Текст книги "Подсказки пифии"

Вита Берген

После разговора с Жанетт София чувствовала себя вымотанной. Она сидела за кухонным столом с бокалом белого вина, хотя должна была быть в кабинете и ждать клиента.

Узнавать самого себя – это почти так же, как узнавать других, думала она. Требуется время, и всегда найдется что-то непонятое или ускользнувшее от внимания. Какие-нибудь противоречия.

Именно так долгое время обстояло с Викторией.

Но София чувствовала, что в последние дни сделала огромный шаг вперед. Хотя ей все еще было трудно контролировать Викторию, они начинали идти на сближение.

Позвонила Жанетт София, но закончила разговор Виктория – а София помнила каждое сказанное ею слово. Обычно такого не бывало.

Виктория наврала Жанетт, сказав, что она ждет клиента, и София на сто процентов участвовала в этой лжи, просто-напросто поощряла ее.

Это была их совместная ложь, а не только ложь Виктории.

Еще София частично помнила вчерашние события в отеле “Кларион” – тот час с небольшим, когда верх взяла Виктория. Она помнила, как появилась Каролина Гланц и все, что было после, но помнила она также и фрагмент разговора, который Виктория вела с немецким бизнесменом; к тому же в памяти осталась сравнительно отчетливое представление о том, как он выглядел и двигался.

Положительная динамика, которая поможет ей понять, что происходило во время случавшихся в последнее время провалов памяти. Когда она просыпалась утром – и обнаруживала себя лежащей в постели в грязных сапогах, понятия не имея, чем занималась ночью.

София начала догадываться, почему Виктория столько вечеров и ночей напивалась в стельку и искала по барам мужчин. Вероятно, дело было в желании освободиться.

Именно она, София Цеттерлунд, была главной почти двадцать лет. Теперь у нее появилось чувство, что Виктория своим вызывающим поведением хочет обнаружить себя. Встряхнуть Софию, подтвердить, что она существует и что ее желания и чувства так же важны, как желания и чувства Софии.

Она допила бокал, поднялась, подвинула стул к плите, включила вытяжку и закурила. Виктория бы так не сделала, подумала она. Виктория закурила бы за столом и выпила бы три бокала вина вместо одного. И к тому же красного, а не белого.

Я – изобретение Виктории, подумала София. Значит, не с меня все началось, я была только возможностью выжить, стать нормальной. Стать как другие, справиться с воспоминаниями о насилии, вытеснив их. Но долго не продержалась.

Над головой шумела вытяжка, плясала, уходя вверх, спираль дыма.

Вытяжку смонтировал Лассе, когда они делали ремонт на кухне. Оглядевшись, София вспомнила, что он никогда не заканчивал начатого. Кухонные шкафчики так и остались старыми, дверь изнутри ошкурена, но не покрашена, и София знала, что где-то в шкафу стоят банки с краской и уайт-спиритом.

И если честно, это было все, что у нее осталось от Лассе. Недоремонтированная кухня.

Когда ей бывало хуже всего, она воображала, что кухня – это секционная морга, что во всех бутылках и банках – формалин, глицерин и ацетат калия, химикаты для бальзамирования. Там, где она видела хирургические инструменты для вскрытия, теперь был совершенно обычный ящик с инструментами, стоящий полуоткрытым возле шкафчика, где хранились пылесос и швабры, с лобзиком, торчащим возле рукоятки небольшого молотка.

Дым кольцами уходил вверх, в фильтр вытяжки, и София угадывала, как за фильтром крутятся лопасти. София заглянула под колпак, ощутила подрагивающие тени шумящих за фильтром лопастей. Словно эпилептические подергивания при мигрени.

Струэр.

В подвале ютландского дома Вигго Дюрера были большие вентиляторы, поставленные там, чтобы сушить свинину. Из-за глухого гула, доносившегося снизу, она иногда не спала ночами и у нее болела голова. Дверь, ведущая вниз, всегда была закрыта.

Так и должно быть, подумала София. Воспоминания должны приходить естественно, когда я не напрягаюсь.

Это как держать скользкое мыло. Расслабленной рукой получается, но стоит сжать мыло – и оно тут же выскользнет.

София затушила сигарету под краном, выключила вытяжку и снова задумалась о Лассе. Нет, он оставил после себя не только начатый ремонт на кухне. Было кое-что еще. Нерожденный ребенок.

Она вышла из кухни, прошла в рабочий кабинет.

