Текст книги "Тайные коды истории"

На листе № 11 убористым почерком де Граммон писал:

Так откуда же появилось имя Моисей? Ведь даже если мы определили, что библейская версия жизни этого человека не совсем достоверна, должно быть что-то, что сделало Моисея из Хозарсифа.

До того, как информация стала замалчиваться…

На этом месте я прервался. Надо же, де Граммон был тот еще разоблачитель. Жаль, не указывает, кем стала замалчиваться эта информация. Что ж, возможно, он писал эти заметки для себя и ближайшего окружения, и ему, само собой, было ясно, кем она замалчивалась. Я надеюсь тоже это понять.

Итак…

…До того как информация стала замалчиваться, мне попал в руки документ – точный список с приложения к утраченной работе Манефона «Священная книга». В этом приложении он поднимает завесу над истиной.

Когда Хозарсиф нашел пристанище вдали от Египта, он принял решение искупить совершенное им преступление. Существовал определенный искупительный ритуал, которому обязан был следовать жрец, совершивший убийство.

Для начала жрец лишался одного из своих главных преимуществ – преждевременного воскресения из мертвых в «сияние Озириса». Это преимущество было огромной ценностью, оно давалось как награда за тяжелые испытания посвящения и символизировало более высокое положение, чем у простых смертных. Совершая убийство, даже поневоле, жрец утрачивал внутренний свет и в качестве наказания и искупления, ради возможности вернуть свет, он должен был пройти еще более суровые испытания, грозившие смертельной опасностью.

Испытания начались с продолжительного поста. Далее жрец выпивал специальное зелье, которое ввергало его в летаргический сон. Спящим жреца оставляли в склепе храма на несколько дней, а порой и несколько недель. В течение этого времени он совершал путешествие по потустороннему миру или по мрачной области, населенной душами, которые пока не успели окончательно перейти в царство мертвых. Все зависело от того, как давно было совершено убийство и где находится душа убитого. Эту душу жрец был обязан разыскать. Разыскав ее, он должен был пройти через все страдания, которые убитый пережил из-за злой воли своего губителя. Жертва могла сколь угодно проклинать убийцу и желать ему тяжелой и скорой погибели. В конце убийца должен был выполнить две труднейшие задачи: получить прощение и помочь душе убитого найти путь к свету. После этого жрец мог вернуться в свое тело и считался очищенным от преступления. Сложность заключалась в том, что не каждый мог вернуться из этого путешествия в другой мир. Многие оставались там навсегда, и тогда в храмовом склепе жрецы находили холодное мертвое тело.

Именно на такое испытание с готовностью пошел Хозарсиф. Очевидцы рассказывали, что когда он спускался в склеп, то обратился к Озирису, говоря, что приносит себя ему в жертву. Он был готов к смерти и не просил помочь ему вернуться, но просил для себя возможности защищать справедливость, если только он воротится на землю.

Как бы то ни было, Хозарсифу суждено было вернуться. Когда он очнулся от своего сна, чуть было не ставшего для него смертельным, то почувствовал себя преображенным. Он говорил, что полностью порвал со своим прошлым, в прошлом остался чужой для него человек. Он отказался называть себя египетским жрецом, свое происхождение – царским, а Египет – своей родиной. Те жрецы Мадиамского храма, которые видели его в тот момент, передавали потом, какими полными вдохновения глазами он смотрел на пустыню, на кочевые племена и на Синайскую гору. Тогда он решил, что его миссия – превратить этих кочевников в сильный народ, который защитил бы единобожие и принес всему миру истину. В тот день, когда Хозарсиф отказался от своего прошлого, он отказался и от своего имени. С готовностью он принял имя Моисей, что значит Спасенный.

На этом записи де Граммона заканчивались. Но мое расследование продолжалось.

В XIX веке мои предшественники, расследовавшие загадки и противоречия Библии, предполагали, что Моисей не писал Пятикнижие, более того – что он вообще не существовал. Они пришли к выводу, что эта личность была сфабрикована спустя четыре-пять веков после описанных в Пятикнижии событий. Главный аргумент в пользу этого довода был следующий: Пятикнижие состоит из различных отрывков, а его истинная редакция была составлена минимум за четыре века до того, как Израиль покинул Египет.

В том, что касается времени, мои предшественники были точны. Но даже при моем критическом отношении ко всему, что связано с религией, я не могу признать их выводы логичными. Как бы то ни было, я не против религии как таковой, я против фальсификаций любого рода. И считаю, что факты и логика – главный способ борьбы с ними. А в данном случае логика говорит: если отрывки, из которых составлено Пятикнижие, были написаны через четыре века после исхода из Египта, это не означает, что они в то же время появились. Я подозреваю, что это были не авторы, а переписчики, которые к тому же не очень хорошо понимали документ, который переписывали.

Еще одно противоречие – это рассказ о жизни Моисея, в котором полно сомнительных деталей. Одни из них просто не имеют отношения к действительности, другие – явно преувеличены и походят на рассказ о каком-то фантастическом, почти сказочном персонаже.

И снова: это не означает, что в библейском рассказе нет ни капли правды. Она есть, задача лишь в том, чтобы отделить ее от позднейших вставок, дополнений и домыслов.

Мне, как исследователю, неинтересно раскапывать доказательства того, что Книга Бытия – сплошная фальсификация. Есть множество энтузиастов, которые этим заняты, потому как у них есть стимул – доказать, что никаких высших сил нет. Если честно, я давно миновал этот период, и сегодня мне просто скучно тратить жизнь на подобные изыскания. А вот что мне интересно – так это выяснить, о чем именно хотел рассказать Моисей в своих записях? Ведь он был египетским жрецом, а прошлое ни для кого не проходит бесследно, как от него ни отмахивайся. Может, поэтому библейский рассказ порой кажется таким сомнительным – ведь переписчики, переводчики и толкователи не учитывали реальных, важнейших фактов?

Египетская наука во времена Моисея находилась на очень высоком уровне. Я не верю в домыслы про космические корабли, которые строили египтяне. Но они определенно признавали те же законы Вселенной, что и современная наука, неизменность этих законов, эволюционное развитие. Плюс египтяне были серьезными мастерами психологии, для этого достаточно лишь вспомнить, что жрецов они подвергали не столько физическим, сколько психологическим испытаниям. И надо признать, что испытания эти были на высоте, даже не снившейся современной психотерапии.

Когда я об этом думаю, меня поражает противоречие между реальными научными знаниями, которыми обладал Моисей, и теми детскими представлениями о сотворении мира, которые изложены в Книге Бытия. Так может, на самом деле история говорит совсем о другом? Но о чем? Чтобы это понять, нужен ключ.

Я в достаточной степени знаком с древними религиями и науками, и на этом этапе мне не нужны были скрытые документы и консультации специалистов. Я знаю, что необходимый ключ нужно искать в египетской символике и в понимании того, чему обучались жрецы Озириса.

Свои соображения я высказал Нагуа. Она восприняла их серьезно.

– А знаешь, логика в твоих словах есть, – призадумалась она. – Я, помню, читала у Гераклита, что египетские жрецы владели тремя способами выражения мысли. Самый первый – он же самый простой, как говорят обычные люди. Второй – символический, третий – иероглифический. У нас вообще неправильно понимают самое значение слова «иероглифы», думая, что это исключительно китайские символы.

Я понял, что сейчас Нагуа оседлает своего любимого лингвистического конька.

 – А на самом деле, – продолжала она, – это греческое слово, оно означает священные буквы, вырезанные на камне. И это вовсе не символы, символы относятся ко второму способу выражения. Иероглифы – это скорее тайнопись, ими пользовались не тогда, когда не могли передать значение словами, а когда старались это значение скрыть или зашифровать. Когда египетские жрецы касались всего, что связано с тайнами мира, они использовали иероглифический способ.

 – А от кого они шифровали смысл? – задал я напрашивающийся сам собой вопрос.

 – От непосвященных, – ответила Нагуа, глянув на меня с выражением, говорящим «стыдно не знать».

 – То есть от народа, – уточнил я.

 – Ну да.

 – А как думаешь, зачем?

 – А зачем народу все знать? – недемократично ответила она. – Нет, были, конечно, и другие причины, метафизические: посвященные считали, что таким письмом они передают реалии всех трех миров – природного, человеческого и мира духов.

 – По сути, те, кто не мог понять этого в изложении иероглифами, не поняли бы и в изложении простым языком, – в свою очередь недемократично отметил я.

 – Тоже верно. И уж конечно, раз Моисей был посвященным и писал именно о тайнах мира, он пользовался иероглифическим письмом.

 – И где ключи к нему? – поинтересовался я.

 – Насколько мне известно, он устно передал их своим преемникам.

Я сник: преемников мне допросить не удастся. Хотя…

 – Наверняка есть кто-то, кто сохранил эти сведения, – предположил я. – Есть же в Греции и в наши дни жрецы олимпийских богов, которые знают гораздо больше, чем мы читаем в книжках по мифологии.

 – Возможно, – ответила Нагуа и опять призадумалась. Я прямо видел, как она перебирает в уме телефонную книжку.

Я успел перекурить и выпить кофе, когда она наконец сказала:

 – Знаешь, мне кажется, это мы маханули. Может, такие люди и есть, я почти уверена, что есть. Но прямых выходов на них у меня не имеется, и я не знаю никого, у кого бы они были. А круг общения у меня очень широкий.

 – Значит, придется работать с тем, что есть, – философски подытожил я.

Мне хотелось найти библейского историка, но не помешанного на религии, а адекватного и непредвзятого человека, способного мыслить критически. И такого человека мы нашли. Оказалось, что он отбыл на конференцию в Иерусалим и вернется завтра. Я, было, сник, потому что совершенно не хотелось терять время. Что поделать, никто не обещает, что расследование должно идти быстро и гладко, что нужные контакты всегда оказываются под рукой, а люди в любой момент готовы встретиться и рассказать все, что мне интересно.

– Придется на сегодня устроить пере рыв, – сказал я Нагуа и пригласил ее отужинать во французском ресторане с панорамным видом на город.

Удивительно, но в тот вечер нам все-таки не пришлось говорить о посторонних предметах. Каир, как и любая другая столица, – это большая деревня. Как только мы вошли в зал, Нагуа вдруг заметила кого-то знакомого. Не сомневаюсь, будь мы в Европе, она бы радостно замахала ему рукой, но здесь, в Египте, при всей европеизированности ресторана и самой Нагуа, она даже не стала ловить взгляд своего знакомого. Он сам заметил ее и подошел к нам. Знакомый оказался тоже французом (родившимся в Египте) и филологом, и, разговорившись, мы пригласили его за наш столик. Он отказывался, так как уже поужинал, но позволил себе остаться на кофе. Мне кажется, что его имя встречалось мне и раньше, только я не мог вспомнить где. Тем более он попросил меня не упоминать его в книге, сказав, что его имя – своего рода торговая марка, и право на нее – исключительно у его издателя.

Он подтвердил слова Нагуа об устных ключах, которые передал Моисей.

– Конечно, эти ключи до поры до времени сохранялись. – Его французский был чист, как будто он вырос в Париже. – Во времена Соломона Книгу Бытия перевели с древнееврейского на финикийский, а после вавилонского плена Ездра переписал ее на арамейско-халдейском. К тому времени данные Моисеем ключи были основательно забыты. Впрочем, что-то еще оставалось. Но за три века до нашей эры за дело взялись греческие переводчики, которые вообще слабо представляли тайный смысл переводимого. Они корпели над переводом четыре столетия. В результате когда пришла очередь латинского перевода, то даже такой умный и серьезный человек, как Иероним, не сумел увидеть всего скрытого в тексте смысла. Впрочем, – собеседник затянулся сигаретой, – может, и сумел, но в те времена не смог это выразить открыто. Иными словами, с каждым новым переводом смысл терялся все больше. То, что мы имеем сейчас, это не истинная Книга Бытия, это не имеет к ней почти никакого отношения.

– Но как-то мы все-таки можем его восстановить? – задал я главный вопрос.

Он качнул головой в знак согласия.

 – Можем. С помощью звукового способа, который несет на себе печать священного языка древних храмов, с помощью ключей, которые содержатся в Каббале (а надо отметить, что часть из них сохранилась со времен Моисея), ну и с помощью того, что мы вообще знаем о тайных учениях древности.

 – Я все же хочу, чтобы объяснение было научным.

 – Я сравнивал еврейский текст с арабским, сирийским, арамейским и халдейским. Это вполне научный метод. Поясню на примерах. Если вы посмотрите на египетские памятники, то на многих из них увидите женщину, которая держит в одной руке крест (который у египтян был символом вечной жизни), а в другой – скипетр, украшенный цветами лотоса (он был символом посвящения). Это богиня Изида, которая изображает женщину, совокупность всей земной природы и невидимую небесную природу. В книге Бытия тоже есть символ, который соответствует Изиде.

 – Ева? – догадался я.

 – Совершенно верно. Ева – это образ вечной женственности, но не только он. Из ее имени впоследствии составили имя бога – Иегова. Это имя – знак, который указывает на жизнь, и в точности оно означает «бытие, которое есть, было и будет». Это не имя женщины, это обозначение мужского и женского начал. Еще пример. Вы помните, что в истории двух первых людей значительную роль сыграл Змей. В египетских таинствах (да и не только в египетских, одновременно в греческих и индийских) змея, свернувшаяся кольцом, означает мировую жизнь и силу, которая приводит жизнь в движение. По сути, это взаимное притяжение, причина всемирного тяготения. С этой точки зрения Змей не был искусителем, он был Любовью или Желанием.

 – Я никогда не понимал, почему стремление Адама и Евы – двух супругов – друг к другу считалось грехопадением.

 – Что ж, если вы посмотрите на всю историю с этой точки зрения, то увидите, что грехопадение окажется устремлением природы в круговорот жизни.

Мне понравилось, как говорил этот человек. В его словах было как раз то, что я искал – непредвзятость. Он занимал совершенно нейтральную позицию.

 – Не могли бы вы рассказать подробнее, – попросил я, – честно говоря, не думал раньше, что книгу Бытия можно назвать фактически сборником египетских посвящений.

 – Ну, это немного жестко сказано, но, если вам нравится, – можете выражаться и так. Про Еву я уже сказал – заглавная буква этого имени означает мужское начало, Озириса, а корень «Ева» (да, в еврейском языке это имя произносится в четыре звука – Хава) – зарождающую способность, небесную Изиду.

 – Церковные догматы говорят, что Адам и Ева – это первая человеческая пара на земле. Но если вы говорите – точнее, прямо не говорите, но подразумеваете, – что имена у Моисея – это не имена, а символы, то Адам и Ева все еще остаются просто парой?

 – Наивные представления! Это не пара, это символ, точнее, символическое Человечество. Кстати, в самаритянском переводе Библии к имени Адама прибавлено прилагательное «всемирный». Это нам снова подтверждает, что речь не об одном человеке, а обо всем человечестве. Впрочем, с именами и символами связан еще один любопытный момент. Имя Элоим – имя бога – значит не просто «Бог», это не только набор букв. У Моисея божье имя – это множественное число от «Эло», такое имя давали высшему Существу евреи и халдеи.

 – Получается, что Моисей создавал религию единого бога, но при этом самого бога называл «богами»?!

 – М-м-м… Да нет, конечно. Скорее «Богом богов».

Я начал подозревать, что египетско-библейский символизм, при всей его увлекательности, тема необъятная. А главное, это тема богословская, и она уводит меня от моего расследования, – потому что я не занимаюсь ни богословием, ни религиоведением. Но неожиданная встреча подтвердила мои догадки относительно того, что магия Египта оставалась при Моисее.

Когда на следующий день знакомый Нагуа вернулся с конференции, вечером я встретился с ним в кафе. Он показался мне безучастным ко всему, что не касалось его работы. Это был Али аль Башар, ливийский араб, теневой кардинал научного мира, эдакий ученый муж;, ушедший в себя и забывший вернуться обратно. Слава и прочие ценности его не интересовали, денег у него было более чем достаточно, информацией он готов был делиться совершенно безвозмездно, лишь бы она нашла читателя. Я спросил, почему он не напишет книгу сам, на что он ответил как-то замысловато, подразумевая, что книга подчиняется определенным правилам, а свои мысли он предпочитает выражать тем способом, который удобнее ему, а не читателю. Наверное, так же мыслил и Моисей.

– Я проследил уже больше половины пути Моисея, – сказал я, чтобы ввести моего собеседника в курс дела. – И уже подошел к Исходу. Но здесь у меня возникли резонные вопросы. Само по себе это намерение – увести целый народ из-под власти наиболее могущественной нации того времени – было грандиозным планом. А грандиозные планы требуют значительной подготовки, и, глядя на всю историю человечества – в том числе и современную, – я понимаю, что такие планы не реализуются в одиночку. У Моисея были помощники, должны были быть и противники. Сведения, которые приводит об этом Книга Бытия, представляются мне обрывочными, я же хочу видеть полную картину.

Аль Башар слушал меня молча, держа в желтых узловатых пальцах крохотную чашку густого кофе.

