Текст книги "Ночной цирк"

– Я подумала, что, возможно, все дело в тебе, – продолжает она. – Поэтому однажды я попыталась остаться на перроне, чтобы поезд с цирком уехал без меня, и боль была такой же нестерпимой. Мы связаны, и связаны надежно.

– Ты хотела убежать со мной, – улыбается Марко, несмотря на пронизывающую его боль. – Я и не надеялся, что поцелуй окажется таким действенным.

– Ты мог бы заставить меня забыть о нем, стереть его у меня из памяти так же легко, как заставил обо всем забыть гостей того вечера.

– Не могу сказать, что это было легко, – признается Марко. – К тому же я не хотел, чтобы ты забывала.

– Я не смогла бы его забыть, – говорит Селия. – Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно. Но боль отпускает. А ведь я тогда сказал Александру, что хочу все бросить. Видимо, я сам не верил в то, что говорил. Я просто хотел до него достучаться.

– Видимо, это сделано для того, чтобы нам не казалось, будто мы заперты в клетке, – говорит Селия. – Мы не замечаем решеток, пока не пытаемся проникнуть сквозь них. Отец говорит, что все было бы куда проще, если бы мы не любили друг друга. Возможно, он прав.

– Я пробовал, – говорит Марко, заключая ее лицо в ладони. – Я пытался забыть тебя, но не смог. Я не могу перестать думать о тебе, не могу перестать о тебе мечтать. Разве ты не чувствуешь ко мне то же самое?

– Конечно, чувствую, – признается Селия. – Ты всегда здесь, рядом со мной. Я пропадаю в Ледяном саду, чтобы хоть отчасти ощутить то, что чувствую рядом с тобой. И так было всегда, даже до того, как я узнала, кто ты. И всякий раз, когда я думаю, что лучше быть не может, я ошибаюсь.

– Тогда что мешает нам быть вместе здесь и сейчас? – спрашивает он. Его ладони соскальзывают с ее лица, опускаясь на обнаженные плечи.

– Я так этого хочу, – шепчет Селия, задыхаясь, когда его руки направляются ниже. – Поверь, очень хочу. Но это касается не только нас с тобой. В эту игру оказалось втянуто столько людей! Все сложнее и сложнее держать все под контролем. И это, – она накрывает ладонью его руку, – мешает мне сосредоточиться. А я боюсь представить, что может случиться, если я потеряю контроль.

– Разве у тебя нет источника силы? – удивляется он.

Взгляд Селии выражает недоумение:

– Источника силы?

– Для этого мне нужен факел – это мой проводник. Я черпаю силы в его пламени. У тебя нет ничего подобного, ты все делаешь сама?

– Я по-другому не умею, – говорит Селия.

– И ты постоянно держишь цирк под контролем? – спрашивает Марко.

Селия кивает:

– Я уже привыкла. Большую часть времени это вполне приемлемо.

– Это, должно быть, невероятно тяжело.

Он нежно целует ее в лоб и отпускает, стараясь держаться как можно ближе, но не дотрагиваясь.

А потом он рассказывает ей разные истории. Легенды, услышанные от учителя. Собственные фантазии, навеянные тем, что попадалось ему в древних книгах с растрескавшимися корешками. Идеи для цирка, которые невозможно вместить ни в один из шатров.

Она же делится историями своего детства, проведенного за кулисами. Приключениями в далеких городах, где бывала вместе с цирком. Вспоминает события тех дней, когда выдавала себя за медиума, и радуется, что ему, так же как и ей в то время, это занятие кажется глупым и бессмысленным.

До самого утра они говорят и не могут наговориться. Он уходит перед закрытием цирка.

Вставая, Марко помогает подняться Селии и на мгновение прижимает ее к груди.

Он вынимает из кармана визитку с адресом и буквой «М» вместо имени.

– Я стараюсь реже бывать в особняке Чандреша, – объясняет он, протягивая ей визитку. – Если меня там нет, ты всегда можешь найти меня по этому адресу. Я буду рад тебе в любое время дня и ночи. Вдруг тебе захочется отвлечься от цирка.

– Спасибо, – благодарит его Селия. Она переворачивает карточку, и та бесследно исчезает.

– Когда все это закончится, кто бы из нас ни выиграл состязание, я не отпущу тебя так легко, как сегодня. Договорились?

– Договорились.