Бумага лежала там, где она ее оставила, – в одном из ящиков стола.

Документ, доказывающий, что Лассе стерилизовался. Пошел к врачу без ее ведома и сделал себя бесплодным.

Перед Софией лежало направление на прием к урологу, выписанное девять лет назад. София несколько раз перечитала текст. Черные буквы на белом, логотип Южной больницы. Внизу – замысловатый росчерк врача.

Они тогда знали друг друга всего несколько месяцев, а он уже решил не создавать с ней семьи.

Расслабься, подумала она. Постарайся не вспоминать, пусть будет, как будет.

Юхан-Принцвэг

Хуртиг подхватил Жанетт у магазина “Сюстембулагет” возле Вестермальмсгаллериан. Жанетт открыла дверцу и быстро забралась на переднее сиденье.

У нее из головы не шла Мадлен Сильверберг. Даже если эта молодая женщина никак не замешана в убийстве своего отца, все упростится, если они отыщут ее. Может, она знает что-то о Дюрере? Ведь адвокат был хорошим приятелем Пера-Улы Сильверберга.

– Значит, тебе звонила бабушка Ульрики Вендин? – Хуртиг свернул направо, на Санкт-Эриксгатан.

– Да. Она пыталась дозвониться до Ульрики, но без результата. Теперь ждет нас у дома с ключами.

С девушкой что-то случилось, подумала Жанетт. Но если ее молчание купили, может, беспокоиться не о чем? Может, Ульрика сидит сейчас где-нибудь в шезлонге с бокалом в руках.

Но вдруг с ней случилось кое-что другое?

А ну-ка успокойся. Не пугай себя раньше времени, мы пока ничего не знаем. Может, Ульрика просто встретила парня, влюбилась и провела эти несколько дней с ним в постели.

– Кстати, как прошел ланч? – спросил Хуртиг.

Оке пригласил ее на ланч – хотел поговорить о Юхане и обсудить, как быть с мальчиком дальше. Оке выглядел стройнее, чем ей помнилось, подстриженные ежиком волосы он отпустил, и Жанетт нехотя призналась себе, что скучает по нему. Может, со временем глаз замыливается? Начинаешь видеть изъяны вместо того, что когда-то привлекало?

Обсудив то, что касалось их обоих, Оке принялся хвастаться своими успехами и несколько раз намекнул, сколько значили для него агентские услуги Александры Ковальской. Жанетт испытала немалое облегчение, когда ланч завершился и они разошлись.

Расставшись с Оке у дверей ресторана, Жанетт успела еще поговорить по телефону с Юханом. Они договорились провести вечер перед телевизором – кино и футбол дома, в Эншеде. Футбол по телевизору вряд ли мог сравниться с присутствием на дерби Премьер-лиги, но у Юхана был радостный голос, когда Жанетт позвала его к себе. Глянув на часы, она подумала, что, вероятно, будет дома раньше его. Хотя нет. Никаких “вероятно”. На этот раз ему не придется ее дожидаться.

– Ты как будто рассеянна, – заметил Хуртиг. – Я спросил, как ланч.

Жанетт очнулась от своих мыслей.

– Ну, мы говорили в основном о делах житейских. Развод и все такое. Оке на выходных возьмет Юхана с собой в Лондон.

– Черт, сколько же он ездит. – Хуртиг сердито посигналил машине, свернувшей перед ними, не помигав. – Разве он не был только что в Бостоне? А перед этим в Кракове?

Жанетт кивнула, подтверждая: был.

– Просто надо выбрать правильную профессию, – разглагольствовал Хуртиг. – Мажешь красками по холсту и глядь – вдруг начинаешь зарабатывать кучу денег и разъезжать по миру.

Жанетт усмехнулась. Удивительно, какой он сегодня разговорчивый.

Они проезжали мимо метро “Турильдсплан”, и мысли Жанетт переключились на первого из убитых мальчиков. Казалось, что его нашли уже так давно! Как будто год прошел, с тех пор как мумифицированный труп обнаружили в кустах всего в двадцати метрах от места, где они сейчас.

– Слушай, – сказала Жанетт, когда Хуртиг свернул на Эссингеледен, на юг. – У меня для тебя плохие новости. Линнея Лундстрём погибла. Самоубийство. Повесилась у себя дома.

– Повесилась? – Хуртиг побледнел.

Жанетт кивнула.

– Дерьмо… – Хуртиг с силой ударил по рулю.

