лет после изобретения подвижного шрифта Лютер и Эк уже сражались друг с другом, используя метафоры из мира книгопечатания – очевидно, и им самим, и всем читателям вполне привычные.

С выходом в свет «Обелисков» и «Астерисков» развернулась полноценная и публичная богословская война – прежде всего за власть и авторитет. С одной стороны, проповедовалась мысль, что схоластиков, Аристотеля и в первую очередь Церковь, принявшую и продвигающую их идеи, невозможно подвергать сомнению, что они обладают высшим и окончательным авторитетом. С другой стороны – мысль, что все необходимо поверять Писанием. С одной стороны возвышался неограниченный и не подвергаемый сомнению авторитет папы, с другой – авторитет Писания. Лютер как нельзя яснее давал понять: уважение его к Церкви и к папе глубоко и искренно, однако евангельская истина дороже. Распространенную идею, что Церковь обладает властью черпать из «сокровищницы заслуг» и раздавать заслуги по своему усмотрению, Лютер, не обинуясь, именовал «пьяным бредом, уместным разве только на маскараде»[125]125
  Там же, 212.


[Закрыть].

В июне Шерль предпринял еще одну попытку помирить Лютера с Эком. Однако тем временем ревностный сподвижник Лютера Карлштадт – этот человек в будущем окажет Лютеру еще множество медвежьих услуг – написал собственный ответ Эку, причем Лютеру об этом не сообщил. На ответ Карлштадта последовала новая реплика от Эка, еще более накалившая страсти. Лютер надеялся, что в ответе ему Эк сбавит тон и дальше можно будет продолжать спокойную, уважительную дискуссию; на это же надеялся и Шерль. «Быть может, – писал Лютер, – обе стороны сожалеют об этом споре, начатом самим дьяволом»[126]126
  Цит. по: там же, 213.


[Закрыть]. По одним этим словам можно судить, как глубоко огорчал Лютера разгорающийся скандал, как надеялся он еще избежать разрыва, сгладить все острые углы и прийти к примирению. Но было уже поздно.

Гейдельбергская диспутация. Aetatis 34

В 1518 году у Лютера было запланировано путешествие в Гейдельберг на съезд августинских общин. Как местный викарий, он должен был там присутствовать. Съезд был назначен на 25 апреля, и, поскольку Лютеру предстояло пройти приблизительно триста миль пешком, отправиться в путь следовало около 9 апреля. Однако спор об индульгенциях уже так разгорелся и вызвал такой ажиотаж, что Лютера предупредили: путешествовать пешком ему не стоит. Его могут схватить по дороге, отправить в Рим, а там быстро осудить как еретика и отправить на костер. Впрочем, герцог Фридрих ясно дал понять – как всегда, через посредство Спалатина, – что этого не допустит. Если Лютер не готов защищать себя сам, это сделает Фридрих. Интересно отметить: там, где Церковь и государство не разделены, – а здесь, как и нигде в мире, они разделены не были и останутся неразделенными еще почти три столетия, – богословское и церковное очень быстро становится политическим. Фридрих противился Риму, а папа не хотел обострять с ним отношения – по вполне светским причинам. Эти колебания папы стали особенно заметны через год, когда скончался император Максимилиан. Дело в том, что папа Лев X очень хотел видеть Фридриха своим союзником в вопросе о том, кто станет преемником Максимилиана – и это чисто политическое соображение резко умерило его пыл в деле Лютера.

Итак, Фридрих выписал охранные грамоты, и 9 апреля Лютер и двое его спутников покинули Виттенберг. Достигнув Юденбаха, Лютер узнал от Пфеффингера, советника курфюрста, который только что вернулся с имперского суда в Инсбруке, что сам император Максимилиан спрашивал о монахе из Виттенберга, чьи тезисы вызвали повсюду такое волнение умов. 18 апреля Лютер достиг Вюрцбурга – и здесь встретил старых эрфуртских друзей, Иоганна Ланга и Бартоломея Узингена. Они предложили подвезти его до Гейдельберга в своей карете.

О том, что происходило 25 апреля, нам известно мало; судя по всему, это было обычное собрание, на котором обсуждались разные организационные вопросы. Так, Штаупица переизбрали генеральным викарием, а место окружного викария вместо Лютера занял Ланг. Истории – и нам – интересен диспут, произошедший днем позже, 26 апреля.

В этот день Лютер представил свою «Теологию креста», в которой излагал и защищал важнейшую для себя идею: человек не может самостоятельно, руководствуясь разумом, достичь Бога. Сжато эта мысль выражена в стихе 1:23 Первого послания Павла к Коринфянам: «Но мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, для эллинов безумие»[127]127
  American King James Version.


[Закрыть]. Лютер, возможно, уточнил бы, что под греками здесь следует понимать прежде всего наглого шарлатана Аристотеля. Но основная мысль вот в чем: наш разум имеет пределы. Он позволяет пройти определенный путь – но дальше мы упираемся в глухую стену. В этом месте нужно остановиться и ждать, когда на нас снизойдет откровение Божье. Бог должен спуститься к нам и Сам с нами заговорить. Если Он этого не сделает – для нас нет надежды. Мы одни, мы исчерпали весь запас человеческой логики, человеческих способностей и возможностей; нам остается лишь смотреть вверх и ждать. Разумеется, такой взгляд на вещи представлял собой вызов представителям схоластики, которые там присутствовали; но важнее всего было то, что участники диспута, принадлежавшие к молодому поколению, по-видимому, отлично Лютера поняли. Двое из них, Мартин Буцер и Иоганн Бренц, глубоко очарованные Лютером и его новым богословием, впоследствии стали его ревностными проповедниками и распространителями в разных частях империи.

Лютер видел, что его ровесники и коллеги старшего возраста, привыкшие к схоластическому мышлению, воспринимают его идеи с куда большим трудом. «Мое богословие – для эрфуртцев сущая головная боль», – писал он[128]128
  Цит. по: Brecht, His Road to Reformation, 217.


[Закрыть]. Он очень старался привлечь на свою сторону бывших своих наставников, Трутфеттера и Узингена, но в этом потерпел неудачу. Впрочем, врагами они не стали: в дальнейшем при общении с ними Лютер сохранял неизменно умеренный, почтительный и искренний тон. Однако, по-видимому, диалог с ними оказался бесплоден.