Текст книги "Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста. Заметки по еврейской истории двадцатого века"

В Германии первой трети двадцатого века ассимиляция евреев ярко выражалась в увеличении количества смешанных браков. По их числу страна занимала первое место в Европе. Например, в 1904 году 9,3 процента вступивших в брак еврейских мужчин и 7,7 процента еврейских женщин выбрали себе супругов, не принадлежавших к еврейской общине. С 1910 по 1913 год эти доли увеличились соответственно до 13,5 и 10,92 процента, а в годы Первой мировой войны таких браков стало еще больше – 29,86 и 21 процент. И в 1933 году эта тенденция, как бы она ни противоречила идеологии нацистов, еще сохранялась: 44 процента немецких евреев и евреек выбрали себе супругов иной национальности. В 1934-м из-за роста антиеврейской пропаганды и усиления преследований этот показатель снижается до 15 процентов, а с сентября 1935-го Нюрнбергскими законами запрещается заключать браки и помолвки «между представителями различных рас».

В 1935 году из полумиллиона верующих евреев в Германии около 35 тысяч жили в смешанных браках. При переписи населения 1939 года, проводившейся по расистским критериям, на территории «Великого Рейха», т. е. включая Австрию и Судеты, проживало 330892 «полного еврея» (включая 23529 христиан еврейского происхождения), 72738 «мишлингов первой степени» и 42811 «мишлингов второй степени».

По оценкам историков почти 400 тысяч немцев были связаны с евреями тесными семейными узами: их супруги, дети или внуки считались евреями. Гонения на евреев касались этих немцев непосредственно. Не считаться с мнением такой большой части немецкого общества власти не могли.

Евреи в смешанных браках не были так беззащитны перед зловещей властью, как большинство евреев, «не породненных с арийцами». Известны примеры того, как арийская родня заступалась за преследуемых родственников.

Перед началом Второй мировой войны Гитлер ввел новый термин в сложной арифметике расизма. Это определение не было закреплено письменно, но свято учитывалось властями на местах. Фюрер назвал смешанный брак арийца с еврейкой «привилегированным» – в отличие от «простого» смешанного брака еврея с немкой. Супруги, состоявшие в «привилегированном» смешанном браке, так же как и их дети, освобождались от многих ограничений и запретов. В частности, еврей в «привилегированном» браке не должен был носить опознавательный знак – шестиконечную звезду. Супруги же «простого» смешанного брака, напротив, фактически приравнивались к евреям – и их выселяли в специальные «еврейские дома». Такая судьба постигла, например, знаменитого филолога и писателя Виктора Клемперера, оставившего в своих дневниках неоценимые свидетельства. Он пережил войну благодаря своей жене-арийке. В лагере на улице Роз оказались в основном евреи из «простых» смешанных браков, так что против их ареста протестовали главным образом женщины – их немецкие жены.

Браки между немцами и евреями угрожали важной цели нацистов – изоляции последних от первых. Поэтому власти принимали все меры, чтобы заставить немок развестись со своими супругами. В ход шли и угрозы, и посулы. Если смешанный брак распадался, то «еврейская половина» практически мгновенно исчезала: нацисты безбоязненно отправляли жертву в лагерь уничтожения. В тех же случаях, когда наперекор всем требованиям смешанный брак сохранялся, расправиться с евреем напрямую власти не решались. Вызвать недовольство даже у какой-то части немецкого населения означало поколебать один из главных принципов тоталитаризма – «нерушимое единство партии и народа».

Проблема смешанных браков много раз рассматривалась на совещаниях нацистского руководства. Фашисты не собирались мириться с легальным существованием евреев. Наличие немецкого супруга сводило на нет многие предусмотренные для них запреты и ограничения. Например, евреям запрещалось на территории Третьего Рейха читать любые газеты, кроме специальной «Юдише нахрихтенблатт». Но кто мог запретить состоящему в смешанном браке арийцу купить немецкую газету или подписаться на нее?