Остаток дороги они провели в молчании. Заезжая на парковку перед домом Ульрики Вендин, Хуртиг подал голос:

– Так, значит, она повесилась?

Он сбросил скорость и остановился. Жанетт видела, что он пытался улыбнуться, но попытка провалилась.

– Да. Ужас просто, – ответила Жанетт.

– Моя сестра тоже. – Вымученная улыбка. – Десять лет назад. Ей было всего девятнадцать.

Жанетт не знала, что сказать. Да и что тут скажешь?

– Я… – Она снова подумала, как мало знает о своем напарнике.

– Все нормально, – ответил Хуртиг, помолчав, и вымученная улыбка исчезла. – Я научился жить с этим дерьмом. Мы тогда сделали что могли. И маме с папой пришлось гораздо хуже.

– Я… я правда соболезную. Я понятия не имела. Не хочешь поговорить об этом?

– Честно говоря… нет. – Хуртиг покачал головой.

Жанетт кивнула:

– Ладно. Но если захочешь – просто скажи. Я здесь.

Жанетт обняла его, и они посидели молча. Наконец Хуртиг вздохнул и напомнил, зачем они сюда приехали.

Открывая дверцу машины, Жанетт увидела, как из подъезда выходит невысокая худенькая женщина. Женщина курила и оглядывалась, словно кого-то искала.

– По-моему, это она.

Они подошли к женщине, которая и правда оказалась бабушкой Ульрики Вендин. Крашеная блондинка, назвалась Кикой. Кика работала в парикмахерской на Гулльмарсплан, и Ульрика была ее единственной внучкой.

Они вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице. Перед дверью квартиры женщина достала связку ключей, и Жанетт вспомнила, как была здесь в прошлый раз.

Она тогда говорила с Ульрикой об изнасиловании, которому подверг ее Карл Лундстрём, и воспоминание наполнило ее унынием. Если существует что-то вроде справедливости, о какой пишут в стихах, у девушки все в конце концов должно устроиться. Но Жанетт в этом сомневалась.

Кристина Вендин сунула ключ в замочную скважину, дважды повернула влево и открыла дверь.

У Ханны Эстлунд в Фагерстранде вонь исходила от двух мертвых собак.

Здесь, кажется, пахло еще хуже.

– По-моему, надо звонить криминалистам, – проговорил Хуртиг, закрыв нос и рот рукавом. – И ничего не трогаем.

– Спокойно, Йенс. – Жанетт глянула на него, чтобы напомнить: здесь присутствует бабушка Ульрики, и не надо делать поспешных выводов.

Но сама почувствовала, как от тревоги свело желудок.

– А что? – Кика Вендин обеспокоенно посмотрела на Хуртига, а потом – на Жанетт. Она хотела было шагнуть в прихожую, но слова Жанетт ее удержали.

– Нам лучше подождать снаружи, – сказала Жанетт, одновременно жестом попросив Хуртига зайти в квартиру и осмотреться.

Женщина выглядела потрясенной.

– Почему такой ужасный запах?

– Пока не знаем. – Жанетт слушала, как Хуртиг с шумом ворочается в квартире. Они с Кикой тихо стояли и ждали. Через минуту Хуртиг вышел к ним.

– Пусто, – сказал он, разводя руками. – Ульрики там нет, а запах – от мусора. Старые креветочные очистки.

Жанетт выдохнула. Просто креветочные очистки, подумала она, взяла женщину за плечи и развернула ее.

– Давайте выйдем во двор, поговорим немного. Идемте.

Спокойно, подумала она, ведя встревоженную бабушку вниз по ступенькам.

– Я еще немного проверю, – сказал Хуртиг, и Жанетт кивнула.

На улице Жанетт предложила посидеть в машине.

– Там есть термос с кофе, если хотите.

Кика покачала головой:

– У меня скоро закончится перерыв, мне надо на работу.

Они присели на скамейку. Жанетт попросила Кику рассказать об Ульрике, но бабушка, кажется, имела весьма смутное представление о жизни собственной внучки. Она не знала ничего важного, а из ее скудного рассказа Жанетт заключила, что ей неизвестно даже об изнасиловании Ульрики.

– Вы точно не можете немного подождать? Мой коллега скоро закончит, а я могу позвонить вам на работу, предупредить, что вы немного запоздаете.

– Нет, не выйдет. У меня клиентка… Мелирование и перманент.

