Текст книги "Псалмы Ирода"

28

 
Город, у Лысой горы стоящий,
Сказочный город Ершалаим.
Днем ослепительный, ночью – горящий,
Мы назовем тебя скоро своим.
Мы старых грехов коросту отмоем,
Все, кроме любви, развеем, как дым.
И нам широко ворота откроет
Сказочный город Ершалаим.
 

На следующую ночь Бекка проснулась и почувствовала, что Гилбера рядом нет. Она ощупью нашла свое платье в темноте и принялась нашаривать трутницу, обычно лежавшую возле их постели со стороны Гилбера. У ребят, живших в подземельях, глаза привыкли к темноте, да и Гилбер в прошлом отличался великолепным ночным зрением, но Бекке все еще требовался свет, чтобы что-то увидеть. Ей с Гилбером выделили одну лампу с тряпичным фитилем, и она пользовалась ею, хотя каждый раз, когда она бросала взгляд на кусок жира, горевшего в ней, Бекка ощущала нечто вроде рези в желудке. Что бы ни говорила Вирги о вылазках Марка за едой в его прежний хутор, у Бекки на этот счет сложились самые мрачные предположения.

С лампой в руке Бекка вышла из комнаты, но, сделав с десяток шагов, тут же остановилась. Она услышала голос Гилбера – его и чей-то еще. Положив руку на путеводную нить, она двинулась вперед так осторожно, как только могла, одновременно напрягая слух, чтоб разобрать слова, спутанные в какой-то клубок.

Когда она подошла достаточно близко, чтобы отчетливо различать голоса, она узнала голос Марка:

– …Завтра. Ты и она. – Решение было безоговорочно.

– Хорошо… – Гилбер говорил медленно, в голосе звучала неуверенность. – Раз ты так хочешь.

– Хочу так. Разве я не сказал этого в самом начале? Но ты начал спорить, понес чепуху, разговаривал со мной так, будто я – никто.

Гилбер в темноте тяжело вздохнул:

– Я не думал, что ты так это воспримешь. Я знаю, что мы в долгу у тебя, сынок, и…

– Я тебе не сынок! – Этот крик должен был разбудить всех других детей, но во тьме никто не шевельнулся. Или они спали где-то далеко, в какой-нибудь щели в дальних руинах, или они трепетали перед приказом своего альфа – сидеть этой ночью на своих местах, что бы там ни случилось.

Гилбер начал было говорить что-то успокаивающее, потом передумал и молчал, пока Марк не успокоился. Только тогда он произнес:

– Я виноват. Я обмолвился. Даю тебе слово, что не нарочно.

– Твои слова… – От такого презрения и камень раскололся бы.

– Да.

Гилбер не поддался на провокацию, подумала Бекка, которая с радостью оплеухой вбила бы в голову мальчишки представление о хороших манерах.

– Вот! А теперь мое слово: ты и она завтра убирайтесь из моего хутора. Это то, что я хотел вам сказать, и то, что я твердо решил.

– Я слышал тебя, сы… сэр. – Не таков был Гилбер, чтобы обмолвиться дважды. – И я ответил, что мы повинуемся твоему желанию. Но я прошу, чтоб ты слегка изменил свой приказ. Прошу не ради нас, хотя, сказать тебе по правде, мне не повредили бы еще несколько дней отдыха. Это касается других детей – мы можем помочь им, помочь тебе. Я сильный, могу накопать больше земли для ваших посевов, и я знаю, как сделать вещи, которые ты сможешь использовать. Жизнь, которую я вел дома, была почти так же тяжела, как ваша. Со своими знаниями я мог бы немного помочь вам. А что до Бекки, то мне не нужно говорить тебе, какой она отличный лекарь.

– Что ты хочешь сказать своим «другие дети»? – зарычал Марк. – Ты меня равняешь с ними, что ли? Равняешь, да? Просто еще один мальчишка, ты так обо мне думаешь? И хочешь забрать под себя мой хутор? Вот что у тебя в голове!

– Послушай, я никогда не намеревался…

Марк не желал слушать ни того, что Гилбер говорил, ни того, что он собирался сказать.