Принципиально в вопросе уничтожения всех евреев руководители Рейха были единодушны. Но в отношении смешанных браков существовали серьезные разногласия между Гиммлером и Геббельсом. Шеф государственной безопасности Гиммлер, его заместитель Гейдрих, Адольф Эйхман настаивали на немедленной и решительной депортации всех евреев, даже если немцы – их супруги не были согласны на развод. Предлагались насильственные разводы, стерилизация и даже совместная депортация таких пар. Напротив, Геббельс, а впоследствии и сам Гитлер склонялись к тому, что возможные акции протеста со стороны немецких родственников крайне нежелательны и опасны. Было решено сначала покончить с «еврейским вопросом» в оккупированной Европе, а потом вернуться к проблеме смешанных браков в «Старом Рейхе». Это и дало женщинам на Розенштрассе возможность спасти своих мужей. Однако для того чтобы добиться успеха, требовалось немалое мужество и стойкость.

Американский историк Натан Стольцфус назвал протесты женщин против депортации родных «сопротивлением сердца». Очень многих из них выйти на Розенштрассе заставила любовь к своим мужьям – чувство, прошедшее через множество испытаний и сохранившееся на долгие годы, а часто и на всю жизнь.

Супруги Брауны до сих пор живут в Берлине. Несколько лет назад они отпраздновали золотую свадьбу. События на улице Роз они помнят во всех подробностях.

Урсуле Браун (в то время Кретчер) был тогда 21 год. Она уже пять лет жила вместе с Герхардом в гражданском браке. Официальная регистрация брака таила для них смертельную опасность. Оба были мишлингами: она второй степени, он – первой. Познакомились они в 1938 году на свадьбе родственников – его брата и ее сестры. Дочка немца-католика и еврейки и сама католичка, Урсула имела хотя и слабую, но все-таки защиту: по закону она могла относиться к «немецкой расе». Брак с «почти полным евреем» Герхардом (отец – еврей, мать – немка) мог эту защиту разрушить. Именно так произошло с ее сестрой, которая вместе с мужем погибла в Майданеке в 1942 году.

Когда в феврале 1943 года больного Герхарда забрали гестаповцы, Урсула, как и сотни других женщин, бросилась на поиски – ей нужна была хоть какая-то информация о судьбе арестованного. Через некоторое время она оказалась на Розенштрассе – старинной берлинской улице в пяти минутах ходьбы от центральной площади Александерплац. Напротив огромного здания, когда-то принадлежавшего берлинской еврейской общине, а теперь приспособленного под пересылочный лагерь, собралось несколько сотен женщин. Время от времени они скандировали: «Верните нам наших мужей!». Здание охраняли эсэсовцы с автоматами, и Урсула долго не могла избавиться от противного чувства страха. Но любовь была сильнее.

Чтобы удостовериться, что супруг находится здесь, Урсула подошла к охраннику и попросила сказать ее мужу Герхарду Брауну, чтобы он вернул ей продовольственную карточку. Через несколько минут тот вынес карточку, на обороте которой рукой Герхарда было написано, что он жив и здоров.

Это была маленькая хитрость, к которой в те дни прибегали многие женщины: получив от заключенных ключи, карточки, документы, они таким образом узнавали, что их мужья живы и находятся в этом лагере.

Супруги Браун. 1990 г.

Почти две недели приходила Урсула на Розенштрассе, приносила для Герхарда передачи и вместе с женщинами, которых становилось все больше, требовала вернуть ей мужа. Через несколько дней вооруженных охранников с улицы убрали, нацисты решили не нагнетать напряженность, но это вовсе не означало, что власти и в дальнейшем не применить силу, чтобы прекратить протесты. И все же демонстрации неповиновения на Розенштрассе закончились мирно. Арестованных начали выпускать на свободу, выдавая им официальные справки и удостоверения.

Надо сказать, что приходившие сюда женщины не всегда действовали во имя любви. Например, супруги Хайнц и Анна Ульштайны уже несколько лет не жили вместе и собирались развестись. Свидетельство о разводе было уже почти готово, однако в последний момент Анна взяла свое заявление назад и тем спасла Хайнцу жизнь. Когда его забрали в лагерь на Розенштрассе, она делала все, чтобы помочь своему бывшему мужу. Развелись они через несколько лет после войны. Хайнц Ульштайн посвятил своей бывшей жене главу в книге воспоминаний. Глава называется: «Германия… Анна, это ты!».