У Жанетт комок встал в горле. “Прическа? – подумала она. – Неужели клиентка важнее родной внучки? Неужели она настолько боится потерять работу?”

Кика Вендин повернулась и пошла прочь, а Жанетт забралась на переднее сиденье, закурила и стала дожидаться Хуртига.

Прискорбно, подумала она. Для нее клиентка и правда важнее родной внучки. Откуда такое берется?

Однако Жанетт тут же поняла, что и сама такая. Надо только заменить Кику на Жанетт, клиентку на преступление, а Ульрику – на Юхана. То же самое уравнение.

– Следы крови в прихожей. – Хуртиг стукнул кулаком по крыше машины, и Жанетт подпрыгнула.

– Крови?

– Да. Так что я подумал, что стоит позвонить Иво. Пусть приедет, осмотрится. Возьмет пробы и скажет, чья это кровь. Назад ты поведешь?

– Чего?

– Ну ты же сидишь за рулем. Кто поведет, ты или я?

Жанетт вышла из себя. Ее вдруг разозлило, что Хуртиг распоряжается самостоятельно.

– Если Иво приедет, нам придется подождать его. – Она поднялась и вышла из машины. – Я позвоню бабушке Ульрики и скажу, что квартиру будут обследовать, так что пусть пока не приходит.

После короткого разговора (Жанетт изо всех сил старалась не напугать Кику Вендин еще больше) она снова села в машину.

– Йенс, – зашипела она, – во-первых, я не хочу, чтобы ты до смерти пугал родственников, распинаясь насчет обследования квартиры еще до того, как мы хоть что-то увидели. Во-вторых, из нас двоих я решаю, вызывать криминалистов или нет.

Вид у Хуртига сделался растерянный и удрученный, и Жанетт тут же пожалела, что повысила голос. Бесчувственная дура, обругала она себя. Он только что доверился мне, рассказал о гибели сестры, а я разоралась. Наверное, я выгорела, надо отдохнуть.

– Наплюй, – сказала она. – Но в следующий раз немного подумай, прежде чем сделать.

Хуртиг вздохнул:

– Sorry, boss…

Он явно обиделся, а Жанетт поняла, что разозлилась не только из-за его самоуправства. Она злилась и на себя тоже.

Она непрошибаемая эгоистка. Окружающий мир как будто топчется на одном месте, потому что она решила: сначала работа, потом все остальное.

Она потеряла Оке, контакт с Юханом у нее никакой, и с Софией все просто странно.

В критические моменты именно Хуртиг оказывался тем, рядом с кем она могла расслабиться, и Жанетт со всей беспощадностью призналась себе, что вышла замуж за работу. Но ее нечувствительность ко всему, что не касается служебных дел, обижала даже его – в этом она только что убедилась.

– Ты проверил, это действительно кровь? Много?

– Всего несколько пятен. Засохшие пятна на пороге, но это точно кровь.

– Люминолом капал?

– Ну даешь. Ты всегда носишь с собой люминол?

– Это могла быть краска.

– Вряд ли.

– Может, кофе?

Хуртиг наконец улыбнулся:

– Нет, эти пятна были не от кофе.

– Я просто спросила, не хочешь ли ты кофе. – И Жанетт протянула ему термос.

Озеро Клара

– Фон Квист, – произнес в трубку прокурор. За последние несколько часов Жанетт Чильберг успела позвонить уже дважды. Когда Чильберг поделилась своими опасениями насчет исчезновения Ульрики Вендин, тяжесть стиснула прокуроров желудок; когда фон Квист положил трубку, его уже мучили рвотные спазмы.

Твою мать, подумал он, выбрался из-за стола и подошел к бару.

Пока скрежетала морозилка, прокурор достал бутылку дымного солодового виски и налил себе изрядную порцию.

Где этого Дюрера носит? Сегодня прокурор звонил ему уже несколько раз, но безрезультатно. Дюрер как сквозь землю провалился. И Ульрика Вендин тоже. Один плюс один равно двум. Ничего сложного.

Будь прокурор Кеннет фон Квист человеком творческим, его ругательства были бы более разнообразны, а не крутились бы исключительно вокруг матери и половых органов. Но прокурор не был творческим человеком.

– Твою мать, – повторил он и одном махом осушил стакан.

Отвинтил крышечку, налил еще, сел в кожаное кресло у окна и шумно вздохнул. Скрип старой кожи прозвучал как аккомпанемент.