 – Вы мыслите как стратег. – Заговорил он, устраняя из слов добрые три четверти гласных, а оставшуюся четверть используя для связки между согласными, которые он соединял в один прерывистый звук. Все ливийцы, которых я знаю, говорят в этой манере, и, чтобы их понять, приходится прилагать немалые усилия. Раньше, общаясь с ними, я даже сомневался в своем английском, пока другие египтяне и палестинцы не рассказали мне, что они сами не понимают ливийцев, даже когда те говорят на арабском. Он продолжил:

 – Вы знаете, что исход подготавливали сам пророк, его старший брат Харун[2]2
  В иудейском и христианской традиции – Аарон.


[Закрыть], его тесть Иофор и главные начальники Израиля. К тому времени как Менефт, о котором вы, конечно, тоже уже все знаете, стал фараоном, Муса готов был привести свой план в исполнение.

Я мысленно отметил, что за весь мой «египетский период» это первый араб, называющий персонажа не на английский манер «Мозес», а на арабский – Муса.

– В то время Менефт готовился воевать с ливийским царем Мермаиу, – продолжал аль Башар, – для Мусы это был идеальный момент. Вторжение огромной армии ливийцев представляло для Египта серьезнейшую угрозу, и все военные силы Египта были направлены на отражение атаки. Иными словами, фараону было просто не до того, чтобы удерживать евреев, когда каждый воин был на счету. Благодаря этому удачному обстоятельству переселение евреев произошло мирно. В противном случае, конечно, план Мусы не удалось бы исполнить так легко и бескровно.

 – Мне что-то подсказывает, что эта легкость была не абсолютной, – не выдержал и перебил я. – Ладно, они ушли от фараона, оставив его разбираться с более серьезными на тот момент делами. Но как быть с расколом в рядах?

 – Эта чаша его не миновала, – согласился аль Башар, вновь удивив меня, на этот раз аллюзией на Евангелие. – С Мусой вначале было сравнительно не много народу, несколько тысяч человек. Он не был единоличным вождем, среди евреев был человек по имени Бен-Израиль, который отличался прямотой, упрямством и к тому же мятежным духом. Он определенно жаждал перехватить у Мусы знамя лидерства. Если Муса был пророком, то Бен-Израиль – народным повелителем. Вокруг этих двоих быстро сформировалась группа священников, которую возглавляли Харун и Мириам, которая была пророчицей и представляла у Израиля женское посвящение. Также в рядах беглецов образовалась группа из семидесяти начальников, которым Муса впоследствии передал свое тайное учение. В центре этой группы находился золотой ковчег, известный сейчас всему миру как Ковчег Завета.

 – Наверное, эту идею Моисей взял у египетских храмов, там подобный ковчег вмещал священные книги, – поделился я догадкой.

 – Вполне возможно, что идею он позаимствовал именно оттуда, но его ковчег выглядел иначе. Он сам решил, как должен выглядеть его ковчег. Ковчег был литым, окруженным со всех четырех сторон золотыми херувимами, которые походили на сфинксов или четырех символических зверей видения пророка Иезекииля. У одного из херувимов была голова льва, у второго – быка, у третьего – орла, у четвертого – человека.

 – Еще один символ, позднее отраженный в христианстве. Но там эти четыре головы означают то, как четыре евангелиста изображали природу Христа – царскую, жертвенную, божественную и человеческую.

 – У Мусы они символизировали четыре космических элемента: землю, воду, воздух и огонь, а также четыре мира, изображенные буквами священной тетраграммы. В ковчеге находились Сефер-Берешит[3]3
  Книга Бытия.


[Закрыть], которую Муса написал египетскими иероглифами, расцветший жезл, упоминаемый в Библии, сосуд с манной, елей помазания. Позже в нем стали храниться золотые дары филистимлян и Скрижали Завета.

Аль Башар сделал паузу, отвечая на телефонный звонок, и затем продолжил:

– Просто представьте, по пустыне тянулся караван, верблюды несли палатки, за ними шли стада животных. Муса планировал обогнуть Красное море. Но сначала он повел народ в бесплодную пустыню, посвященную Элоиму.

 – Видимо, туда, где он впервые получил откровение.

 – Возможно. Думаю, вы изучали этот вопрос несколько с иной стороны, чем я, – ответил собеседник, чем, признаюсь, лишний раз убедил меня в том, что вся моя работа не была бесплодной: очевидно, я умудрился раскопать такие детали, до которых он в своих изысканиях не доходил.