Первое письменное сообщение о протестах на Розенштрассе появилось в берлинской женской газете «Она» сразу по окончании войны. А затем целых пятьдесят лет ни историки, ни журналисты не вспоминали о том, что происходило на улице Роз. Только в девяностые годы начали публиковаться монографии, статьи, выходить документальные фильмы об этих событиях. К их пятидесятилетию по проекту художницы Ингебор Хунцигер по распоряжению руководителя ГДР Эриха Хоннекера был создан мемориальный скульптурный комплекс, но открыт он был уже после падения Берлинской стены и объединения Германии.

Что могло означать столь долгое молчание о таком, казалось бы, необыкновенно привлекательном для историков и писателей случае, как спасение человеческих жизней в условиях безжалостной тирании?

Успех демонстраций на Розенштрассе позволяет несколько по-иному взглянуть на события прошлого и, в частности, на ответственность немецкого народа за преступления нацистов. Распространенное оправдание звучит так: «Мы о лагерях уничтожения ничего не знали». Действительно, планы нацистского руководства «окончательно решить еврейский вопрос» держались в тайне от народа. Но люди видели, что преследование евреев все больше ужесточается. Прямому уничтожению предшествовали их выделение среди других людей (опознавательные знаки – шестиконечные звезды), изоляция (еврейские дома, гетто), концентрация (концлагеря). И как завершение этого страшного процесса следовало массовое убийство.

Выступления на Розенштрассе показывают, что если бы евреи не были изолированы от немецкого общества, их уничтожение оказалось бы сложной проблемой для властей. А подавляющее большинство немцев не возражало против этого. С 1933 года практически не было протестов немцев против расистских законов и распоряжений нацистов. И таким образом руки фашистских преступников оказались развязанными. Тотального геноцида евреев можно было бы избежать, если бы не пассивность и молчаливое одобрение немцев по отношению к действиям своего правительства.

Знаменитый философ Карл Ясперс в своем первом после войны публичном заявлении сказал: «Мы, выжившие немцы, не искали смерти. Нас не арестовывали, как наших еврейских друзей, не выгоняли на улицы, не казнили. И мы предпочитали остаться в живых с таким слабым оправданием, что наша смерть все равно никому не может помочь. Вот то, что мы живы, и есть наша вина!».

Есть и еще одна причина того, что о событиях на Розенштрассе не говорили как об антифашистском Сопротивлении. «Сопротивлением» в послевоенной литературе называли вооруженную борьбу с фашистским режимом. В странах соцлагеря к этому обязательно добавляли руководящую роль коммунистов. К «Сопротивлению» относили действия партизан и подпольщиков, но никак не мирные демонстрации на городских улицах. Демонстрации – типичное оружие диссидентов, инакомыслящих.

Об угрозе, которую инакомыслящие представляют для правящего режима, лучше других сказал Вацлав Гавел, в прошлом и сам «опасный диссидент», находившийся под надзором органов госбезопасности социалистической Чехословакии: «Если опорой системы является «жизнь по лжи», то не удивительно, что основная угроза этой системе исходит из «жизни по правде» [3]. Гавел имел в виду коммунистическую систему и известный призыв: «Жить не по лжи!», когда-то брошенный А.И. Солженицыным. Коммунизм как тоталитарную систему роднит с нацизмом стремление подчинить весь народ идеологии правящей партии. Большинство людей принимает эту идеологию или делает вид, что принимает. В последнем случае приходится действовать вопреки своей совести, то есть «жить по лжи». Тоталитаризм подавляет правду и индивидуальность. «Жизнь по правде», по мнению Гавела, создает основу для оппозиции, столь невыносимой для любого диктаторского режима.

Выступления на Розенштрассе стали для людей, которые в них участвовали, вершиной очень нелегкой жизни по совести. Их протест был направлен против расистской идеологии нацистского режима. Люди пытались «жить не по лжи» – и тем представляли опасность для тоталитарной системы, не меньшую, чем вооруженные партизанские отряды.

1. Stoltzfus Nethan. Widerstand des Herzens. Der Aufstand der Berliner Frauen in der Rosenstrasse– 1943. Muenchen-Wien, Carl Hanser Verlag, 1998

2. Schroeder Nina. Hitlers unbeingsame Gegnerinnen. Der Frauenaufstand in der Rosenstrasse. Muenchen, Wilheim Heyne Verlag, 1998.