– Вон! Вон отсюда, или я вам покажу! Может, ты и крупнее меня, и старше, но это мое место, мой хутор, и никто у меня его не заберет! Никто! – Раздался шум удаляющихся шагов. К этому времени Бекка продвинулась еще немного вперед и наткнулась прямо на Гилбера, пробиравшегося по путеводной нити обратно в их комнату.

– Бекка?

– Да, Гилбер. Я все слышала.

– Тогда нет смысла повторять то, что ты и так знаешь. – Он казался сконфуженным. – Лучше начнем паковать вещи, любимая. Утром мы уходим.

Когда наступило утро, они были готовы. Бекка возражала, она пыталась доказать Гилберу, что Марк – всего лишь мальчишка, хотя и столь не похожий на ребенка, что у нее при виде его по коже бегут мурашки. Она даже воспользовалась собственным аргументом Гилбера, что его рана нуждается в долечивании. Но Гилбер ее возражений не принял.

– Я знаю, что ты хочешь мне добра, Бекка, но нам надо уходить. Оставаясь тут, мы становимся лишними ртами, а отдать им столько, чтобы они дотянули до следующей посевной, мы все равно не можем. А кроме того… – Его рот скривила грустная усмешка, – мы гости, а хозяин сказал, что мы ему тут не желанны.

– Этот паршивый грубиян…

– Может, он и грубиян, любимая, но мне вовсе не хочется выяснять, как остры зубы, которые он прячет под своим дурным воспитанием.

Вспомнив, как спокойно говорил Марк о Корпе, да и о ней с Гилбером как об источнике копченого мяса, Бекка оставила остальные аргументы в покое. Этого мальчика она не хотела бы видеть поджидающим ее где-нибудь во мгле, а темнота тут укрывала все, что лежало в пределах руин, которые он именовал своим хутором. Дети потихоньку выбрались на солнечный свет, чтоб проводить их. Путники не услыхали ни одного прощального слова, даже когда Бекка погладила самых маленьких по головкам и наградила их сестринскими поцелуями. Они не отшатывались при ее прикосновении, но ощущение было таким же, как если б ее губы дотронулись до щек тряпичной куклы. Когда Гилбер остановился шагах в сорока от развалин и повернулся, чтобы махнуть им рукой, все уже исчезли из глаз. Бекке показалось, что она видит одинокую маленькую фигурку, направляющуюся под нависший козырек входа в развалины. Она двигалась так быстро, что ее невозможно было узнать, но Бекка была уверена, что это Марк, который хотел убедиться в их уходе.

Когда развалины скрылись за горизонтом, Гилбер сказал:

– Город находится от нас днях в десяти ходьбы, если только карта не врет, а рельеф будет благоприятствовать. А почему бы и нет? Бог должен послать нам удачу, хотя бы ради тебя.

Прежняя нежность почти исчезла из его голоса, вместо нее в словах Гилбера теперь звучало новое чувство. Это чувство можно было бы сравнить с тигром, прячущимся в высокой траве, тигром, чья красота абсолютна, но человек ее не может понять до конца. То, как смотрел Гилбер на Бекку теперь, заставляло ее волосы слегка шевелиться. С любовью, но сейчас это было уже нечто большее, нежели былая простодушная увлеченность. Тайна Бекки, которую он узнал, изменила Гилбера. Бекка не знала, как именно, но ей начинало казаться, что прежний Гилбер исчез, а вместо него появился некий дух, поселившийся в гилберовом теле. Но так это было или нет, Бекке все равно было необходимо ощущение постоянного присутствия Гилбера рядом. Если между ними сейчас и появилось нечто невысказанное, то пусть оно и остается таким, пока перед их глазами не возникнут стены города Коопа.

Они разбили лагерь в двух дневных переходах от развалин Марка, и тут перед ними появилась Вирги. Черная девочка шла по пустыне такой беззаботной легкой походкой, будто вышла собрать букетик душистых цветочков для своей ма. По-королевски высокая, она несла на каждом боку тыквенную фляжку с водой, а за спиной – скатанное одеяло, связанное какими-то тряпочками. Вирги опустилась рядом с Беккой и отвязала свою поклажу. Полдюжины высушенных корней, таких скрюченных, что их названия было невозможно определить, высыпались из ее рваного одеяла.

– Все, что Марк позволил мне взять с собой, – сказала она вместо приветствия.

– Этого вполне достаточно, чтобы ты могла вернуться в его хутор, – возразила Бекка.

– А я не собираюсь возвращаться! – Вирги добродушно подтрунивала над недовольством Бекки и смущением Гилбера. – Вы что – не поняли, зачем я тут? Я иду вместе с вами в город. Я обдумала то, что ты говорила. – И она без всякого смущения посмотрела в глаза Бекки. – И ты права. Я достаточно взрослая, я принимаю на себя грех, который совершают эти несчастные дети, чтобы выжить, грех, который входит в них через их уста. Пусть это падет на мою голову, но новых грехов она не вынесет. Если твой брат теперь горожанин, как говорит вот он, – она кивнула на Гилбера, – то, когда мы пройдем через ворота, они пропустят и меня, независимо от того, ребенок я или нет. А уж когда я попаду внутрь, там я найду много чего, что можно украсть и отнести к моим родичам. Я сильная. Все, что приносят Марк и его мальчики из своего прежнего хутора, будет ничто в сравнении с тем, что я смогу украсть в городе.

– Девочка, а знаешь ли ты, сколько придется тебе шагать, чтобы пройти расстояние между городом и твоим жильем? – спросил Гилбер, и в глазах его загорелось восхищение ее смелостью.

– Это не имеет значения. – Нижняя губа девочки упрямо выдвинулась вперед. – Я уже шла одна целых два дня, верно? Я не боюсь дороги. Раз ее надо пройти, значит, я ее пройду.

– Марк знает, почему ты ушла? – спросила Бекка. Мальчик еще не мужчина, но он считал себя альфом, а каждая женщина, рожденная на хуторе, рано узнает, как альфы разделываются с бунтарями. Если он подумает, что Вирги его обманула, и не сможет обрушить свой гнев непосредственно на нее, у него в руках оставалось много заложников одной крови с ней.

Вирги поняла истинный смысл вопроса Бекки.

– Мои родичи в безопасности. Прежде чем уйти, я спросила его разрешения. Марк сказал, что если я так хочу покинуть хутор, то могу убираться, одной заботой о голодных ртах будет меньше. Он рассчитывает, что я буду осторожна с городскими и не дам им ничего заподозрить или узнать про нас и про наш хутор. Дева Мария свидетельница, я скорее позволю вырвать себе язык, прежде чем принесу своему роду и дому новые несчастья.

– И все же странно, что он так просто отпустил тебя…

– Ничего странного. Что бы он ни говорил, Марк знает, что мы долго продержаться без помощи не сможем.

– Возблагодарим за это Матерь Божию, – пробормотала Бекка.

– Ну так можно мне пойти с вами?

Прежде чем Бекка успела сказать да или нет, Гилбер наклонился и взял в руки один из сморщенных корешков.

– А как мы можем сказать «нет», – спросил он с улыбкой, – если ты готова разделить с нами такие вкусности?

Все старые уроки насчет неисповедимости путей Господних вспомнились Бекке, пока они путешествовали через пустоши. Иногда Он предвидел нужды их тел раньше, чем тела начинали предчувствовать их возникновение; предвидел и удовлетворял их. Неожиданное появление Вирги было просто даром Небес. Она стала дополнительной парой рук, которой им так не хватало. В Гилбере появилось что-то особенное, чего не было раньше. Хотя он далеко еще не вернул свои прежние силы и хотя прекрасно знал большие возможности Бекки как путешественницы, он вел странную борьбу за то, чтобы не разрешать ей делать что бы то ни было вообще. Разрываясь между выполнением собственных обязанностей и тех, которые он отнял у нее, он стал похож на выжатую тряпку. Если бы не Вирги, Гилбер наверняка заработался бы до смерти. А это был бы печальный конец не только для него. Дорога оказалась ужасная. Выжить одному – означало выжить всем.

Ни карты Гилбера, ни карта Бекки не подготовили их к тем препятствиям, с которыми пришлось столкнуться. Чем ближе к берегу, тем чаще попадались древние развалины. Пустоши они прошли за три дня, но кустарниковые заросли, начавшиеся за ними, отнюдь не оправдали надежд Гилбера на сбор съедобных дикорастущих растений. Искривленные деревца поднимались группами там и тут. Настоящего леса не было. Они потеряли много драгоценного времени, разыскивая дополнительную еду; занимались они этим преимущественно тогда, когда Гилбер делал остановки, чтобы выполнить обряды своего шаббита. Глубокие ливневые овраги отрезали эти земли от постоянных дорог. Сейчас овраги были сухие, но очень трудно преодолимые из-за обрывистых стен и каменных осыпей. А Гилбер уставал теперь куда быстрее. Но даже и тогда он тащил не только свой груз, но и груз Бекки.

– Что такое с этим мужчиной? – шепотом спросила Вирги как-то ночью, когда они разбили лагерь под защитой двух чудом уцелевших стен какого-то рухнувшего дома. Таких развалин было полно, стены почти всюду попадали, но фундаменты оставались, и это позволяло судить, что когда-то, в давно забытые годы, дома стояли тут правильными рядами. Гилбер пошел искать хоть какое-нибудь топливо для костра. – Он болеет, но не позволяет тебе нести твой груз. Он все время пялит на тебя глаза большие, как луна, но не прикасается к тебе или… Клянусь Девой Марией, я видела, как он отшатнулся, когда ему понадобилось взять что-то из твоих рук. Он что – псих?

«А может, ты?» – этот невысказанный вслух вопрос Бекка различила четко и ясно.

– Мне самой хотелось бы это знать, – ответила Бекка. Она встала и пошла туда, где тени были гуще. – Извини, мне надо кое-чем заняться. – Настоятельной нужды прятаться, чтоб сменить повязку, она не ощущала, но воспользовалась предлогом, чтобы избавиться от необходимости отвечать на новые вопросы Вирги. Девочка была умна и любопытна, но Бекка чувствовала, как бушует в ней могучий поток любви к своим родичам, скрытый под внешним спокойствием. Она еще далеко не стала настоящим партнером Гилбера и Бекки, несмотря на то, что они путешествовали вместе и поддерживали вполне близкие и добрые отношения.

Бекка понимала ее. Иногда по ночам, в полудремоте перед настоящим сном, мысли Бекки невольно обращались к Праведному Пути, каким он был до того, как его погубил Адонайя.

Шифра спит в большой колыбели. Шифра – милая, розовенькая, не изуродованная, губы ее еще не знают никакой еды, кроме теплого молока Хэтти. Сердце Бекки щемит от этого видения, ее рука тянется к ребенку, которого давно нет. Видение тает в воздухе, личико Шифры превращается в лицо немой девушки Виджи. Она хохочет, хохочет беззвучно, а ребенок сосет ее маленькую грудь, но когда она вынимает из ротика Шифры сосок, губы малышки горят красными каплями.

Бекка не помнила, сколько раз она вскакивала ночью, чтобы прогнать это страшное видение и задушить в себе рождающийся вопль.

– Может, следует поговорить с Вирги, – сказала себе Бекка. Сейчас, когда она отошла от лагеря и ее окружили призраки прошлого, ей очень хотелось услышать человеческий голос, хотя бы даже свой собственный. – Надо же верить друг другу; в конце-то концов нас всех подгоняет одна и та же нужда. Бедная девочка, я знаю, что могу быть ей полезна, а она…

«Не позволяй ей узнать о себе, – предостерегал Червь. – Пусть она думает, что ты ушла сюда, чтоб облегчиться, как будто ты совершенно нормальная женщина. Гилбер назвал это чудом – то, что с тобой случилось, – но святые прежних дней, творившие подобные чудеса, нередко горели за это на кострах. Он еврей, отверженный; что он может знать об отношении обычных людей к таким уродам и ошибкам природы, как ты? Не позволяй Вирги узнать твою тайну. В ее руках это будет оружие опаснее любого револьвера».

Бекка отошла от лагеря довольно далеко, прежде чем занялась своими делами. Никем не потревоженная, она вернулась к костру, где застала Гилбера, который очень серьезно говорил Вирги:

– Поразительно! Ни одна женщина за всю историю моего племени не испытывала такого с промежутками менее шести месяцев. В комментариях к священным рукописям мы находим множество пунктов о том, как следует относиться к женщинам во время их ежемесячной нечистоты. Ежемесячной, Вирги! Значит, вон оно как было до наступления Дурных времен! Теперь ты понимаешь, почему я к ней так отношусь? Она не такая, как другие женщины! Она знак от h'shem, подобный радуге Ноя[13]13
  Согласно Библии (Книга Бытия, гл. 9), Бог после Потопа сделал радугу знамением завета, заключенного между Ним и Землей, в том, что «Не будет более вода потопом на истребление всякой плоти».


[Закрыть], знак, говорящий, что мы прощены. Сорок лет блуждания в пустыне окончены, и земля молока и меда снова принадлежит нам!

Вирги искоса поглядывала на него, ее длинные ноги находились в таком положении, будто она была готова в любое мгновение вскочить и умчаться прочь.

– Гилбер Ливи, о чем ты тут разглагольствуешь перед такой маленькой девочкой? – резко спросила Бекка. – Неужели ты не видишь, что испугал ее до полусмерти?

– Она спросила, почему я в пути отношусь к тебе как к какой-то кукле, – ответил он. – Разве может кого-нибудь напугать известие о том, что настал конец злых времен?

– Он говорит, что ты входишь в пору не так, как моя ма, – проговорила Вирги, и это в ее устах прозвучало как обвинение. – Он говорит, что у тебя такое бывает каждый месяц.

– Этот позор случился со мной дважды с тех пор, как мы с ним встретились, – призналась Бекка. Не было смысла притворяться и стараться скрыть очевидный безобразный факт, который превращал ее в отверженную гораздо явственнее, чем любые другие проявления ее неженственного поведения в последнее время. И нет смысла укрываться за ложью, протестовать против утверждения Гилбера – Вирги скорее поверит словам мужчины, нежели заверениям женщины, которая всего лишь на несколько лет старше ее самой. – Может, этого никогда больше не случится, а будет так, как тому и положено быть.

– О любимая, не говори так, будто это какой-то грех! – воскликнул Гилбер. Он протянул к ней руку, но тут же ее отдернул, как бы опомнившись.

– Вот видишь, – сказала Бекка. – Говоришь так, будто со мной случилось нечто замечательное, даже зовешь это чудом, а сам боишься прикоснуться ко мне или к тому, к чему прикасалась я.

– Да разве можно иначе, – согласился Гилбер. – Разве ты только что не слышала, как я говорил о священных древних рукописях, где сказано, как следует обращаться с женщинами в период их нечистоты? Пока я не знал, что с тобой, это не было для меня грехом, теперь же у меня нет оправдания. Я сын священника, и я не должен дотрагиваться до тебя или до того, что ты трогала, пока ты не очистишься.

– Хорошенькое чудо! – пробормотала Бекка так тихо, что никто другой не смог расслышать ее слов. – Назвал бы ты это нечистотой, если б речь шла о мужском Знании? Не думаю.

– В моем прежнем хуторе была такая же девушка, – сказала Вирги. – Моя сестра Халда. Впервые вошла в пору в тринадцать лет, и старые жены ее куда-то увели. Моя ма тогда кормила Табиту – она потом умерла, и ма сказала, что так поступают с каждой девочкой в первый раз: берут ее и осматривают, после того как она выходит из поры, и ждут шесть месяцев, чтобы узнать, нормальная она или нас постигла Божья кара. Я думаю, что в этот раз была именно кара, потому что женщины вернулись обратно одни. Я слышала, что одна из них сказала моей ма: «Вошла в пору месяц спустя; распутная Иезавель[14]14
  Жена израильского царя Ахава, великая грешница и распутница, убита новым царем Израиля Инуем и съедена собаками, как то и было предсказано пророком Елисеем (Четвертая книга Царств).


[Закрыть] – готова принимать любого мужчину!» Ма плакала. – Лицо Вирги при этом воспоминании омрачилось. – Она спросила эту старуху: «Какое это имеет значение? Я слыхала, мы все были такими – до Голодных Годов. Почему же мы не даем им жить?»

– Они ее убили? – Гилбер пришел в ужас.

– За это всегда убивают, – отозвалась Бекка.

Она подумала о собственной сводной сестре Маргарет – дочери Рэй. У Маргарет всегда находилось время взять маленькую Бекку на руки и рассказывать ей дивные сказки из старых книжек, чтобы осушить слезки или утихомирить расшалившуюся девчурку. Бедная Маргарет, ей не удалось выдержать ночь бдения. В один прекрасный день Бекка потянула Хэтти за юбку и спросила, где ее обожаемая старшая сестричка. В ответ она получила шлепок и резкий выговор, причины которого она так и не поняла из-за своего юного возраста. В ее памяти застряло только: «…проклятая… нельзя позволять жить… ушла…»

– В нашем хуторе считалось, что женщина, которая входит в пору неправильно, отмечена дьяволом, – сказала она Гилберу.

– Так они все говорят, – ощерилась Вирги, – но я-то знаю другое. Та старуха, которая пришла передать моей ма, что ее дочь умерла, сказала правду. Она была стара и вряд ли прожила бы еще год, не попав под Чистку, так что терять ей было нечего. «Мы не можем позволить им жить, потому, как сама понимаешь, иначе получится полный кавардак, – говорила она. – Спустя малое время все мужики на многие мили вокруг знали бы, что есть такая женщина, которая может принимать мужчин в любое время… а не давать им какой-то там Поцелуй или Жест! А эти мужики, они ведь думают тем, что у них между ног, а не тем, что между ушами! Только унюхают, что есть женщина, которая может принимать постоянно, и уж никакой другой музыки им и не потребуется! А потом появятся и другие такие же музыкантши. И что тогда станется с нами, а? Зачем защищать и кормить нас, если мы годимся всего раз или два раза в год? А может получиться и так, что дети, которых родят такие женщины, унаследуют особенности противоестественных матерей! Поэтому осуши слезы, женщина, и возблагодари судьбу, что умерла твоя дочь, а не ты сама и все остальные твои дочери».

– Я слышал такие истории, – задумчиво проговорил Гилбер. – А дома у нас ребята болтали о потаенных городах, которыми правят женщины. Они точно такие же – всегда свободные и могут принимать мужчин, когда только захотят, в любое время, и это им не приносит вреда. И говорят, за это мужчины им поклоняются. Но если это правда и они рожают таких же девочек, то тогда в мире должно быть гораздо больше женщин с такими качествами?

– Это просто сказки, – сказала Бекка. – У нас в Праведном Пути тоже рассказывали по вечерам о городах королев. А вот то, что говорила Вирги, – это не сказка. Это правда.

– А то, что о тебе говорил Гилбер, это тоже правда? – Вирги хотела знать, и Бекке не оставалось ничего другого, как признаться.

– Это уравнивает нас, Вирги. Тайна за тайну. Я не знаю, что делают в городах, если женщина не… если она отличается. Не знаю и боюсь. Ты понимаешь, это гарантия того, что я в свою очередь не проговорюсь городским о хуторе Марка без твоего согласия. И Гилбер тоже. – Бекка бросила на него суровый взгляд.

– Клянусь, – сказал он. И он подтвердил свое обещание, произнеся скороговоркой неразборчивые слова на языке Скрижалей. Бекка, однако, сочла, что этого достаточно и что эти слова имеют то же значение, что у обычных людей имена Божьей Матери, Господа или Господина нашего Царя, когда их призывают в свидетели клятвы. – Ни слова о тебе, любимая, раз твой народ так обращается с чудесами самого h'shema.

– Чего, чего? – спросила Вирги, а затем ей долго пришлось выслушивать рассказы Гилбера о его Боге. Бекка же даже не пыталась что-либо понять из этих объяснений.

Обещанные десять дней пути превратились в пятнадцать, а потом в двадцать. Наконец им попалось озерцо, берега которого были окаймлены коричневым кружевом еще не засохшего папоротника.

– Чудесно, – воскликнул Гилбер, когда они подошли к самому урезу воды. – Теперь ты можешь очиститься по всем правилам.

– Правилам? – Брови Бекки сошлись. – Я воспитана на том, чтобы стирать то, что нуждается в стирке, и мне для этого никакие правила не нужны.

– Но тебе придется выстирать и себя, – ответил Гилбер. – На этот случай мой народ имеет специальные и очень определенные правила, которые должны выполняться неукоснительно. Я изложу их тебе, и ты снова будешь чиста.

– Меня тошнит от болтовни твоего народа насчет очищения. У меня давно уже нет кровей! Что может быть чище этого, хотела бы я знать?

– Закон говорит, что пока ты не очистишь себя как положено, скверна еще находится на тебе.

– Сдается мне, что и твой и мой народы могли бы обойтись гораздо меньшим числом законов и обычаев, – буркнула Бекка. – Надеюсь, ты мне дашь знать, когда твой Бог сочтет меня достаточно чистой?

Его губы чуть тронула улыбка, которую он вовсе не собирался демонстрировать.

– Ну а надо ли говорить об этом столь прямо, мой ангел?

– А что ты мне сделаешь? – парировала Бекка, которой было приятно, что наконец можно немного пошутить. – Швырнешь меня в озеро? Посмотрела бы я, как ты это сделаешь! Ты же до меня дотронуться не можешь, пока на мне скве-р-р-на! – И она показала ему язык.

– Зато я могу, – закричала Вирги и, не тратя лишних слов, сильно толкнула Бекку. Раздался всплеск. Вирги и Гилбер чуть животики не надорвали от смеха, глядя на барахтающуюся и отплевывающуюся Бекку.

Бекка вскочила на ноги и зашлепала к берегу, крича:

– Ну, Вирги, когда я вылезу отсюда, я тебя…

Черная девочка, пританцовывая, отбежала от берега, подпрыгивая, как шарик, наполненный радостью, и не обращая внимания на угрозы.

– Сначала ты жаловалась, что он не подходит к тебе и не подпускает к себе, а теперь не хочешь сделать то, что разом покончило бы со всеми твоими заботами, – радостно вопила она. – Вот я и помогла тебе решиться!

Гилбер ждал, чтобы помочь Бекке выйти на сухое место. Она бросала на него яростные взгляды из-под мокрой массы волос и сурово предупредила:

– Только хихикни, Гилбер Ливи, и сам испробуешь того же!

– Даже и во сне не позволю себе такого, – ответил Гилбер, делая серьезное лицо и протягивая руку. – Я не знаю, соответствует ли это купание букве закона об очищении, но полагаю, что его хватит.

Пока закутанная в одеяло Бекка сохла, Вирги явилась, чтобы постирать ее грязное белье, хоть ее о том и не просили.

– Плата за смех, – сказала она, не прекращая работы. – А хорошо ведь посмеяться!

Промокшую одежду Бекки и выстиранное белье надо было сушить. Гилбер развел маленький костер из того, что ему удалось собрать на берегу озера (вообще-то там почти ничего не было), и приготовил еще более жалкий обед. Вирги поглядела на клейкую кашку и сказала:

– Как жаль, что тут нет рыбы, – и кивнула на озеро.

– Это все из-за тебя, – поддразнила ее Бекка. – Не толкнула бы ты меня туда, не распугали бы рыбу.

Гилбер же только печально покачал головой.

– Тут дело не только в этом, Вирги. Даже если б рыба в озере и была, я бы ее есть не смог, так как Бекка использовала озеро для своего очищения. Когда на ней была кровь, она считалась нечистой, когда же очистилась от скверны, она отдала ее воде и всему, что в ней содержалось.

Вирги нахмурилась:

– Уж не хочешь ли ты, чтобы я поверила, что тогда и у этих рыб крови будут идти каждый месяц?

Гилбер расхохотался:

– Позволь, я попробую объяснить тебе это, милая, – сказал он и постарался выполнить свою задачу как можно лучше. Вирги слушала его объяснения с живейшим интересом. Когда они снова пустились в путь, оказалось, что она далеко не все свои вопросы оставила на берегу озера. Гилберу учить доставляло почти такое же удовольствие, как ей учиться. Ей было так интересно все, что относилось к шаббиту, что однажды Бекка застала Вирги за тем, как она напевала возле костра одну из песен Гилбера на языке Скрижалей.

– Может, ты подождешь, пока она подрастет, и женишься на ней? – пошутила Бекка. – Она-то явно обучается вашим еврейским штучкам. А я – нет.

Гилберу слова Бекки не показались смешными.