Марко подносит ее руку к губам, запечатлевая поцелуй на серебряном кольце, скрывающем шрам.

Селия проводит кончиками пальцев по его подбородку. А затем поворачивается и растворяется в воздухе, не оставив ему времени протянуть руку, чтобы ее удержать.

Просьба
Конкорд, Массачусетс, 30 октября 1902 г.

Бейли пытается перегнать отару на другое поле, но овцы ведут себя безобразно. На них не действуют ни удары кнута, ни пинки, ни проклятия. Овцы упрямо считают, что на этом поле трава зеленее, чем за калиткой в невысокой каменной стене, и Бейли никак не удается убедить их в обратном.

Неожиданно его окликают.

– Привет, Бейли.

Поппет, стоящая по другую сторону каменной гряды, выглядит здесь несколько странно. Дневной свет кажется слишком ярким, а пейзаж слишком зеленым и обыденным. Ее наряд, хоть это и простое платье, а не сценический костюм, кажется слишком пышным. На ее юбке слишком много оборок, и вообще она непрактична и мало пригодна для прогулки по ферме. Поппет не надела шляпу, и ветер яростно треплет ее рыжие волосы.

– Привет, Поппет, – говорит он, когда ему удается оправиться от изумления. – Что ты здесь делаешь?

– Мне нужно с тобой поговорить, – объясняет она. – Точнее, кое о чем тебя спросить.

– И это не могло подождать до вечера? – удивляется Бейли.

Он привык встречаться с Поппет и Виджетом каждый день, как только ворота цирка распахиваются для зрителей.

Поппет качает головой.

– Я решила, что будет лучше, если мы дадим тебе время подумать, – заявляет она.

– Подумать о чем?

– О том, чтобы уехать с нами.

Бейли растерянно таращится на нее.

– Что? – только и может вымолвить он.

– Сегодня наша последняя ночь, – говорит она. – Потом цирк уедет, и я хочу, чтобы ты отправился с нами.

– Ты шутишь, – не верит Бейли.

Поппет трясет головой:

– Не шучу, ни капельки не шучу. Мне только нужно было удостовериться, что я не совершу ошибку, предложив тебе это, что для тебя будет правильно так поступить. Теперь я в этом уверена. Это очень важно.

– Что ты имеешь в виду? Для чего важно? – по-прежнему недоумевает Бейли.

Поппет вздыхает. Она смотрит вверх, словно пытается разглядеть в голубом небе с плывущими по нему пушистыми облаками звезды.

– Я знаю, что ты должен отправиться с нами, – говорит она. – Тут сомнений нет.

– Но почему? Почему я? Что я должен буду делать, просто болтаться возле вас? Я не такой, как ты и Виджет, я не умею ничего особенного. Я не гожусь для цирка.

– Годишься! Точно годишься. Я еще не знаю почему, но я уверена, что твое место рядом со мной. То есть, я хочу сказать, рядом с нами. – Ее щеки густо покрываются румянцем.

– Я бы очень хотел. Я хочу. Только я… – Бейли обводит взглядом овец, дом и сарай на холме, поросшем стройными рядами яблонь. Это может разрешить все споры по поводу Гарварда, а может только все усугубить. – Я не могу просто взять и уехать, – говорит он, думая про себя, что это не совсем то, что он имеет в виду.

– Я понимаю, – говорит Поппет. – Прости. Мне не следовало тебя об этом просить. Но мне кажется… Нет, мне не кажется – я знаю. Я знаю, что если ты не поедешь с нами, мы больше никогда не вернемся.

– Не вернетесь сюда? Почему?

– Никуда не вернемся, – говорит Поппет. Она вновь запрокидывает голову, тревожным взглядом изучая небо, прежде чем посмотреть на Бейли. – Если ты не поедешь с нами, цирка больше не будет. И не спрашивай почему. Они мне этого не говорят. – Она делает жест рукой, показывая на скрывающиеся в синеве звезды. – Они говорят лишь одно: чтобы цирк продолжал существовать, в нем должен быть ты. Ты, Бейли. Ты, я и Видж. Я не знаю, почему так важно, чтобы мы трое были вместе, но это важно. Иначе все просто рухнет. Все уже рушится.

– Что ты хочешь этим сказать? С цирком все в порядке.