3. Гавел Вацлав. Жить в правде. – См.: Век XX и мир, 1990, № 5

Барон Лёвенштейн и его нацистская тетушка

Его полное имя звучит торжественно: Ханс-Оскар барон Лёвенштейн де Витт. Лёвенштейн – фамилия отца-еврея, а бароном де Виттом он являлся по матери, происходившей из старинного голландского рода. Среди его предков был знаменитый Ян де Витт, великий пенсионарий, фактический правитель Нидерландов во второй половине семнадцатого века.

Мрачное время гитлеризма Ханс-Оскар пережил в Берлине, после войны надолго уехал в Израиль, а затем снова вернулся в город своего детства. Сейчас он живет в маленькой квартирке неподалеку от центральной берлинской улицы Курфюрстендамм, или, как ее ласково называютгорожане, Кудамм. На Кудамм жил он когда-то с родителями в роскошной четырнадцатикомнатной квартире – площадью свыше шестисот квадратных метров, с тремя ванными комнатами и тремя туалетами. Его отец до 1933 года был руководителем биржевого отдела и представителем крупного берлинского банка.

Родственники по линии матери занимали высокое положение в немецком обществе. Тетка Елизавета (Лило, или Ли, как ее звали родные) была замужем за последним демократически избранным бургомистром Потсдама Фосбергом. Супруги жили в знаменитом замке – дворце Лихтенау, который Фридрих Вильгельм Второй, наследник Фридриха Великого, построил в Потсдаме для своей фаворитки. Все послевоенные годы до распада социалистического лагеря здесь размещалось отделение Штази – тайной полиции ГДР.

От прошлого у Ханса-Оскара осталось несколько старых фотографий и чудом уцелевшее огромное собрание фамильного серебра – старинные тарелки, вазы, столовые приборы с монограммой де Виттов. Серебро напоминает о добрых старых временах, когда семья жила в любви, достатке и благополучии. Ханс-Оскар почти не застал это время: он родился в 1926 году и к моменту прихода Гитлера к власти ему было только семь лет. Зато тяжестей и лишений выпало на долю Лёвенштейнов в избытке.

Против брака родителей Ханса-Оскара их родные – ни евреи Лёвенштейны, ни христиане де Витты – не возражали. Все они придерживались либеральных взглядов, свободных от национальных и расовых предрассудков.

Дед со стороны матери, капитан дальнего плавания, служил в прусском флоте. Это был в хорошем смысле слова космополит, человек широких взглядов, совершивший пятнадцать кругосветных путешествий. Его дочь Йоханна, или просто Ханна, мама Ханса-Оскара, росла и воспитывалась в богатой аристократической семье, где уважали общечеловеческие нравственные ценности.

В семье де Виттов не было нацистов. Единственное исключение составляла уже упомянутая «тетушка Ли», которая еще в 1921 году вступила в национал-социалистическую партию, почему-то посчитав, что Гитлер будет полезен для немецкого крестьянства: она сама владела большими поместьями в Пруссии. Никакой партийной работы тетушка не вела и расистские взгляды гитлеровцев не разделяла, но за партийный стаж получила от нацистов высокую награду – Золотой значок ветерана партии, «золотой бонбон», как она шутливо называла его. Носителей этого значка было немного, он пользовался у нацистов огромным почтением, открывал двери кабинетов и помогал решать важные вопросы. И тетушка Ли не один раз с его помощью спасала Лёвенштейнов от верной гибели.

В семье деда и бабки со стороны отца еврейские темы почти не обсуждались. Как и многие немецкие евреи, Лёвенштейны были практически полностью ассимилированы в немецкое общество. Фриц, отец Ханса-Оскара, был очень далек от иудаизма. Правда, крещение и переход в христианство он тоже считал для себя неприемлемым.

Барон Лёвенштейн. 1990 г.