Виски вряд ли могло благотворно подействовать на язву желудка, но прокурор все же сделал хороший глоток, чувствуя, как спиртное встречается с кислой отрыжкой где-то пониже ключиц.

После того как утром ему позвонила комиссар Жанетт Чильберг, он сразу начал готовить документы об объявлении Вигго Дюрера в розыск. Комиссару необязательно знать, что он, фон Квист, сам пытался дозвониться до Дюрера. Напротив, под влиянием минуты он решил угодить Чильберг. Теперь, после второго разговора, стало ясно: жизнь Ульрики Вендин в опасности, и это крайне скверно. Едва ли его, прокурора фон Квиста, можно обвинить в щепетильности, но всему же есть границы!

Соплячка чертова, подумал он. Ты же получила деньги – ну так заткнулась бы и сидела тихо.

А теперь все может обернуться по-настоящему плохо.

В последнее время прокурор много думал о Вигго Дюрере и пришел к выводу, что Дюрер – холодный, расчетливый, в высшей степени умный и наглый человек.

Если он захочет убрать Ульрику Вендин, он определенно способен ее убрать.

Прокурор, передернувшись, вспомнил один случай, имевший место лет пятнадцать назад, когда бывший начальник управления Герт Берглинд пригласил его к себе на Мёйю, в домик на шхерах.

Там были Вигго Дюрер и еще один человек, украинец, который каким-то образом имел отношение к адвокату и не знал ни слова по-шведски.

Они сидели на кухне. Дюрер и Берглинд никак не могли прийти к согласию насчет чего-то, может, какого-то частного дела, машины или яхты, которой предстояло сменить владельца. Берглинд разволновался и говорил громко, а Дюрер, довольно долго просидев молча, повернулся к украинцу и тихо заговорил с ним по-русски. Пока Берглинд исходил злобными аргументами, украинец поднялся и вышел в сарай, где начальник управления держал своих кроликов-призеров.

В открытое окно кухни донеслось отчаянное верещание, и через несколько минут украинец вошел с двумя свежеободранными племенными кроликами по десять тысяч крон за зверушку. Берглинд побелел как бумага и тихо попросил гостей уехать.

Прокурор тогда подумал, что Берглинд расстроился из-за призовых денег, которых не получит, или, может, ему просто жалко было кроликов, но теперь фон Квист знал: Берглинд испугался. Бывший начальник управления уже тогда отлично понял, что за человек Вигго Дюрер.

Прокурор закрыл глаза, молясь, чтобы не оказалось, что к нему самому озарение пришло слишком поздно.

– Твою мать, – пробормотал он. Шестьсот миллилитров превосходного виски, двадцать один год выдержки, едко обожгли язву желудка.

Из-за дымного аромата виски прокурору вспомнился запах, исходящий от Вигго Дюрера. Когда Дюрер входил в помещение, это сразу можно было учуять. Не жареным ли чесноком от него пахло?

Нет, подумал прокурор. Скорее, порохом или серой. И это противоречило способности Дюрера растворяться, исчезать в толпе.

Если бы хоть один человек уважал прокурора Кеннета фон Квиста, этот человек мог бы сказать, что способность осознавать противоречия – не самая сильная сторона прокурора. Если бы этот человек щадил чувства прокурора поменьше, он мог бы (и в этом случае был бы ближе к правде) утверждать: взгляд прокурора на противоречивое поведение состоит в том, что такого поведения попросту не существует. Есть правильное и неправильное, и ничего между ними. А неспособность воспринимать противоречия – очень скверное качество для прокурора.

И сейчас прокурор констатировал: Вигго Дюрер – противоречивый человек.

Способный быть очень опасным – и в то же время неженкой, хнычущим из-за стенокардии, как во время их последней встречи.

– Адвокат и фермер-свинозаводчик, – пробормотал он в стакан. – Как-то не вяжется.

Шоссе 222

Иво Андрич никак не мог сосредоточиться.

Ему казалось, он знает, что увидел на той фотографии в газете. И еще он знал, как ему хочется, чтобы увиденное оказалось правдой.

Пустые мечты могут замутить разум, обычно подчиняющийся логике. Если бы увиденное на фотографии из Русенгорда оказалась правдой, это противоречило бы логике.

Это было бы нечто совершенно противоположное логике. Это было бы чудо.

Через час после того, как Жанетт Чильберг и Йенс Хуртиг покинули квартиру Ульрики Вендин на Юхан-Принцвэг, то же самое сделал и Иво Андрич. Но вместо того чтобы поехать по шоссе, он помчался на север, по спокойным улицам Хаммарбюхёйдена и Шёстадена. Такая езда была менее монотонной и требовала больше внимания, отчего и мозги у Иво заработали лучше.