– Если честно, не думаю, что это можно заметить со стороны. Это как… Если заболеет одна из ваших овец, я пойму?

– Вряд ли, – говорит Бейли.

– А ты поймешь? – спрашивает Поппет.

Бейли кивает.

– То же самое с цирком. Я знаю, каким он должен быть, и он не такой. Он уже давно не такой. Я уверена, что-то не так, и хотя я не знаю причин, я чувствую, что он разваливается на куски, как торт, в котором не хватает крема, чтобы скрепить слои. Тебе кажется, что это чушь?

Бейли все так же молча таращится на нее, и она со вздохом продолжает:

– Помнишь, ту ночь, когда мы были в Лабиринте? Когда мы надолго застряли в птичьей клетке?

Бейли кивает.

– Никогда раньше мне не доводилось застревать в Лабиринте. Ни разу. Если мы не знаем, как выбраться из комнаты или из коридора, я могу сосредоточиться и почувствовать, где находятся двери. Я знаю, что за ними. Я стараюсь не делать этого, потому что так неинтересно, но в ту ночь, когда мы никак не могли выбраться, я попыталась – и у меня не вышло. Цирк становится каким-то чужим, и я не знаю, как с этим быть.

– Но я-то чем могу помочь? – спрашивает Бейли.

– Это ведь именно ты отыскал ключ, помнишь? – говорит Поппет. – Я пытаюсь найти ответы, чтобы понять, что нужно сделать, но все словно в тумане, за исключением того, что касается тебя. Я понимаю, что прошу слишком многого, что тебе тяжело оставить дом и семью, но цирк – это мой дом и моя семья, и я не могу ее потерять. Я должна сделать все возможное, чтобы не дать этому случиться. Прости меня.

Она садится на камень и отворачивается. Бейли устраивается рядом, продолжая смотреть на поле и несговорчивых овец. Несколько минут проходит в молчании. Овцы жуют траву, лениво слоняясь по полю.

– Бейли, тебе нравится здесь? – спрашивает Поппет, глядя на окрестности фермы.

– Не то чтобы очень, – признается он.

– Ты когда-нибудь мечтал, что кто-то придет и заберет тебя отсюда?

– Тебе Видж рассказал? – спрашивает Бейли, недоумевая, неужели его желание такое сильное, что заметно со стороны.

– Нет, – качает головой Поппет. – Я спросила наугад. Но Видж хотел, чтобы я передала тебя вот это.

Она вынимает из кармана пузырек и протягивает ему.

Бейли уже знает, что, хотя пузырек и выглядит пустым, на самом деле это, скорее всего, не так, и ему не терпится его открыть. Он выдергивает пробку, радуясь, что она закреплена на пузырьке проволокой.

Вырывающееся на свободу воспоминание настолько знакомое, узнаваемое и правдоподобное, что Бейли мгновенно ощущает шершавость коры, запах желудей и даже слышит беличью трескотню.

– Он хотел, чтобы ты мог забрать с собой кусочек своего дерева, если решишься поехать с нами, – говорит Поппет.

Бейли закупоривает пузырек. Какое-то время оба молчат. Ветер играет волосами Поппет.

– Сколько у меня времени на раздумья? – тихо спрашивает Бейли.

– Мы уезжаем после закрытия, – говорит Поппет. – Поезд подадут перед рассветом, но будет лучше, если ты придешь пораньше. Отъезд… с отъездом могут возникнуть сложности.

– Я подумаю, – кивает Бейли. – Но обещать ничего не могу.

– Спасибо, Бейли, – говорит Поппет. – Я только хочу попросить тебя еще об одном, можно? Если ты не собираешься ехать с нами, то не мог бы ты вовсе не приходить сегодня в цирк? Чтобы мы попрощались прямо сейчас? Думаю, так будет лучше.

Бейли хлопает глазами, переваривая ее слова. Неожиданно это кажется ему еще страшнее, чем решение уехать. Но он чувствует, что это будет правильно, и послушно кивает.

– Хорошо, – обещает он. – Если я решу не ехать, я не приду. Даю слово.

– Спасибо, Бейли, – повторяет Поппет. На ее лице появляется улыбка, но он не может понять, сквозит в ней радость или грусть.

И до того, как он успевает попросить ее на всякий случай попрощаться за него с Виджетом, она наклоняется и целует его. Не в щеку, как она делала много раз, а в губы. И в этот момент он понимает, что пойдет за ней на край света.