– У меня может быть только одна смертная жена, Бекка, и только одна любовь. И у меня достанет веры, чтобы ждать, пока ты увидишь, что мои… мои штучки хороши. Ты обязательно придешь к этому.

Он так уверенно и так определенно говорил о будущем, что Бекка решила не терять ни времени, ни сил на споры. Если он считает, что время лечит, что ж, она тоже так думает. Она будет ждать столько, сколько будет ждать он, и правда возьмет свое.

Они шли все дальше и дальше. Теперь им чаще приходилось идти по разбитым камням и бетону, чем по настоящей земле; нередко путники останавливались на ночлег под навесами огромных рухнувших мостов, которые вздымались над их головами, как черные приливные валы, застывшие на веки веков. Местность тут была более холмистая, чем в пустошах, попадались и такие места, где смытая с вершин холмов почва частично или совсем покрывала остатки былых селений. Грабежи и мародерство не всегда уничтожали все следы человеческого существования, зато ветер, и непогода, и ход времени обладали достаточной силой, чтоб выгрызть даже память об убежищах и очагах. Но как-то на восходе солнца Бекка увидела, как Вирги нянчит куклу с заржавевшими шарнирами, блестящими глазами и с телом, сделанным из чего-то, напоминающего кожу, но куда тверже ее и странного розового цвета, наполовину скрытого под грязью. Пустота внутри корпуса куклы была заполнена землей, да и само тело треснуло, как пустая яичная скорлупа.

– Я нашла это вон там, – сказала девочка, показав куда-то в сторону земляной насыпи. – Это место похоже на хутор Марка, только поменьше.

– Это все, что ты там разыскала?

Девочка пожала плечами.

– Все остальное – сплошной мусор. Хочешь пойти посмотреть?

Бекка сказала, что не хочет; она очень обрадовалась, когда дня через три увидела, что Вирги кукла надоела и она ее где-то забросила.

Как-то ночью они разбили лагерь в тени одного из мостов. Бекка никогда еще не видела мест, которые были бы так забиты всяческими обломками и мусором, которые были отвергнуты даже мародерами. Шел мелкий дождь, клубился холодный туман, наполнявший ее ноздри странным запахом – приятным, но совершенно незнакомым. Бекка сидела у костра, принюхиваясь к нему и стараясь разгадать загадку его происхождения. Вирги и Гилбер спали возле маленького костерка, закутавшись в одеяла, как птицы в свои перья. Гилберу теперь требовалось больше сна. Бекка думала, что до сих пор незажившая рана сильно утомляет его. Наконец-то он согласился позволить ей подежурить ночью, думала Бекка, то переводя глаза на костер, то опять вглядываясь в тьму.

Часы тянулись медленно, туман почти развеялся, унеся с собой странный солоноватый запах и позволив звездам снова смотреть на землю. Бекке было одиноко. Это ее даже удивляло – ведь Гилбер и Вирги лежали тут же рядом. У Бекки к девочке возникло теплое родственное чувство. Она не привыкла жить без своих сестричек, и Вирги заняла в ее сердце их место, заставив умолкнуть постоянную глухую боль. Бекка взглянула на спящее личико девочки, и ей захотелось, чтобы та проснулась, чтобы раздался звук ее голоса. Треснул в огне сучок и разлетелся вихрем искр – мелких танцующих звездочек. Бекка подняла лицо к настоящим звездам, ярко горящим на небе, и вздохнула.

«Говорят, каждая звезда – душа хорошего мужчины, ушедшего на покой, – шептал голос в голове Бекки. – Так, во всяком случае, учили меня. Но когда я набралась нахальства и спросила, а где же находятся души хороших женщин, то…» – Горький смех раздался в ночи.

Она сидела по другую сторону костра. Колени поджаты почти к подбородку, руки обнимают колени – зеркальное повторение настроения и позы самой Бекки. Когда она сидела вот так согнувшись, то раны на грудях и на бедрах, равно как и потеки крови, не были видны, но Бекка ее прекрасно узнала. Это была та самая девушка, что явилась ей в ночь бдения; тот призрак, чьи слова, прочтенные в полустершемся дневнике, тихо звучащие в мозгу Бекки, спутались и переплелись с шепотом Червя и с протестами, рыданиями и дурными предчувствиями самой Бекки.