Текст книги "Осколки фамилии"

Глава 3. Corpus solidum*. Сосуды (*осязаемое тело)

Впервые я увидел ее на вечеринке у общих друзей: стройная, длинные темные волосы, миндалевидные глаза и нежная улыбка. Тогда я подумал, что она очень хороша. Дело было так: я стоял в компании друзей, пил пиво и под общее улюлюканье делился с ними своей новой теорией:

– Всех женщин я делю по минутам дня, – говорил я. – Есть женщины – заря, на них смотришь и не можешь в точности передать то, что чувствуешь. Они светят ярко, освещают все вокруг, вселяют радость, притягивают и одновременно мучительны, потому что ты, может быть, еще не совсем готов отдаться им, ты хочешь еще немного темноты и неизвестности. Но потом наступает то самое утро, когда ты, как безумный, счастлив пуститься с ней в дневной путь. Есть женщины – десять и одиннадцать часов. Они такие деловитые и деятельные и тебя толкают к действиям. С ними хорошо быть партнерами во всем: в жизни, в работе, в домашних делах, в постели. С ними невозможно потонуть. Есть женщины – полдни. Они такие жаркие и изнуряющие, с ними сложно быть долго, они нужны под настроение, они мучают, слепят, иногда от них хочется укрыться, но одновременно они же символизируют передышку, с ними можно ненадолго окунуться в другой мир, отвлечься от дел, чтобы с новыми силами вернуться к жизни, возможно, оставив их.

«Ну ты и кобель, дружище!» – «Да было ли у тебя столько женщин, чтоб свою теорию разработать?!» – «Знавал я одну полуденную, ох и горячая штучка была!» – «Да он небось по большей части теоретик!» – подкалывали друзья.

– Слушайте, слушайте дальше! Ценная информация, между прочим, добытая в опаснейших полевых условиях! – продолжал я парировать. – Есть девушки – с двух до четырех. Они такие разные, всегда непредсказуемые. На первый взгляд, вроде ничего особенного, но умеют удивить! С ними тяжело планировать, на них не сразу обращаешь внимание, но именно они и делают твой день прожитым не зря. Есть женщины – вечер, вечер до заката. Они ленивы и расслаблены, любят творчество, часто беспокойны, кидает их в крайности, понимаете? Но некоторые из них так загадочны, так необычны, их хочется прочесть, узнать и почувствовать, чтобы быть с такими, надо иметь здоровые нервы. Есть женщины – закаты, – продолжал рассуждать я, – они очень нежны, но покалывают холодом. Такие девушки не ослепляют, но от них в голове дурман, мыслить с ними ясно невозможно, с ними ты в плену. Смотришь на них, не отрывая глаз, пока не оказываешься в темноте и полностью в их власти. Ну и на десерт – женщина-ночь. Когда в голове ни одной мысли, сердце даже не колыхнется, но инстинкты на грани, да что уж там, просто за гранью. В темноте ночи ты не знаешь и не хочешь знать, что она из себя представляет, с такой девушкой твой эгоизм на пике. В начале это приносит немалое удовольствие и тешит гордость, но после замечаешь, насколько опустошен, становится мерзко. Никого не осуждаю, друзья, но это не для меня. Вообще, чтобы остаться с любой из них, надо уметь очень сильно любить, все они у меня – несовершенное совершенство. Господа, вот мои часы, мое время. Возможно, однажды я полюблю так сильно, что время остановится. Вот только на каком часе застынут стрелки?

– По мне, так пусть стрелки крутятся, день надо проживать целиком, наслаждаясь каждой минутой, – начали браваду друзья, подталкивая друг друга под локти и многозначительно вскидывая брови.

С чувством достоинства и немного сдерживая улыбку, я сделал глоток пива, медленно поставил бутылку и слегка повернул голову налево, давая друзьям время на жаркое обсуждение девушек по моим часам. В центре большой комнаты гости наслаждались музыкой и танцевали что есть мочи. Здорово, что людям, да и всему живому, дана радость веселья, без этого все бы теряло смысл. Среди танцующих была девушка, она танцевала спиной, но от нее невозможно было оторваться. Движения легкие, стан такой плавный, темные волосы, длинные, распущенные, колыхались в такт телу. Настроение поднималось, когда я глядел на нее.

Композиция закончилась, и она с друзьями, по всей видимости, отправилась утолить жажду. Девушка села в противоположном углу комнаты, наконец показав свое лицо. «Вот это глаза!» – подумал я.

– Эй, кобель-теоретик, еще одну будешь? – спросил друг, протягивая бутылку.

– Сейчас вернусь, – ответил я и направился к девушке.

Заговорил с ней, пытался поразить чем-нибудь, а она оставалась вежлива и холодна. Беседа не очень клеилась из-за ее неподатливости, но мне нужно было болтать с ней свободно, чтобы смотреть на нее открыто, изучать черты ее лица. В какой-то момент мне показалось, что она начинает таять, раскрываться мне, девушка придвинулась ближе, так что я смог уловить запах ее тела и духов. Но это были лишь мои желания. Как только я отвернулся, чтобы ответить на звонок, она исчезла. Вернувшись как можно скорее к ней меньше, чем через минуту, я увидел ее танцующей среди друзей. Она наслаждалась собой в танце. Сначала обнаружив, что она ускользнула, а затем наблюдая за ней в танце, я почувствовал, будто кто-то дал мне под дых, но только изнутри. Тот вечер можно было считать завершенным, неожиданно испытав гнев, я ушел домой.

Сам не знаю, отчего, но в мыслях то и дело всплывал ее образ, хотя я толком и не мог вспомнить, как она выглядела. Со мной такое было впервые, и меня это раздражало. Но жизнь бурно текла своим чередом, работы – через край, и я решил, что однажды это наваждение прекратится.

Затем, где-то через месяц, мы встретились опять на дне рождения у общего друга, и я понял, что первое впечатление меня не обмануло. Это безумие, охватившее меня последний месяц, было небезосновательно. Только войдя в помещение, я уже увидел ее издалека и не хотел отрывать глаз. Все танцевали, но она двигалась как кошка: плавные, грациозные движения, она манила, притягивала, не позволяла быть ближе. Этот танец начал сводить меня с ума. Происходило нечто странное, все плыло перед глазами, я был как в тумане. Наполняясь злостью, я думал, что она не смеет со мной так играть. Она родила во мне хищника, который жаждет загнать свою жертву, поймать ее и насытиться досыта. Я опустился на кресло в углу комнаты, не отрывая от нее взгляда, она продолжала свой нежно-манящий, притягивающий танец, вызывая во мне такую бурю эмоций, с которой я был не способен справиться. При этом девушка даже не знала, что я рядом, что любуюсь ею, что очарован. Все ее тело нежно извивалось в такт музыке, полностью соединяясь со звуками в одно целое, ее длинные волосы рассыпались черным шелком, время от времени она закрывала глаза, и лицо светилось настоящим наслаждением. Она жила в танце, а я хотел ее все больше.

Я взял себя в руки, насколько смог, и подошел к ней поздороваться. Предложил ей бокал шампанского, мы вновь разговаривали о смысле вещей, вечности и музыке. Она была мила со мной, намного теплее, чем в первый раз, но этого мне было уже мало, во мне все кипело, я пытался удержаться, чтобы не схватить ее, от этого все закипало еще сильнее. Я ревновал ее ко всем вокруг. Потом бушующая буря во мне стала невыносимой, и я ушел. Нет, не ушел, я убежал на свежий воздух, подальше от этой квартиры, от музыки, танцев и дальше от нее. Она же настоящая ведьма, думал я: такая милая ко всем, такая желанная для меня, а внутри нее точно дьявол, иначе как объяснить, что я – уже взрослый парень – не могу справиться с собой из-за девчонки, которую едва знаю. Это было искушение, что сильнее меня, силы, которым человек не в силах противостоять. Мне хотелось забыться. Я не поехал домой, а отправился к друзьям, предупредив, чтобы вопросов они не задавали, но мне надо напиться. Собственно, именно это мы сделали.