Как истинный немец-патриот, в 1914 году Фриц Лёвенштейн пошел добровольцем на Первую мировую войну – воевать «за Бога, Кайзера и Отечество». К тому времени он только успел закончить школу. Получить звание унтер-офицера на войне еврей мог сравнительно легко – для этого достаточно было быть хорошим солдатом. Дослужиться до лейтенанта или тем более капитана являлось крайне редким случаем для некрещеных евреев, но Фриц сумел и это. А вот дальнейшее продвижение по служебной лестнице было возможно только после крещения. В 1917 году Фрица вызвали в Генеральный штаб, где один важный чин сказал ему:

Послушайте, Лёвенштейн! Это всего лишь проформа, наш полковой священник быстренько принимает вас в евангелическую церковь, и вы немедленно переходите на службу в Генеральный штаб с серьезным повышением.

На что тот ответил:

– Господин генерал! Я не имею понятия об иудаизме, не знаю ни одной буквы по-еврейски, никогда не был в синагоге. У нас в семье уже сто лет празднуют и Рождество, и Пасху. Но прямо выйти из еврейской общины я бы не хотел – это слишком походило бы на предательство.

Генерал помолчал и закончил разговор:

– Очень жаль. Тогда оставайтесь капитаном.

В 1918 году Фрица Лёвенштейна тяжело ранило, и он вынужден был уйти из армии.

У Ханны де Витт кроме Елизаветы была еще одна сестра, Елена. Отношения между всеми сестрами были очень теплыми и сердечными. Елена обожала зятя и часто говорила:

– Ханночка, если бы я встретила такого мужчину, как твой Фриц, я была бы счастливейшей женщиной на свете.

Так продолжалось до 1933 года.

Приход к власти нацистов внес в семью раскол. И если тетушка Ли стала настоящим ангелом-спасителем для своих еврейских родственников, то Елена буквально отвернулась от них и прекратила всякие отношения. На все просьбы ее матери, бабушки Ханса-Оскара, помочь нуждающимся Лёвенштейнам она неизменно отвечала: «Я евреям ничего не даю!».

Трещина между евреями и неевреями прошла не только в семье де Виттов. Она разломила все немецкое общество.

Любопытный случай произошел в 1938 году, сразу после ноябрьского всегерманского погрома, названного «Хрустальной ночью». Соседом Лёвенштейнов по дому на Кудамм, 73 был знаменитый киноактер Вилли Фрич. Однажды он встретил Ханну Лёвенштейн в лифте и очень вежливо обратился к ней:

– Ах, сударыня, у меня к вам большая просьба. Пожалуйста, не обижайтесь, если я когда-нибудь не поздороваюсь с вами на улице. Я ведь персона общественная, и боюсь, как бы это не повредило моей репутации.

Дело происходило за три года до введения обязательных шестиконечных звезд для евреев! Ханна была поражена:

– Да, господин Фрич, я понимаю. Ведь я очень похожа на еврейку, не так ли?

Ханна де Витт имела типично арийскую внешность. Да и Фриц Лёвенштейн не слишком походил на еврея. Как правило, нормальный немецкий еврей имел мало общего с тем евреем, каким его рисовала нацистская пропаганда. Дружить с евреями, а тем более здороваться с ними на улице не запрещалось немецкими законами. Смертельно опасными были только такие отношения, которые вели к «порче немецкой расы». Но таково уж обостренное немецкое законопослушание, что требования властей не только неукоснительно выполнялись, но часто и «перевыполнялись».

В удостоверении личности, выданном Хансу-Оскару, его имя звучит так: Ханс-Оскар Израиль Лёвенштейн. По требованию нацистов добавку «Израиль» получили к своим именам все еврейские мужчины. Ханс-Оскар был ребенком от смешанного брака – «мишлингом», как тогда говорили, который при определенных условиях мог получить все права арийца. Однако он официально был признан «фактическим (действующим) евреем» (Geltungsjude) и должен был, как и отец («полный еврей» – Volljude), носить опознавательный знак – шестиконечную звезду. Но сначала в их жизни произошли важные события.

Пора было подумать об образовании мальчика. Как сына еврея его не брали в обычную немецкую школу, а чтобы учиться при еврейской общине, нужно было состоять в ней, т. е. признать, что исповедуешь иудаизм.