Телефонный номер, полученный от Жанетт, оказался бесполезным, а когда Иво позвонил в газету, там никто не знал имен взбунтовавшихся жильцов. Однако журналист, написавший статью, смог назвать ему имя зачинщика. Петер Хемстрём, учитель труда в школе Русенгорда.

Иво не хотел звонить Хемстрёму из дома – он еще не рассказал жене о фотографии в газете. Если окажется, что он ошибся, жена будет разочарована.

Сам Андрич уже научился справляться с разочарованиями.

Иво остановил машину и взял в руки телефон. Набрал номер, подождал. Если он ошибся, лучше узнать об этом сейчас.

Школьный учитель труда Петер Хемстрём ответил после четвертого гудка, и когда Иво объяснил, чего хочет, сразу согласился помочь. Конечно, он может выяснить имена людей с фотографии, они ведь будут в одном жилищном союзе, только это займет какое-то время. Он обязательно перезвонит.

Иво откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и решил сосредоточиться на работе. Он знал, что это заставит его забыть обо всем остальном.

Посещение квартиры Ульрики Вендин заняло меньше часа. Сейчас его мысли занимала одна теория. Кто-то тщательно убрал на кухне, но проигнорировал остальное пространство квартиры. Кто-то протер дверцу холодильника, но не позаботился ни о мусоре, ни о почте на коврике в прихожей. Не удосужился вытереть пятна на полу гостиной, скорее всего от красного вина. В общем и целом, все указывало на то, что у побывавшего в квартире человека была одна цель: что-то скрыть.

Неизвестный уборщик отлично справился с подметанием и дезинфекцией, если не считать пары пропущенных пятен на пороге прихожей, но в самой уборке не было смысла. С помощью спрея, содержащего люминол и пероксид водорода, Иво обнаружил пятна крови на дверце холодильника и на кухонном полу, на который сначала брызнула кровь, а потом пятна вытерли тряпкой или чем-то подобным.

Иво достал камеру и быстро пролистал снимки. Чтобы сфотографировать следы крови, требовались темнота и долгая выдержка. Иво хватило штатива и действующих жалюзи на кухне. Кровь отчетливо проявилась голубым цветом, возникшим благодаря химической реакции с люминолом.

Оставалось проверить всего два момента.

Чью кровь он сфотографировал и в какое время упомянутая персона подверглась насилию?

Если все развивалось по его предполагаемому сценарию, то на Ульрику Вендин напали дома, в ее собственной кухне, и ДНК девушки подтвердятся в течение двух недель. Рядом, на пассажирском сиденье, лежал пакет с грязной одеждой, еще там были волосы и чешуйки кожи. Результаты их анализа сравнят с результатами анализа крови. Если Ульрика не объявится в ближайшие пару дней, Иво собирался рекомендовать более тщательное обследование квартиры.

Когда мысли оформились до конца, патологоанатом открыл глаза, и, словно это был условный сигнал, зазвонил телефон. Очень странное чувство наполнило Андрича, когда он увидел номер, начинавшийся с кода Мальмё.

Школьный учитель труда Петер Хемстрём объявил, что у него есть фамилии всех людей со снимка.

– Начну с переднего ряда, – сказал он и начал читать.

Иво Андрич молча слушал. Время от времени он едва слышно что-то бормотал.

– Второй ряд, слева, – продолжал Хемстрём, и Андрич подумал: а ведь этот человек даже не представляет, какое значение имеет для него, Иво, этот разговор.

Для него и его жены. Не для кого-то другого. Вообще ни для кого.

Он, работающий с трупами, до боли четко сознавал, как бессмысленна жизнь для всех, кроме того, кого жизни лишили.

– И последний ряд.

Достаточно, подумал Иво. В последнем ряду он и стоял. Человек, которого он узнал. Человек, который уже мертв.

– Кент Хэгглунд, Борис Ломанов, Ибрагим Ибрагимович, Горан Андрич и Сара Бенгтссон. Всё. Надеюсь, я вам помог, – заключил учитель труда из школы Русенгорда.

Петер Хемстрём понятия не имел, что только что произнес слова, категорически противоречащие любой логике.

Что он только что совершил чудо.

Лазарь, подумал патологоанатом Иво Андрич, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза.