Текст книги "Медовые дни"

– Смотрите, – шепнула она ему по-английски, когда он подошел.

На ветке сидел красноклювый тукан. Наим знал его по фотографиям в книгах. Птица редкая, водится только в Центральной Америке. Но даже там встретиться с ней непросто.

– Что он здесь делает? – шепнул он тоже по-английски.

– Наверное, lost solo, – предположила она.

Наим читал про lost solos. Так называют отбившихся от стаи птиц, замеченных вдали от мест своего обитания, даже на других континентах. Как если бы у них сломался внутренний компас или с ними произошла генная мутация. Разные ученые по-разному объясняют это удивительное явление, но ни одна гипотеза пока не получила подтверждения.

– Первый случай зарегистрирован в 1912 году, – рассказала она ему позже, когда они пили кофе в кафетерии заповедника. Она сидела за столиком, вытянув длинные белые ноги. – Немецкий орнитолог Вильгельм Штанц сфотографировал и окольцевал одинокого африканского журавля, появившегося в Ботаническом саду Берлина и умершего через несколько дней после этого. Затем, во время Первой мировой войны, орнитологи наткнулись в Аргентине на стайку чуть живых европейских кукушек. По-видимому, те сбежали от грохота артиллерийских снарядов. Кстати, вскоре их сожрали аргентинские кошки, напрочь лишенные научной этики. Разумеется, бывает и незаконная транспортировка птиц, которым удается вырваться из клетки, – ответила она на вопрос, который Наим как раз собирался ей задать. – Но даже если отбросить все эти случаи, все равно каждый год обнаруживается не менее двух-трех десятков птиц, которых нельзя квалифицировать иначе, как lost solos.

– Значит, вы приехали сюда в поисках lost solos? – спросил он и впервые после выхода из заключения закурил.

– Lost solos искать бесполезно. Они сами тебя находят, – сказала она и тоже достала из пачки сигарету. Длинную, как она сама.

Он перегнулся через стол и дал ей прикурить от своей.

– А ваш акцент… – сказала она. – Он не такой, как у других, с кем я здесь общалась.

– Естественно. Я же араб, – сказал он, хотя никто не тянул его за язык.

Она сделала длинную затяжку.

– А в Израиле много орнитологов-арабов?

– Насколько мне известно, я единственный.

В ее голубых глазах вспыхнула искорка научного любопытства.

– Если хотите, можете меня окольцевать, – сказал он, и она рассмеялась.

Как давно женщины не смеялись над его шутками…

– Наим, – протянул он ей руку.

– Дайана, – протянула она ему белое крыло.

– Так откуда вы, Дайана?

– Отовсюду. Или ниоткуда.

Теперь улыбнулся он. Они курили и молчали. Работник кафетерия составлял один на другой пластмассовые стулья.

– Долго вы здесь пробудете? – спросил Наим.

– Пока меня не унесет термик посильнее.

– Тогда у меня есть предложение, – сказал он (внутренний голос приказал ему: «Только без вранья! Хватит притворства!»). – Сегодня я вышел из тюрьмы, где просидел целый месяц. Сейчас мне надо съездить в деревню, повидаться с родней. Но завтра я с удовольствием свожу вас в одно интересное местечко. В путеводителях вы его не найдете.

– Прогулка с бывшим заключенным, – сказала она, туша в пепельнице окурок. – Звучит заманчиво.

На следующий день он заехал за ней. Она жила в Городке-на-границе, в гостинице «Вершины».

Когда-то, в последнюю ночь перед уходом Бен-Цука в армию, они с Айелет снимали здесь номер. Позднее в здание угодила ракета, и на полученную от государства щедрую денежную компенсацию хозяин сделал капитальный ремонт, в результате чего гостиница приобрела еще более унылый вид.

– Вы ведь не собираетесь меня похищать? – спросила Дайана, наклоняясь к открытому окну машины. Она была в больших солнечных очках; на груди – орнитологический бинокль.

– Мы, арабы, похищаем женщин только по ночам, только в полнолуние и только девственниц.

– Правда? Ну, значит, мне можно не волноваться.

И машина стала карабкаться в гору.