В 1937 году маму Ханса-Оскара пригласил к себе на аудиенцию шеф гестапо Генрих Мюллер. Как рассказывала она потом, Мюллер очень приветливо и доброжелательно разговаривал с нею. Естественно, он знал тетушку Ли – в то время был еще жив ее муж, правящий бургомистр Потсдама. Этот город – резиденция кайзеров и культурный центр Пруссии – всегда играл важную роль в политической жизни Германии.

Мюллер сделал Ханне очень заманчивое предложение. Он рассказал, что нацистские власти решили открыть в Потсдаме первую специальную школу-интернат для сыновей арийской элиты. Обучение в интернате гарантировало юношам поступление в высшее учебное заведение и блестящую карьеру в будущем. Само же предложение состояло в следующем: «Вы разводитесь со своим евреем, а мы обещаем, что ваш сын под именем Оскар де Витт станет учеником этой школы и получит прекрасное образование».

Ханна Лёвенштейн ответила твердым отказом.

Через несколько дней одиннадцатилетний Ханс-Оскар был вызван на специальное «расово-генеалогическое исследование» в Главное управление родства, крови и семьи. Не пойти было нельзя. Люди в белых халатах измеряли длину носа и толщину губ, делали другие обмеры и анализы.

Три месяца спустя Ханну Лёвенштейн вновь пригласили к шефу гестапо, и тот сказал ей:

– Послушайте, мы имеем стопроцентные доказательства того, что ваш сын принадлежит к чистому северо-арийскому типу. Нет никаких препятствий к тому, чтобы немедленно принять его в элитный интернат. Вам нужно только подписать заявление на добровольный развод с мужем. Он может сразу уехать в Англию и взять с собой все, что захочет.

Эмиграция евреев в то время была еще допустима. Правда, нужно было получить разрешение на въезд в выбранную страну, а это, как правило, было нелегко.

Ханна опять отказалась.

– Вы в этом раскаетесь, – пообещал Мюллер. – Подумайте еще.

Супруги Лёвенштейны много раз обсуждали возможность отъезда Фрица в Англию, где он мог бы дождаться конца нацистского режима. Но это казалось слишком рискованным. Не было никакой гарантии, что его не схватят и не убьют сразу после развода. Они знали множество подобных случаев. Об Освенциме станет известно через несколько лет, но опасность уничтожения евреев ощущалась уже в 1938 году.

Фриц и Ханна твердо решили не соглашаться на развод ни при каких обстоятельствах.

Двоюродный брат Ханны граф Вольфганг Хелльдорф был в то время начальником полиции Берлина. Когда Лёвенштейны обратились к нему за советом, он сказал:

– Это все из-за Елизабет – они не хотят, чтобы в ее семье были евреи. Такое создается впечатление… Получается, что и у меня, начальника полиции Берлина, есть породненная с евреем кузина! Но, как говорится, не так горячо естся, как варится. Ничего они с вами не сделают.

В это еще верили в 1938 году!

Примерно за три месяца до «Хрустальной ночи» Ханну снова вызвали в гестапо – на этот раз вместе с сыном. Эту встречу Ханс-Оскар описал через много лет после войны.

Ординарец проводил их в огромный кабинет, где Мюллер – как всегда, приветливо – спросил у Ханны:

– Ну наконец-то все улажено? Вы хорошо подумали и теперь согласны на развод?

– Нет и нет, – ответила Ханна, – я не желаю разводиться.

Не выдержав, Мюллер вскричал:

– И вы еще хотите называться достойной немецкой женщиной?! А сами держитесь за эту еврейскую свинью! Стыдно!

Ханс-Оскар вспоминал, что лицо шефа стало пунцово-красным, а мать, наоборот, сильно побледнела.

– Да, – четко произнесла она, – именно потому, что я хочу быть достойной немецкой женщиной, я храню верность и честь в любви и держусь за своего мужа, которого люблю и который является отцом моего ребенка.

Затем Ханна повернулась к сыну и сказала:

– Ханс-Оскар, мы уходим.

Крепко держась за руки, они вышли из кабинета.

Ханс-Оскар рассказывал, что в голове у него была только одна мысль: «Все, сейчас нас расстреляют…». Но на этот раз обошлось.

«Хрустальная ночь» и мировая война были еще впереди…