Текст книги "Пробы демиурга"

22. Поиск системы. Шаг 3. Диктатура

Писатель открыл новый файл. Похоже, что примирение с компьютером было полным, и вскоре на экране появилось заглавие: «Новые правила управления миром». Не больше и не меньше.

Что писать дальше, он пока не знал и замер в задумчивости.

Картина более достойной, чем предыдущая, версии мира проявлялась в его воображении кусками, но целого он пока не видел.

– Что ж, – наконец признался он сам себе, – я не совсем представляю, каким он должен быть, но зато я точно знаю, каким он быть не должен. Больше никакого разгильдяйства, бессистемности и незаслуженного попустительства. Люди потеряли четкие ориентиры – надо им их подарить заново. Люди мешают друг другу двигать мир к общей цели – надо сделать так, чтобы каждый индивид каждым своим движением способствовал пользе единого общественного организма. Дурные пороки – исключить. Дурную наследственность – наипаче. Ничего никому не давать задарма, этим я уже нахлебался. Каждому – что положено и с учетом интересов всех остальных. И…

Сформулировать дальнейшее он не успел, ибо был прерван противным подхихикивающим баритоном с прононсом:

– Эге… Вот дает. Только видали мы уже таких. Le temps est un grand maître, что значит: «Время – великий учитель». И ему не мешало бы к этому учителю обратиться. Не правда ли, коллега?

– У нас говорили, – вступил в беседу еще один баритон, с металлическим оттенком, – Experientia est optima magistra. Опыт – лучший учитель. Но в целом я с Вами согласен.

– Галлюцинация? Или очередные незваные гости? – вздрогнул писатель и резко задрал голову к потолку проверить, не летают ли там сподвижники Декарта по перемещению во времени.

Никого не наблюдалось.

– И что Вы думаете, – задал очередной вопрос первый из баритонов, – получится у него?

– Ни за что! – лязгнул второй. – Кишка тонка.

Оба засмеялись.

Писатель посмотрел направо, налево, оглянулся – было очевидно, что он в комнате один. И это представлялось ему более чем странным.

Он, конечно, уже привык за последние дни к общению с голосами, но один из них был голосом разума, а другой – голосом из сна. А чтобы вот так, наяву, и откровенно нахально – это оказалось для него полной неожиданностью.

– Eterna historia, голубчик! – продолжил тем временем второй баритон, отсмеявшись. – Вечная история! Я этим тоже баловался.

– И я, – подхватил первый.

– И все это было бесполезно.

– Абсолютно.

Писателя эти дебаты откровенно начали раздражать.

– Эй, вы кто такие? Вы где? И кто вам дал право мне мешать?

Ответом ему был дружный хохот.

– Нет, видали такого? – прохрипел хохочущий первый. – Сам возомнил себя хозяином мира, а что творится у него под носом, и того не видит.

– Ну, позвольте, коллега, чего Вы от него хотите? – встал на защиту писателя второй. – Как же он нас увидит, когда мы в другом окне?!

Писатель бросился к окну. Потом к другому. Потом к окну спальни.

Там тоже никого не обнаружилось.

Наглая же парочка в ответ на метания хозяина квартиры снова расхохоталась.

– Обратите внимание, коллега, – опять загнусавил первый, – нам с Вами при упоминании об окнах было бы простительно думать о проемах в стене. Но он-то все-таки – житель 21 века. И при всем том такая наивность!

– Ага! – воспользовался подсказкой писатель и бросился обратно к компьютеру. – Вот вы где! Попались!

И он победоносно закрыл свой последний файл.

На экране тут же возникла печальная цитата из Пятикнижия, с которой писатель знакомился всего лишь полчаса назад. Ее тоже пришлось закрыть.

Но и на этот раз искомые хулиганы не обнаружились. Зато глазам писателя предстало описание печального конца Помпеи.

Писателю показалось вдруг, что он играет с неизвестными нахалами в детскую игру «Горячо или холодно», и он тут же почувствовал, что явно погорячело.

Перелистнув еще пару электронных страниц, он, наконец, уперся взглядом в портрет Робеспьера, который не замедлил ему подмигнуть.

– Ну, бонжур тебе! – сказал Робеспьер, решив, что так, визави, не поздороваться уже совсем неприлично.

– Здравствуйте! – как-то весь съежился писатель. И немудрено, ибо ему еще никогда не приходилось разговаривать с портретами из интернета.

Робеспьер, у которого в руках почему-то был букет из плодов и колосьев, горделиво приосанился.

– А второй кто? – спросил писатель.

– Вообще-то, с точки зрения хронологии, он первый, – поправил его Робеспьер и добавил полушепотом, – он рядом, в соседнем окне.

Писатель тут же выбрал в верхней строке экрана квадратик соседнего окна, открыл его и обнаружил там другую небезынтересную историческую личность.

Личность при этом уже приготовилась к встрече и глядела на писателя в упор и напыжившись.

Как точно зовут нового персонажа, писатель не знал, но судя по ниспадающей с плеч тоге, это был кто-то из древнеримского периода. Хорошо, что заботливый интернет обеспечил портрет соответствующей ему подписью, которая и раскрыла писателю это римское incognito: Тит Флавий Веспасиан.

– Ага! – обрадовался писатель. – И Вам здравствуйте!

– Salve! – поприветствовал его Тит надменным кивком головы, как положено при обращении императора к челядинцу.

– А Вы, между прочим, со мной повежливее будьте! – не стал церемониться писатель. – А то быстро Вас тут всех позакрываю – и пикнуть не успеете.

И словно приступая к осуществлению угрозы, тут же начал производить манипуляции с компьютером.

Скопировал ссылку этого окна. Закрыл его (Тит хотел было пикнуть, но, действительно, не успел.) Сурово взглянул на тотчас возникшего вновь Робеспьера. Бесцеремонно уменьшил его до середины страницы. Еще раз зашел в интернет, не прерывая текущего сеанса. Ввел в новом окне ссылку на опального Тита. Дождался, пока тот, на вид уже не такой высокомерный, вновь возник на экране. Уменьшил и его. И наконец, напоследок, разместил обоих болтунов рядом.

Теперь можно было общаться более или менее по-человечески. Хотя, надо признать, что ни они, ни он в их нынешнем положении не являлись людьми в простом понимании этого слова.

– Еще раз приветствую вас, господа! – раскланялся писатель.

Робеспьер в ответ помахал колосьями, Тит – поднял руку в традиционном римском приветствии.

– А теперь позвольте узнать, как вы сюда попали и с какой целью?

– Попали просто, – начал Робеспьер, принимая огонь на себя то ли из-за повышенной болтливости, то ли из этикета, считая, что давать объяснения – не императорское дело. – Ты когда в интернете ввел словосочетание «город опустошен», тебе кучу ссылок дали. Ты потыкался в пару из них, не заинтересовался и дальше в поиск ушел. А пару окон не закрыл. Вот мы у тебя в компьютере и остались. И очень недурно пообщались, кстати, пока ты на нас внимание обратил.

Писатель не стал вдаваться в подробности о возможности общения между интернет-страницами. Бред, конечно! Но в последнее время вся его жизнь стала бредом еще похлеще. Так что на подобные мелочи времени тратить уже не хотелось. А заинтересовало его другое:

– И причем тут вы, если я искал опустошенные города?

– Так мы же ведь и есть опустошители городов. Ты что, историю никогда не учил?

– Я, – встрял Тит, – помимо прочих, Иерусалим разрушил.

– А я – Лион. Половину жителей перерезали.

– В Иерусалиме – больше половины.

Оба замолкли ненадолго, предаваясь воспоминаниям.

– Зачем? – спросил писатель.

Робеспьер с Титом переглянулись. Писатель, находясь на исторической вершине, их явно не понимал.

– Что значит зачем? – передразнил Тит. – Война была.

– А у меня революция была, – объяснил Робеспьер. – И контрреволюционную гидру нужно было душить в зародыше.

– Но это сейчас неважно, – отрезал Тит. – Это сейчас лишь косвенный фактор, объясняющий, как мы тут у тебя очутились. Знаменательно же совсем другое…

– Вот именно, – поддакнул Робеспьер. – Другое…

– У нас с коллегой очень много общего.

– Се ля ви!

– Я институт доносчиков развивал.

– И я.

– Из-за того тысячи людей казнил.

– И я.

– Все светлой целью прикрывался.

– И я.

– Благом единого Рима.

– Благом единой французской республики.

– И потому назван потомками одним из самых кровавых тиранов в истории.

– Аналогично.

– И сам умер в муках.

– Я – на гильотине.

– А потому учти, – подвел итог император. – Всех строить можно. Но к добру это не приведет.

– Толпа поддается террору, но ненадолго, – вновь поддакнул Робеспьер.

– Свобода и воля – это важно.

– Иначе зловонный получится у тебя мир.