* * *

– Поздравляю с освобождением, Ноам! – Бен-Цук встал и протянул Наиму руку.

– Меня зовут Наим. – Он с неохотой пожал протянутую руку. – А это моя гостья, Дайана.

Дайана тоже протянула Бен-Цуку руку, но тот и не подумал ответить на ее рукопожатие.

– А это – Батэль, – пробормотал он, не желая уступать Наиму в вежливости. – Она банщица… В смысле женщина, которая…

– Я знаю, кто такая банщица, – перебил его Наим и с отвращением уставился на высокую стену, перекрывшую обзор долины.

– Ваш друг, – обращаясь к Дайане, сказал Бен-Цук, – гений. Это он спроектировал здание, которое вы видите. Я всего лишь следовал его указаниям. Верно, Ноам? Ой, прошу прощения. Наим.

– Кроме стены, – уточнил Наим.

– Да, это СПН. Стена, препятствующая наблюдению. Я построил ее по требованию… – начал Бен-Цук, но смутился и умолк на полуслове.

– Можно войти? – спросил Наим, в котором профессиональное любопытство пересилило отвращение.

– Конечно! – разрешил Бен-Цук, переглянувшись с Батэль. – А мы тут побудем, на улице. На случай, если кто-нибудь появится.

Наим и Дайана зашли в микву. От ее стен, пропитанных неутоленной страстью предыдущих посетителей, веяло жаром. Глаза Наима автоматически отметили там и сям недочеты, но в целом все выглядело более или менее прилично.

– Это миква, – объяснил он, показывая на маленький бассейн. – Женщины совершают здесь омовение через несколько дней после менструа… в общем, в определенные дни… Таким образом они очищаются перед… Короче, это у евреев обычай такой.

Дайана слушала его рассеянно, но кивала. Ей понравилось, что, заговорив о женских делах, Наим запнулся. У нее самой вскоре должны были начаться месячные. Они проникли на мужскую половину, и ей вдруг ужасно захотелось дотронуться до Наима, – то ли из-за приближения критических дней, в преддверии которых у нее обострялись все чувства, то ли из-за наэлектризованной атмосферы миквы. Это место чем-то напоминало сауну, хотя и отличалось от нее.

– Аварийная дверь только одна и слишком тонкая, – бормотал себе под нос Наим. – И расположена не там, где надо. Она должна выходить на улицу, а не в другое отделение. В обоих отделениях дверь запасного хода должна выходить на улицу…

– Что вы говорите? – не расслышала Дайана.

Он обернулся к ней. Она стояла совсем рядом. На ее лице блестели капельки пота. Бинокль прилип к груди.

– Ничего, – поперхнулся он. – Так, пустяки.

– А зачем мужчины ходят в микву? – спросила Дайана. – Ведь у них не бывает месячных. От чего они очищаются?

– Не знаю, – ответил Наим, глядя ей прямо в глаза. – Может, от своих грязных мыслей?

– Как вам не стыдно! – Она укоризненно, как учительница, погрозила ему пальцем, а он – бес в него вселился, что ли? – поймал ее палец в кулак.

Но тут вдруг открылась дверь, и оба вздрогнули. В освещенное неоновыми лампами помещение проник солнечный свет. На пороге показался Бен-Цук.

– Ну? Что скажешь? – обратился он к Наиму. – Как тебе моя работа?

Ему очень хотелось, чтобы Наим его похвалил.

– Недурно, – ответил Наим. – У тебя большое будущее.

– Я не экономил на материалах, – похвастался Бен-Цук.

– Заметно, – кивнул Наим.

– У тебя нет никаких замечаний? Может, что-то стоит улучшить?

Наим все еще зажимал в кулаке палец Дайаны. Он его не выпустил, а Дайана не выдернула. Наоборот: поскольку оба вспотели, влажный палец скользнул в кулак еще глубже, словно смазанный вазелином.

– Давайте выйдем, – предложил Бен-Цук. – Жарко здесь.

На улице Дайана высвободила свой палец из кулака Наима и отошла в сторону – полюбоваться степной пустельгой, которая парила над долиной.

– Так что скажешь? – снова пристал к нему Бен-Цук. – Тебе понравилось?

Наим решил не говорить про аварийный выход. Не хватало еще, чтобы Бен-Цук обвинил в ошибке его: дескать, что ж ты меня не предупредил? А то и вовсе заставит переделывать. Унизит его перед Дайаной… Евреи, они на все способны.

– Кроме стены, все очень хорошо, – повторил он, обращаясь уже к банщице, и, не удержавшись, спросил: – Только почему тут все такое новое и чистое? Как будто сюда никто не ходит.

– Так и есть, – подтвердила Батэль. – Сюда действительно никто не ходит. – И, отвечая на удивленный взгляд Наима, пояснила: – В этом квартале живут репатрианты из России. Миква им без надобности. Она их не интересует. А горожане… Они не бывают здесь из-за одного человека. У него было видение, что строить здесь микву нельзя. Так что пока сюда ходит только Мошик… то есть Бен-Цук.

– Жалко, – сказал Наим. – А Данино про это знает?

– Конечно, – в один голос соврали Батэль и Бен-Цук.

– Ничего, этот пройдоха что-нибудь придумает, – пробормотал Наим и подошел к Дайане, остановившейся возле СПН.

– Стена, – расстроенно произнесла она. – Ничего не видно.

– Стена, – согласился Наим. – Они – в смысле военные – думают, что отсюда можно вести наблюдение за базой. Вот и построили стену. А меня арестовали, когда я смотрел на птиц. Но вы не огорчайтесь. Я отвезу вас туда, где нет никаких стен. Хотите? Это недалеко.

– Если вы не собираетесь меня похищать, то хочу, – кивнула Дайана.

– Не пропадай, – прощаясь, сказал ему Бен-Цук. – Я должен заплатить тебе за твою часть работы. И вообще, я хорошо знаю этот город и знаю Данино – наверняка будут и другие проекты. Кроме того, дружище… Я хотел бы, чтобы мы продолжили…

– Боюсь, что это невозможно, – не дал ему договорить Наим.

– Но почему? Из-за ареста? Чтобы ты знал: я никогда не верил, что ты… ну, это самое. Не позволяй этим идиотам испортить тебе…

– Я выхожу из игры, – перебил его Наим (иногда мы принимаем решение посреди разговора с не самым близким человеком).

– Ты что, не хочешь больше заниматься строительством?

– Не хочу больше заниматься ничем, – сказал Наим, который еще сам не до конца верил, что это так. – Хочу сменить обстановку.

Дайана не поняла из речи Наима ни слова, зато услышала дрожь в его голосе, и положила ему на плечо свою руку-крыло. Ей уже приходилось слышать такую же дрожь в голосах деда, отца и старшей сестры, когда те сообщали, что собираются уехать.

* * *

– У тебя нет другого выхода, – сказала Батэль Мошику. – Ты должен рассказать мэру о том, что здесь происходит.

– О том, чего здесь не происходит, – уточнил Бен-Цук и окинул взглядом пустую улицу.

Наим с Дайаной ушли туда, где мир не перегорожен стенами. Посетителей, как обычно, на горизонте не наблюдалось. Даже птицы на деревьях и те не щебетали, предпочитая слушать.

– Так вот почему ты при Наиме как воды в рот набрала? – спросил Бен-Цук.

– В том числе, – ответила Батэль (вообще-то она помалкивала еще и потому, что своим носом с горбинкой Наим напомнил ей мужа, и она испытала чувство вины; но признаваться в этом Мошику она не стала, чтобы его не огорчать). – Так больше не может продолжаться. Это грех по отношению к мэрии и грех по отношению к человеку, давшему деньги на микву.

«А также грех по отношению к нашим супругам, грех по отношению к Богу и грех по отношению к образу жизни, который мы выбрали», – подумал Мошик, но вслух сказал:

– Ты права. Я поговорю с Данино. – Он пообещал себе сделать это сразу по возвращении домой.

Но дома выяснилось, что старшему надо помочь с уроками по арифметике, а потом засорилась раковина. Он прочистил сифон и только собрался принять душ, как раздался телефонный звонок – какой-то незнакомец интересовался покупкой его машины, хотя Бен-Цук не давал никаких объявлений о ее продаже. Менуха окинула его подозрительным взглядом: когда это он решил продать машину? «Ничего я не продаю, – ответил он, удивленный ее подозрительностью, прежде за ней не замечавшейся. – Я понятия не имею, кто этот человек и зачем он позвонил». Он сказал чистую правду, но у него было ощущение, что он врет. Потом он уложил детей спать и сам задремал прямо на полу, возле кровати младшего, который соглашался закрыть глаза, только если папа был рядом. Спал Бен-Цук недолго, минут пятнадцать, не больше, но успел увидеть во сне Айелет. Она ела некошерный бублик, но каждый раз, когда откусывала от него по куску, бублик снова оказывался целым. Когда Бен-Цук проснулся, в доме стояла тишина. Он почувствовал, что проголодался. Обычно в подобных случаях он брал лаваш и доставал из холодильника хумус, но в последние недели, с тех пор как появилась Айелет, он, боясь растолстеть, начал себя ограничивать, поэтому сделал себе большую тарелку салата и заправил его обезжиренным йогуртом. Перекусив, посмотрел на часы – почти двенадцать. Бен-Цук знал, что Данино в это время еще не спит и смотрит в одиночестве детективы, которые берет в видеотеке, но решил, что для звонка поздновато. В спальне он разделся, лег рядом с Менухой, прислушался к ее тихому дыханию, осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал ее в лоб, напомнил себе: «Она мать моих детей» – и поклялся, что завтра же поговорит с Данино. Но назавтра Данино на весь день уехал по делам в Священный город, а там и неделя подошла к концу; между тем Бен-Цук по опыту знал, что накануне Шаббата приставать к Данино с щекотливыми вопросами не стоит. Миновало еще три дня, но Бен-Цук так и не исполнил данного себе и Айелет обещания и не сообщил Данино о том, что происходит в микве. Зато он успел еще раз навестить ее и даже рассказал историю своего бегства с военной базы («Я несся как сумасшедший, не разбирая дороги»). Когда он дошел до эпизода с синим склепом, который увидел, подняв голову с земли, на глазах у Батэль выступили слезы. Это всегда его удивляло: из них двоих плакала она, хотя была сильной, смелой и решительной. Он продолжил свой рассказ о том дне, не скрывая ничего – ни одной самой мелкой подробности, ни одной самой сокровенной мысли; ни с кем и никогда он не говорил с такой прямотой. Внезапно его пронзил страх. Он снова был влюблен в Айелет и ни за что на свете не хотел бы лишиться их невинных встреч, потому что только рядом с ней чувствовал свою принадлежность к человеческому сообществу. Только она знала, кто таится за всеми его многочисленными личинами, которые он привык менять, как меняют одежки.

В воскресенье утром он столкнулся в коридоре с Данино, и тот сообщил ему, что назначил на завтра рабочее совещание по поводу миквы в Сибири.

Бен-Цук понимал, что не сможет солгать мэру.

* * *

Раз в неделю Менуха ездила в Священный город навестить сестру Нахалу и ее сына Хананеля.

Протокол визита не менялся никогда. Они с сестрой пили кофе, докладывая друг другу обо всем, что произошло за неделю, а Хананель крутился рядом. Когда кофе был допит, а пирог съеден до последней крошки, Менуха говорила Нахале:

– Иди, сестра. Мы побудем одни.

– Ты уверена, что тебе это не в тягость? – всегда спрашивала Нахала.

– Более чем уверена, – отвечала Менуха.

Игра, в которую играли Менуха с Хананелем, тоже никогда не менялась: они собирали лего.

Мальчик вываливал на пол все детали и сортировал их по цвету, размеру и форме. Затем он делил их на кучки по четыре, шесть и так далее деталей. Менуха ему помогала, как если бы он был директором завода, а она – простой работницей. Спустя время, когда ей казалось, что он в достаточно благодушном настроении, она пыталась ввести в игру какие-нибудь новшества: «Давай соберем дом из красных деталей? Давай построим две башни и перекинем между ними мост?»

Иногда он принимал эти новшества, иногда – отвергал, а иногда – если, например, вдруг включался и начинал тарахтеть холодильник – вскакивал и в гневе швырял детали конструктора в стену или в Менуху. Или убегал в угол, затыкал уши руками и принимался раскачиваться. Поначалу она пугалась его приступов, но постепенно привыкла. Чтобы вернуть его к игре, она пела ему песню – всегда одну и ту же. «Исходил дорог я много, истину везде искал и не раз в своих скитаньях вкус греха познал».

Она не знала, почему Хананель был восприимчив именно этим к строчкам Ади Рана. Воистину неисповедимы пути Господни.

Через два часа возвращалась домой похорошевшая Нахала, и они еще немного болтали. Когда в незримых песочных часах падала на дно последняя песчинка, Нахала с Хананелем шли проводить Менуху до автобусной остановки в конце улицы. Заслышав издалека шум приближающегося автобуса, Хананель обнимал Менуху – слишком крепко, но она не возражала. Нахала тоже ее обнимала, приговаривая: «Что бы я без тебя делала, сестричка?» – и иногда смахивала слезу. У Менухи в такие минуты возникало чувство, знакомое по работе – до замужества – в сиротском приюте: как будто у нее внутри загорался свет – верный знак того, что она сделала что-то хорошее.

Позже, по дороге домой, в Город праведников (а путь до него был неблизкий), она вспоминала, как волновались они с Моше, пока каждому из их сыновей не исполнилось два года. Как пугались, когда им мерещилось, что у них тоже аутизм. И какое облегчение испытывали, когда оказывалось, что это не так, и, стоя на пороге детской, смотрели на спящих малышей. Они стояли рядом, бедро к бедру, плечо к плечу, ощущали исходившее от детских тел тепло и благодарили Всевышнего за милосердие.

Но с тех пор как Мошик взялся строить микву, думала она, глядя на пейзаж за окном автобуса и не видя его, он как будто стал чужим. Да, у него в душе всегда были запретные зоны, куда ей не было ходу, но в последнее время эти зоны так расширились, что слились в единое недоступное пространство. С детьми он еще худо-бедно общается, особенно с младшим, но с ней… Если она к нему подходит, он отшатывается, а стоит ей с ним заговорить, ее слова как будто натыкаются на невидимую стену, которой он себя окружил, и скатываются по ней, не достигая его слуха.

«Сядь на диету! Купи себе новое платье! – с улыбкой сказала Нахала, когда Менуха поделилась с ней своими переживаниями. – Ты старшая сестра, и не мне тебя учить, как растопить сердце мужчины». Менуха постыдилась признаться, что уже садилась на диету и купила новое платье. Моше ничего этого не заметил.

«Я способна достучаться до ребенка-аутиста, – думала она, глядя на ржавые броневики у развязки Шаар-ха-Гай. – А до собственного мужа – нет».

* * *

– Почему ты мне раньше не сказал? – вскипел Данино, когда Бен-Цук сообщил ему о том, чего не происходит в микве.

Мэр стукнул кулаком по стене у себя за спиной, и портрет Бен-Гуриона перевернулся вверх ногами. Теперь бывший премьер как будто стоял на голове.

Бен-Цук молчал. По спине у него ползли мурашки стыда.

– Закрой дверь, пожалуйста, – попросил Данино.

Бен-Цук повиновался. Он уже не раз был свидетелем того, как мэр говорил кому-то из сотрудников: «Закрой дверь». Обычно за этим следовало предложение собирать вещички. Или – что то же самое – пройти в бухгалтерию за расчетом. Но, к его удивлению, в голосе Данино прозвучала мягкая, почти отеческая теплота:

– Что с тобой в последнее время творится, праведник? Ты очень изменился. Дома проблемы? Рассказывай, не бойся. Ты же знаешь: ты мне как сын.

На секунду у Бен-Цука возникло искушение выложить ему все как на духу. Снять с души грех, облегчить совесть. Но в последний момент он спохватился. Что, если его признание навредит Айелет?

– А может, дело в красотке-банщице? – снова удивил его Данино. – Одно твое слово – и я ее уволю.

– Нет-нет, что вы! – испуганно пробормотал Бен-Цук. От вранья у него зарделись уши.

– Ладно, не хочешь – не рассказывай. Ты уже большой мальчик. Но мне сейчас нужна твоя помощь. Нужна как никогда раньше. Понимаешь?

Бен-Цук кивнул.

– А мне кажется, не вполне. Значение этой миквы намного больше, чем ты можешь себе представить. Через три месяца выборы. Хоть про это ты не забыл? И знаешь, кто вчера выдвинул свою кандидатуру? Йермиягу Ицхаки! У этого придурка снова было видение. Во сне к нему явился Нетанэль Анихба – Не-та-нэль Анихба! – и потребовал, чтобы он баллотировался на пост мэра. А когда изберется, положит конец осквернению его могилы, каковым считает строительство квартала Источник Гордости. Такие, брат, дела. А знаешь, какой у Ицхаки предвыборный лозунг? «Город праведников нуждается в праведнике!» Как тебе такое? Но загвоздка в том, что жители этого города как раз и клюют на подобные глупости. Они не думают, как лучше решать проблемы, и предпочитают уповать на помощь небес. Вот почему мне так нужны надежные люди вроде тебя. И деньги. Понимаешь, к чему я клоню? Нет? Тогда слушай. Если этот миллионер, Мендельштрум, останется доволен миквой, он вполне может дать денег на мою избирательную кампанию. Но как он останется доволен, если микву никто не посещает? Знаешь, что он пишет в своем последнем письме? Что его сердце ликует от того, что мы построили микву для репатриантов. А когда сердце ликует, открывается карман. Я прав?

– Бесспорно, – согласился Бен-Цук.

– Буду с тобой откровенен, – вздохнул Данино и посмотрел на портреты политических лидеров на стене. – Возможно, я совершил ошибку. Возможно, мне не следовало писать Мендельштруму, что миква находится в квартале репатриантов. Возможно, нам вообще не следовало слушать того умника из Министерства внутренних дел и строить микву в Сибири. Но, Бен-Цук, снявши голову, по волосам не плачут. Ошибки надо исправлять! Филантроп приезжает через неделю. Значит, у нас всего неделя! Если горожане до сих пор не удостоили внимания микву в Сибири, значит, они не забыли про сон Ицхаки и никогда туда не придут. Мы должны придумать, как привести туда русских. Надо их уговорить. Они – наш единственный шанс. Поехали к ним прямо сейчас.

* * *

С самого Песаха Антон постоянно напоминал Даниэлю: кто не рискует, тот не пьет шампанское. Но хотя Даниэлю нравилась эта поговорка, сама мысль о том, что Шони надеется на дружбу с ним и потому отказывает всем остальным, так грела его сердце, что он не хотел рисковать, проверяя, правда это или нет. В результате он так к ней и не подошел. Но пока он катил на велосипеде на вечеринку в честь окончания учебного года, вдруг понял, что это, возможно, его последний шанс. Родители покупают квартиру в другой части города, и если он ничего не предпримет сейчас, то будет жалеть об этом все летние каникулы. А может даже, всю оставшуюся жизнь.

«Как только она появится в зале, – решил он, – я сразу подойду к ней и прямо спрошу, хочет ли она со мной дружить. Была не была!»

Как ни странно, Шони вообще не пришла, и ему пришлось танцевать с Сиван. Ее друга, Эрана Турки, тоже почему-то не было.

Ему, с его наблюдательностью, следовало догадаться еще тогда.

Но пелена с его глаз спала только сегодня, когда он увидел Эрана Турки и Шони возвращающимися из городского бассейна. Они шли, держась за руки! Все эти месяцы, понял Даниэль, она ждала Эрана Турки. Ждала, что ему надоест терять время с Сиван и он обратит внимание на нее. Естественно. Они так подходят друг другу. Оба красивые; оба родились в Израиле. А он-то, дурак, надеялся… Поверил в чушь, которую наговорил ему Антон.

Он не станет тянуть до пятницы и прямо сейчас отправится в Город праведников. Он должен немедленно поговорить с Антоном. Выместить на нем свой гнев. Поделиться с ним своим горем. Но как туда добраться? На автобус нужны деньги; деньги надо просить у родителей. Тогда придется все им рассказать, и тут начнется. Мама будет ахать и охать, жалея его; отец, наоборот, не проявит и тени сочувствия. Под конец один из них попытается его утешить, но только провернет нож в кровоточащей ране: «В любом случае, Даник, на следующий год ты пойдешь учиться в другую школу и забудешь эту девочку». Нет, он не желает это выслушивать. Он поедет в Город праведников автостопом. Да, автостопом. Говорят, это опасно, ну и что? Чем он рискует? Его похитят террористы? Вот и прекрасно. Он совершит отчаянный побег, станет национальным героем, и Шони пожалеет, что его не замечала.

По пути он рассеянно пинал валяющиеся на земле камешки и воображал, как скажет похитителям: «А мой приемный дед не еврей!» Он скрывал этот факт от одноклассников, но похитителей он наверняка поразит и заставит на целую секунду замереть с разинутыми ртами. Он воспользуется этой секундой, откроет дверцу машины, выпрыгнет и скроется в придорожных кустах.

Шагая к мосту на выезде из города, он представлял себе, как дает интервью зарубежным СМИ. На голове у него марлевая повязка с симметрично расположенными кровавыми пятнами, и фотографы соревнуются другом с другом за право его запечатлеть.

На мосту, там, где солдаты обычно ловили попутки, не было ни души. Даниэль стал одной ногой на шоссе и вытянул руку с поднятым вверх большим пальцем – он видел, что так делали солдаты. Но водитель первой же остановившейся машины его строго отчитал:

– Ты еще маленький, чтобы путешествовать неизвестно с кем!

– Мне срочно надо в Город праведников. У меня бабушка в больницу попала, – объяснил Даниэль.

– Ну если бабушка, то садись.

Только забравшись в машину, Даниэль увидел пистолет, торчащий у водителя за поясом. В первый момент он даже хотел осуществить свой план и выпрыгнуть из машины, но вместо этого завязал с водителем разговор. Как выяснилось, тот тоже ехал в больницу – проведать родственницу, точнее говоря сестру.

– Ей сделали операцию, – сообщил он. – Дорогущую. Если я тебе скажу, сколько мы заплатили, ты не поверишь.

– А где вы достали деньги на операцию? – спросил Даниэль, стараясь поддержать разговор.

– Лучше тебе этого не знать.

– Если вы скажете, вам придется меня убить? – пошутил Даниэль, кивая на пистолет.

– Чем? Этой игрушкой? – засмеялся водитель. – Это водяной пистолет. Сыну купил. А за пояс заткнул, чтобы не забыть в машине. А ты, бедняга, испугался?

– Немножко, – признался Даниэль и снова посмотрел на пистолет. Что-то не похож он на водяной.

– А ты ничего парень, нормальный, – хмыкнул водитель и добавил: – Не то что остальные… понаехавшие.

Даниэль прекрасно понял, каких «понаехавших» тот имеет в виду. От жгучей обиды у него перехватило дыхание, и он надолго умолк.

– Ладно, я скажу, где мы достали деньги, – через несколько минут сказал водитель, чтобы прервать затянувшуюся паузу. – Все равно ты этих людей не знаешь. А я хоть душу облегчу.

– Это не обязательно. Может, лучше не… – попытался остановить его Даниэль, но было поздно: на водителя напал приступ откровенности.

– У меня, кроме сестры, есть брат. Арбитр национальной футбольный лиги. Ну и вот… Пару недель назад он судил матч. Счет матча не имел особого значения ни для одной из команд, зато имел значение – да еще какое! – для тех, кто играет на тотализаторе. Ну, мы кое с кем потолковали… ну с ребятами, которые этим занимаются… И договорились: если мой брат присудит одной из команд два пенальти и красную карточку, ему дадут за это пятьдесят тысяч долларов. Сечешь?

Даниэль торопливо кивнул.

– Ты, я гляжу, парнишка смышленый, – глядя на него в зеркало заднего вида, добавил водитель. – Вот и скажи мне, что важнее: счет футбольного матча или жизнь сестры?

За рулем следующей остановившейся машины сидела женщина. Она тоже прочитала Даниэлю нотацию:

– Знаешь, почему я тебя подобрала? Чтоб ты не попал в лапы какому-нибудь маньяку!

При этом у нее самой во взгляде было что-то безумное. Она не держала за поясом пистолет, но вела машину так, словно вознамерилась кого-нибудь убить или погибнуть самой. Перестраиваясь, она не включала поворотник, на поворотах не сбрасывала, а увеличивала скорость и беспрестанно костерила других водителей: «Вот урод! Кто ему только права дал?»

Даниэль держался за крючок для одежды и молчал, хотя ему очень хотелось сделать ей замечание. Но после того как она всего за минуту дважды проехала на красный свет, спросил:

– Простите, а вы не боитесь полиции?

– А чего мне бояться? – ухмыльнулась та. – Что права отберут? Так у меня все равно их нет.

– Вы ездите без прав? – ужаснулся Даниэль.

– Отобрали. Два месяца назад.

– Но ведь если вас остановят… Вас же посадят!

– Понимаешь, моя мать – вдова, и кроме меня у нее никого нет. А живет она в такой дыре, куда никакие автобусы не ходят. Так что лучше: ездить без прав или бросить ее там одну? По мне, так мать важнее. Ты согласен?

Третий водитель, к счастью, молчал и слушал радиостанцию «Традиция». Раввин отвечал на вопросы верующих. Можно ли кормящей матери, родившей два дня назад, поститься в день Девятого ава? Можно ли ребенку, отдыхающему в летнем лагере для детей с особыми потребностями, посещать бассейн в период Девяти дней Ав? Можно ли отправлять ребенка в лагерь, принимающий и мальчиков, и девочек? Можно ли за границей в целях безопасности ходить без кипы?

Даниэль слушал радио вполуха, предпочитая смотреть в окно. Пейзаж за окном постепенно менялся, зелень набирала густоту, и незаметно для себя Даниэль задремал. Ему приснился футбольный судья, который показывал Эрану Турки красную карточку.

Даниэля разбудил женский голос. Он не сразу сообразил, что слышит радио.

– Уважаемый ребе, – попросила женщина. – Можно мне не называть свое имя?

– Анонимная слушательница не собирается прислать нам анонимку? – пошутил раввин.

Даниэль не понял шутку – в отличие от водителя, который усмехнулся.

– Нет, – продолжила женщина. – Мне снятся греховные сны. Вот уже несколько недель. Очень греховные. Снится младший брата моего мужа. Каждый вечер я молюсь Всевышнему: Господи, пусть хоть сегодня он мне не приснится! А он все равно снится. И вот я не знаю… То есть я хочу спросить. Как это с точки зрения иудаизма? Эти греховные сны. Это то же самое, что греховные помыслы? Неужели я грешница? Честное слово, уважаемый ребе, я не хочу видеть этих снов!

– Вы задали очень интересный вопрос… – начал раввин, но тут водитель выключил радио.

– Тебе в Сибирь? – останавливая машину, спросил он.

– В Сибирь? – не понял Даниэль.

– Ну, где русские живут. Ты вроде говорил, что тебе туда. Да?

– А, ну да.

– А мне – в центр. Так что вылезай. Дальше пешком дойдешь. Тут недалеко. Дорогу знаешь?

– Да, конечно.

Так после пяти часов пути Даниэль очутился на въезде в Город праведников. Он немного постоял под жарким августовским солнцем у перекрестка, а затем двинулся по поднимающемуся в гору шоссе. Подъем оказался круче, чем он ожидал, и он то и дело останавливался передохнуть.

Ему хотелось пить и есть. Вскоре ему начали мерещиться лужи воды, исчезавшие при его приближении. Мираж… Он вспомнил, что читал об этом явлении в Большой советской энциклопедии. Правда, там было написано, что оно наблюдается в пустыне, а разве тут пустыня? Или все-таки пустыня? Может, это вообще не Город праведников? Может, водитель его обманул? У него закружилась голова. Он уже собрался сесть на асфальт, когда рядом раздался скрип тормозов. В машине сидели мэр и его помощник.

– Мальчик! – обратился к Даниэлю помощник. – Что ты здесь делаешь? Ты заблудил…

– Ты что, не узнаешь? – перебил его мэр. – Это же наш переводчик! Его нам само небо послало! Садись-ка в машину, сынок. Подбросим тебя до бабушкиного дома.