Такая терапия оказалась бессильна перед ее чарами. После того вечера я думал о ней каждый день, был одержим ее образами. И это было не так, как до последней встречи. Тогда само подсознание просто подкидывало мне ее образы ни с того ни с сего. Но сейчас я думал о ней целенаправленно, пропускал через себя малейшие подробности, которые помнил о ней. Я совершенно точно сходил с ума, и не в лирическом смысле слова. Я начал представлять, как делаю ей больно, как душу ее, хотелось унизить ее, так чтобы она умоляла меня, кричала, что любит. Я действительно сходил с ума. Так больше продолжаться не могло, она разрушала мою психику, убивала во мне все человеческое, но что я мог сделать?

И вот приглашение на очередную встречу общих друзей. Я знал, что, возможно, она будет там. Раздумывал пару дней над тем, идти туда или нет, и мое воображение рисовало яркие картины, что может произойти, если я увижу ее. К этому моменту во мне уже накопилось столько злобы и желания, что я осознавал: туда приду не я, а монстр, которого она разбудила во мне. Однако не идти вовсе означало признать ее окончательную победу надо мной, с одной стороны, а с другой – это подразумевало, что я обрекаю себя на мучения не только ее образами, но и терзаниями по поводу того, что бы могло произойти, если бы я все-таки пошел на вечеринку. Я решился. Надо пойти, пусть я об этом буду всю жизнь жалеть, но не пойти я не могу. Если говорить совсем честно, то, как только друг позвонил и позвал, я внутренне тут же помчался к ней со всех ног. Все остальные рассуждения были лишь блефом перед самим собой, я знал, что пойду.

Я пришел и увидел ее сразу. Мне казалось, что на нее у меня развилось что-то вроде нюха, я моментально выделял ее из толпы. Она была прекрасна, самая красивая на всем свете. В своей голове за прошедшие недели я почти демонизировал ее, и по сравнению с образом искусителя, навеянным моим воображением, передо мной предстал ангел. Эти мысли, эта подборка слов: искуситель, ангел – со мной однозначно что-то не так.

Когда я вошел, она весело подбежала ко мне, как уже к своему, почти вприпрыжку, будто ребенок. Не дав мне опомниться, начала щебетать, я почти не слушал, там было что-то вроде игривой претензии, что я поздно пришел, а потому рискую опоздать даже на десерт, потом еще про просто чудный торт. Но я, право, не мог сконцентрироваться на ее словах. Для меня все вновь было как в тумане: ее запах, взгляд, голос – все дурманило меня, очаровывало. Она прекрасна. Я не хотел отпускать ее и все делал для этого. Весь вечер мы были рядом, она шутила, смеялась, а я не мог наглядеться. Она должна быть моей, думал я, иначе я погибну, просто погибну. Потом начались танцы, а в этом ей не было равных. Я уже понимал, что не смогу удержаться, я знал, что, возможно, даже захочу причинить ей физическую боль. Тогда я решил уйти. Мне хотелось защищать ее, пусть даже от самого себя.

Сославшись на ранние дела завтра и усталость, я постарался как можно скорее и решительнее уйти, пока не причинил ей боль. Но она остановила меня.

«Куда ты? – спросила она, заглянув прямо в глаза. Она будто все понимала. А затем подбодрила меня: – Останься, тут же весело, завтра все равно как-никак выходной».

Я не мог отказать. А она не знала, что сейчас сама обнажает зубы и когти хищника, который намерен погубить ее. Только что она развязала мне руки, все, что будет происходить дальше, – лишь ее вина и ответственность. Я остался, мы танцевали, и я чувствовал, что извержение вулкана уже не остановить. Я положил ладонь сзади на ее изящную шею, она вздрогнула, я наклонился и медленно начал целовать ее, она ответила, тогда я понял, что пойду до последнего. Грубо схватив ее, я направил нас в пустую комнату, страстно целовал ее, сжимал настолько, насколько хватало сил. Мне казалось, задворки моего сознания вопили, чтобы я остановился, ведь она сопротивлялась, но мне было все равно, я был одурманен ею и не мог уже остановиться. Мое воображение рисовало образы, будто мы два сосуда, и один из сосудов, то есть я, вытягивает всю жизнь из другого, вытягивает все, что там есть. Я знал, что не остановлюсь, пока тот, другой сосуд, не окажется пуст, тогда я отброшу ее в сторону как использованную тару и издам победный клич. Тогда все мое наваждение пройдет, я одолею ее!

Сжав хрупкое тело еще сильнее, я заглянул ей в глаза и увидел в них ужас и нежность одновременно. Разве так бывает, разве это возможно? Я перестал дышать и только смотрел через ее глаза на нее, на ее небесно-ласкающую и светлую Душу. Ее глаза, такие глубокие, понимающие, – она необыкновенная. И вдруг я понял, что люблю ее, люблю всем сердцем и не хочу ничего забирать, напротив, я хочу подарить этим глазам весь мир, отдать этому телу всего себя без остатка, хочу вырвать свое сердце и согревать его теплом ее сердце, хочу защищать ее всегда. В моей голове возник тот же образ сосудов, только теперь я из своего сосуда мечтал отдать все, просто чтобы отныне мы могли бы вместе существовать в одном сосуде: она и я. Чтобы ничто нас не разделяло больше никогда. Я ослабил хватку, нежно провел по лицу, по ее великолепным волосам, наклонился к ее шее, вдохнул аромат, поцеловал ее возле мочки уха, вернулся к губам, но остановился, чтобы спросить.

«Можно?»

«Да…» – шепотом дала она согласие…

Глава 4. Prima luce*. Рассвет (*на рассвете)

Незнакомец проводил Харви до дома, когда уже светало. Он еще долго осыпал ее лицо и губы поцелуями у открытой двери, пока девушка наконец не нашла в себе силы сказать, что ей пора и уже слишком рано. Молодой человек поцеловал еще раз, Харви вошла в квартиру и решительно закрыла за собой дверь. Девушка упала спиной на дверь, словно ища в ее тверди поддержку для окрыляющих чувств, и была не в силах отойти хоть на миллиметр, ведь это бы означало стать чуть дальше от этого мужчины, к которому Харви тянуло неведомой силой. Одна мысль о нем пускала волну за волной по всему телу.

Девушка не могла толком вспомнить, как он выглядит, она только по-прежнему ощущала страсть, которую молодой человек излучал и в которую заковал и ее саму, словно в путы. Но быть его пленницей Харви согласилась охотно, без раздумий, потому что невозможно быть несвободной с тем, кто учит летать. Харви вспоминала жар поцелуев, трепетную нежность и нечеловеческую силу объятий, когда, казалось, не хватает воздуха, начиналось кислородное голодание, и сознание отключалось, отдаваясь всецело в руки незнакомого мужчины. Впервые в жизни Харви была готова отдать всю себя, она оказалась лишь слугой своих чувств, своего тела. Страху, сковывающему ее обычно, этой ночью не нашлось места среди растущих в сердце чувств.

Харви была одурманена, она помнила только чувства и потом неожиданное пробуждение, причем пробуждение-реальность было так же сладостно, как и сон до него. Воспоминания…

Внезапно открывшаяся дверь комнаты, в которую ее так стремительно унес молодой человек, и появившийся на пороге охмелевший и сонный гость заставил их смеясь отпрянуть друг от друга. Казалось, с того момента, как они оказались в этой комнате, и до момента появления гостя не существовало ни пространства, ни времени, а двое растворились друг в друге. Появление гостя заставило их вернуться обратно в эту комнату и вновь взглянуть друг на друга. Харви почувствовала смущение, ведь она почти не знала этого человека. А между тем провела с ним всю ночь. Он посмотрел на нее, улыбнулся, словно приободряя, и сказал:

– Пойдем прогуляемся? Я провожу тебя домой.

Дорогу к дому освещали первые лучи солнца, Харви было легко, отчего хотелось смеяться, подпрыгивать и бросаться в объятия незнакомца, завладевшего ее сердцем. Старясь сохранить хоть каплю женственности и зрелости, Харви сдерживала свои порывы, но главное, что ее душа ничем не сдерживалась, она цвела. Харви чувствовала, что в это ранее утро их волны настроения совпадали. Мужчина то и дело подкидывал ее на своих руках, закапывался носом в ее волосы, целовал, кружил и смеялся. В вихре этой радости, которую должна была в этот момент переживать не одна Харви, не Харви вдвоем с молодым человеком, а абсолютно весь мир, они дошли до дома.

Теперь, стоя у входной двери, Харви не видела собственной квартиры, став лишь зрителем последних часов, которые начала осознавать только сейчас. На ум Харви пришли слова, услышанные однажды от музыканта, чья философия была ориентиром тогда, когда она ощущала себя в полной тьме: «После любой войны наступает нестерпимая жажда любви». Как он был прав, утверждая, что лишь любовь способна исцелить израненную душу. Прижимаясь затылком к входной двери и позволяя ее прохладе проникнуть сквозь копну волос, Харви физически чувствовала, как истинное и свободное стремление к другому человеку уравновешивало зло, которое воспоминаниями лежало в душе. Как наконец бесконечная борьба против непрошеных врагов, против опостылевших систем, против себя самой, слабой и жалкой, уступала место созиданию.

Харви не могла уловить, что именно, но что-то менялось внутри нее, в ее мире, ей приоткрывалась искомая долгожданная истинна, все вставало на свои места. В голове Харви мелькнуло: «Целью жизни не может быть создание руин, пусть это и побочный результат сражения за идеалы. Нет. Целью должно быть создание нового, прекрасного, значимого. И только так. Во имя чего бы это ни совершалось, разрушения всегда останутся актом насилия, отрицания – всего того, что не способно ни осчастливить, ни возвысить. Лишь созидание приближает к внутреннему насыщению». Харви хотелось продолжить собственные мысли, плыть в них, но чувство внутри было настолько сильным, казалось выданным авансом, и Харви не была пока способна ни осознать его полностью, ни облекать в стройные мысли. На губах витала легкая глупая блаженно-возбужденная улыбка, в глазах стояли слезы. Это чувство было настолько чистое, настолько не с этой планеты, настолько не из жизни Харви. Сколько в ней было сейчас легкости и трепета. Харви была согласна так и умереть, навсегда застыв в своем чувстве у этой двери.

Не для одной Харви обычная дверь внезапно приобрела тайный смысл. Молодой человек стал свидетелем того, как, спешно попрощавшись с ним после долгого поцелуя, девушка стремительно закрыла дверь. Он постоял какое-то время у двери, тупо смотря перед собой. Потом повернулся, начал уходить, погруженный в собственные размышления и чувства. Его осанка была прямой, шаг уверенным, как и всегда, только взгляд выдавал внутреннее смятение и недовольство. Мысли мужчины возбужденно скакали, словно лесные звери, что столкнулись с чем-то неожиданным, неведомым, раздираемые любопытством, мобилизованные и, вместе с тем, живущие только этим единственным мгновением:

– Я сейчас отпустил из своих объятий ту, которую люблю. Да! Это же любовь! Кто бы мог подумать, что все это время я не ненавидел ее, а любил. С первого взгляда, с первого танца, с первого слова. Дотронувшись до нее, я уравновесил заметавшиеся, лишенные плоти чувства телесным восхищением. Ее тело и одурманило, и пробудило меня. И теперь я иду прочь. Я ухожу от того, что мое сердце искало, даже не подозревая, что способно на такие переживания. Так для чего я ухожу? Зачем покидать место, где тебе хорошо? Зачем уходить от тех, с кем хорошо? Срочных дел у меня нет. Так куда и зачем я иду? Я иду не к чему-то, а лишь следую прочь от единственного, чего сейчас по-настоящему хочу. Это против всякой логики. Эта девушка – исключительная причина остаться где-либо. Лучшее, что есть в этом мире. И, пожалуй, неповторимое – то, что я не могу создать сам. Она – мой дом, прибежище для моего сердца и моей души. С ней я останусь навсегда. И я не должен оставлять ее. О ней нужно заботиться. Уж я точно не хочу, чтобы о ней заботился кто-то другой. Одна мысль об этом поднимает волну ярости.

Мужчина нахмурился, меж его бровей пролегла уверенная складка, он резко развернулся и в два счета вновь оказался у заветной двери.

Харви дернулась от неожиданного стука в дверь. Прислонившись к этой двери, она далеко ушла в своих мечтаниях, и понадобилось время, чтобы прийти в себя. Кто мог стучать в дверь, это нетипично, обычно в дверь звонят? И странно, что кто-то ее беспокоит в такой ранний час. Харви рассеянно обернулась и посмотрела в глазок. Он. Это был он. Харви открыла, нарочито изобразив удивление, хотя то, что он вернулся, казалось таким естественным. Харви на самом деле даже выдохнула, словно она долго ждала кого-то, и вот, наконец, он пришел.

Молодой человек спросил: «Можно я войду?» В его голосе была какая-то забавная решительность, будто это вопрос жизни и смерти.

– Да, конечно, – ответила Харви. – Что случилось?

– Я просто не вижу смысла уходить, – его ясные голубые глаза смотрели ласково и пронзительно.

Харви не знала, что ответить. Смущение требовало отвести глаза от его полного уверенности взгляда, но Харви чувствовала, что, опустив глаза, она моментально пожалеет об этом. Что его взгляд сейчас говорит больше, чем любые слова или действия. Что она должна выслушать его взгляд, услышать то, что он хочет сказать. Ей тоже не хотелось, чтобы он уходил, но пока она не могла точно сказать, почему. Не понимала она, и какой он смысл вкладывает в свои слова, но его глаза заставляли тревогу и сомнения отступить.

Харви хотелось утонуть в его объятиях, жарких поцелуях, чтобы его действия лишили ее разума, но незнакомец даже не сокращал расстояния между ними. Вместо этого он отвел от нее взгляд и заинтересованно разглядывал квартиру, пытаясь прочитать в интерьере как можно больше о хозяйке. Харви устыдилась своих мыслей, желаний, растерялась от его спокойствия, но постаралась взять себя в руки.

– Хочешь кофе? Все-таки утро за окном, – улыбнулась Харви. Ее тон был подбадривающим и, скорее всего, обращенным к себе самой.

– Отличная идея!

Харви повела его на кухню. Помолола зерна, так как предпочитала свежий помол, сварила кофе, достала кофейные чашки, насыпала в вазочку сухофрукты и орехи, подогрела молоко в молочнике, после долгих поисков нашла сахар. Все это она делала медленно, то ли от усталости после ночи без сна, то ли от смущения перед пристально наблюдавшим за ней незнакомым человеком, который так стремительно стал ей дорог. Харви дивилась тому, что все это должно было бы пугать ее, но отчего-то казалось естественным и согревало все внутри. По абсолютно неведомой для Харви причине это будничное кофепитие внушало ей чувство уверенности, как будто с него они вместе начинают свое утро вот уже тысячу лет, и этот ритуал – залог удачного дня для обоих.

Молодой человек подошел, взял чашки с горячим черно-коричневым кофе, наполнившим своим ароматом всю кухню, поставил их на стол, Харви добавила вазочку с сухофруктами, и они сели. И тут Харви охватило сильнейшее смущение, она прятала глаза.

– Мне кажется, настал тот момент, когда ты можешь мне сказать, как тебя зовут, – сказал молодой человек, улыбаясь одним уголком губ.

Понимая, что она даже не знает его имени, Харви смутилась еще сильнее. Как же так? В ее душе произошло столько всего, ее тело было так многословно, и все это по отношению к тому, чьего имени она даже не знала. Действительно, за все предыдущие встречи они ни разу не поинтересовались именами друг друга, Харви даже не задумалась об этом. От удивления она будто забыла собственное имя и молчала. Потом подняла глаза и в его взгляде прочитала поддержку и легкую усмешку ее очевидному смущению.

– Харви.

– Харви. Звучит очень мужественно и смело. И нежно. Очень приятно, Харви. Я – Джон.

Харви залилась краской, слегка опустила веки, стараясь при этом держать голову прямо. Набравшись смелости, она посмотрела ему в глаза и сказала:

– Очень приятно, Джон.

Все это смущение было вызвано неопытностью Харви в общении с мужчинами, ведь впервые в человеке она видела прежде всего мужчину, а не обычного собеседника или потенциального друга. Не менее неожиданной была скорость развития событий и то удовольствие, которое она получала от полной потери контроля над происходящим. А главное, по опыту родителей Харви знала, что мужчина может обманывать, не боясь мук совести. Такая потеря самоконтроля и слепая вера к другому человеку могут серьезно ранить ее. Харви подсознательно всегда винила маму за слепоту, потому что считала это лишь удобной позицией. Когда лень открыть глаза, потому что за увиденным неизменно должны последовать какие-то действия, а маме Харви не хотелось обременять себя дополнительными задачами. Такая философия: «Пусть все идет своим чередом». Неужели Харви стоит на пороге того же капкана? Сейчас она должна проявить все самообладание и быть осторожной, не дать себе стать тем человеком, с которым можно не считаться вовсе. Харви чувствовала себя невероятно счастливой, но якорь настороженности тянул ее в потерянность.

– Харви, послушай, – Джон вырвал Харви из ее мыслей. – Я знаю, мы едва знакомы, и вижу, как сомнения то и дело проносятся по твоему лицу, но если у тебя нет на сегодня срочных планов, то я был бы рад провести этот день с тобой. Что скажешь?

– Давай попробуем, – робко ответила Харви. И тут она поняла, что отвечала не на его вопрос, а на свои мысли. Она сама себе говорила – давай попробуем быть с ним, но не терять голову. Тем более они едва знакомы. Она не до конца понимает свои чувства и абсолютно слепа в том, что чувствует он. Наверное, она просто устала, а потому в голове такой хоровод кружащих мыслей, которые невозможно остановить, чтобы разложить по полочкам. Джон словно услышал ее мысли.

– Тогда начнем с того, что поспим хотя бы пару часов. Признаться честно, я уже засыпал по дороге на ту вечеринку и представлял себе, как высплюсь, но тут увидел тебя, и абсолютно все пошло по-другому. Чему я рад, Харви. Но, думаю, сон нам обоим не повредит.

С этими словами он подхватил Харви со стула на руки.

– Показывай, где ты спишь, будем тебя укладывать.

Харви весело засмеялась. Ощутить себя в его объятиях было ее желанием с того момента, как она открыла ему дверь. Смотря на его лицо, руки и глаза, Харви вспоминала поцелуи и прикосновения. Она знала, что это было сродни животному инстинкту, но не хотела даже бороться со своим воображением. Сидя напротив с чашкой кофе, Харви невероятно смущалась одолевавших ее желаний, переплетенных с волнениями. А сейчас, прижавшись головой к его груди, она ощутила вновь умиротворяющее счастье, которое рассеивало любые сомнения и тревоги.

Он понес ее в спальню, нежно поставил на пол перед кроватью. Наклонился, поцеловал, взяв ее лицо в свои руки, провел по щеке, шее, дальше вниз по плечам, рукам, талии, обнял, прижимая к себе крепко обеими руками и продолжая нежно целовать. Затем его руки продолжили движение вниз по бедрам, пальцы стали медленно собирать платье наверх, нащупав его край, он скользнул под него и начал нежно вести рукою вверх по капрону, вплоть до мягкой резинки колгот на талии. Джон стал медленно снимать капрон, целуя шею, ключицы. Харви вся трепетала, никто ранее никогда не был так нежен и так близок с ней, она чувствовала, как ее сердце разрывается от частоты биения, переживая одновременно смущение и наслаждение. Он начал опускаться на одно колено, медленно проводя пальцами вдоль ее ног, пока стаскивал капрон вниз. Джон прижался головой к низу ее живота.

– Харви, – промолвил он ее имя.

Нежно подняв сначала ее одну ступню, а затем другую, он снял капрон, поднял голову вверх и посмотрел на Харви. Она была прекрасна, пронзительный взгляд, темные волосы, гибкое тело, и вместе с тем было в ней что-то хрупкое, детское. Именно эта неуловимая трепетность поднимала в нем поочередно то животную страсть, то нежность, эти волны чувств пробивали его тело, словно солитеры, равные и не стихающие.

Посмотрев в его глаза, Харви не выдержала и опустилась к нему, обнимая его широкие плечи и словно вжимаясь в его мужественную грудь. Джон взял ее на руки, страстно целуя, вновь поставил на пол, стремительно стянул вверх облегающее ее стройную фигуру платье, отбросил его в сторону. Прижал к себе, подняв вновь, донес до кровати, нежно положил ее, набросился сверху, попутно стягивая с себя майку. Джон чувствовал тот прилив страсти, с которым был не в силах справиться. Его все сводило с ума: и нежность ее кожи, и тепло взгляда, и жар поцелуев, и ее запах, и то, как она прижималась к нему, будто ища в нем защиты от его же страсти. Внезапно очередная волна нежности прокатилась по его телу. Сам не понимая почему, он почувствовал ответственность за нее, он явно был на несколько лет старше, очевидно опытнее. Мог ли он, так внезапно вернувшись с тем, чтобы остаться навсегда, ворваться в ее утро и в ее жизнь? Не будет ли это воспринято ею по-другому? Она так смущалась после того, что было на вечеринке, ей даже было сложно смотреть ему в глаза. Возможно, ей нужно время. Она не знает его, хотя отчего-то так доверяет. Эта мысль была приятна Джону, он, сам того не замечая, заулыбался.

– Почему ты улыбаешься? – спросила Харви, когда Джон внезапно ослабил свои объятия и, неожиданно отстранившись, нежно посмотрел ей в глаза, а затем растянулся в победной улыбке.

– Я думаю, мы несколько отклонились от плана. Иди сюда, – с этими словами Джон перевернул Харви на бок, обнял сзади и прижал к себе. – Будем спать.

Харви была обескуражена. Все ее тело наэлектризовано, губы искали поцелуев, руки дрожали, желая вновь обнимать орлиные плечи и сильную шею. И, вместе с тем, Харви лежала, боясь пошевелиться в объятиях незнакомца Джона. Она подумала, что сейчас точно не способна заснуть, но на удивление в крепких руках, ощущая теплое человеческое дыхание, она провалилась в сон.

Харви снились яркие насыщенные краски джунглей. Она спала, чувствуя, как земля размеренно шатается под ней. Открыв после сна глаза, Харви не сразу поняла, что происходит: она видела зелень дикого леса, переливающуюся подобно изумруду, мимо пролетали попугаи, раскрыв свои крылья словно радужный веер, лианы извивались вокруг могущественных стволов подобно огромным питонам, она чувствовала влагу леса, его пульсацию. Земля будто перекатывалась под ней. Харви опустила глаза под ноги, ладонями попыталась ощупать подвижную землю, и тут сердце ее на секунду перестало биться: она осознала, что едет на спине огромного африканского слона. Никогда в жизни она не видела такого сильного и большого животного, Харви не понимала, как оказалась на этом мощном слоне, куда они направляются. В ней должен был бы взвиться страх, но вместо этого девушка хотела доверять своему плотношкурому исполину. Вместо ужаса неизвестности в ней пела радость приключения, которое они переживали. Слон вел себя так, будто Харви всегда была на его спине, не акцентируя на этом внимания и время от времени поднимая хобот, чтобы дотронуться им до Харви, подбадривая и будто напоминая: «Я рядом».