– Qualis rex, talis grex. Что значит «Какой царь, такое и общество».

– А тебя, мон ами, – Робеспьер опять добавил прононса, – все-то в крайности кидает. То ты любишь людей, да так, что своею любовью их попросту душишь. То ненавидишь их до смерти. То благодетельствовать им хочешь, а сам за душой ничего не имеешь. А надо по-другому. Мудрее надо.

– А Вы-то сами давно ли поумнели? – огрызнулся писатель.

– Да как голову отрубили, тотчас же и поумнел, – ответил Робеспьер, ничуть не обижаясь. – Но тебе советую до этого не доводить.

– А почему у Вас в руке букет из колосьев? – спросил его писатель.

– А это я такую традицию ввел. Для праздника, посвященного Верховному Существу. Тоже, кстати, я придумал. Культ Высшего Разума, иначе говоря.

– Только тебя он не имел в виду, – в очередной раз встрял Тит.

– Точно. Не тебя.

– А теперь давай прощаться, – сказал император и снова поднял руку.

– А что, вы куда-то торопитесь? – удивился писатель.

– Да уж время поджимает.

Писатель удивился.

– Это он имеет в виду, – пришел на помощь Робеспьер, – что у тебя сейчас электричество отключится. Компьютер вырубит. И мы пропадем.

– А почему это оно отключится? – удивился писатель.

– Потому что город уже 3 дня как мертв. Работу электростанции никто не поддерживает. Резервные возможности исчерпаны.

– А ты хоть и главный тут, – добавил Тит, – но сам пострадаешь. Как говорится, ut salutas, ita salutaberis. Как аукнется, так и откликнется.

– Так что беги, голубчик, решай проблемы с электричеством, – помахал напоследок Робеспьер.

– Начинай все с начала, – напутствовал Тит. – Все с самого начала. В очередной раз. Fiat lux! Да будет свет!

Тут раздался резкий щелчок, и вся квартира погрузилась в кромешную тьму.

«И увидел Б-г свет, что он хорош; и отделил Б-г свет от тьмы. И назвал Б-г свет днем, а тьму назвал ночью. И был вечер, и было утро: день один».

23. Полет

– Да будет свет! – приказал писатель. И свет возник.

Он был, правда, не электрической природы, а какой-то иной, пока еще не очень внятной и полупризрачной.

Не слишком яркий, весь какой-то струящийся, он не имел, на первый взгляд, какого-то конкретного источника, а разливался в воздухе сам собой.

Но скоро писателю показалось, что источник у этого света все-таки есть. И что источник этот – он сам. Вернее, что-то, что он бы обозначил как собственное внутреннее зрение. Или как собственную мысль, по какой-то прихоти обнаружившую себя вовне, в окружающем пространстве.

Свет озарил комнату, и то, что за ее пределами, и все продолжал изливаться и распространяться до самого горизонта и даже за горизонт.

Свет был позитивный. И каким-то непонятным, не то шестым, не то седьмым, не то вообще без порядкового номера чувством писатель понял, что появление света очень приятно и самим заброшенным зданиям города, и деревьям, скучающим на улицах, и предметам обихода и прочим явлениям, оставшимся от недавнего пребывания в этом городе человеческих существ, животных и птиц.

Свет явным образом воздействовал и на самого писателя. Он, словно отраженный от всего выше перечисленного, возвращался к своему источнику и наделял писателя неведомыми ранее силой, мудростью и спокойствием. Свет проникал и в мозг, и в сердце, и они, уже было совсем опустошенные последними передрягами, словно очищались и наполнялись новым сокровенным желанием давать, делиться, поить все и вся от собственных щедрот.

И наконец писатель почувствовал, что больше попросту не может держать это все в себе. Что он обязан выплеснуть наполнявшую все его существо энергию жизни наружу, кому-то, кто захочет ее принять, взрастить в своем лоне и преобразиться, и тоже стать светлым, щедрым и прекрасным.

И он закричал. И с этим звуком вырвались из него любовь, и надежда, и прощение, и сострадание. Они полетели над мертвым городом и начали потихоньку его оживлять.

Писателю даже не надо было смотреть в окно, он знал и так, что к шуму ветра постепенно будут добавляться иные звуки: писк птенцов, шуршанье крыльев бабочек, детский смех и плач. Это крик писателя расщеплялся и распадался на составные элементы. И тех хватало на всех. На мириады существ, которым предстояло встретить новый день.