 – Как бы то ни было, все трудности начались тогда, когда произошла первая беседа между пророком и народом. Библейский рассказ скрывает от нас детали, но мы можем восстановить события. Однозначно можно сказать, что они были драматичными, а порой и кровавыми. Эта беседа случилась в лагере, который беглецы разбили на Нагурной равнине Фаран, у входа в дикое ущелье, ведущее к скалам Сербала. С этого места открывался вид на знаменитую вершину Синая, к которой мы еще вернемся в нашем рассказе. Именно там Муса, вышедши к народу, торжественно объявил, что намерен подняться на вершину, где Элоим даст ему закон, а он, Муса, запишет его на каменных скрижалях и принесет людям. Он повелел каждому бодрствовать, поститься и молиться, и удалился. Вместе с ним на гору отправился вернейший его ученик, ставший впоследствии его преемником, – Йуша бин Нун[4]4
  Иисус Навин.


[Закрыть]. Отсутствовали они оба несколько дней, и тогда среди народа пошли волнения, быстро переросшие в недовольство, сначала скрытое, а затем и явное. Люди жаловались на своего предводителя, который обещал отвести их в страну Ханаанскую, где текут молоко и мед, а вместо этого бросил умирать в пустыне. Раздавались в толпе и совсем отчаянные возгласы: жизнь в бегах для многих была так тяжела, что они уже сожалели о своем решении и утверждали, что в египетском рабстве им жилось легче и сытнее. Недовольство быстро нарастало, начинался мятеж;, и начальники принимали в нем живое участие. В самый разгар мятежа появилась группа женщин. Это были чернокожие наложницы и служанки начальников эдомитян, которые примкнули к Израилю. Женщины ранее были жрицами Астарты, и хорошо известно, что большинство их ритуалов было связано с эротикой, а эротика сама по себе носила ритуальный характер. Оргии жрицы проводили и перед военными походами, и при народных волнениях, и при неурожае, дабы умилостивить таким образом богов. Когда эти женщины вышли в центр мятежа, они почувствовали, что настал их час. Облачившись в яркие одежды, украсив себя драгоценностями, танцующей походкой они ходили среди раздраженной толпы, смотрели на мятежников горящими глазами и, обольщая их сладкими речами, елейными голосами увещевали: «Что, в сущности, представляет из себя этот жрец Египта со своим Богом? Он, наверное, умер на Синае. Рефаимы сбросили его в бездну, и не он поведет ваши племена в Ханаан. Пусть же дети Израиля обратятся с мольбой к богам Моава, Бельфегору и Астарте! Этих богов можно видеть, и они творят чудеса! Они поведут народ в землю Ханаанскую». Толпа прислушивалась к ним, заводясь все больше. Раздавались призывы к Харуну с просьбой сотворить богов, которые вели бы людей, потому что неизвестно, что стало с Мусой, – может, он и правда умер, и народ ждет зря. Харун не поддерживал мятеж, он пытался успокоить толпу, но его старания не возымели действия. Бывшие жрицы Астарты, вспомнив прошлое, призвали финикийских жрецов, пришедших с караваном. Жрецы принесли деревянную статую Астарты и воздвигли ее на жертвеннике из камня. Угрожая Харуну смертью, мятежники приказали ему отлить из золота фигуру тельца.

– А что, в сущности, представлял из себя этот золотой телец и почему он вообще вошел в историю как образ чего-то катастрофическо го? – спросил я, будучи не силен в язычестве финикийцев.

Аль Башар с готовностью пояснил:

– Многие, когда слышат про того самого золотого тельца, удивляются, что вообще в нем было плохого. Телец, казалось бы, и телец. Наверное, знак зодиака… В действительности же астрологические ассоциации здесь ни при чем. И чтобы понять, почему так осуждается поклонение тому самому золотому тельцу, нужно знать, что он представлял собой одну из форм Бельфегора. А Бельфегор – это могущественный демон, входящий в число десяти самых сильных демонов мира. Это посол ада, и его вызывают, чтобы он принес людям богатство и хитрые изобретения. Но, так сказать, побочный эффект всех его даров – вражда между людьми, толкающая их на ужасные поступки. По сути, когда в самый разгар мятежа золотому тельцу начали приносить в жертву быков и козлов, пировать и гулять вокруг него, это был чистой воды сатанизм, как бы мы назвали его сейчас. Семьдесят старейшин, которых Муса назначил охранять священный Ковчег, все еще делали попытки остановить разгул, но и они в итоге сдали свои позиции, потому что толпа воистину вышла из-под контроля. Тогда они окружили тесным кольцом Ковчег и с ужасом думали о том, что вообще будет дальше, если Муса так и не вернется.