Поппет поднимается и уходит, не говоря больше ни слова. Бейли смотрит ей вслед до тех пор, пока зарево волос не растворяется в голубой дымке неба. Он сжимает в руке пузырек, все еще не зная, что он чувствует и что ему делать, в то время как на раздумья остаются считаные часы.

Овцы у него за спиной вдруг сами решают двинуться толпой через калитку и разбредаются по расстилающемуся за оградой лугу.

Приглашение
Лондон, 30 октября 1901 г.

Когда цирк приезжает в Лондон, Селия борется с искушением тут же отправиться по адресу на визитке, полученной от Марко, которую она постоянно носит с собой. Однако вместо этого она отправляется в «Мидланд Гранд Отель».

Она не задает портье никаких вопросов.

Она ни с кем не заговаривает.

Просто останавливается посреди холла, а мимо, не обращая на нее ни малейшего внимания, снуют постояльцы, спеша сменить одну временную крышу над головой на другую, торопятся по своим делам служащие.

Неподвижная, словно одна из статуй в цирке, она проводит так больше часа, когда наконец к ней подходит человек в сером костюме.

Он выслушивает ее с непроницаемым лицом и лишь коротко кивает, когда она замолкает.

Селия приседает в реверансе, поворачивается и уходит.

Человек в сером костюме еще некоторое время продолжает в одиночестве стоять на прежнем месте. Окружающим нет до него дела.

Совпадения: старая шляпа
Лондон, 31 октября – 1 ноября 1901 г.

В канун Дня всех святых в цирке всегда царит особенно праздничная атмосфера. Главная площадь увешана бумажными фонариками; тени и всполохи света рисуют на белой бумаге странные лица, скривившиеся в беззвучном крике. Черные, белые и серебряные кожаные маски с завязками из шелковой тесьмы ждут посетителей в корзинах при входе. При желании каждый может выбрать себе такую, и поэтому порой трудно различить, кто циркач, а кто зритель.

Возможность побродить по цирку неузнанным дарит совершенно новые ощущения. Слиться с толпой, стать частью общей атмосферы. Многие с головой отдаются новому развлечению, в то время как других это приводит в замешательство, и они предпочитают не прятать лица.

Уже за полночь, и толпа редеет с каждым часом, приближающим наступление Дня всех святых. Дня поминовения усопших.

Те, кто еще не разошелся по домам, словно призраки, бродят по цирку.

К этому времени очередь к прорицательнице сошла на нет. Больше всего будущее волнует умы обывателей в начале вечера, а в столь поздние часы желания становятся куда более приземленными. Сначала люди появлялись на пороге один за другим, но вот октябрь сменяется ноябрем, и шатер прорицательницы пустеет. Никто уже не переминается перед хрустальным занавесом, гадая, что за тайны собираются поведать карты.

Она не слышит приближающихся шагов, но занавес неожиданно раздвигается.

То, что Марко хочет ей сказать, не должно было бы повергнуть ее в шок. Все последние годы карты предупреждали ее, но она отказывалась слушать, предпочитая другие толкования, другие варианты развития событий.

Но услышать то же самое из его уст – нечто совсем иное. Стоит ему произнести эти слова, как перед ее глазами встает давно забытое воспоминание. Две фигуры в зеленом посреди залитого светом зала, от которых так веет страстью, что в комнате внезапно становится жарко.

Она просит его вытянуть только одну карту. Ее удивляет, что он соглашается.

Зато не удивляет, когда с выбранной им карты на нее взирает Жрица.

После его ухода Изобель снимает вывеску со своего шатра.

Ей и прежде случалось закрываться раньше времени или делать небольшие перерывы, когда она уставала от гадания или просто нуждалась в передышке. Чаще всего эти свободные минуты она проводит с Тсукико, но сегодня вместо того, чтобы отправиться на поиски девушки-змеи, она сидит одна за столом, ожесточенно перемешивая колоду.

Она переворачивает карту лицом вверх, затем другую, затем еще одну.

Выпадают лишь мечи. Стройные ряды заостренных лезвий. Четверка, девятка, десятка. Одинокий клинок – туз.

Она сгребает их в сторону.

Вспомнив о чем-то, она бросает карты.

Под столом хранится шляпная картонка. Более надежного места для нее она придумать не смогла, а тут картонка всегда под рукой. Иногда Изобель вообще забывает, что она стоит там, скрытая от любопытных глаз под бархатной скатертью, вечная незримая преграда между нею и посетителями шатра.

Пошарив рукой под столом, она вытаскивает картонку из бархатной тени в круг света от горящих в каморке свечей.

Это обычная круглая коробка, обтянутая черным шелком. На ней нет ни петель, ни крючка, так что крышка удерживается двумя лентами, черной и белой. Ленты связаны между собой аккуратными узелками.

Изобель ставит коробку на стол и смахивает с нее толстый слой пыли, которая частично оседает на ленте. На мгновение засомневавшись, она думает, не будет ли лучше оставить все как есть, вернуть коробку на место. И тут же решает, что это уже не имеет никакого значения.

Она неторопливо развязывает ленты, подцепляя узелки длинными ногтями. Когда ленты ослаблены настолько, что она может снять крышку, она приподнимает ее осторожно, словно боясь обнаружить то, что лежит внутри.

Там лежит шляпа.

Она ничуть не изменилась. Старый черный котелок, слегка потертый на полях. Он перевязан множеством черных и белых лент, завернут в них, словно подарок, украшенный светлыми и темными бантиками. Под шелковыми узелками прячется карта Таро, а сразу под ней – аккуратно сложенный кружевной платок, по краям которого вьется вышитая черным лоза.

Это было так просто: узелки и желание.

Во время уроков она дурачилась, отдавая предпочтение картам. Несмотря на бездну толкований, они казались ей гораздо более понятными.

Оберег она сделала на всякий случай. Обычная предусмотрительность, которая в сложившейся ситуации никак не могла оказаться чрезмерной. Предусмотрительность из разряда захваченного с собой зонта, когда день вроде бы солнечный, но в воздухе пахнет грозой.

Впрочем, она до сих пор не знает, есть ли у ее оберега какой-то другой смысл, кроме собирания пыли. И почерпнуть уверенность ей неоткуда – не существует барометра, которым можно было бы измерить столь иллюзорные вещи. Хаос не поддается измерению. Теперь ей кажется, что все было впустую.

Словно она тщетно пыталась поймать ветер.

Изобель бережно вынимает шляпу из коробки, с полей струится водопад длинных лент. В этом есть странная прелесть: старая шляпа, кружевной платок и карта, перевязанная ленточками. Вид почти праздничный.

– Самые простые чары порой оказываются самыми действенными, – срывающимся голосом шепчет Изобель, чуть не плача.

Никакой реакции. Шляпа безмолвствует.

– Ты вообще ни на что не влияешь, – говорит Изобель.

По-прежнему ничего не происходит.

Ей всего лишь хотелось, чтобы в цирке сохранялось определенное равновесие. Чтобы две противоборствующие стороны не могли серьезно повредить друг другу или тем, кто находится рядом с ними.

Чтобы ни одна из чаш весов не была разбита.

Перед ее глазами вновь и вновь встает сцена в бальном зале.

В памяти всплывают обрывки случайно подслушанной ссоры. Марко сказал тогда, что он все делал ради нее. Сначала она не поняла истинного смысла этих слов, а потом они просто вылетели у нее из головы.

Но теперь все встало на свои места.

Сильные чувства, которые карты показывали всякий раз, когда она пыталась гадать о нем, были вызваны Селией.

Все, что происходит в цирке, связано с ней. В ответ на каждый новый шатер, созданный им, она создает свой.

И Изобель собственными руками помогала поддерживать все в равновесии. Помогала ему. Помогала им обоим.

Она смотрит на шляпу, которую держит в руках.

Белое кружево льнет к черному фетру, нераздельно связанное с ним тонкими лентами. Нераздельно.

В приступе ярости Изобель начинает сдирать ленты, с остервенением разрывая их там, где они завязаны в узелки.

Платок белым призраком кружится в воздухе. Среди завитков вышитой лозы видны инициалы: С. Н. Б.

Карта падает на пол лицом вверх. Под изображением ангела написано одно слово: «умеренность».

Изобель замирает, затаив дыхание. Она ждет расплаты за свой поступок, каких-то последствий. Но вокруг царит тишина. Привычно мерцают свечи. Хрустальный занавес неподвижен. «Какая же я дура, – думает она. – Одинокая дура с кучей спутанных лент и старой шляпой». Как вообще можно было подумать, что от нее что-то зависит. Что ее попытки могут на что-то влиять.