И возникающие звуки казались писателю предельно гармоничными. И он уже не обманывался их простой внешней оболочкой. Он уже не был тем простачком, который улыбку относил к хорошим явлениям жизни, а слезы – к дурным. Он нынче понимал, что все составлено из всего. И что взаимопроникновение смыслов может сделать улыбку смертельной, а слезы животворными.

Глубинная суть явлений открывалась писателю, и ему было очень хорошо.

Захотелось летать. И недолго думая, вспомнив о своих первых пробных полетах, он рассмеялся, раскрыл объятия воздуху и вознесся на миром, который уже начал медленно заселяться.

Мир, правда, был еще очень хрупкий и мог запросто вернуться в небытие. Миру еще нужны были его помощь и поддержка. Мир еще можно было слепить каким угодно. Но перед тем как довершить творение, оформить мягкую глину во что-то прочное и огнеупорное, писатель летел над этим миром. Над энергией, становящейся материей. Над материей, жаждущей формы. Над формой, стремящейся к постоянству. И ему было очень хорошо.

«И дух Б-жий витал над водою».

«И увидел Б-г все, что Он создал, и вот, хорошо весьма».

Строки Пятикнижия непроизвольно возникли в писательской памяти, и он почувствовал, что именно они как нельзя более кстати. И ему очень захотелось перечитать их вновь.

Он как раз пролетал над городской электростанцией, взглянул на нее со своей высоты и увидел, как она тут же вспыхнула всеми своими сигнальными огнями, как спасительное судно, спешащее на помощь потерпевшим в истерзанной бурей морской ночи.

«И сказал Б-г: да будут светила в небосводе, чтобы отделить день от ночи… И управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Б-г, что хорошо».

Писатель развернулся и полетел домой. По пути чуть не столкнулся на лету с черным дроздом. Может быть, с тем самым, а может быть, и нет. Да и какая разница? Мир с дроздами – это в любом случае замечательно.

«И сотворил Б-г… всех птиц крылатых по роду их. И увидел Б-г, что хорошо».

Проплывая над подоконником своей квартиры, писатель обнаружил, что компьютер уже перезагружен и ждет дальнейших распоряжений.

Новоявленный творец, только что бороздивший небесные просторы, тут же спланировал в знакомое кресло и как обычный взволнованный школяр ринулся в просторы интернета. Причем произошедшая с ним парадоксальная метаморфоза его несколько не поразила. Как будто так и надо было. Как будто демиургу очень даже пристало пользоваться оживленной им же самим технической продукцией.

Введя в поиск слово «Пятикнижие», писатель обратил внимание, что, оказывается, данное сочинение представлено в интернете в двух вариантах: в виде простого текста и текста с комментариями. Последнее показалось писателю очень любопытным, и он незамедлительно щелкнул мышью.

Компьютер тут же выдал искомый файл, и писателю открылось следующее сообщение:

«Пятикнижие с классическим комментарием Раши (раби Шломо Ицхаки)»

Далее следовал уже знакомый писателю текст, в котором синим цветом были выделены отдельные слова. Нажатие мышью на выделенный кусок раскрывало спрятанный комментарий.

Система писателю понравилась, и он углубился в чтение пояснений к первому предложению. И вот что он прочел…

24. Поиск системы. Шаг 4. Два Имени Б-га

«В начале сотворил Б-г небо и землю».

Выделено – «сотворил Б-г».

Комментарий: «Сказано: ”сотворил Б-г“, то есть использовано Имя, которое характеризует Его как Судью, и не сказано: ”сотворил Г-сподь“, то есть не использовано Имя, которое характеризует Его Милосердие. Ибо вначале Он вознамерился сотворить мир только на основе строгого правосудия, но увидев, что мир не может так существовать, выслал вперед милосердие и соединил его с правосудием. Поэтому дальше будет сказано с привлечением обоих Имен: ”во время созидания Г-сподом Б-гом земли и неба“ (гл. 2, предложение 4)».

Писатель перешел к указанному отрывку и, действительно, почитал следующее:

«Вот происхождение неба и земли при сотворении их, во время создания Господом Б-гом земли и неба».

Писатель задумался.

То, что, по мнению Пятикнижия, у Б-га есть разные Имена, обозначающие разные Его качества, было для него открытием.

То, что Имена эти употребляются в разных ситуациях для того, чтобы проявились именно эти конкретные Его качества – тоже показалось ему очень глубоким и оригинальным.

Но все это было не как уж важно для него сейчас.

А то, что действительно потрясло писателя, так это великое откровение, сформулированное предельно просто, что, оказывается, для того, чтобы мир существовал, необходимо смешать правосудие с милосердием. Да еще и поставить милосердие на передний план.

– Так просто и так верно? – переспросил писатель у компьютера.

– Самое важное всегда очень просто! – ответил компьютер.

Или это был голос разума?

Или это Декарт прокричал, пролетая мимо окна?

Писателю вспомнились его предыдущие жалкие попытки осчастливить отдельных представителей человечества.

Двоих патлатых самоубийц.

Марию и Анну.

Болельщиков итальянской сборной.

Писателю вспомнились его бездумные попытки написать роман, в котором, как потом и в жизни, гибли мотоциклист, кошка и ее хозяйка.

Писателю вспомнилась его презрительная проповедь бездарному миру, в которой он требовал от мира больше, чем тот мог исполнить.

И мертвый город.

И кошмарная пустота.

Как все это было глупо!

Но сейчас, глядя из окна четвертого этажа на снующих пешеходов, на цветные автомобили, на самолет, вспоровший небо своим острым стремительным телом, писатель уже ни о чем не жалел.

Теперь все было хорошо.

Все шло своим чередом.

Все шумно, многоголосо, но удивительным образом в такт исполняло симфонию жизни.

Белая царапина, оставленная самолетом на небе, еще дымилась и напоминала писателю заглавную букву Л.

– С этой буквы начинается слово «любовь» – подумал он. И тут же захлебнулся от ощущения любви, переполнявшего все его существо.

Как он их всех любил!

Какой взаимностью они все ему отвечали!

Он чуть было не поцеловал собственное окно, но тут в дверь позвонили.

Писатель удивленно обернулся и, шаркая шлепанцами, пошел в прихожую впустить неожиданного гостя.

Им оказался медиум. Он стоял навытяжку, а в руках у него тускло поблескивал стеклянный шар.

– Входите же! – пригласил писатель.

Медиум поблагодарил и торжественно вплыл в квартиру.

– Присаживайтесь? – указал писатель на небезызвестный диван.

– Спасибо! – чинно склонил голову медиум.

– Чаю?

– Если можно, то после. А сначала – к делу.

– Извольте. Только объясните сначала, как Вы меня нашли?

– За ним шел, – кивком головы указал медиум на стеклянный шар, который так и не выпускал из рук.

– Понятно, – сказал писатель, хотя ему совсем не было понятно.

Медиум прокашлялся.

– Воды? – опять предложил писатель, но услышал все то же:

– Сначала – к делу.

– А в чем дело-то?

– А вот послушайте.

И медиум рассказал писателю, что с тех самых пор, как тот побывал у него на сеансе и вызвал дух погибшего мотоциклиста, сам медиум совершенно лишился покоя. Он ведь предупреждал писателя, что завершать потустороннее общение надо деликатно, постепенно, как положено. А писатель вылетел из его дома как угорелый. Вот дух и не отвязывается от медиума, а мучает его днем и ночью. Пришлось использовать особые средства и разыскивать писателя в целях усмирения распоясавшегося духа.

– А чего он, собственно говоря, хочет? – поинтересовался писатель.

– Обратно хочет. К невесте.

– Он же в ней разочаровался.

– Разочаровался, – согласился медиум. – Поначалу. А потом соскучился. Говорит, глупый был, не умел ценить собственное счастье. И рвется обратно.

– Да разве же это возможно?

– Он говорит, что возможно. И что Вы знаете как.

Писатель потер подбородок.

Медиум вздохнул:

– Лучше бы уж Вы тогда с душою какого-нибудь выкидыша поговорили, право слово.

– Вы думаете, выкидыш не захотел бы обратно? – улыбнулся писатель.

– Я уже теперь ничего не понимаю, – признался медиум. Вид у него, кстати, был, действительно, довольно осунувшийся.

– Ладно, – подвел итог своим размышлениям писатель. – Скажите ему, чтобы особо не страдал. Так и быть вернем его к невесте. Только с условием: пусть отныне аккуратнее ведет себя на дорогах.

Медиум сосредоточился и произнес резко изменившимся замогильным голосом:

– Ты слышал?

Пауза. Обычный голос.

– Не извольте беспокоиться. Он говорит, что обещает.

– Ну и славно, – сказал писатель. – Сделаем вот как. Я Вас сначала чаем угощу обещанным. А потом идите себе по своим делам. А мне сосредоточиться надо будет, чтобы нашему духу помочь.

Медиум заторопился:

– Я уж лучше как-нибудь без чая. Только поскорее.

Писатель понял, что, действительно, так, пожалуй, будет лучше.

Проводил гостя.

Запер дверь.

Вернулся в комнату.

Сел к компьютеру.

Порылся в сохраненных документах.

Нашел нужный.

Начал читать.

Стер половину и продолжил заново:

«Ее жених имел хороший характер. Был открыт, жизнерадостен и не боялся перемен. А может быть, даже и искал их, что проявлялось, как минимум, в том, что отродясь он не имел еще работы, на которой продержался бы больше нескольких месяцев. И не от лени, и не от склонности к праздности, а скорее, из-за поисков себя. Очень уж ему хотелось попробовать все и выбрать то, на что откликнется душа, что бы там ни понимали люди под этим словом.

В данный момент он работал развозчиком пиццы. И хоть пицца имела весьма посредственные вкусовые качества, да и сам он пиццу не любил, это не мешало ему вручать теплые и пахучие картонные коробки заказавшим их клиентам с ослепительной улыбкой и неизменной напутственной фразой: «Спасибо за заказ. ”Профессор пицца“ – отменный выбор!»

И носиться по городу с этими коробками было здорово. На ярко-красном мотоцикле, выданном за счет заведения. В ярко-красном шлеме и перчатках. Навстречу ветру и восхищенным девичьим улыбкам. Одна так сладко улыбалась, что стала его невестой.

И сейчас он летел к ней. В кафе, где она работала официанткой. На обед. По льготной цене и со льготным обслуживанием. Ведь не питаться же одной пиццей, от которой его к тому же уже давно с души воротило. Что бы там ни понимали люди под словом «душа».

Невесту свою он любил. Еще с утра ему не терпелось ее увидеть. Тем более что он был уверен в том, что ей тоже не терпится. Но сегодня, как назло, все не заладилось. Один заказчик расплатился крупной купюрой, так что пришлось потратить кучу времени, чтобы разменять ее и вернуть покупателю сдачу.

Другой заставил его целых десять минут прождать у входа в офисное здание. Замешкался с делами и не торопился спуститься за коробкой. И еще у одного адрес оказался такой мудреный, что жених исколесил полмикрорайона, пока обнаружил нужную улицу, а на ней нужный дом.

И сейчас приходилось наверстывать упущенное время. Тем более что невеста заждалась. Да и живот подводило. Он еще прибавил газу.

Водитель зеленого «Рено», который неспешно тащился по шоссе, только диву дался, на каких скоростях перемещается сегодняшняя молодежь. Хотел было даже бибикнуть мотоциклисту, высказать поучение, что такими темпами, мол, можно и на тот свет угодить. Но почему-то не стал этого делать, а только улыбнулся и пробормотал что-то вроде: «Вот что значит молодость!»

А молодость тем временем уже тормозила у кафе. И вот уже она, долгожданная стеклянная витрина. И любимая стоит за стеклом и приветственно машет рукой…»

Писатель перечитал. Остался доволен прочитанным и подошел к окну.

Там, совсем рядом с кафе, был припаркован красный мотоцикл с прицепленным позади сиденья ящиком, украшенным довольно аляповатой рекламой: «”Профессор пицца” – отменный выбор!»

Внутри кафе за столиком сидел хозяин мотоцикла. Подошла официантка, та, что была чуть более стройная и чуть менее белокурая. Она принесла поднос с едой. Поставила перед женихом. Наклонилась. Они поцеловались.

На скамейке напротив кафе сидела мрачная соседка с сиамской кошкой на коленях. Кажется, замеченный ею поцелуй произвел на нее неприятное впечатление.

– Ты видишь, Мамзель, – назидательно обратилась она к своей питомице, – какая безнравственность?!

Кошка ответствовала лишь высокомерным поднятием головы.

Писатель был доволен.

– А почему бы мне не перекусить? – подумал он. – Только сначала – освежиться и переодеться.

Сказано – сделано. Он отправился в спальню. Открыл шкаф. Выбрал необходимые вещи.

Затем отправился в совмещенный санузел. Снял старую одежду. Принял душ. Почистил зубы. Провел гребнем по волосам. Надел чистую рубашку и джинсы.

Вышел из санузла. Взял сумку со всем необходимым для вылазки в мир. Снял с крючка в прихожей связку ключей от квартиры и машины. Вышел, запер дверь и вызвал лифт.