Но он вернулся. С собой, после долгого уединения на горе Элоима, он принес две каменные плиты с начертанным на них Законом. К слову сказать, в древности все написанное на камне считалось особенно священным. Когда Муса спускался с горы, перед ним во всей красе предстало то буйство, которое учинили его последователи, избавленные от египетского рабства. Он увидел оргии, дикие пляски и воздвигнутого идола – их нового бога. А как человек, знавший об оккультизме все и даже больше, Муса прекрасно понял, что означал этот идол. Он еще ничего не сказал, но, лишь заметив его, танцующие остановились, жрецы демона разбежались, основная масса мятежников дрогнула. Однако народ уже не любил своего избавителя, а ненавидел его: сначала за то, что он их оставил, потом – за то, что стал свидетелем их падения. Это был тот самый критический момент, когда, если бы хоть тень страха проскользнула в глазах Мусы, его бы просто стерли с лица земли вместе с его каменными скрижалями, вместе со священным Ковчегом и со всеми его идеями. Но никакой страх его не коснулся. Он стоял перед народом, окруженный невидимыми охранявшими его силами. Будучи по своей природе лидером, он понял, что прежде всего нужно поднять дух семидесяти старейшин до своей собственной высоты и через них поднять и весь народ. Он призвал Элоима, Небесный Огонь, из глубины своего духа и из глубины Небес, и обратился к старейшинам: «Ко мне, семьдесят избранных! Да возьмут они священный ковчег и да поднимутся со мной на гору Божию, народ же пусть ждет и дрожит. Я принесу ему суд Элоима».

Старейшины вынесли из палатки золотой Ковчег, прикрытый пеленами, и шествие из семидесяти старейшин с пророком во главе исчезло в ущельях Синая. Можете только гадать, кто боялся больше: старейшины, пораженные всем совершившимся, или народ, приведенный в ужас ожидаемой карой, которую пророк поднял над их головами как невидимый меч. Мятежники думали лишь о том, как уклониться от страшной силы этого жреца Озириса, этого «пророка несчастия», как они его называли. Они в спешке складывали свои палатки, седлали верблюдов и готовились к бегству. А затем случилось вот что. Небо застлали тучи, с Красного моря подул резкий порывистый ветер, пустыня окрасилась красновато-бледным светом, позади Синая взгромоздились тяжелые тучи. Порывы ветра принесли горы песка, с неба полились потоки дождя, и вот разразилась страшная гроза, которая громом перекатывалась по всем горным ущельям и доносилась до израильского лагеря устрашающим грохотом. Народ решил, что так Элоим выражает свой гнев, что слова Мусы достигли самого Неба. Стихия бушевала всю ночь и весь следующий день, молнии зажигали палатки, убивали людей и животных. Только к вечеру следующего дня гроза начала затихать, но облака продолжали клубиться над Синаем и небо оставалось черным. Тогда у выхода из горного ущелья показались семьдесят старейшин с пророком во главе. Их лица были озарены, над золотым Ковчегом сиял свет. Увидев эту картину, народ упал на колени. Муса громко сказал: «Пусть все, которые остались верны Единому Богу, приблизятся ко мне».

Три четверти из предводителей Израиля выстроились вокруг пророка, мятежники спрятались, и Муса приказал всем сохранившим верность поразить мечом зачинщиков восстания и всех жриц Астарты, дабы Израиль навек запомнил трепет перед Элоимом.

Теперь вы видите, что не собственным смирением и не благодаря душевной чистоте, а перемешивая страх с таинственным, Муса внедрял свой закон в умы народа израильского. Он хотел не просто рассказать людям о новом законе, он хотел выжечь его пылающими буквами в каждой душе.

 – Несколько жестоко, – покачал головой я.

 – Смотря с какой стороны, – цинично ответил мне Аль Башар, – без этой жестокости единобожие не смогло бы одолеть многобожия. Времена были не те, ни о какой доброжелательности уже не было и речи, она не сработала. А после казни мятежников Муса приобрел великую власть над народом Израиля и держал его железной рукой. Хотя, надо сказать, что потом все равно последовали новые возмущения, повлекшие за собой новые кары.