Она наклоняется, чтобы поднять карту с пола, но рука замирает на полпути. В воздухе раздается какой-то звук. Сначала ей кажется, что это скрип тормозящего поезда.

И только секундой позже она понимает, что с улицы до нее доносится пронзительный вопль Поппет Мюррей.

Тьма перед рассветом
Конкорд, Массачусетс, 31 октября 1902 г.

Поппет и Виджет стоят возле цирковых ворот, чтобы не загораживать проход к билетной будке, хотя в столь поздний час очереди за билетами почти нет. Звездный тоннель уже сняли, оставив вместо него только полосатый занавес. Часы-фантазия у них за спиной бьют трижды. Виджет жует попкорн в шоколадной глазури.

– Фто ты ему шкажала? – спрашивает он с набитым ртом.

– Постаралась объяснить, как умела, – говорит Поппет. – Кажется, на примере торта.

– Должно было подействовать, – хмыкает Виджет. – Кто же устоит перед таким вкусным примером?

– Не думаю, что он меня понял. Мне показалось, что больше всего он огорчился, когда я попросила его не приходить, если он не собирается уезжать с нами. Я не знала, что еще сказать. Я просто хотела убедить его в том, что это очень серьезно. – Поппет вздыхает, облокачиваясь спиной на металлическую решетку. – И я его поцеловала, – тихо заканчивает она.

– Я знаю, – говорит Виджет.

Вспыхнув, так что ее лицо становится почти такого же цвета, как волосы, Поппет бросает на брата гневный взгляд.

– Я не нарочно, – пожимает плечами Виджет. – Ты же вообще не пытаешься что-либо скрыть. Нужно развивать эту способность, если ты не хочешь, чтобы я что-либо видел. Разве Селия не показывала тебе, как это делается?

– Почему с каждым днем ты видишь все лучше, а я все хуже? – спрашивает Поппет.

– Я везунчик?

Поппет закатывает глаза.

– Ты поговорил с Селией? – спохватывается она.

– Угу. Рассказал, что ты говорила, будто Бейли должен поехать с нами. А она лишь ответила, что ничего не имеет против.

– Уже неплохо.

– Она была погружена в свои мысли, – продолжает Виджет, вытряхивая из пакетика остатки попкорна. – Ничего не говорила и толком не слушала, хотя я пытался объяснить, о чем именно мы просим. Скажи я ей, что мы хотим завести летающих бегемотов вместо котят, и она бы ответила, что не возражает. Но Бейли же нам нужен не просто так, верно?

– Не знаю, – вздыхает Поппет.

– Что ты вообще знаешь?

Поппет вглядывается в ночное небо. Оно почти полностью затянуто темными облаками, но в просветах виднеются несколько мерцающих созвездий.

– Помнишь, мы были в Старгейзере, и я увидела что-то яркое, но не могла понять, что это было?

Виджет кивает.

– Это была факельная площадь. Вся площадь, не только сам факел. Залитая огнем и светом, пышущая жаром. А потом… Я не знаю, что произошло потом, но Бейли тоже был там. В этом я абсолютно уверена.

– И это скоро должно произойти? – уточняет Виджет.

– Думаю, очень скоро.

– Может, нам его похитить?

– Видж, я серьезно.

– И я серьезно. Мы вполне можем это сделать. Прокрадемся в дом, дадим по голове чем-нибудь тяжелым и, по возможности не привлекая внимания, притащим сюда. Например, поставим столбом, чтобы люди принимали его за городского пьяницу. Погрузим в поезд, пока не очухался, а там уже у него и выбора-то не останется. Быстро и безболезненно. Ну, для нас безболезненно. Хотя тяжести таскать все-таки придется.

– Вряд ли это хорошая идея, Видж, – вздыхает Поппет.

– Ой, да брось ты, будет весело, – пихает ее в бок Виджет.

– Сомневаюсь. Мне кажется, мы уже сделали все, что должны были сделать, и теперь нужно просто ждать.

– Ты в этом уверена?.

– Нет, – тихо признается Поппет.

Чуть погодя Виджет отправляется на поиски чего-нибудь съедобного, а Поппет остается ждать Бейли, время от времени оглядываясь на часы.